Текст книги "Жизнь Христофора Колумба. Великие путешествия и открытия, которые изменили мир"

Глава 30
Святые и девственницы (12.11.1493-2.01.1494)

Все обитатели островов ужаснулись о тебе, и цари их содрогнулись, изменились в лицах.

Кн. Пр. Иезекииля, 27: 35

С якорной стоянки на подветренной стороне Невиса Колумб мог увидеть три высоких острова – Сент-Китс, Статиу и Сабу, находящиеся на северо-западе. Это нисколько не противоречило планам Колумба, поскольку прямой путь на Эспаньолу лежит именно в этом направлении.

К сожалению, «эскудерос» из команды Адмирала, склонные к литературной деятельности и писавшие заметки о Втором путешествии, не рассказали об этих островах ничего существенного. Доктор Чанка, вероятно, был слишком занят лечением моряков, злоупотребивших на Гваделупе тропическими фруктами, и не мог уделять много внимания географии, а к тому времени, когда Кунео и другие принялись описывать свои впечатления, произошло так много событий, что о Малых Карибах просто забыли.

Сравнив все источники, я пришел к выводу, что Колумб назвал Сент-Китс – Сан-Хорхе (между собой моряки предпочитали другое название – La Isla Gorda[246]246
  Жирный остров (исп.).


[Закрыть], потому что его северная часть, если подходить к ней с юга, напоминает живот толстяка, плавающего на воде). Следующий, более северный остров был назван Адмиралом в честь девы-мученицы святой Анастасии, и это название фигурирует на нескольких картах шестнадцатого века, однако Алонсо де Санта-Крус (1541) называет его Сант-Эстасио, который раньше назывался Санта-Анастасия, а голландцы, вступившие во владение им в семнадцатом веке, закрепили третье название – Синт-Эстатиус в честь великомученика Евстафия. Наконец, следующий остров получил имя Сан-Кристобаль, однако более поздние исследователи заменили это название на первоначальное Сан-Хорхе, а Кристобаль превратился в Сабу. Надо полагать, что поразительное сходство очертаний Сабы с фигурой святого покровителя Адмирала, несущего Младенца Христа, заставило тогда Колумба отступить от своего правила никогда ничего не называть в честь себя или собственных семейных связей.

КАРИБСКИЕ ОСТРОВА НА КАРТЕ ХУАНА-ДЕ-ЛА-КОСА

Ни на одном из островов между Гваделупой и Сент-Круа не разрешалась высадка на берег. 12 ноября, когда флот отходил от Невиса, несколько якорных лап подняли с собой на поверхность куски красного коралла – большую редкость в этих краях. Пройдя Сент-Китс, Статиу и Сабу с подветренной стороны, корабли легли в ночной дрейф. Кунео говорит, что на этом отрезке путешествия Адмирал не практиковал плавания в темное время суток: «Если мы не становились на якорь, то держали флот в дрейфе, чтобы не заниматься ночной навигацией и из страха наткнуться на прибрежные рифы».

Как бы хотелось, чтобы кто-нибудь из летописецев Второго путешествия поведал нам о технике укладки флота из семнадцати судов в ночной дрейф, ведь каждый корабль применяет для этого свой собственный способ. Некоторые, например, ложатся почти против ветра, другие – под углом, не превышающим 7 румбов, и так далее. В любом случае происходит перемещение судов в подветренную сторону с большей или меньшей скоростью, поэтому требовалась постоянная бдительность и немалое мастерство, чтобы каравеллы не натыкались друг на друга, ибо свет от четырехдневного серпа луны мало чем помогал. Надо полагать, что в это время флот представлял собой удивительное по красоте зрелище из кают-компании «Мариагаланте»: темные очертания корпусов, мачты, упирающиеся в купол из ярких звезд, огни, вспыхивающие на гребнях волн, – все это сливалось в одну невероятную картину. Опасаясь столкновения, корабли старались держаться подальше друг от друга, поэтому к утру флот оказывался сильно разбросан. После общего сбора каравеллы подняли паруса и направились к лежащему на западе острову, который проводники называли Айай.

Однако 13 ноября ветер оказался настолько слаб, что в этот день цель так и не была достигнута, флот снова лег в ночной дрейф, и лишь только утром 14-го Айай появился на горизонте. Колумб назвал его Санта-Круз в честь Святого Креста. После нескольких смен государственного суверенитета, за островом закрепилась официальная французская форма названия Сент-Круа, но, когда остров стал владением Соединенных Штатов, его снова называют Санта-Крус.

Очертания Санта-Крус напоминают туфельку, носок которой направлен против пассата. Таким образом, он как бы рассекает воздушный поток на две части, проходящие на запад вдоль обоих берегов, и короткое западное побережье – единственный подветренный участок за пределами гавани Кристианстед. Люди Колумба в гораздо большей мере были довольны Санта-Крусом, чем другими увиденными островами, поскольку он был возделан как большой сад, а плотность туземного населения оказалась значительно выше. Миновав проход в современную гавань Кристианстед, которая так хорошо защищена рифовым барьером, что кажется недоступной для исследователей, флот достиг устья в небольшой бухте, ныне называемой заливом Солт-Ривер. Это наводило на мысль, что в верховьях находится ручей с пресной водой.

ЗАЛИВ СОЛТ-РИВЕР, ОСТРОВ САНТА-КРУС

(цифры на карте приведены в морских саженях)

Здесь испанцам впервые пришлось вступить в открытое столкновение с аборигенами Нового Света – первое из длинной серии сражений и стычек, которые закончились только после окончательного покорения арауканских индейцев в Чили уже в девятнадцатом веке.

«В обеденный час», то есть около 11 часов утра, корабли встали на якорь. Надо думать, что большинство судов все же осталось за пределами входа в Солт-Ривер – узкого и неглубокого. Желая вступить в контакт с туземцами, а заодно и пополнить запасы воды, Колумб направил вооруженную шлюпку к устью, где стояло несколько хижин. Не успели моряки высадиться на берег, как индейцы бросились наутек. Часть отряда отправилась вглубь острова, где обнаружила деревню (большинство ее жителей сбежало в лес, прихватив с собой нескольких рабов-араваков). Шлюпка уже собиралась вернуться на флагман, когда к побережью подошло каноэ с четырьмя местными мужчинами, двумя женщинами и мальчиком. Ошеломленные видом странных судов с высокими мачтами и фальшбортами, совершенно чуждыми их опыту и пониманию, туземцы перестали грести и уставились на испанцев, открыв рты. Воспользовавшись их оцепенением, береговой отряд поставил шлюпку в положение, отрезавшее каноэ путь к отступлению. Осознав, что бегство бесполезно, туземцы, как пишет Чанка, «с большим мужеством взялись за свои луки, как женщины, так и мужчины; я говорю с „большим мужеством“, потому что их было не более четырех мужчин и двух женщин, а наших – более двадцати пяти, из которых двоих ранили, причем одного – смертельно». По мнению Чанки, жертв у испанцев могло оказаться и больше, если бы они только не заслонялись взятыми с собой щитами. Даже после того, как шлюпка протаранила и опрокинула каноэ, карибы подплыли к затопленной скале и, как отмечает Питер Мартира, «мужественно сражались, пока их не одолели и не взяли в плен… Когда туземцев доставили на борт флагмана, они не скрывали своей свирепости и жестоких выражений лиц, словно у ливийских львов, закованных в цепи… Нет человека, который бы не испытал, как его внутренности сжимаются от некоего ужаса, ибо природа наделила этих индейцев ужасным, угрожающим и жестоким видом».

Один из пленников, получивший страшное ранение в живот, был объявлен доктором Чанка живым трупом, и моряки, недолго думая, выбросили тело за борт. «Тело» немедленно поплыло к берегу, придерживая одной рукой вываливающиеся внутренности, причем араваки на борту убедили испанцев броситься в погоню и расправиться с этим суровым воином, чтобы он не смог призвать одноплеменников к мести. Кариба поймали, связали по рукам и ногам и снова бросили в море. Ловкий индеец тем не менее тут же освободился от пут и снова поплыл к берегу. «Этот решительный варвар, – как называет его Питер Мартира, – был пронзен стрелами насквозь и плыл, пока не умер. Едва это произошло, на берег высыпало большое число смуглых каннибалов, свирепого и ужасного вида, раскрашенные в красный и другие цвета, дабы усилить свой злобный вид; одна сторона их голов была острижена, а другая покрыта длинными черными волосами». Эти туземцы не обладали оружием, которое могло бы добраться до кораблей. Несколько пленников-араваков воспользовались всеобщим волнением и уплыли к кораблям, чтобы присоединиться к испанцам. По их понятиям, такой вариант их устраивал больше, нежели пребывание в карибском рабстве.

Туземный отпор произвел на путешественников большое впечатление. Теперь Колумб считал карибов непримиримыми врагами своих государей и их подданных-араваков. Еще более удивительным стало поведение «очень красивой карибской девушки», лично захваченной Мигелем де Кунео в плен и оставленной на борту в качестве его рабыни. «Я взял ее в каюту, – пишет Кунео, – а она была обнажена по их обычаю, – и у меня возникло желание получить удовольствие. Когда же я приступил к делу, она вцепилась в меня ногтями, и я пожалел о своей затее. Но все же расскажу вам, чем все это закончилось. Я взял веревку и хорошенько ее выпорол, отчего она подняла такие неслыханные крики, что вы бы не поверили своим ушам. В конце концов мы пришли к соглашению, и могу сказать вам, у меня созалось впечатление, что она воспитывалась в школе блудниц».

Судя по угрожающему поведению карибов, было ясно, что флот попал в очень «горячую» точку, и, дав ей название Cabo de la Flecha[247]247
  Мыс Стрелы (исп.).


[Закрыть], Колумб предпочел поднять якоря. К северу от острова Санта-Крус, примерно в 35 милях от якорной стоянки, Адмирал увидел поднимающиеся над горизонтом округлые вершины Виргинских островов и решил направиться туда. Учитывая стремление Колумба побыстрее добраться до Навидада и то, что на незапланированный «крюк» у него ушло два дня, можно только предположить, что ветер изменил направление и флот мог плыть только на восток. Вероятно, большую часть времени суда находились в дрейфе, поскольку лишь вечером 16 ноября они соприкоснулись с сушей. Если наше предположение о смене направления ветра верно, к этому времени Адмирал должен был находиться где-то восточнее или к юго-восточнее острова Верджин-Горда.

Исходя из «багамского» опыта Колумб ожидал, что все отдельные вершины, просматривающиеся с Санта-Крус, по мере приближения соберутся вместе и сольются в один большой остров. Но случилось обратное: чем ближе флот подходил к горным пикам, тем больше островов появлялось перед глазами. Таким образом, Адмирал исключительно уместно назвал новый архипелаг в честь святой Урсулы и ее спутниц – одиннадцати тысяч морских дев.

По легенде, Урсула была дочерью Дионота, короля Корнуолла, который обещал выдать ее замуж за языческого короля Бретани. Желая остаться девственницей и христианкой, она уговорила старика дать ей трехлетнюю отсрочку для увеселительного путешествия с подругами. В начале она отобрала десять юных дев благородного происхождения со склонностью к морским путешествиям, однако оказалось, что слишком много девушек Корнуолла также хотели продлить свою девственность, а в путешествии укрепить дух и улучшить разум. Радушие и гостеприимство Урсулы были столь велики, что в окончательный список вошло 10 999 девственниц, не считая самой хозяйки. Это было гораздо больше, чем рассчитывал Дионот, но, верный своему слову, он снарядил одиннадцать самых больших кораблей королевского флота, на которых одиннадцать тысяч девственниц отправились в плавание. Одним из их многочисленных портов захода был Рим, где путешественниц принял папа (валлиец из Холихеда). История Урсулы вызвала у его святейшества такой непреодолимый призыв к морю, что он отрекся от папского престола и присоединился к «круизу».

По мере приближения конца третьего года 11 000 дев со своим единственным пассажиром-мужчиной взяли курс на Корнуолл. Царь Дионот, естественно, ожидал, что после трех лет, проведенных в море, дочь и ее спутницы будут готовы выйти замуж за кого угодно – хоть за язычника, хоть за христианина. Но чем ближе мореплавательницы подходили к Корнуоллу, тем более отталкивающей им казалась мысль о том, чтобы начать супружескую жизнь на берегу (что думал по этому поводу экс-папа, легенда умалчивает). По-видимому, он присоединил свои молитвы к молитвам дев с такой искренностью, что, прежде чем корабли достигли земли, с запада налетел сильный шторм и унес их прямо через Ла-Манш к устьям Рейна. Поскольку ветер дул не в сторону Англии, Урсула решила, что они могли бы подняться вверх по реке и посмотреть на Кёльн. Флот успешно преодолел реку, но в неподходящий момент – город атаковали гунны во главе с Аттилой.

Картина Грегорио Лопеша, современника Колумба, иллюстрирует трагический финал женской одиссеи[248]248
  Подразумевается полотно Лопеша «Мученичество 11 святых жен» (Национальный музей старинного искусства, Лиссабон).


[Закрыть]. Святая Урсула и святой Кириак принимают кёльнское духовенство на борту великолепных кораблей и каравелл. Некоторые суда стоят на якоре, другие плывут по реке, в большей мере похожей на Тежу, нежели на Рейн. К сожалению, гунны выбрали именно этот день для прорыва обороны Кёльна. Чуть левее центра полотна гостей поднимают на борт, в середине – «вечеринка» идет полным ходом, с правой – девственницы высаживают своих гостей на берег (экс-папу римского и архиепископа) только для того, чтобы быть зарубленными мечами жестоких солдат в турецких одеждах. Таков стал безрадостный конец святой Урсулы и остальных дев (за исключением того, что они стали объектами великого почитания в Кёльне и среди моряков в целом).

Но вернемся ко Второму путешествию Колумба. На рассвете 17 ноября небо прояснилось, и вернувшиеся пассаты застали лежащий в дрейфе флот к востоку или к юго-востоку от Верджин-Горды. Наконец-то появилась возможность использовать кантабрийские барки и другие суда с малой осадкой, взятые с собой для проведения разведки. В то время как «Мариагаланте», «Галлега» «Колина» и большая часть флота не торопясь двигались к югу от Верджин-Горды вдоль линии островов Солт – Петра и Нормана – Сент-Джонс – Сент-Томас, держась «поближе к открытому морю, опасаясь рифов», малотоннажные барки и наиболее более легкие каравеллы прошли через пролив Неккер-Айленд, чтобы взглянуть на Анегаду, затем развернулись под пассат и пошли вниз по проливу Сэра Фрэнсиса Дрейка к высоким и красивым островам по обеим его сторонам. Острова архипелага 11 000 Девственниц (на самом деле насчитали 46 островов) «удивительно отличались друг от друга». Некоторые из них переливались совершенно фантастическими окрасами, другие «отливали пурпуром на голых скалах» из камня, известного в местных краях под названием «голубой бит», третьи сияли «ослепительно-белым» мергелем или мрамором. Одни представляли собой «просто бесплодные скалы», другие скрывала густая зелень и травяной покров в окаймлении розовых коралловых пляжей. В наши дни, поднявшись на смотровую площадку в очаровательном городке Шарлотта-Амалия на Сент-Томасе, вы можете посмотреть на восток в сторону пролива Фрэнсиса Дрейка и представить себе полдюжины маленьких барков и каравелл, несущихся по этому великолепному морскому пути под северо-восточным пассатом. Затем посмотрите на юг и подумайте о «Мариагаланте» и ее девяти или десяти спутниках, пересекающих устье гавани Сент-Томаса. Этим же путем шел и сам сэр Фрэнсис Дрейк, отправившийся в свое последнее плавание в 1595 году, надеясь захватить врасплох Сан-Хуан-де-Пуэрто-Рико, в сияющих водах, омывающих Виргинские острова[249]249
  В 1595 г. Фрэнсис Дрейк (ок. 1540–1596) не смог захватить порт Лас-Пальмас, а после катастрофической кампании против Испанской Америки, где он потерпел ряд поражений, безуспешно атаковал Сан-Хуан-де-Пуэрто-Рико, в конце концов проиграв битву при Сан-Хуане.


[Закрыть].

За пределами Сент-Томаса маленькие каравеллы присоединились к основному флоту ближе к вечеру 17 ноября (или на следующее утро), а 18-го был открыт Вьекес, один из Проходных островов, настолько красивый, что Адмирал дал ему название Трациоза в честь матери своего друга Алессандро Джеральдини. Грациоза Джеральдини, по словам самого Алессандро, была «известна высоким происхождением, святостью, старомодными манерами, большой ученостью и явным благочестием. Я радовался тому, что Адмирал остался верен нашей дружбе с тех пор, как я оказал ему помощь в осуществлении великой экспедиции по бескрайнему океану. В каком-то разговоре с ним я очень высоко оценил свою мать, и он ответил (хотя я и не настаивал на этом), что дарует ее прославленное имя какому-нибудь благородному острову». Когда в 1522 году Алессандро отправился в эти места в качестве епископа Санто-Доминго, он решил нанести визит на этот остров. «Я пробыл там около двух дней, – пишет Джеральдини, – и в течение этого времени дорогая грудь моей матери, древняя память о ней, ее обожаемые и безграничные ласки и радостное выражение лица, каким я его помнил с детства, меня не покидали». К сожалению, название Грациоза, свидетельствующее о мужской дружбе и сыновнем благочестии, продержалось за этим островом недолго.

Миновав Вьекес (вероятно, Колумб все-таки останавливался у его берегов в ночь с 18 на 19 ноября), флот достиг большого острова, который индейцы называли Борикуэн (а также Бурикуэн или Буренкуэн), а Адмирал назвал Сан-Хуан-Баутиста, поскольку мощи святого Иоанна Крестителя были предметом особого почитания в Генуе. В начале следующего столетия его товарищ по кораблю Понсе де Леон заложит в великолепной гавани северного побережья этого острова город Сан-Хуан. Этот город стал известен как Сан-Хуан-де-Пуэрто-Рико, а последние два слова постепенно заменят Сан-Хуан-Баутиста в названии всего острова.

Весь день 19 ноября флот шел вдоль живописного южного побережья Пуэрто-Рико, держась далеко от линии рифов. Адмирал не стал останавливаться из-за слишком свежего ветра, чтобы осмотреть гавани. Испанцы оценили остров в величину Сицилии, но более верным оказалась оценка доктора Чанки, заявившего, что его длина составляет 30 лиг: мы не видим необходимости сокращать истинное значение на 9 %. Преодолев все расстояние между рассветом и темнотой, корабли встали на ночлег около мыса Рохо, а утром 20 ноября вошли в просторный залив Бокерон. Там они провели почти два дня, чтобы раздобыть пресную воду и провизию. Туземцы при приближении судов разбежались, поэтому торговать не пришлось, зато множество моряков и пассажиров устроили рыбалку и получили отличный улов. Высадившиеся на берег заметили каких-то птиц, которых приняли за соколов, и обнаружили заросли дикого винограда, так сильно распространенного на Антильских островах. Другие, забредшие вглубь, нашли заброшенную деревню из двенадцати добротно поставленных хижин, расположенных кольцом вокруг импровизированной площади, а также отдельную большую постройку с плетеными башенками, покрытыми зеленью, напоминающими садовые беседки Валенсии. Испанцы наивно предположили, что набрели на импровизированный «карибский курорт».

На рассвете 22 ноября флот покинул Пуэрто-Рико (последний из важных недавно открытых островов) и взял северо-западный курс на Эспаньолу. Увидев маленький остров, позже названный адмиралом Моной, от которого получил одноименное название пролив, корабли показали неплохой результат, пройдя 65 миль, после чего вышли на «низкую и очень плоскую» сушу. Индейские проводники настаивали, что это их родной Гаити, но среди ветеранов Первого путешествия родились серьезные сомнения на этот счет, поскольку каждый известный им район Эспаньолы был весьма горист. Тем не менее туземцы оказались правы. Местом высадки стал самый плоский и поросший лесом восточный мыс Эспаньолы, а далекие горы, вероятно, были скрыты дымкой. Колумб назвал его этот мыс Кабо-Сан-Рафаэль в честь имени архангела, однако, в числе многих других наименований, испанцы вскоре переименовали его в Cabo Engano[250]250
  Мыс ошибки (исп.).


[Закрыть].

До утра 23 ноября флот лежал в дрейфе, а с рассветом двинулся вдоль побережья на северо-запад и вскоре достиг мыса Баландра в заливе Самана, из которого «Нинья» и «Пинта» выходили 16 января прошлого года. Около полудня они вошли в бухту, чтобы вернуть домой одного из двух индейцев, уцелевших из всего немалого числа пленных, взятых в первом плавании. Хорошо одетый и снабженный товарами для торговли и подарками, он был высажен на берег в Лас-Флечасе, откуда его и увезли, в надежде, что он убедит относительно воинственных соплеменников сигуайос в дружественных намерениях испанцев. В тот же день умер баскский моряк, раненный у острова Санта-Крус. Его похоронили по-христиански на берегу, при этом две каравеллы встали у самого берега, готовые пустить в ход артиллерию, если сигуайос что-нибудь затеют. Эти первые похороны в Новом Свете прошли мирно, а на борт «Мариагаланте» поднялось несколько местных любопытных смельчаков-зевак. После торгового обмена Колумб извинился за то, что не имеет времени нанести визит касику, поскольку торопится в Навидад.

От залива Самана флот прошел вдоль северного побережья Эспаньолы до Монте-Кристи, преодолев около 170 миль за два дня. В Монте-Кристи, подыскивая место для поселения, более удобное, чем Навидад, моряки нашли свидетельства ужасной трагедии, произошедшей с колонистами, оставшимися здесь на прошлое Рождество. Береговой отряд обнаружил на берегу Рио-Яке два разложившихся до неузнаваемости трупа, связанные веревками, на следующий день – еще два. На одном из них сохранились остатки густой бороды, что определенно указывало на испанское происхождение мертвеца. Так, вместе с этим жутким открытием, внезапно закончилась веселая и полная приключений часть Второго путешествия.

27 ноября флот вышел из гавани Исла-Кабра в Монте-Кристи и с максимально возможной скоростью направился к мысу Аитьен и Навидаду. Сумерки наступили прежде, чем флот успел пересечь барьер Караколя, и Колумб, хорошо помня рождественскую трагедию первой «Санта-Марии», решительно отказался от попыток проходить его в темноте. Как только якорные канаты стали доставать дна, флот остановился. С бортов много раз пускались сигнальные ракеты и даже давали артиллерийские залпы, но все оставалось напрасным – не было ни ответных огней, ни встречного салюта. Как писал Силлацио, «печаль и самое острое горе овладели сердцами людей, когда они заподозрили, что на самом деле произошло и что оставленные товарищи по кораблю полностью погибли». В 10 часов вечера с каноэ, которое крутилось вокруг флота и раньше, раздались крики гребцов «Альмиранте! Альми-ранте!». Им указали на флагман, но индейцы категорически отказались подниматься на борт, пока не принесли факел, в свете которого они могли узнать Колумба. Лидером этого отряда оказался двоюродный брат Гуаканагари, приславший Колумбу привет от касика в виде двух золотых масок – для самого Адмирала и для «капитана, бывшего с ним в другом плавании». Туземцы заверили Колумба, что с христианами в Навидаде все в порядке, за исключением нескольких смертей от болезни и нескольких убитых при возникшей ссоре, а также попросили прощения от имени Гуаканагари за то, что тот не вышел к Адмиралу лично, поскольку был ранен в драке с другим касиком по имени Каонабо. В течение трех часов, пока индейцы оставались на борту, переводчик Диего Колон вытягивал из них правду, но Колумб был уверен, что кто-то из гарнизона должен быть жив. Эти робкие, беззащитные индейцы не смогли бы полностью уничтожить сорок испанских моряков.

На следующий день, 28 ноября, флот прошел к якорной стоянке у Навидада, однако на берегу не было видно ни единой постройки и признаков человеческой жизни. Вышедшие на сушу обнаружили, что крепость сожжена дотла, а вокруг валялись лишь какие-то обломки и мусор. Немногие индейцы, появлявшиеся на глаза, как писал Чанка, ходили вокруг «muy zaharenos»[251]251
  Тихо, украдкой (исп.).


[Закрыть] и тут же пускались наутек, когда испанцы пытались к ним приблизиться. Это был плохой знак. Двоюродный брат Гуаканагари снова поднялся на борт и после получения неотразимых соколиных колокольчиков признал, что все до единого христианина были убиты воинами Каонабо, а Гуаканагари был ранен, защищая и поселенцев, и свои собственные владения. Кузену снова преподнесли подарки, гребцов угостили вином, после чего отправили на берег с сообщением касику, что Адмирал просит его явиться на борт.

Прошел день, но индейцы так и не появились. Со стороны это выглядело так, что в произошедшей трагедии имело место еще и предательство. Испанцы снова обыскали сожженный форт, но никаких дополнительных улик обнаружено не было. Колумб и доктор Чанка прошли вдоль побережья к устью Гранд-Ривьер, где нашли деревню с убогими покосившимися хижинами, при первом же приближении к которым все туземцы мгновенно испарились. Внутри этих заплесневелых домишек поисковый отряд наткнулся на множество предметов, награбленных в форте, в том числе чулки, нераспакованный мавританский шарф и даже один из якорей с «Санта-Марии». Вернувшись к Навидаду, группа, возглавляемая Адмиралом и Чанкой, увидела нескольких индейцев, ведущих с моряками отчаянную торговлю, при этом они невзначай указали испанцам на одиннадцать тел христиан, лежащих недалеко от форта. Туземцы настаивали, что их убили упомянутый касик Каонабо и его союзник Мейрени, «но тотчас же стали жаловаться, что каждый христианин забрал себе по три-четыре женщины, откуда мы подумали, что в основе постигшего их зла была ревность».

Прежде чем разобраться в этом деле, Колумб послал одну легкую каравеллу на запад, а другую на восток, чтобы найти подходящее место для постоянной колонии. Одно судно вернулось с предложением ставить поселение на побережье гавани у мыса Аитьен (в восемнадцатом веке там был построен французский город), но Адмирал пришел к выводу, что это место расположено слишком далеко от золотого рудника Сибао. Вторая каравелла под командованием Мельчио Мальдонадо прошла через узость нынешней бухты Форт-Либерте, где бросила якорь. В скором времени туда прибыли посланцы Гуаканагари с просьбой его навестить. Касика нашли лежащим в гамаке с раненым бедром и, по-видимому жаждущим увидеть своего хорошего друга Адмирала. Он повторил историю, заверяя испанцев, что христиане были убиты его врагом Каонабо.

Выслушав Мальдонадо, Колумб принял решение, что пора нанести касику официальный визит. Более сотни главных офицеров в сопровождении солдат, «наряженных так богато, что не стыдно бы было пройтись и по столице», построились в боевой порядок и, маршируя под музыку труб и барабанов, сопроводили Адмирала в убогую деревню касика. Гуаканагари настаивал на своей версии произошедшего, но Колумб под предлогом оказания квалифицированной медицинской помощи попросил доктора Чайка снять повязку с бедра туземца. На ноге не было никаких повреждений, «хотя хитрый индеец притворился, что ему очень больно». Гуаканагари, безусловно, был достаточно здоров для того, чтобы в тот же вечер нанести ответный визит Адмиралу, поужинать на борту «Мариагаланте» и испытать величайшее в своей жизни удивление, увидев живую лошадь.

Но вернемся к тайне произошедшей трагедии. После того как касик сошел на берег, Адмирал собрал совет относительно дальнейших действий, которые следует предпринять в связи с массовым убийством колонистов. Бойль и ряд его сторонников были уверены в виновности Гуаканагари и требовали его публичной казни в назидание соотечественникам, однако Колумб доверял человеческой природе в большей мере, чем преподобный отец. Безусловно, притворная рана вызвала подозрения, однако, уже будучи знакомым с характером касика по Первому путешествию, Адмирал сомневался в его виновности и решил повременить со скоропалительными выводами, пока не будет собрано больше информации. В конце концов, погибших колонистов было не так много, а казнить друга по простому подозрению Колумб счел недопустимым.

По мере того как испанцы и тайное лучше узнавали язык друг друга, история постепенно раскрывалась, а Лас Касас с Фернандо собрали кусочки этой мозаики воедино. Гуаканагари говорил правду. Прошло совсем немного времени после того, как гарнизон Навидада был предоставлен сам себе, и среди поселенцев стали разгораться конфликты из-за женщин и золота. Для начала секретарь Родриго де Эскобедо и бывший королевский дворецкий Педро Гутьеррес убили генуэзца громета Джакоме эль Рико и сколотили банду, бродившую по острову в поисках большего количества золота и женщин. Во время одного из таких «путешествий» они и столкнулись с Каонабо. Этот крепко стоящий на ногах касик из Майгуаны, по слухам происходивший из племени карибов, не потерпел бы никаких глупостей на своей территории. Он легко предал смерти всю банду Гутьерреса и вскоре обрушился на Навидад, предварительно собрав достаточно сил, чтобы уничтожить источник неприятностей. Тем временем большинство других испанцев так же разделилось на разбойничьи шайки, и только десять человек остались верны коменданту Диего де Харане. Они жили в хижинах с пятью женщинами на каждого и не особо заботились о собственной безопасности. На них и напал Каонабо ночью – трое испанцев были убиты, а остальные утонули в море, куда их загнал воинственный касик. Мелкие шайки, бродившие по внутренним районам острова, нашли смерть от рук индейцев, которых они пытались ограбить или обидеть тем или иным образом. Правдой оказалось и то, что Гуаканагари пытался помочь Диего де Харане. Это доказывалось ранами некоторых его людей, полученных наконечниками копий из рыбьей кости, а это было особым оружием Каонабо. Чувствуя ответственность перед Колумбом за безопасность испанцев, Гуаканагари боялся, что его обвинят в их смерти. Именно отсюда произошли и странное двусмысленное поведение, и притворная рана. Все последующие годы, несмотря на многочисленные провокации, Гуаканагари оставался непоколебимо верен Адмиралу, поэтому мы можем быть уверены, что Навидад никогда бы не пострадал, если бы колонисты вели себя достойно.

Однако точка зрения Колумба не совпадала с мнением рядовых участников экспедиции. Большинство из них оперировали только одним фактом – смертью их товарищей. Очевидно, что Адмирал несколько преувеличил робость и беззащитность тайное. Так или иначе, они были мужчинами и могли себя защищать, если с ними обращались слишком уж унизительно. Но сможет ли Колумб удержать своих людей от мести и восстановить золотой век испаноиндийских отношений?

Теперь, когда форт Навидада был стерт с лица земли, возник вопрос, где разместить новое поселение. Доктор Чанка, изучая признаки последствий весенних речных разливов и морских приливов в хижинах местных жителей, исключил из предлагаемых мест все низкие и влажные берега залива Караколя. Конечно, можно было бы поискать сухой и подходящий участок в глубине острова (например, там, где позже будет возведен город Кейп-Аитьен), но Колумба интересовало золото, а не плантаторство. Поскольку с Навидадом было покончено, Адмирал принял решение вернуться на восток и расположиться недалеко от предполагаемых золотых рудников Сибао.