Текст книги "Жизнь Христофора Колумба. Великие путешествия и открытия, которые изменили мир"

Колумб написал отчет о своем путешествии для нового папы Юлия II и отправил его незапечатанным дону Диего с инструкциями показать Диего де Дезе, ставшему к тому времени архиепископом Севильи (якобы для собственного успокоения, что все в нем изложено в надлежащих выражениях для глаз святого отца). Само собой, Адмирал просто хотел напомнить ныне вознесшемуся архиепископу о служениях и страданиях своего старого друга. До Севильи дошли слухи, что в Индию должны быть назначены епископы, и Колумб надеялся приложить руку к их отбору. Он бы очень хотел вознаградить отца Гаспара, отца Хуана Переса и других священнослужителей, проявивших к нему доброту. Но единственным другом Колумба, когда-либо назначенным на епископскую кафедру в Новом Свете, стал лишь Алессандро Джеральдини, причем это случилось через пятнадцать лет после смерти Адмирала.

Больше всего хлопот на берегу Колумбу доставил один из бывших мятежников, Гонсало Камачо – эскудеро с «Гальеги», близкий к братьям Поррас. Будучи хорошим другом капитана Педро де Террероса, умершего на Ямайке, он составил поддельное завещание, сделав себя единственным наследником капитана, хотя сам Террерос оставил семью и подлинное завещание дома. Более того, Камачо распространил по Севилье «тысячу ложных слухов» о Колумбе. Адмирал добился ордера на арест мошенника и сплетника. Это так встревожило бывшего флотского волонтера, что он начал искать убежища в стенах севильской церкви. В свое время Колумб подарил Фернандо забавную карикатуру, на которой этот негодяй был изображен проводящим рождественские праздники в четырех стенах, не смея покинуть священные пределы, дабы не угодить в тюремную камеру.

В течение севильской зимы 1504/05 года Адмирал продолжал страдать сильнейшими приступами артрита, которые с возрастом становились только сильнее. В противном случае он отправился бы в Сеговию в середине ноября, появился бы на похоронах королевы и добился аудиенции у короля. Шли недели, а от дона Диего не поступало никаких заверений в успехе дела, поэтому Колумб начал думать о путях и средствах, с помощью которых он мог бы пересечь Испанию, несмотря на свои немощи. В Севильском соборе стоял великолепный катафалк на колесах, который использовался на пышных похоронах самого великолепного дона Диего Уртадо де Мендосы, герцога Инфантадо и князя Церкви. Колумб решил, что это как раз то, что нужно для путешествия по пересеченной местности. Капитул собора, к которому обратились за предоставлением катафалка в аренду, согласился при условии, что его возврат будет гарантирован. К счастью, «погода была такой буйной, что оказалось невозможным начать [это путешествие]», так что население было избавлено от нелепого и жалкого зрелища подагрического старого Адмирала, направляющегося ко двору на катафалке.

Затем Колумб отказался от своих несколько возвышенных представлений о транспорте и попросил королевского разрешения прокатиться на муле. Андалузские коневодческие круги, по-видимому, были настолько встревожены растущим использованием мулов в качестве верховых животных, что был принят закон, запрещающий их использование в таких целях. Колумб полагал, что сможет вынести мягкую поступь мула, но не нервную рысь андалусской лошади, поэтому и обратился к королю за отдельным разрешением, которое было предоставлено. Но только лишь в мае 1505 года он почувствовал себя достаточно хорошо, чтобы воспользоваться этой милостивой привилегией – похоже, единственной личной милостью, которую король Фердинанд когда-либо оказывал первооткрывателю Америки.

К новому, 1505 году Колумб решил, что нет смысла прилагать дальнейшие усилия для восстановления себя в качестве активного администратора Эспаньолы. Его возраст и немощи больше не позволяли ему отправиться в еще одно трансатлантическое путешествие. Как следствие, он и его сын одновременно обратились к суверену с просьбой даровать губернаторство и вице-королевство дону Диего, причем Колумб сделал характерно бестактный намек на «чудо» урагана 1502 года, доказывающее божественное неодобрение его смещения Бобадильей. Король не ответил, но «положил глаз» на дона Диего, красивого, высокого и крепкого парня лет двадцати пяти, похожего лицом на отца. Однако не могло быть и речи о том, чтобы сделать этого молодого человека, никогда не участвовавшего в боевых действиях и глубоко придворного по образованию и темпераменту, губернатором такой неспокойной колонии, как Эспаньола.

В конце концов король пошел навстречу пожеланиям Колумба. Он не возражал против того, чтобы дон Диего принял титул адмирала после смерти своего отца, и три года спустя, в 1509 году, назначил его губернатором Эспаньолы. По правде говоря, эта запоздалая милость была вызвана скорее женитьбой Диего на придворной даме, донье Марии де Толедо – двоюродной сестре короля. Дон Диего, широко известный как второй адмирал Индии, оставался на Эспаньоле достаточно долго, чтобы доказать свою способность быть главой администрации, которую Овандо все-таки привел в порядок, и даже построить массивный каменный замок. Его руины до сих пор возвышаются над гаванью Санто-Доминго. Но большую часть своей жизни дон Диего провел на родине, пытаясь обеспечить свои наследственные права вице-короля всех Индий, и умер в Испании в 1526 году. Его супруга Вирейна донья Мария де Колон-и-Толедо приняла права регентства при малолетнем сыне доне Луисе (совершенно никчемной личности с точки зрения истории). Именно она, действуя от имени сына, мудро отказалась от всех его эфемерных титулов, должностей и денежных привилегий как наследника Христофора Колумба в обмен на герцогство Верагуа.

Можно сказать, что при дворе на Колумба «работало» несколько человек – оба сына, брат аделантадо, вечно верный Диего Мендес, Хуан де Колома, заключивший с ним соглашение еще в 1492 году, и (по крайней мере в это верил Адмирал) Америго Веспуччи. Письмо Колумба своему сыну от 25 февраля 1505 года было переправлено в Сеговию в руки Веспуччи, который вернулся из очередного путешествия в Южную Америку и был вызван ко двору «по некоторым вопросам мореплавания». «Он очень благороден, всегда стремится мне угодить, – писал Колумб, – и полон решимости сделать для меня все возможное. Посмотрим, что он сможет сделать, чтобы принести мне пользу, и попытаемся заставить его это сделать это». Наивный Адмирал даже не подозревал, что предшествующий отчет Веспуччи о его путешествии с де Охедой, только что опубликованный в «Мундус Новус», приведет к тому, что флорентийца провозгласят первооткрывателем Нового Света и что вследствие этого сфабрикованного нарратива мир, открытый Колумбом, станет называться Америкой.

Что именно Веспуччи сделал для Колумба (если вообще что-то сделал), нам неизвестно. Все, что сделал для семьи Колумба король в 1505 году, исторической тайны не представляет – он распорядился, чтобы Фернандо получил свое жалованье в качестве королевского пажа за время Четвертого путешествия, поскольку не числился в платежной ведомости флота. Это не помешало монарху одновременно послать распоряжение Овандо о продаже всего движимого имущества Адмирала на Эспаньоле. Появился секретный приказ о том, что любые доходы от этой продажи или другое имущество Адмирала, отправленное в Испанию, были конфискованы в королевскую казну для оплаты долгов Колумба. Из этих последних документов явно «высовываются уши» братьев Поррас, имеющих бесчестную связь с главным кастильским казначеем Моралесом. К счастью, Колумб, скорее всего, так о них и не узнал. Отметив прибытие кораблей из Индии, груженных сундуками с золотом, «но ни одного для меня», он обвинял только Овандо, но не короля.

К маю 1505 года Колумб наконец почувствовал, что может передвигаться на муле. Предсказывалась долговременная хорошей погода, поэтому Адмирал решился на длительное путешествие ко двору в Сеговии в Старой Кастилии, через Сьерра-де-Гвадаррама из Мадрида. В должное время ему милостиво дозволили увидеться с королем, но эта личная встреча ничего не дала. Его высочество был мягок, учтив и, как всегда, уклончив. Он действительно предложил назначить арбитра для урегулирования юридических претензий Адмирала и согласился с предложением Колумба назначить этим человеком его бывшего защитника Диего де Дезу, архиепископа Севильского. Но все-таки Деза был избавлен от этой неловкой обязанности самим же Колумбом, который хотел, чтобы через арбитраж рассматривались только его денежные требования, в то время как король настаивал на том, чтобы вопросы адмиралтейства и вице-королевства были брошены в тот же котел (Колумб категорически отказался признать, что эти аспекты подлежат арбитражной юрисдикции). Он был назначен адмиралом, вице-королем и губернатором королем и королевой и, следовательно, обладал четко определенным законным правом на эти должности для себя и наследников, не допуская никакой иной трактовки этого вопроса. Король намекнул, что, если Колумб откажется от этих титулов и доходов, с ними связанных, он получит прекрасное поместье в Кастилии с высокой рентой. Надо думать, что потомки Адмирала часто жалели, что он не пошел на такой обмен. Его оскорбленное чувство чести и непреклонность, граничащая с упрямством, позволившая преодолеть все человеческие и материальные препятствия и совершить четыре величайших плавания в мировой истории, не позволили ему пожертвовать обещанными плодами своих завоеваний. У него должно было быть все или ничего; и это «ничего» он и получил.

В 1505 году двор переехал в Саламанку, а затем в Вальядолид, и Колумб с трудом за ним последовал. Артрит усиливался, и большую часть времени Адмиралу приходилось быть прикованным к постели. Были ли эти мучительные боли единственной расплатой, которую он должен был получить за все свои открытия и перенесенные трудности? Все чаще и чаще он, должно быть, искал какого-то объяснения у непостижимой божественной воли, которая предопределила его многочисленные страдания. Был ли Бог все еще разгневан гордыней Адмирала в те памятные дни, когда у его ног лежал целый новый мир? Разве божественное сострадание не положило бы конец этим пыткам и не даровало бы ему какой-нибудь знак королевского милосердия, прежде чем он отойдет в еще один мир, но совсем иной? Почти до последнего дня своей жизни, как мы видим, он планировал распределение будущих доходов, включая погашение старых долгов расточительного отца, постройку часовни на Эспаньоле, в которой можно было бы служить мессы за упокой его души, и создание фонда для пожертвований на возвращение Гроба Господня. Колумб был абсолютно уверен в справедливости своих притязаний и, казалось, не сомневался, что Бог узреет их истинность если не в пользу его самого, то хотя бы для наследников. Если бы Бог пожелал наказать его, да свершится Его воля; но, несомненно, Бог одобрил бы эти благочестивые распоряжения последней воли Адмирала и таким образом позаботился бы о том, чтобы его потомки были поставлены на путь их исполнения.

Почти в последний момент появился новый проблеск надежды. После смерти королевы Изабеллы король управлял ее королевством Кастилия в качестве регента при дочери инфанте Хуане и ее муже эрцгерцоге Филиппе Австрийском. Фердинанд, хитрый политик и старый лис, решил обманом лишить их наследства, женившись на юной племяннице французского короля Людовика XII в надежде произвести на свет сына и наследника престола Кастилии. Этот брак дал Филиппу и Хуане намек на то, что им лучше обеспечить свои права без дальнейших проволочек. В конце апреля 1506 года они высадились в Ла-Корунье[326]326
  После ряда безуспешных интриг в 1506 г. между Фердинандом и его зятем был заключен Вильяфафильский договор, в соответствии с которым Филипп был официально признан королем Кастилии, а Хуана Безумная фактически отстранена от власти. Но после скорой внезапной смерти Филиппа регентство от имени дочери перешло к Фердинанду.


[Закрыть]. Теперь Колумб надеялся добиться от Хуаны справедливости, в которой ему отказал ее отец. В конце концов, она была дочерью Изабеллы, и Адмирал хорошо помнил, как малолетняя инфанта донья Хуана сидела с открытым ртом рядом со своей матерью, когда Колумб привез домой первых индейцев и рассказал монархам удивительные истории о золотой Индии. Если бы Адмирал был достаточно здоров, он бы самостоятельно изыскал аудиенции у новой королевы и бросился бы к ее ногам. К сожалению, больного Колумба уже тяжело было сдвинуть с места, и от его имени к кастильскому двору был послан аделантадо с целью поцеловать руки молодым монархам и просить благосклонности к своему обиженному, хотя и выдающемуся брату.

К этому времени болезнь Колумба быстро прогрессировала, и его приближенные видели, что конец уже близок. 19 мая 1506 года Адмирал утвердил свою последнюю волю и завещание, сделав дона Диего наследником всего имущества и привилегий, упомянув при этом остальных оставшихся в живых ближайших членов семьи, включая Беатрису Энрикес де Харана, и выделив некоторую сумму на оплату «долгов совести» в Генуе и Лиссабоне.

20 мая, во время бдения в честь праздника Вознесения Господня, Колумбу внезапно стало хуже. Увы, пока никаких новостей от аделантадо не поступало. У постели умирающего собрались Диего, любимый младший брат, дон Диего, сын и наследник, Фернандо, сын и товарищ по кораблю, Диего Мендес и Фиеччи, доблестные командоры «Капитаны» и «Вискайны» и руководители путешествия на каноэ, а также несколько верных слуг. Это было достаточно жалкое смертное ложе для Адмирала Моря-Океана, вице-короля и губернатора островов и материковых земель, однако уже никакая пышность или новые обстоятельства не могли ему сейчас помочь. Вызванный священник отслужил мессу, и в этом маленьком кругу друзей и родственников Колумб причастился. Умирающий Адмирал принял виатикум[327]327
  Виатикум – в католической церкви обозначение предсмертного причащения, своего рода напутствие умирающему.


[Закрыть] и после заключительной молитвы этого последнего служения, вспоминая последние слова своего Господа и Спасителя, с чьими страданиями он иногда осмеливался сравнивать свои собственные, еле слышно произнес: «In manus tuas, Domine, commendo spiritum meum»[328]328
  В руки Твои, Господи, предаю дух мой (лат.).


[Закрыть].

«И, произнеся это, он испустил дух».

Так умер человек, сделавший для изменения хода истории больше, чем кто-либо другой со времен Августа Цезаря. И все же жизнь Адмирала завершилась в разочаровании. Он не нашел пролив, не встретился с великим ханом, не обратил большого числа язычников и не вернул Иерусалим. Он даже не обеспечил будущее своей семьи. Значение того, что он совершил, было для него самого лишь немногим менее туманным, чем для летописцев, которые даже не упомянули о его смерти, или для придворных, не присутствовавших на скромных похоронах в Вальядолиде. Огромные просторы и мощнейшие ресурсы Америки проглядывались слишком смутно, а могучий океан, омывающий западные берега Европы, еще не раскрыл всех своих секретов. Америка, в конечном счете, конечно, была бы открыта, даже если великое предприятие Колумба было отвергнуто, но кто может предсказать, каков был бы результат? Путешествие, которое привело Адмирала в «Индию» и вернуло обратно, было не слепой случайностью, а творением его собственного ума и души, предварительно долго изучаемым, тщательно планируемым и осуществленным благодаря мужеству, знанию моря и неукротимой воле. Ни одно последующее путешествие не могло привести к таким впечатляющим результатам, и его слава была бы обеспечена, если бы он отошел от морской практики сразу в 1493 году. И все же благородное стремление исследовать дальше, организовать территории, отвоеванные для Кастилии, и совершить кругосветное путешествие еще трижды направляло его в Америку. Эти путешествия, еще более продолжительные, чем Первое, доказали, что он величайший мореплаватель своего времени, и позволили ему обучить капитанов и лоцманов, призванных вывешивать знамена Испании у каждого американского мыса и острова между 50° северной и 50° южной долготы. Легкость, с которой он снова и снова находил дорогу домой, побудила тысячи западноевропейцев на поиски морских приключений и проведение исследований. И если Колумб потерпел неудачу как колониальный администратор, то, скорее всего, потому, что его концепция колонии превосходила желания его последователей передавать наставления и культуру Европы эпохи Возрождения диким туземцам (впрочем, как и способность туземцев ее воспринять).

Колумб обладал гордой, страстной и чувствительной натурой, глубоко страдающей от презрения, которому он рано подвергся, а также от зависти, неверности, неблагодарности и несправедливости, с которыми ему пришлось столкнуться как первооткрывателю. Избыток жалоб, написанных его рукой, создает впечатление, что жизнь Адмирала скорее была наполнена горем, нежели благополучием. Смею заверить, что такое впечатление ложно. У настоящих моряков месяц нахождения в плавании залечивает раны, получаемые годами на берегу, а попутный ветер развеивает воспоминания о плохой погоде. Командование отважной каравеллой, несущейся по голубой воде под свежим пассатом неизведанным курсом к новой и чудесной земле, где много золота и добрых женщин, – предел мечтаний моряка того времени о хорошей жизни. У Колумба была своеобразная эллинская способность удивляться новому и странному в сочетании с художественным пониманием природной красоты. Его путешествия в этот странный новый мир привели к одним из самых великолепных береговых линий на поверхности земной карты. Более того, Колумб был глубоко убежден в имманентности, суверенности и бесконечной мудрости Бога, которые превосходили все его страдания и усиливали чувство триумфа. Не скорбите о судьбе Адмирала Моря-Океана! Он наслаждался долгими промежутками чистого восторга, который может знать только моряк, и моментами высокого, гордого ликования, которое может испытать только первооткрыватель.

Остается только пожелать Адмиралу, находящемуся в другом мире, чтобы ему было даровано чувство удовлетворения, которое пришло бы от предвидения всего, что вытекало из его открытий; это превратило бы все печали его последних лет в радость. Вся история Америки начинается с четырех путешествий Колумба. Как в свое время греческие города-государства обращались к бессмертным богам как к своим основателям, так и сегодня множество независимых наций и доминионов объединяются в знак уважения к Христофору, храброму сыну Генуи, перенесшему христианскую цивилизацию через океан.