Текст книги "Княжеские трапезы"

Герцогиня бурно закивала.

– Дело обстоит именно так, князь.

– Давайте пройдемся по парку, чтобы иметь возможность спокойно поговорить.

Хотя это предложение и удивило Хейди, она не подала и виду и покорно отправилась за Эдуаром в парк, где вовсю распустилась листва. Луна играла в прятки с облаками. Парк, где царила тишина, казался более просторным, чем он был на самом деле; эту тишину нарушало только щелканье вантов о мачту для флагов.

Свежий ветер с озера мгновенно развеял мечтания Эдуара. Эта толстая и неумная женщина вновь показалась ему нелепой, даже жалкой, и парню стало стыдно за то, что он совсем недавно так страстно желал ее. Бланвен охотно поддавался призывам плоти, кроме Эдит Лаважоль ему частенько приходилось трахаться с толстухами, лишенными всякого очарования: официантками из баров, торговками, женами огородников, живущих по соседству. Поскольку он был красивым парнем с лицом ангела, слегка смахивающего на проходимца, победы доставались ему легко и среди привлекательных девчонок, но – тут уж без сомнения свою роль играл эдипов комплекс – больше всего ему подходили особы зрелого возраста и рыхлого телосложения.

Раз уж всякое желание у Эдуара пропало, ему пришлось резко сменить тему разговора.

– Герцогиня! – вдруг воскликнул он. – С парикмахером!

Будучи женщиной практического склада ума, Хейди ответила, что вышеозначенный парикмахер обладает бешеным темпераментом, не забыв лукаво отметить, что тот – француз (тем самым частичка славы досталась и князю), скромно уточнила, что она-то сама вовсе неблагородных кровей и посему не следует придавать этому адюльтеру больше внимания, чем он заслуживает.

В устах такой дурехи подобная речь могла сойти и за блестящее выступление адвоката в суде. Князь выказал великодушие и отпустил грешнице ее грехи, впрочем, ее вина ни с какой стороны не касалась его. Таким образом они и стали добрыми друзьями. Проникнувшись доверием к Эдуару, герцогиня призналась, что обожает плотские утехи и не может обходиться без них. В то время, когда она еще практиковала свое ремесло, случалось частенько, что массируемый ею мужчина вдруг оказывался на ней. Причем это происходило настолько часто, что она вынуждена была заказать особо прочный стол, способный выдержать барахтанье двух тел. Вот и объяснение тому, почему ее массажный кабинет так ценился среди пациентов.

Хейди нравилось, что она стала герцогиней, хотя в самой Швейцарии это явление не имело никакого смысла, ведь здесь отроду не было дворянских титулов, однако жизнь в замке тяготила бедняжку: тут все дышало старостью и скукой.

– К счастью, появились вы, монсеньор! После вашего приезда обстановка переменилась, и я чувствую, что вы измените паше существование, сделаете жизнь в Версуа более радостной. Я мечтаю о праздниках, но вовсе не о тех, которые готовят они; я уже несколько раз присутствовала на подобных мероприятиях и уверяю вас, что они еще более мрачные, чем некоторые похороны; я же имею в виду настоящие праздники с музыкой, монсеньор. Праздники с танцами, балы, где будет много света.

– Обещаю вам, что займусь этим вопросом, – заявил Эдуар.

– Не знаю только, пойдет ли на такое княгиня.

– Я приложу все силы, чтобы убедить ее.

– Во всяком случае, вам придется столкнуться с отчаянным сопротивлением со стороны моего мужа – герцога. Именно он распоряжается финансами, а уж скупердяй он известный. К тому же больше мечтает о домашних тапочках, чем о балах.

– Посмотрим, кто здесь князь! – величественно произнес Эдуар.

Схватив княжескую руку, толстуха склонилась над ней в поцелуе. Благодаря такому проявлению преданности со стороны одного из своих вассалов, Эдуар смог увидеть в декольте роскошную грудь герцогини и не отказал себе в удовольствии дотронуться до нее.

Грудь была еще крепкой и очень нежной на ощупь. Но уж что особо поразило князя, так это ее размер. Поскольку акт любви при помощи женской груди не часто встретишь, Эдуар не хотел упускать подобной возможности: достал свой член и вложил его посередине этой огромной груди – Хейди поспешно сжала ее обеими руками. Облегчение вскоре наступило, и герцогиня оказалась забрызганной до самого подбородка. С жаром поблагодарив князя за его семя, она ушла к себе через боковую дверь.

23

Сидя за письменным столом своего отца, которым тот пользовался, впрочем, весьма редко, Эдуар перечитал письмо. Он собирался послать его заказной почтой Банану, а уж тот должен был отдать это послание полиции города Версаля. Вот что было написано в письме:

«Мы, Эдуар I, князь Черногории, заявляем, что доверили г-ну Э.Бланвену, владельцу гаража, продажу нашей коллекции переднеприводных автомобилей, чей список прилагается.

Совершено в Версуа, кантон Женева, 24 июня 1992 г.»

Эдуару понравилась высокомерная краткость послания; его сухость и презрение говорили о том, что письмо написано только по необходимости, заставившей человека отодвинуть в сторону свои важные дела ради такого незначащего дельца. Отправив письмо экспресс-почтой, Бланвен выкинул из головы этот инцидент.

Через два дня начался праздник.

* * *

С первого же взгляда Эдуар понял, что князь Игнаций настроен к нему враждебно.

Когда Гертруда представила своего внука: «Милый Игнаций, мне доставляет истинное удовольствие представить вам моего внука Эдуара Первого», старик ядовито отозвался:

– Династия Оттонов прекратилась на Сигизмонде Втором, и если уж суждено новому князю воцариться на Черногорском престоле, то его будут звать Игнаций Первый.

Получив такой удар по самолюбию, княгиня выпрямилась во весь свой малый рост и, смерив злосчастного кузена взглядом из-под пенсне, заявила:

– Прошу вас проследовать за мной в кабинет, Игнаций!

Тот, что-то злобно пробурчав, поклонился:

– Я в полном вашем распоряжении, дорогая.

И они заперлись в будуаре Гертруды. После такой жестокой пощечины Эдуару вовсе не показалось стыдным пройти через столовую, соединенную с бабушкиным кабинетом, чтобы подслушать диалог двух старичков.

Ледяным тоном Гертруда заявила:

– Разве вы не ознакомились с документами, которые я переслала вам, Игнаций?

– Ознакомился, милая Гертруда, но, ради Бога, не называйте документами письмо вашего сына, адресованное беременной субретке, и фотографии двух молодых людей, снятых в одной и той же позе; если вы намереваетесь установить право наследования на подобной основе, то это значит – выставить нашу династию на распродажу; я ждал нашей встречи, чтобы высказать свое мнение по этому вопросу. Монарх, которого вы собираетесь уготовить нам, – герой двухгрошового романа, и никогда черногорцы – будь они дворянами или простолюдинами – не признают своим сувереном этого тридцатилетнего пройдоху.

– Этот пройдоха – мой внук! – резко отозвалась Гертруда. – Его сходство с отцом и дедом – непреложный факт, никто из присутствующих не может оспорить его!

Игнаций по-прежнему хранил ледяное спокойствие:

– Ну и что же из этого следует, бедняжка Гертруда? Предположим, что Сигизмонд был его отцом, что это нам дает? Несчастного внебрачного ребенка! А несчастными внебрачными детьми кишмя кишит любой королевский двор, и так было от веку, так оно и будет. Я понимаю: появление этого типа уменьшает вашу скорбь, привносит в вашу жизнь тепло. Если так, держите его подле себя, заботьтесь о нем, носитесь с ним, но смилуйтесь над нами и не навязывайте нам его. Мы никогда не признаем его в качестве наследника трона; если придется, мы силой преградим ему путь к престолу! А впрочем, внимательно прочтите еще разок знаменитое послание Сигизмонда маленькой шлюшке. Что он в нем пишет? Чтобы она никогда не пыталась привезти сюда этого ребенка, иначе ее выведут. Значит, сам псевдо-отец отказывается от плода своей любовной интрижки со служанкой. Ну же, ну же, Гертруда, возьмите себя в руки; вспомните обо всех Лже-Людовиках XVII[14]14
  Сын Людовика XVI и Марии-Антуанетты после революции был заключен в тюрьму, где и умер. Его тайные похороны способствовали появлению самозванцев, как и в случае с Анастасией, младшей дочерью Николая II.


[Закрыть], обо всех Лже-Анастасиях, которыми пестрит история!

Наступило долгое молчание. Эдуар дрожал от ярости. Только увидев князя Игнация, выходившего из «роллс-ройса», на котором он приехал из женевского аэропорта Куантрен, Бланвен сразу же испытал к нему острую неприязнь. Ему было не по себе в присутствии этого старика, высокого и тощего, со сгорбленной спиной, редкими волосами, прилипшими к макушке, с выпученными серыми глазами, с настолько тонкими губами, что рот казался щелью. В костюме антрацитового цвета с твердым стоячим воротничком и серо-перламутровом галстуке князь походил на старого английского стряпчего. Этот сухой человек, казалось, весь выражал неодобрение всего и вся.

Наконец заговорила Гертруда:

– С огорчением вынуждена сказать вам, Игнаций, что никогда не смогу воспринять ваших доводов. Все мое существо говорит мне, что в Эдуаре течет моя кровь. Раз уж вы ссылаетесь на знаменитое письмо Сигизмонда к Розине, то замечу вам, что он сам выбрал для ребенка имя, а это доказательство того, что его рождение не оставило моего сына бесчувственным. Я также утверждаю, что дела в Черногории вас не касаются никоим образом, несмотря на то что вы – двоюродный брат князя Оттона. Вы никогда не жили в Черногории, и это тем более верно, что в нашем разговоре мы вынуждены общаться по-французски, поскольку вам незнаком ваш родной язык. Пока мы страдали от оккупации и от гражданской войны, вы тратили свое состояние, играя в рулетку в Монте-Карло. За вашей семьей охотились, некоторые ваши близкие были убиты, а вас это нисколько и не беспокоило. Когда настала для нас пора изгнания, вы ограничились посланием из трех пустых, ничего не значащих слов на бумаге с вашим гербом, на которой вы чаще писали любовные записочки женщинам из Парижа или из княжества Монте-Карло, чем вашей семье, оказавшейся в отчаянном положении. Что же до реакции черногорцев, то здесь вы глубоко заблуждаетесь, Игнаций. Если Бог поможет нам победить, то жители нашей страны предпочтут молодого внебрачного сына моего любимого Сигизмонда, чем старого призрака, чье имя связано только с позором.

Вне себя от ярости, Игнаций воскликнул:

– Вы сошли с ума на старости лет, Гертруда! Ваши капризы могут дорого обойтись нашей стране.

Не имея больше сил сдерживаться, Эдуар не постучав, открыл дверь и предстал перед взъерошенной парочкой.

Игнаций бросил на него косой взгляд.

– Князь подслушивает под дверью и входит, не постучав, – усмехнулся старик. – Жаль, что он унаследовал манеры служанки, а не своего отца!

Эдуар подошел к бабушке.

– Мадам, – сказал он, – вы ведь говорили мне, что этот дом – мой дом?

– Именно так, мой милый мальчик, – тепло ответила Гертруда.

– Спасибо.

Эдуар повернулся к Игнацию.

– Месье, ваше присутствие здесь становится обременительным, наши люди готовы отвезти вас туда, куда вы пожелаете.

Бланвену казалось, что он слышит чей-то чужой голос. Кто вдохновлял его в это мгновение? Оттон или Сигизмонд?

– Жалкий конюх! – заорал Игнаций. – Лакей! Эдуар схватил его за лацканы пиджака.

– Заткнись, старый мудак, или я расквашу тебе харю!

Игнацию удалось вырвать свой пиджак из рук Эдуара.

– Поздравляю вас, монсеньор, – четко выговорил он и вышел из кабинета.

После этой вспышки Эдуар не осмеливался посмотреть на бабушку, когда же наконец решился взглянуть, то увидел, что она смеется, хохочет во все горло, у нее даже слезы на глазах выступили, и этот смех изменял ее до неузнаваемости.

– Я прошу у вас прощения, матушка, – прошептал Бланвен, – мне никак не удается сочетать ярость и княжеское достоинство.

– Все меняется, – успокоила его Гертруда, – и язык князей должен равняться на язык народа, если князья хотят быть понятыми народом.

– Все же я слишком погорячился, – признал Эдуар.

– Я не поняла, что вы прокричали ему, но нашла это весьма забавным. Не могли бы вы повторить?

– Это не совсем пристойно, матушка, и я никогда не осмелюсь. Такие слова приходят на ум, когда человеком овладевает ярость.

– Вы сказали, что размажете ему харю?

В устах княгини и с ее легким акцентом эти слова зазвучали неожиданно забавно.

– Не «размажу», а «расквашу харю», матушка, это тоже самое, что и «попортить портрет».

Гертруда залилась безудержным смехом, смех молодил ее, она становилась похожей на невинную девочку-подростка.

– И вы обращались к нему на «ты»!

– Это все от ярости. Бьюсь об заклад, что к человеку, которого называешь «старым мудаком», нельзя обращаться на «вы».

– А что значит «старый мудак», Эдуар? «Представить только, – подумал князь, – что еще существуют настолько невинные души, которые не знают этого заезженного ругательства!»

– Будьте великодушны, матушка, не заставляйте меня объяснять вам эти отвратительные выражения. В тот момент перед вами был не князь, а взбешенный автомеханик, его-то я и должен выдавить из себя, если хочу быть достойным вас.

В какой уже раз Бланвен пришел в изумление от собственных цветистых фраз; он и не подозревал, что обладает таким богатым словарным запасом; всякий раз у него возникало ощущение, что эти фразы кто-то нашептывает ему на ухо.

– Что меня огорчает, – продолжал Эдуар, – так это то, что я поссорил вас – и, без сомнения, навсегда – с князем Игнацием.

– Мой милый мальчик, ты только осуществил мечту, которую я гнала от себя. Мне всегда был неприятен этот педант, этот гуляка, этот жалкий трус, покинувший родную страну задолго до того, как там стало опасно. После гибели твоего несчастного отца он считал себя наследником короны – нужно признать, что, не будь тебя, он бы и стал им. Его неприязнь по отношению к тебе только укрепила меня в моих планах. Я плохо представляю себе Черногорию, вновь ставшую монархией, во главе которой стоит старый прожигатель жизни, подобный князю Игнацию; нельзя научиться управлять страной в казино или в альковах легкодоступных женщин. Меня наполняет радостью тот факт, что из этого дома – местопребывания старого режима – его выгнал законный претендент на престол.

– Вы ожидали такого поведения с его стороны?

– По правде говоря, да. Я плохо представляла себе, что Игнаций склонится перед наследником, свалившимся с небес.

– То, что он сказал вслух, другие думают про себя, а третьи скажут это, – заметил Эдуар. – Я всего лишь внебрачный ребенок.

– Когда после необходимой юридической процедуры ты обретешь свое настоящее имя, ты больше не будешь внебрачным ребенком.

– Сын субретки! – усмехнулся Эдуар.

– И по этому поводу у меня есть план. Когда закончится праздник, отправляйся за своей матерью!

Бланвен пришел в возбуждение от подобной решимости и уверенности. Черт побери, эта маленькая старушка выполнит свой замысел несмотря ни на что, несмотря ни на кого.

* * *

Как и было предусмотрено программой, в субботу утром прибыли остальные десять гостей: бывший командующий Черногорской армией генерал Абелиус Фандор со своей дочерью, угрюмой и высохшей пятидесятилетней девицей, лицо было усеяно черными точками; поговаривали, будто она находится в противоестественной связи с собственным отцом, с давних пор вдовцом, и никогда не расстается с ним; отец Устрих, монах в изгнании, который должен отслужить мессу; граф и графиня Раменофф, оба – со спичку толщиной, свою бриллиантовую свадьбу они, должно быть, отпраздновали лет сто назад, он был глух, а его благоверная слепа; Станислас Хейнси с дочерью и сыном (он был последним премьер-министром при князе Оттоне); княгиня Лодова, младшая сестра того же самого Оттона, крепкая разбитная бабенка, увлекающаяся живописью, но при этом пьющая как сапожник и курящая сигару, как Жорж Санд; и, наконец, граф Владимир Чеко, бывший глава консервативной партии.

Княгиня, герцог и герцогиня Гролофф принимали весь этот обветшавший бомонд в парадном зале, украшенном по такому случаю цветами. В широких ведерках, наполненных льдом, лежали бутылки шампанского, а на десертных тарелках высились тосты с черной икрой и гусиным паштетом. Вальтер, в своем старом костюме метрдотеля суетился, помогая устраиваться самым пожилым из гостей.

Когда гости расселись полукругом, Гертруда подошла к ним поближе. Она по-прежнему была в трауре, но прицепила к платью брошку, а на шею надела жемчужную нитку. После трагической гибели Сигизмонда она никогда не носила драгоценностей. В этот день старая княгиня впервые после долгого перерыва изменила своим правилам.

– Милые мои верные друзья, – начала старушка, – сегодняшний национальный праздник, который мы отмечаем, для меня праздник вдвойне. Как я уже писала вам, Господь ниспослал мне моего внука, единственного и чудесного отпрыска моего дорогого Сигизмонда. Ради Бога, спрячьте ваш скептицизм. Если я клянусь вам сегодня памятью Оттона, что речь идет о моем внуке, то у вас не должно быть ни малейших сомнений по этому поводу.

По причине, о которой вы легко догадаетесь, наш кузен Игнаций хотел оспорить эту очевидность – мы попросили его покинуть наш дом. А сейчас Эдуар появится здесь. Всмотритесь в него хорошенько – и вы увидите, насколько он похож на моего супруга и моего сына. Когда-нибудь, если Бог даст мне еще немного времени, я прикажу вычеканить медаль с этими тремя профилями. А теперь от всей души рада приветствовать вас в этот благословенный день. Пусть дарует вам Господь долгие годы жизни, вам, тем, кто является честью Черногории.

Гости зааплодировали, причем вышло это у них тепло и элегантно. В это же время послышался голос графа Раменоффа, спросившего у своей жены:

– Что она сказала?

– Ничего, – ответила графиня. Присутствующие рассмеялись.

– Вальтер! – позвала княгиня Гертруда. – Скажите князю Эдуару, что мы ждем его!

Гертруда и Эдуар договорились, что внук будет ожидать в будуаре княгини, торопиться с появлением ему не стоит: надо, чтобы все выглядело пристойно. Он здесь хозяин, и главенствовать должны его желания. Бабушка попросила Эдуара надеть темный костюм и однотонный галстук – именно то, что он ненавидел, проведя большую часть жизни в комбинезоне автомеханика, надетым на голое тело. Да и прическа должна была выглядеть безукоризненно.

Гертруда пригласила в замок свою собственную маникюршу, чтобы привести в пристойный вид загрубевшие рабочие руки в шрамах от кислот. Презентабельный вид был достигнут благодаря ванночкам и массажу. Эдуар вытягивал руки перед собой и не узнавал их в нынешнем, бледном виде. Девушка выдернула все рыжие волоски, отполировала ногти, сделав их совершенно овальными, промассировала грубые рубцы, обязанные своим появлением тяжелой работе.

Сидя в будуаре-кабинете бабушки, Эдуар перелистывал словарь. Этот словарь стал его главным чтивом, как только Бланвен поселился в замке; он жадно глотал страницы, насыщая свой словарный запас, как некоторые страдающие ожирением люди, не могущие обойтись без сладостей.

Старый Вальтер постучал в дверь.

– Я готов, – отозвался Эдуар.

Он открыл, и старый слуга аж подскочил.

– Монсеньор! – воскликнул он. – Вот уж не ожидал!

Загадочно улыбнувшись, Эдуар подмигнул славному старику.

– Все козыри у меня на руках, – сказал Бланвен.

– Вы считаете, что и это является козырем, монсеньор?

– Если бы я так не считал, то я бы не сделал этого.

– Но ведь княгиня ничего не знает! В конце концов, она попросила вас надеть цивильный костюм.

– Я хочу сделать ей сюрприз.

Скептически хмыкнув, Вальтер не сказал больше ни слова и проводил Эдуара в салон.

Следуя инструкциям, полученным от старой княгини, слуга распахнул обе створки двери и объявил:

– Его светлость князь Эдуар Первый!

Затем Вальтер посторонился, и Эдуар вошел в просторный зал, заставленный цветами. Он чувствовал себя совершенно спокойно, не испытывал ни малейшего напряжения, как будто на него снизошел Святой Дух, о котором рассказывала ему мисс Маргарет.

При виде внука Гертруда вздрогнула. В конце концов, бабка решила, что в этот вечер Эдуар должен появиться в обычном темном костюме, а он надел военную форму своего покойного отца; в большой тайне Бланвен отдал ее подогнать по своей фигуре портняжке-итальянцу из Женевы, рекомендованному маникюршей.

– Это для костюмированного бала? – спросил портной, маленький кругленький человечек, болтливый, как попугай.

Эдуар молча кивнул.

Затянутый в военную форму, князь походил на актера из исторического фильма. От него исходило какое-то сияние; он был красив, непринужден, одновременно любезный и властный, с его лица не сходила улыбка.

Эдуар отвесил присутствующим короткий поклон.

– Уважаемые гости, – заявил он, – я понимаю, что моя персона внушает вам противоречивые чувства. Прошу вас не идти наперекор собственной натуре и выказывать мне те чувства, которые вы действительно испытываете к моей персоне. Вы являетесь свидетелями удивительного факта, я знаю это так же хорошо, как и вы. Может статься, вы не ощущаете меня вашим князем, но главное – это то, что я ощущаю себя таковым. Клянусь вам перед Богом, что я не авантюрист, а гражданин Франции, поздно узнавший о тайне своего происхождения, поэтому-то я и стал так поспешно черногорцем. Моя глубокоуважаемая бабушка, княгиня Гертруда, сделала все необходимое, чтобы свершилось это чудесное рождение.

Подойдя к монаху-картезианцу, Эдуар преклонил перед ним колена.

– Вы благочестивый отец Франциско Устрих, а ваша жизнь – я знаю это – является восхождением к святости. Я бы попросил вас найти время в течение дня, чтобы исповедовать меня, многоуважаемый святой отец, но уже сейчас я молю вас о благословении.

Священник долго вглядывался в Эдуара, затем улыбка осветила его серьезное лицо. Протянув руку, он перекрестил лоб князя.

«Этот уже у меня в кармане!» – с восторгом подумал Бланвен.

Устрих встал, поднял с колен Эдуара и дружески хлопнул его по плечу.

– Я знаю, что ты князь, – заявил святой отец, – да хранит тебя Господь и направляет тебя по жизни!

У присутствующих на глаза навернулись слезы, и они зааплодировали.

Тогда Эдуар обратился к княгине Лодовой:

– А вы, княгиня, моя тетушка, – сказал он. Племянник взял руку княгини и склонился над ней в поцелуе, затем он продолжал:

– Я знаю все о вашей жизни, о вашем таланте, и мне доставит великое счастье поцеловать вас.

Взволнованная, эта распутная, каких еще поискать, бабенка прижалась к крепкому мужскому телу. Эдуар в свою очередь крепко обнял собственную тетку.

Затем настала очередь других гостей. Эдуар поздравлял их по старшинству, называл по имени, хотя никто не представлял их ему, в одной фразе выражал восхищение их великими деяниями, сыпал титулами или прежними должностями, осведомлялся об отсутствующих членах семьи, короче говоря, самым чудным образом покорил всех гостей.

Не ожидавшая ничего подобного Гертруда не проронила ни одного слова, оцепенев от удивления. Когда приглашенные вышли, чтобы приветствовать флаги, она взяла Эдуара за руку и прошептала ему на ухо:

– Ты был восхитителен, мой милый мальчик. Откуда ты смог узнать столько вещей об этих людях?

Внук погладил бабушку по руке:

– Мисс Маргарет обучает меня не только богословию, матушка. Она показывала мне фотографии или описывала будущих гостей, дала мне необходимую информацию о них.

– Они все очарованы тобой, – вздохнула Гертруда.

– Вот как! Это поможет сгладить враждебность князя Игнация!

– О! Никогда не говори мне об этом человеке. Я надеюсь, что его постигнет участь короля Фарука, этого отвратительного прожигателя жизни: он умер во время одного из праздников, и его тело пришлось завернуть в скатерть, чтобы вынести.

Когда флаг Черногории достиг вершины мачты, а кассета, запущенная Вальтером Воланте, заиграла национальный гимн, раздался сильный тенор: Эдуар первый запел во всю мощь песнь «своей страны»:

 
День занимается, черногорец.
Встань и иди навстречу своей судьбе…
 

Не спуская глаз с флага, Эдуар, казалось, пребывал в экстазе.