Текст книги "Изумруд из Сан-Донато"

– Дьявол! Опять этот Нижний Тагил!

Вокруг тела матушки озабоченно цокая языком расхаживал жандармский полковник.

– Ба! Да это же Пинхус. Полковник Секеринский.

Полковник раскурил желтую папиросу с вирджинским табаком, выпустил облако дыма и сочувственно посмотрел на Николая:

– Ну да, ну да… А ведь это все, молодой человек. Смерть уже наступила. Их было двое. Между собой они говорили по-французски. Одеты одинаково. Так-то, вот…

В это время кто-то сильно тряхнул Николая за плечо… Он проснулся.

Камасутра

Когда она сказала ему, что все-таки еще девственница, он заподозрил ее в нехорошем.

– Неужели она не могла подождать? Ведь она даже не знает, что это такое – сладость греха. Зачем ей это так рано? Неужели обычное любопытство? Или… Но я ведь ей ничего не обещал. Зачем же она так? Как дворовая девка в постель к барину в поисках лучшей доли.

Она всегда удивляла его тем, что во всем была не такая, как остальные.

– Читающая балерина? Зачем? Это как говорящий самовар. Его поставили на стол пить чай, а он вместо этого разговоры разговаривает.

– Чтобы камнем пойти на дно морское, читать тоже не обязательно, – сердито возражала она.

– Верно. Много читать надо как раз для того, чтобы не пойти на дно. А потом, разве я только моряк?

– А я разве только кукла?

– Кукла. Ты сама выбрала этот жребий. Ты – моя любимая кукла. Самого лучшего на свете мейсенского фарфора!

– Тогда изволь любить читающую куклу, – она умела находить выход в любой комбинации.

– А как же глаза?

– Я буду первой балериной, танцующей в пенсне или с лорнетом. Вот увидишь, это войдет в моду.

Приняв его ухаживания, она совершенно изменилась. Она даже помыслить боялась кокетливо взглянуть хоть на кого-нибудь, кроме него. Она не заводила глупых разговоров о замужестве. А он дал себе клятву добиться интимной близости только после того, как сумеет понять, как именно он сможет вопреки всему и всем на ней все же жениться. Он очень дорожил этим созданием. Она была талантлива, чудо как хороша, при этом глубока, полна искренней наивности, умна и по-детски ранима. Ее непременно хотелось защищать: ото всех и всякую минуту. Ее присутствие рядом стало для него вторым смыслом жизни после мыслей о Наполеоне. Он свято верил в ее девственность.

– И вот – на тебе!

На следующий день после взрывов и награждения, когда днем, сразу после уроков Николай поспешил к училищу, чтобы увидеть Анастасию, рассказать о Секеринском, указе Государя и узнать, как она пережила этот день, он вдруг услышал:

– Сделай так, чтобы в эту ночь мы до утра могли остаться вместе.

– Сделаю. Но может быть в конце недели?

– Нет, непременно сегодня.

– Почему?

– Я так хочу, – капризно сказала она и, будто испугавшись своей капризности, добавила, – Пойми, так надо, мой хороший.

В ее словах и взгляде читалась какая-то отчаянная решимость. Он был ошеломлен, но, не раздумывая, снял добротный номер в гостинице.

– Наверное, она опытна в этих делах. Ведь совсем не зря идет такая молва о балеринах. Да… Колчак, а ведь ты должен не упасть лицом в грязь.

Он даже успел купить и наскоро пролистать лондонское издание «Камасутры». Индийские миниатюры с более чем сотней эротических рисунков, показывающих изобилие механики плотских удовольствий, воодушевили. Он мог быть уверен, что таких разнообразных уроков Анастасии точно никто не давал. Что бы там не говорили о балеринах. В конце концов не секс же им преподают в Художественном училище! Хотя…

Столик был накрыт сразу в номере. Анастасия пришла в коротком танцевальном платье с декольте и открытой спиной из театральной костюмерной, одетым под пальто. Это не оставляло никаких сомнений. Сегодня она принадлежит ему. Будет принадлежать. На ней не было нижнего белья, и Николай просто вымок насквозь от волны вожделения.

– Налей мне еще, – попросила она, выпив до дна первый бокал шампанского «За будущее счастье тех, кто молод!». Николай умел произносить красивые тосты, – Сегодня так упоительно пьется шампанское!

– Вот как все просто и красиво устраивается. Она женщина. И она меня просто хочет. Я оправдаю ее ожидания. И дальше все, как было с Таей: мы будем вместе даже несмотря на то, что я не могу на ней жениться, – думал он лихорадочно, – У меня будет любовница, которую я по-настоящему беззаветно люблю. Лучшая в мире любовница! Разве это плохо?

Они немного потанцевали, под заказанный Николаем в номер граммофон. Она позволяла его рукам все, что только они хотели. Они бездумно и подолгу целовались. Он начал робеть перед ее раскованной смелостью. И мысленно благодарил англичан за то, что потрудились издать индийскую библию сладострастия. В пуританской России такая книга неизбежно была бы отвергнута цензурой как порнография. Он уже размышлял с какой фигуры начать, чтобы поразить ее воображение сразу.

– И вот на тебе!

Анастасия предложила выпить на брудершафт и после долгого поцелуя сказала, испытующе глядя ему в глаза:

– Я сегодня дарю тебе самое ценное, что у женщины есть – свою девственность. Пожалуйста, возьми ее с любовью и нежно. Я хотела бы с радостью вспоминать эту ночь.

Николай как ошпаренный рак вытаращил глаза. Но быстро взял себя в руки и нежно ответил:

– Спасибо, любимая. И за нетронутый бутон, и за доверие. Кадет Морского Императорского клянется соответствовать моменту!

Определенность ситуации, конечно придала смелости. Он вновь вернул себе привычную уверенность. Твердо решив держать себя в руках и делать все предельно аккуратно, как с младенцем. Но червячок внутри начал свою дурную работу:

– Почему она так торопится? И зачем?

Нет, он, конечно не спросил об этом вслух и нисколько не стал любить ее меньше. Но вопрос возник, и он не находил на него ответа. Все начинало походить на глупую женскую попытку манипулировать молодым человеком, создавая у него моральные, как минимум, обязательства.

– И что мне теперь делать? Ведь я же не разу девственную плевру не рвал. Нежно? А вдруг ничего из этого «нежно» не получится? Черт! Я же должен был догадаться. Какое «нежно» если мне ее мочи нет как хочется!

И все же все получилось к взаимному удовольствию. Было и «нежно», было и страстно, было и «ой, больше не могу!». «Луи Рёдерер Кристаль» в безумных количествах и задор молодости сделали свое дело. Они замывали пузырящимся шампанским красное пятно, оставшееся на шелке простыни после первого знакомства. Он целовал ее легкий пушок вокруг той нежности, откуда это пятно появилось. И это действительно было «нежно». И он благодарил господа за то, что дамам в России «Камасутра» вряд ли когда станет доступна. Он ведь был бесстыжим плагиатором, выдававшим каждую позу или телодвижение за собственный экспромт.

– А ты любишь меня самозабвенно?

– Этой ночью? Конечно, да!

– Пошляк!

– Никакой женщине не нужен мужчина, забывший себя в её спальне.

– Ты мой Нельсон. Отправляйся в море, я тебя прощаю.

А он действительно любил ее самозабвенно. И любил именно за то, что как самозабвенный идиот он ей абсолютно не нужен. Он испытывал к ней особую нежность за то, что она хотела, чтобы она стал Нельсоном. Про Наполеона ему хватило ума ей пока не рассказывать.

– И все же, что мне теперь делать? Теперь я просто обязан на ней жениться. Она добилась, чего хотела. Хотя и не совсем честно добилась.

Италия. 1892 год.

Бастард.

– Чувствуете, как голову кружит от ароматов! – Павел Павлович растер в ладони кусочек листка хризантемы Собралиа, чтобы горечью его запаха перебить сладкие пьянящие флюиды цветов, – А еще говорят, хризантемы не пахнут! Тут впору с ног упасть, какое божественное благоухание! А? Где еще встретишь такой тонкий медовый свежий утренний вкус?!

Высокий статный с правильными чертами лица и модными густыми черными усами Павел Павлович Демидов князь Сан-Донато буквально сам расцветал под высокими стеклянными потолками огромной, почти в целый гектар, оранжереи. Разведение экзотических растений, и в особенности цветов, стало второй после собирания произведений искусства страстью уральского магната, отошедшего от российских суетных хлопот и погрузившегося в негу размеренного итальянского созерцания прелестей природы.

– Что верно, то верно! Да ведь и то сказать, Ваша светлость, последняя выставка цветов во Флоренции стала просто до неприличия русской! – главный управляющий демидовской виллы Пратолино, отставной штабс-капитан Тимофей Лазаревич Слышко с воодушевлением подхватил цветочную тему, – Князь Трубецкой, граф Бутурлин и Ваша коллекция затмили и Францию, и Германию, да и саму Италию!

– То-то! Знай наших! Я вот считаю, что если человек таким делом увлечен, то никакого зла от него не жди: он созидатель, художник, заботливый творец! И милое дело, что вся мировая пресса писала о «русских коллекциях». А то привыкли в нас видеть диких медведей, занюхивающих водку портянкой. Каждый сорт орхидеи не один год наново-то выводится! И выходит, что терпения и вкуса у нас, у русских более, чем у других оказалось.

Свой трудовой день Павел Павлович Демидов, кандидат наук от юриспруденции, действительный статский советник и бывший киевский городской голова, взял за правило начинать именно здесь, среди цветов, в любезном его сердцу стеклянном ботаническом дворце. Князь, конечно, немало лукавил, говоря про русские терпение и вкус: главным садовником у него был чех Стефанчек. Как, впрочем, и у других российских вельмож, облюбовавших Италию. Господа, известное дело, решали вопросы своих прихотей через наем «людей, специально на то обученных». Но это не умаляло заслуг проживавшей на Аппенинах русской знати. В конце концов за многие годы оккупации Италии то французами, то австрийцами никому и в голову не приходило прославить страну пребывания сколь-нибудь полезными достижениями. А русские добились проведения во Флоренции Всемирного ботанического конгресса и Международной выставки садоводства наградив Италию славой ботанической Мекки.

– К вам, Ваша светлость, в который уже раз обращается господин Лоренцини, – плавно перевел разговор на деловые бумаги управляющий Слышко.

– И что ему опять надобно? Да и кто он таков, в конце-то концов? – лицо Павла Павловича сложилось в недовольную брезгливую гримасу, словно сквозь цветочные ароматы повеяло вдруг конским навозом.

– Некоронованный король Тосканы, Ваша светлость…

– Что?! Король? Наша семья, выходит, не из тех рук получила княжеский титул? Именно герцог Тосканский даровал нам право именоваться князьями Сан-Донато!

– Сейчас в Италии многое меняется, Ваша светлость, и руководство провинции будет выбираться через несколько месяцев. У Лоренцини есть все шансы возглавить Тоскану…

– Послушайте, Тимофей Лазаревич, выбросьте эту бумажку и этого проныру… как его там?

– Лоренцини, Ваша светлость.

– Вот-вот. Выбросьте его из моей и своей головы. Будем считать, что мозгляку просто не повезло: знать его не желаю и во главе Тосканы ему не бывать! Что у нас еще?

– Вот что пишут о Вашей оранжерее в «Вестнике Русского Общества Садоводства»: «Это музей изящного ботанического искусства, в нем все прочувствовано с тем тонким, образованным вкусом, который редко встречается в таком последовательном виде и в такой гармонической связи. Во всем видно изящество образованного и просвещенного мастера».

– Совсем другое дело! Видишь: «образованного и просвещенного мастера». И это читает вся Россия! А ты пристаешь с непонятно с чем. Здесь что ни итальяшка, то новое общественное учение, или партия, или банда разбойников, что вернее всего. Что у нас еще на сегодня?

***

В конце девятнадцатого века образ Италии после бурных лет Рисорджименто легко укладывался в два слова – восторг и бедность. Объединенная благодаря стремительным походам Джузеппе Гарибальди страна упивалась восторгом от того, что богом созданный полуостров-сапог Римской Империи снова стал единым государством. Однако, соединив провинции в одно королевство, Италия взяла на себя и все их долги. При этом без махинаций обойтись, как водится, не получилось. И в итоге потомки римлян водрузили себе на плечи такой суммарный долг, какой вынести можно было только многократно увеличив налоги. Нищета пришла в каждую вторую семью, а бедность стала всеобщим поветрием нации и привычным состоянием государства.

Нищета, понятное дело, это дрожжи преступности. А бедность государственной власти лишает ее силовых полномочий, ибо бедная власть легко покупается всеми, кто имеет звонкую монету.

На Юге расцвела знаменитая «Коза ностра». На Севере криминальные силы действовали более тонко, через торговые и ремесленные семейства, новые политические партии, проникая во власть путем подкупа голосов на выборах, разлагая деньгами и дорогими подарками местную аристократию, так или иначе, словно раковая опухоль подчиняя себе провинцию за провинцией. Тем более, что новое законодательство Италии впервые за всю историю Европы отменило смертную казнь.

Надо сказать, что при всей нищете правительство новой Италии ввело обязательное бесплатное начальное образование для детей и запретило в школах уроки закона Божия, введя в избирательную реформу так называемый образовательный ценз.

Это было настоящее пиршество надежды на новую светлую жизнь через культуру и просвещение. Надежды, плодами которой готовы были воспользоваться самые темные преступные силы, размывавшие основы молодой государственной власти. И опасность их была в том, что народ принимал эти силы, как естественное и даже полезное проявление новой жизни.

– Тоскана – богатейшая провинция! И почему она должна подобно всей Италии жить в нищете? Мы заслужили хотя бы автономии! Но что же мне делать с этим русским Демидовым?! – криминальный авторитет провинции Тоскана седой благообразный старичок, в прошлом успешный купец и контрабандист, сеньор Лоренцини имел воистину цезарские амбиции и с доминированием вельможного цветовода мириться категорически не хотел.

В конце концов из столицы Тосканы – Флоренции – король Италии лишь десять лет назад переехал в Рим. И достаточно было одержать убедительную победу на выборах в этой провинции, чтобы затем путем политических интриг подмять под себя всю Италию или, на худой конец, отделиться от нее.

Но на пути амбиций Лоренцини внезапно встал треклятый русский князь Сан-Донато, авторитет которого в Тоскане был выше чем у самого Папы Римского. И этот русский Демидов просто не понимал и знать не хотел, что такое автономия и кто же такой этот Лоренцини. Демидов привечал и дружил лишь с равными себе. А равных одному из самых богатых людей России, имевшему родословную, восходящую к временам петровской эпохи, во всей Италии было раз-два и обчелся. А тут какой-то полукриминальный коммерсант средней руки.

– Я посылал ему просьбы о встрече. Он их не замечает! – сокрушался в бешенстве Лоренцини, – А ведь я со всем уважением: на дорогой рисовой бумаге, с водяными знаками и золоченой рамкой. Этот русский недопустимо высокомерен!

Демидов отдавал все свое время исключительно цветами и коллекции произведений искусства. Супруга его воспитывала детей и занималась благотворительностью. Она открывала сиротские приюты и жертвовала большие суммы монастырям. Вела светскую жизнь и настойчиво изучала мастерство художников Возрождения, благо Флоренция давала этому занятию бесконечный простор. Никакой политики. Но фигуры такой величины, как князья Сан-Донато, вольно или невольно, оказывали огромное влияние на все, что происходило в Тоскане. И без их поддержки у Лоренцини не было верного шанса. Он боялся, что любые махинации на выборах в Учредительное собрание, если их не примут Демидовы, могут кончиться скандалом и только.

– Он должен или подружиться со мной или исчезнуть из Тосканы! – Лоренцини отчаянно понимал, что и то, и другое имеет столько же шансов, сколько падение Луны на флорентийскую площадь Пьяцца-дель-Дуомо.

***

А князь Сан-Донато если и чувствовал, что он кому-то и что-то должен, так это принять решение о найме новой гувернантки для своих отпрысков. Сам он получил великолепное домашнее образование. Затем закрепил его на юридическом факультете Санкт-Петербургского университета полным курсом обучения и написанием кандидатской диссертации по еврейскому вопросу в России. Тема была выбрана удачно, и диссертация принесла ему мировую известность. Поэтому Демидов был совершенно уверен, что пятеро его детей должны быть образованы точно таким же образом.

Француженка мадам Катрин Кольбер показала уникальную начитанность и великолепные манеры. Но в придачу имела сына двенадцати лет от роду. И хотя супруга князя Елена Петровна Трубецкая уже одобрила кандидатуру новой гувернантки, полагая, что она сможет преподавать детям языки, историю искусства, этикет и литературу, последнее обстоятельство поселило некоторое сомнение в душе Павла Павловича. Его смущало покрытое тайной происхождение этого ребенка

Однако, он верил в силу своей проницательности и значение первого впечатления. И потому Демидов решил познакомиться с мальчиком лично, чтобы это знакомство либо развеяло его колебания, либо окончательно укрепило их. И он пригласил ребенка к себе в кабинет для разговора тет-а-тет.

– Ваша светлость, Николай Кольбер ожидает в приемной, – доложил Слышко.

– Кто?

– Сын соискательницы места гувернантки, Ваша светлость.

До Демидова только сейчас дошло, что ребенок, разумеется, должен иметь имя и фамилию.

– Проси, – Павел Павлович отложил газету и встал из-за стола.

Мальчик, одетый в ладно сшитое подобие формы морского офицера, только без погон и шпаги вошел твердым уверенным шагом, достиг середины огромной залы, в которой располагался кабинет Демидова, остановился и спокойным, но звонким голосом поздоровался:

– Добрый день, Павел Павлович!

– Здравствуйте, Николай, – Демидов к детям обращался исключительно на «вы», считая, что это придает им дисциплины и ответственности. Но от мальчика веяло такой спокойной уверенностью, что подобное обращение прозвучало более чем уместно. Ребенка не смущали ни размеры, ни роскошное убранство залы, ни статный рост хозяина кабинета. Он лишь вежливо чуть наклонил голову вперед, затем выпрямил шею и терпеливо ждал ответной реакции вельможи, глядя ему прямо в глаза.

– Хотите присесть?

– Благодарствуйте, Павел Павлович. У нас ведь своего рода экзамен. А экзамен отвечать лучше стоя.

– Браво, молодой человек! – только и смог ответить Демидов и вдруг понял, что ему теперь предстоит пройти точно такую же половину залы, которую прошел ребенок, чтобы вежливо за руку с ним поздороваться.

Он проделал этот путь и мягко сжал в своей огромной руке твердую тренированную ладошку мальчика и едва сдержал себя от желания потрепать его золотистые плотные кудрявые волосы. Вокруг ребенка явственно ощущалось его личное запретное пространство, которое любого предостерегало от панибратства и бесцеремонности. И Демидов внятно почувствовал неловкость ситуации, в которую он сам себя определил. Выходило, что он велел привести к себе жеребца, чтобы решить, достоин ли тот находиться в его конюшне, забыв, что жеребец совершенно одного с ним роду-племени. И вот уже он сам почувствовал, как его взвешивают на весах порядочности и добродетели. В ответном, так сказать, порыве любопытства. Дети в таком возрасте не должны соблюдать сословных различий, а потому ребенок имел столько же права на оценку, сколько и хозяин кабинета. Разумеется, если тот предполагал оставаться человеком просвещенным и хорошо воспитанным.

Князь Сан-Донато несколько опешил: его никто и никогда так отчетливо не ставил на место. Без слов, молча, одним только взглядом и вполне приветливой полуулыбкой уверенного в себе человека.

– Ты смотри-ка: «Здравствуйте, Павел Павлович!» А ведь Слышко всех предупреждает, что обращаться надо – «Ваша светлость». И что мне теперь? Самому себя в «светлости» возводить? – Демидов в мыслях даже несколько заметался, понимая, что снисходительно-барского разговора с его стороны, судя по всему, не получится. Вслух же он произнес другое:

– Вы носите форму. Хотите стать моряком?

– Да. Если Вам приятно так думать.

– Хм. А на самом деле? Кем Вы хотите стать, Николай?

– Извините, Павел Павлович, но, если я Вам задам вопрос о сокровенном, Вы решите, что я глуп или дурно воспитан.

– Это почему же?

– О сокровенном вслух говорить нельзя. Мечта – пугливая птица.

– Что ж, это верно. Но форма на тебе российская. Ты себя полагаешь русским?

– Мой отец – дворянин и русский офицер. Матушка – француженка. Но самый великий из французов – Наполеон – первое поражение потерпел именно в России. Поэтому я выбрал быть русским.

Демидов чуть было не стал возражать по поводу отца, но вовремя осекся, поймав себя на том, что это будет верхом неприличия и что его уже второй раз всего за пару минут поставили на место. Вернее, он сам себя поставил.

– А ты знаешь Россию?

– Да. Матушка уехала оттуда, когда мне было десять лет. Я хорошо помню снег и елки. У меня там было много друзей.

– Ты любишь читать?

– Да. Вчера матушка подарила Вашу книгу «Еврейский вопрос в России». Если мы поладим, то я ее обязательно прочту.

– А если нет?

– А тогда зачем? Я не знаю, кто такие евреи. И мне тогда будет совершенно все равно, что Вы думаете на их счет.

И тут Демидов к неприличной радости своей заметил, как мальчик напряжен. Кончики пальцев его против воли чуть дрожали, и как он не пытался расслабить плечи, стержень позвоночника сковал их в железный корсет. Казалось, еще мгновение и ребенок сорвется: закричит, убежит, расплачется, скажет грубость.

И он вдруг понял главное в нем. Этот мальчик, всю свою недолгую жизнь отчаянно боролся за своё «я», за право быть признанным на равных теми, в чью среду он стремился. Павел Павлович явственно осознал, что этот ребенок, будучи типичным «бастардом» и растущий без отца при красавице матери, практически ежедневно подвергается попыткам унизить его и поставить вне среды тех, чье общество он полагал единственно для себя достойным. И сегодня, сейчас, для него проходит лишь очередное испытание. Не более. Но и не менее.

– Вам здесь неловко, Николай?

– Неловко, но это нормально. Я привык к несуразным ситуациям.

– Несуразным?

– Да. Матушка нашла хорошую работу, а дадут ей ее или нет, зависит от того, что и как я Вам отвечу. Это очевидная несуразность. Но… Несуразности закаляют волю.

Демидов понял, что его поставили на место в третий раз. Но справился с нарастающим раздражением:

– Наверное Вы правы. А что Вы читаете сейчас?

– «Мемориал Святой Елены»

– Неужели?! Но ведь его еще нет на русском?

– Лас-Каз писал по-французски. Я этим языком владею лучше, чем любым другим.

– Ну да, конечно. И Вам нравится Наполеон?

– Да. Но до сражения при Ватерлоо.

– Вот как? А почему? Разве он изменился?

– Я не понимаю, почему он проиграл Веллингтону. И почему сдался в плен. Он должен был победить или погибнуть. Остров Святой Елены делает его смешным.

– Возможно. Но случилось то что случилось. Остров Святой Елены – урок. Нельзя быть одному против всех.

– Даже если эти все – неправы?

– Хм, хороший вопрос. А чем еще, кроме французского Вы владеете?

– Английским, русским, физикой, математикой, астрономией. Умею фехтовать на шпагах, знаю удары кортиком и могу хорошо стрелять из винтовки и револьвера.

– Боже! А это зачем?

– Честь матушки – это все, что у меня есть. Я должен в любой момент быть готовым защитить ее.

– Оружием?

– Я молод и пока слишком слаб. Поэтому не могу защитить ее голосом или физической силой. Единственная возможность – это поразить противника с первого удара или выстрела. Второго он может мне не позволить. А за убийство при защите чести матери нет ответственности для детей ни в одной стране мира!

– Да, не хотел бы я быть обидчиком Вашей матушки. А есть что-то такое, что Вам не нравится в самом себе? Или это неподобающий вопрос?

– Подобающий. Свою внешность.

– Что?! Но вы вполне симпатичный юноша.

– Слащавая внешность – это недостаток для мужчины. Настоящий мужчина – хищник. Он должен внушать уважение и страх.

– Однако, волк в овечьей шкуре опаснее, чем просто волк.

– Спасибо, Павел Павлович. В этой фразе глубокий смысл. Я должен подумать. Тем более, что я не могу изменить свою внешность.

– Тебе нравится вилла Пратолино?

– Нет, Павел Павлович. Она слишком большая.

– Что значит, «слишком».

– Царь Петр жил в маленьком домике. Наполеон провел свою жизнь в карете и походной палатке. Суворов дворца не имел. Александр Великий погиб, когда сменил свой шатер на царские палаты. Нельзя, чтобы дом отвлекал мысли и рассеивал внимание.

– Хм. Странно, но не лишено логики. Вас этому научила матушка?

– Матушка научила меня читать. И научила находить хорошие книги в библиотеках.

– У меня здесь роскошная библиотека. Вы уже видели ее?

– Да. У вас библиотека парадная. В ней много ненужных книг. Умная библиотека у господина Слышко. В ней лучшие книги, которые обязательно надо знать. И он, кажется, все их читал.

– Странно, я об этом не слышал. Надо спросить Слышко. А почему на Вас все-таки морская форма, а не кавалерийская или пехотная?

– Британия – маленькая страна. Но она управляет всем миром, потому что у нее сильный флот. У России тоже должен быть флот, если она хочет быть сильной. А я – русский.

– Вы мне определенно нравитесь, юноша! А какое напутствие Вам давала матушка, когда вы шли ко мне?

– Вести себя хорошо.

– А что это значит?

– Вести себя так, чтобы окружающие гордились, что когда-то дышали одним с вами воздухом.

– Блестящий ответ, юноша! Слышко!!!

Управляющий тут же возник в дверях.

– Николай будет учиться вместе с Элимом, Никитой и Авророй. И жить будет вместе с матушкой во дворце, определите им достойное помещение… – Демидов осекся и, вопросительно посмотрев на Николая, продолжил, – Если конечно, господин Кольбер не возражает?

Демидов вопросительно посмотрел на Николая.

– Матушке будет удобно учить меня вместе со всеми. А жить позвольте во флигеле. Там есть небольшие комнаты. Моряк должен привыкать к тесным каютам.

– Хорошо! Флигель так флигель. И займитесь с ним военным делом, штабс-капитан. Будет примером для остальных. Николаю ведь надо матушку защищать. Не так ли, молодой человек?

– Спасибо. Вы можете на меня рассчитывать, Павел Павлович.

– Нисколько не сомневаюсь, господин Кольбер.

***

Конкур – это чудеса, которые показывает конь, взмывая птицей над преградами. Джигитовка – чудеса, которые показывает всадник, обращаясь вокруг летящего коня, словно тот обычным гимнастическим снарядом замер на месте. Джигитовка во время конкура – это просто чудеса из чудес. Невероятные, необъяснимые и неисполнимые.

И самое сложное из чудес – это конкур со стрельбой по мишеням.

– Ап! – конь взвился над стенкой, а всадник вдруг видит метрах в пятнадцати в стороне приличного размера ярко-желтую тыкву на столбике-подставке. И времени прицелиться и выстрелить у него не более секунды.

– Ба-бах! – стрелок на выдохе, казалось, был совершенно точен, но мишень осталась на месте. Значит надо перевернуться задом наперед и обязательно «дострелить» ее.

А следующее препятствие – вот оно! До другой преграды – канавы с водой – всего-то каких-нибудь полста метров. И если не успел вернуться в исходное, схватить коня за гриву и дать шенкеля, то дальнейший полет пройдет уже в отделенном от коня состоянии. Конь на полном скаку плюхнется в воду и выскочит на другой берег, а то и сломает ногу. А наездник либо долетит до берега канавы, и шлепнется на него мешком, лишенным конной поддержки. Либо, подняв фонтан брызг, останется в грязной воде в задумчивом одиночестве размазывать по щекам ил, сопли и головастиков. Обидно, конечно, но жив остался – и на том спасибо.

И темп при этом сбрасывать нельзя. Ибо сегодня ты пройти дистанцию должен хоть чуть, но быстрее, чем сделал это вчера.

И мишеней – десять. Как раз на две револьверных обоймы. И три-четыре патрона приходятся на «дострел».

Всаднику – двенадцать лет. Конь – светло-серый араб. Седло и повод – изумительной выделки, отороченные щедро узорным кавказским серебром. Но… сняты с коня еще в начале дистанции. С поводом-то каждый может, а ты вот без повода и седла поскачи!

И так каждое божие утро. И из мечтательного мальчишки, недовольного своей внешностью херувима, мало-помалу вырастал бесстрашный несгибаемый и лихой джигит.

И джигит этот с глубоким смыслом. Светло-серого араба величают Маренго. Точь-в-точь такой конь носил гениального своими стремительными маневрами Наполеона. Полководцу, правда, с наставниками не везло, и держаться в седле он так и не умел до конца жизни.

Николаю же куда как подфартило. Отставной кавалерийский штабс-капитан Тимофей Лазаревич Слышко, кавалер ордена Святого Владимира и нескольких наград помельче рангом, из глубокой симпатии к его матери, а также по поручению Павла Павловича Демидова, взялся быть «дядькой» для Николеньки. Фехтование, стрельба, джигитовка, бег, упражнения с отягощением. Штабс-капитан был фанатом физической культуры и подрастающему джигиту ее давал, как себе, с избытком, без пощады и жалости.

***

Князья Сан-Донато, надо сказать, живали и в Париже, и в Риме, и в Санкт-Петербурге, и в Киеве, и в Одессе, и на Урале, где отчаянно дымили трубами их умножающие и без того немалый капитал железоделательные заводы. И везде ими покупались или строились невероятной красоты и роскоши дворцовые строения, сохранившее и до наших дней свое несказанное очарование.

– За тот огромный вклад, который сделали Вы в развитие культуры Италии, жалую Вас, Павел Павлович, титулом князя Сан-Донато, – король Неаполитанский не смог устоять перед размахом строений и благодеяний Демидова. Он также пожаловал ему два итальянских ордена.

Последние годы века уходящего семейство магната нежилось на Вилла Медичи ди Пратолино, которую весь мир сегодня знает, как Villa Demidoff, недалеко от Флоренции. В сказочном дворцовом парке вырубленная из цельной скалы грандиозная статуя «Аллегория Аппенин» Джамболоньо поражает воображение. Сидящий над каскадом малых прудов десятиметровый старик с длинной бородой, олицетворяет старые горы Италии. Причудливые гроты, уставленные мраморными статуями из героев «Метаморфоз» Овидия, уводят в загадочный сумрак пещер. Лабиринты из аккуратно постриженных туевых деревьев позволяют, казалось бы, затеряться и спрятаться от судьбы на всю оставшуюся жизнь. Водная галерея, состоящая из струй многочисленных фонтанов, дает возможность пройти под ее радужной водной крышей ни каплей не замочив костюм.

– Здесь, на вилле, буквально попадаешь в волшебную сказку! – король Тосканы любил подолгу гостить у Демидовых.

Эльфы и Нимфы вырастают из детей в такой чудной атмосфере. В сказочном художестве бытия и состоит обаяние подлинной роскоши, позволяющей не замечать прочий мир, такой прозаический и пошлый. В этой атмосфере наш Николай и рос.