Текст книги "Изумруд из Сан-Донато"

– А копилку-то у Авроры не иначе как Манька-вертихвостка себе пристроила. А кто же еще? Это она вечно вместе с матерью в детских комнатах крутится.

– Она, конечно, же она! Куда только баре смотрют?

– Она и Элимку до ниточки оберет, вишь как в сети ребетёнка заваживает. Мелюзга совсем, а уже стерва! Вот выпорют ее при всем народе – будет знать для чего это место-то предназначено.

У Демидовых было принято с дворней разбираться по-отечески: публичной поркой. Обычно публичная порка сопровождалась злобными насмешками собранной в круг прислуги, горькими слезами жертвы и наставительным выговором Слышко, который передавал дворне слова и пожелания Павла Павловича. Сам барин, будучи большим либералом, в этом стыдном деле участия не принимал. Кто-то скажет – жестоко. Но это вот как посмотреть.

– Если вычитать у каждого из жалованья цену того, что он попортил из хозяйского имущества, то половина дворни сидела бы уже в долговой тюрьме, – оправдывал Демидова Слышко, – Если на каждый подлый или глупый поступок звать уголовную полицию, то результат был бы тот же самый, только тюрьма уже – не долговой, а самой настоящей, уголовной.

– И все равно средневековье какое-то! – возмущался Николай.

– Да есть такие дела, за которые и убить не жалко! Порча девок малолетних или иное насилие, творимое дворовыми начальниками по отношению к женской половине. дворни, и убить бы не жалко. А тут выпорол на долгую память, и со двора долой!

Порол обычно отец Егорши – кучер Еремей. А потому Егорша и к лошадям доступ имел, помогая в стойле, и уважением пользовался, купаясь в свете суровой славы отца. А теперь все шло кто тому, что на правеж отправятся Николай с Егоршей.

Николай зябко поежился:

– Умру, но не дамся!

***

Этой ночью чуть стемнело, два наездника на конях серой и вороной масти лихо перемахнули через невысокий забор, окружавший виллу. А уже через час по узеньким улицам Флоренции, громкими криками распугивая праздно гуляющих запоздалых прохожих, неслись, широко размахивая крыльями, Всадники Апокалипсиса, облаченные в белые саваны.

Они промчались до реки Арно, не сбавляя темпа. Перемахнули мост Понте-алле-Грацие, пронеслись по левому берегу до Ворот святого Николая и по мосту его же имени повернули обратно. Ужасу набожных суеверных горожан не было предела. На площади Чезаре Беккария ошалелый полицейский открыл было по ним револьверный огонь, но привидения, как известно плоти не имеют, и всадники растворились во тьме. Эх! Не знал юный Николай, каким символическим образом попал он в криминальную Историю. Чезаре Беккария прославился на весь просвещенный мир именно своим философским трактатом «О преступлениях и наказаниях» и первым в Европе выступил за отмену смертной казни, поместив Италию во главу просвещенного человечества.

До обеда слух о ночном происшествии докатился до Виллы Пратолино и Николай с Егоршей могли уже смело и задиристо рассказывать, что такие же привидения, только пешие, они ночью видели в парке, но не испугались и прогнали их прочь.

– Что же, ход правильный. Предположения о том, что ночные шалости – дело рук дворцовой прислуги, теперь несложно оспорить, – Слышко взъерошил курчавые волосы воспитанника, – Только имей в виду: второй поход может оказаться последним, за городом присматривает множество глаз. И уже заезжал полицейский справляться о лошадях серой и вороной масти. Хорошо, что ответ ему держал я, а не конюх, отец твоего Егорши.

– Полицейские во Флоренции – это не страшно! Они не умеют стрелять.

– Во-первых, раз на раз не приходится. Во-вторых, «коза ностра» до севера Италии пока не добралась, но лихие люди повсюду имеются. И в их намерения не входит делить власть над городом с кем попало.

– А что за лихие люди?

– В Италии «семья» – понятие святое. Есть семьи булочников, семьи купцов, семьи финансистов, а есть семьи разбойников и контрабандистов. Нас не трогают, потому что Демидовы восстановили разоренную виллу и пользуются уважением всей провинции. Да и потом, здесь во дворце много русских, которых они не понимают, а потому побаиваются. Ведь мы все преданы хозяину. Но если узнают, откуда «вылетают» привидения – берегись!

Во второй половине дня Николай отменил занятия в школе и отпросился у матушки в город. Там он долго бродил среди лавок антикваров, пока, наконец, показывая торговцам рисунок хрустальной копилки, не набрел в одной из них на точно такую же.

– Уф! Слава богу! Видимо Павел Павлович покупал эту чудо-шкатулку именно здесь во Флоренции.

Но цена на изделие, исполненное с подлинным мастерством, с использованием витого золота и многочисленных золотых же миниатюрных деталей, мягко скажем, кусалась. К тому же, шкатулка была старинной работы, эксклюзив. Большую скидку на нее не получишь. И это не могло не привести Николая в заметное уныние. По дороге назад он даже подумывал о том, чтобы идти к Павлу Павловичу и во всем сознаться.

– Но мама! Как же она? Как она перенесет такой позор? А если нас всех троих с виллы просто выгонят?

И тогда впервые в его горячей голове мелькнула мысль о самоубийстве. Он представил, как все будут сокрушаться, что такой славный мальчик ушел из жизни из-за какой-то шкатулки. И Павел Павлович только крепче привяжется к Слышко и его матушке, осознав, какого достойного рыцаря они воспитали. Николай даже стал размышлять о том, где бы эдак картинно себя уложить из револьвера, стреляя в сердце, а не в голову, чтобы сохранить своему бездыханному телу в целости полное немого укора лицо. Но попутная повозка, на которую он присоседился уже подъезжала к воротам виллы. И мысли несостоявшейся жертвы сразу же приняли другой оборот:

– А ведь все золотые детали разбитой шкатулки остались в целости! Я спрятал их там же, где и деньги. Если предложить их антиквару, то может он даст хорошую скидку?

Как легко свежая надежда оживляет юное храброе сердце! Не желая подробными деталями, в которых всегда кроется дьявол, ее разрушать, Николай решил пока готовиться к новому набегу, а вопрос о копилке отложить на потом.

В этот вечер, стремительно переходящий в ночь, вслед за южным стремительным заходом солнца, всадники ворвались в город с противоположной стороны, обогнув Флоренцию по узким дорожкам пригородов.

Успех набега превзошел ожидания. Растревоженный город ждал повторного налета. Ждал со страхом и любопытством. На улицах было полно не только прохожих, но и полицейских. Их не смутили детские голоса из-под саванов. У страха глаза велики, и пули засвистели над головами всадников и защелкали по брусчатке проезжей части. Николаю стало страшно, он понял, какое лихое и недоброе дело они творят. Город жил своей жизнью, размеренной и тихой, и не хотел пускать на свои набережные и площади, чуждую ему и пугающую бесшабашную лихость.

«Вторая попытка может стать последней» – навязчиво колотилась в сознании Николеньки фраза, сказанная Слышко. Однако, конный пробег по Флоренции и на этот раз завершился без единой царапины. Довольные, что остались целы, уложив на седлах саваны и палки, Николай и Егорша резвой рысью возвращались домой.

– Николай, я едва в штаны не наложил, когда полицейские палить начали! Их там целый полк был, не меньше.

– Все неизвестное – страшно! Отдохнем пару деньков и еще разок прокатимся, – подбодрил товарища юный джигит.

Однако, не тут-то было! Путь лошадям впереди преградили рогатки, расставленные поперек дороги. Хорошо обученный Маренго перемахнул препятствие в один прыжок. А вот Егорша на своем вороном – замялся.

– Авасте! Авасте!* – раздалось сзади, а спереди к его лошади подбежало человек шесть дюжих хлопцев, вцепившихся в поводья, угрожая пистолетами. Кто-то даже для острастки дал выстрел в воздух. За спиной Егорши раздался цокот копыт двух или трех коней.

Пришлось Николаю, чтобы не бросать друга, снова махать на Маренго через рогатки, только уже в обратную сторону. Толпа, окружившая Егоршу отхлынула, но делать было нечего – без оружия с людьми с пистолетами не совладать.

– Приехали! – подбадривая себя звуками собственного голоса проговорил Николай.

– Влипли! – отчаянно вторил ему Егорша.

– Держись и молчи. Говорить буду я, – успел дать наставление джигит за секунду до того, как чьи-то сильные руки стащили его с Маренго.

Мальчишкам завязали глаза, бросили их на повозку и где-то через час они уже сидели у очага в скромной крестьянской хижине, пытаясь на ломаном итальянском объяснить взявшим их в плен ladri невинную цель своей ночной прогулки. Но их при этом мало кто слушал.

– Руссо, руссо, – наперебой тараторили итальянцы между собой, явно ожидая кого-то старшего, – Бамбини, рагацини.

И этот старший вошел. Сухонький седой старичок со все понимающей улыбкой на устах. Но каково же было изумление Николая, когда следом за ним в хижину вошел кучер, который обычно возил госпожу Демидову – Ермолай. Он был нисколько не удивлен, увидев хорошо знакомые ему лица и только проговорил:

– Доброй ночи.

Николай понял, что все задуманные им логические построения пошли прахом. Ермолай безусловно был в курсе всех событий и слухов виллы Пратолино. Пришлось рассказывать все, как есть. И про белые саваны, и про копилку, и про учебный класс, и про отвлекающий маневр со скачками по Флоренции, и про счастливую находку в антикварной лавке, и даже про те золотые части оставшиеся от разбитой шкатулки, которые, как он надеялся, могли бы пойти в качестве части платы за новую. Ермолай старательно переводил, а старичок периодически переспрашивал его, правду ли говорит русский предводитель отряда юных налетчиков.

– Я помогу тебе, мальчик, – сказал в заключение пожилой итальянец, – Отдай вот ему, – и он кивнул на Ермолая, – то что осталось от копилки. И завтра ты получишь новую. В белых саванах больше нигде скакать не надо. Я сделаю это за тебя. О привидениях будет говорить вся Тоскана.

– Спасибо. Я с удовольствием оставлю Вам наши саваны и палки. Если хотите, я научу Вас, как при этом не упасть с лошади.

– Не беспокойся, мальчик, я не упаду. Для того, чтобы вся Италия говорила о привидениях, совсем не обязательно кому-то скакать верхом. Достаточно просто об этом сказать, кому следует. Невиданное и непонятное еще более интригует, чем то, что видел своими глазами.

– Спасибо, уважаемый господин…

– Лоренцини.

– Господин Лоренцини, и я, и моя матушка будем признательны Вам за то, что Вы сделали, чтобы дать мне возможность сохранить свою честь.

Старичок поднялся, прошелся рукой по своей роскошной седой гриве и вышел из хижины.

Домой мальчики возвращались на повозке вместе с Ермолаем. Ехали молча. Единственное, о чем Николай посмел спросить кучера, это о том, откуда он так хорошо знает итальянский.

– В юности, тридцать лет назад, я убежал от родителей воевать в отрядах Гарибальди. Книжек начитался. А когда господин Демидов купил виллу Пратолино, я попросился к нему на работу.

– А кто этот старичок, который обещал нам помочь?

– Это очень могущественный господин. Но тебе лучше забыть пока о нем и обо всем, что случилось этой ночью. Будете болтать, и отношение к вам господина Лоренцини может измениться.

***

Через день Николай получил от Ермолая новую хрустальную шкатулку, точно такую же, как шкатулка Авроры. Он никому не сказал о ночной встрече с влиятельным итальянским дедушкой, кроме Слышко.

– Эх, барчук, а ведь ты здорово влип!

– Почему? Он просто понял меня и оценил мое благородство.

– Он оценил не это. Он увидел бесстрашного и хитроумного мальчика, в котором очевидно проявились криминальные наклонности. Он счел тебя «своим», и решил, что будет лучше сделать тебя должником, чем поднять переполох на всю Тоскану, продав вас с Егоршей куда-нибудь в рабство.

– Должником?

– Да. Он оказал тебе услугу, и теперь твой черед помочь ему, когда попросит.

– А что он может попросить?

– К сожалению, мой друг, все, что угодно. Даже если это будет против твоей воли и убеждений. Долг в его понимании – превыше всего. И теперь я по-настоящему начинаю за тебя беспокоиться. Обещай, что, если он снова появится на твоем пути или передаст какой-то знак, ты первым делом скажешь об этом мне. Обещаешь? Наше спасение – в слове «когда». От его услуги до твоей в ответ годы могут пройти.

– Да. Обещаю.

– Тогда я спокоен. Вместе мы что-нибудь обязательно придумаем.

– А как же Ермолай?

– Его должны были казнить за участие в отрядах Гарибальди. Лоренцини его спас. Теперь он должник под угрозой смерти. Не стоит его осуждать. Но помнить надо – этот человек себе не принадлежит.

– Но зачем он служит здесь, на вилле?

– Демидовы – очень богатая семья. А там, где деньги, там всегда найдутся люди, желающие поживиться. Хотя бы частью этих денег. Я же говорил тебе, что за всем здесь наблюдает множество пар глаз.

– Но почему Вы не скажете Павлу Павловичу?

– И что если скажу? Ермолая уволят. Появится новый соглядатай, которого я знать не буду. Ермолай, в сущности, не плохой человек. Ради благородного дела в Италию приехал. За свободу простых людей бился. Судьба его сломала, но он не душегуб. А это главное.

Копилка с деньгами на диво всей дворне чудесным образом нашлась. В шкафу, где хранились любимые, но уже заброшенные игрушки демидовской дочки. Аврора в такую находку поверила. Павел Павлович успокоился – подозревать прислугу хозяину всегда тяжело: что же ждать от нее, если, не таясь, ворует. А вот прислуга-то как раз со случайностью находки была не согласна:

– Манька испугалась, да назад подбросила. Ведь сколько раз все вверх дном перерыли! А тут – на тебе!

Но мало-помалу жизнь на вилле вошла в свою колею. Работала и «николенькина» школа: появились свои отличники, получавшие по два и даже три пряника и свои двоечники, сладкого справедливо лишавшиеся. Незаметно для самого себя джигит ковал в душе главное мужское качество – терпение.

Маменька помогала Николаю правильно составлять уроки. Слышко увлек весь класс историей, которую преподавал в лицах, оживляя судьбами великих людей целые эпохи. Такая метода отличалась от привычной, построенной на датах рождения и правления царей. Да ведь и то правда, зачем знать царей и цезарей, не всегда достойных выпавшей им роли? История, творимая гениями и героями, увлекала детишек и на любой вопрос у штабс-капитана была готова книга, прочитав которую можно глубже понять былую жизнь. Жаль только читать мало кто умел, а картинок в исторических трудах в ту пору было маловато. Слышко при этом не жалел времени и по выбору своих питомцев читал им отдельные места вслух.

– Вот ведь какие люди, оказывается, были, – вздыхала ребятня.

– А никому из вас путь на скрижали истории не заказан, – подбадривал детишек Николай.

Школа получила даже некоторую известность, и про нее, с подачи Павла Павловича, написала местная газета «Флорентиец», к немалому его удовольствию. Так Николенька впервые увидел свою фамилию на печатной странице. А матушка с нежностью сложила газетный номер в семейный альбом, и, прижав его к груди, долго и счастливо улыбалась: сынок выходил в люди, с полезным и правильным делом выходил.

– Хорошее дело хорошего человека растит, – соглашался с нею Слышко.

Маня, несмотря на первую ночную неудачу, путь в объятия Элима все же легко нашла. И прибегала после полуночи на час-другой к нему в спальню. Тут главное было – не заснуть. Хорошо, если утром разбудит матушка Николеньки, а если матушка Элима? Страх все же в девочке был и, убаюкав своего «коханого, она неслышно выскальзывала из барской спальни и босиком бежала во флигель свою постель.

– Ты смотри, стыд совсем потеряла, по ночам к Элимке шастает! – прислуга все, конечно же, примечала.

А днем и вечером на занятиях Маня кружила голову Николаю. Ей нравилось быть в центре внимания двух самых завидных на вилле юношей. Тем более, что ни тот, ни другой о такой простой женской хитрости и подумать не смели.

– И куда только мать ее смотрит?

– А ей то что? Она, поди, на все это с тихой радостью и смотрит. Дело всплывет, Демидов откупаться будет. Тут ей главное – не продешевить.

– Да, дело знакомое. Девственность надо задорого продавать.

Пришел момент и для серьезных вопросов со стороны Николая. Улучив момент, он пристал как-то к Слышко:

– А как мужчина и женщина любят друг друга? Они целуются, обнимаются, но ведь есть же и что-то еще. Я точно знаю!

– Эх, барчук! «Очи черные, очи страстные…» Тебя, я вижу, словами не остановишь, – вздохнул «дядька» и принес из господской библиотеки книгу по анатомии.

– Любовь – это таинство, дарованное человеку Господом для продолжения рода. Про собачек и лошадей рассказывать не буду, ты все это и сам видел. Мутится разум и животное уже не остановить. Это необузданный демон любви. Человек устроен тоньше и благороднее. В нем загорается божественный дух любви. Но и он тоже теряет голову, – и Слабынько на картинках объяснил Николаю нехитрую историю о пестиках и тычинках в приложении к роду человеческому.

– Она хочет принадлежать тебе. Ты готов обладать ею, и ничто не может вас остановить. Но человек любит сердцем, а не только пестиком. И главное – он живет головой! «Учитесь властвовать собой!» – так говорил великий Пушкин. Раз уж зашел такой разговор, то с «Евгением Онегиным» тебе пора уже познакомиться. Обязательно дам прочитать этот роман в стихах.

Роман Николай проглотил в два присеста и, увы, не нашел в нем ничего, что смогло бы его остановить или хотя бы заставить задуматься. И на следующий день все случилось. Случилось то, что сделало его мужчиной в физическом смысле этого слова. И теперь он с яростным нетерпением искал время и место только для одного – возможности повторить это «таинство» вновь. Но как же любовь слепа! Он так и не понял того, что был у своей возлюбленной не единственным. Счастье переполняло его сердце и пьянило голову.

И непонятно, чем и когда кончилось бы это дело, если бы Слышко, пусть и с большим опоздавнием, не пришло в голову довести дело полового просвещения Николеньки до логического завершения. И он поведал ему, как должен вести себя мужчина, и что происходит, когда у девушки «это» случается в первый раз.

– Но ведь у нее ничего этого не было! Никакой крови, никакой мембраны и мой пестик вошел в нее, не встречая ни сопротивления, ни преграды! Без всякой боли. Как по маслу вошел! – с диким ужасом подумал Николай, едва сдержав себя от желания высказать свои мысли вслух.

Горькие слезы растоптанного достоинства душили его, пока он не добрался до своей комнаты и не дал им полную волю, повалившись на свою солдатскую постель.

– Элим! Элим! Проклятый Элим! – колотил он кулаками по одеялу в бессильной злобе. У него украли самое дорогое, а он ничего при этом не мог сделать, чтобы не подвести матушку и штабс-капитана. Мысли о том, что все у барина и Мани могло произойти по взаимному согласию даже не возникало в его благородной душе.

– Она молчала, ничего не говорила, чтобы не подвести меня и не создавать скандала. Бедная Маня! Что же за проклятая доля такая – быть рабом на этой земле. Господи, за что?! За что?! Я должен объясниться с Элимом как … как дворянин. Разве не должен я каждый день чертово дворянство самому себе доказывать?

Элим по отношению к Николаю вел себя обычно с чуть высокомерной снисходительностью, не забывая подчеркивать и разницу в возрасте, и разницу в положении. Поэтому юному влюбленному пришлось взять себя в руки, чтобы заговорить с ним на столь щекотливую тему.

– Послушайте, Элим, – Николай, подражая Демидову-старшему обратился к противнику на «вы», – Я бы хотел поговорить с Вами по поводу Мани.

– Что? Какое Вам до меня с Маней дело?

– Вы ведь принуждаете ее быть Вашей, когда Вам заблагорассудится.

– Чушь! Вы, видимо белены объелись, сударь.

– Я все знаю. Это неблагородно. Это постыдно, должен Вам сказать!

– Ха! Да не воспылали ли Вы сами к ней нежными чувствами?

– Это не Ваше дело!

– Вот именно. Только как мне обращаться с прислугой – дело, извините, моё. А вот что у меня с нею есть или совершенно ничего нет – как раз дело совершенно не Ваше. Благодарите бога, что пользуетесь расположением моего батюшки. И будьте благодарны за то, что мы общаемся с Вами, как с ровней! – Элим гордо задрал голову, давая понять, что разговор этот навсегда закончен.

– Но это подло, в конце концов!

– О-о-о, Николай, да Вы и впрямь возомнили себя существом благородным? Нотации изволите мне читать?!

– А почему нет?!

– Да потому, хотя бы, что я, например, с гордостью могу сказать, кто мой отец. А Вам, сударь, сказать этого не дано. Да и, боюсь, что Вашей матушке – тоже.

Элим расчетливо ударил по самому больному. Кровь закипела в голове Николая. Эту тему всегда и все рядом с ним старательно обходили стороной. А тут! Но он дал себе слово провести разговор спокойно, показав себя совершенно благородным человеком, способным общаться даже с отъявленным негодяем, крепко держа себя в руках.

– Мы, Элим, говорим не обо мне. Вы испортили абсолютно чистую девушку, локона которой совершенно не стоите. Оставьте ее!

– Что?! – Элим решил зайти на тему с высоты своего возраста, – Детям об этом судить не дано. Попробуйте, Николай, как-нибудь повзрослеть. А пока не приставайте ко мне с такими глупостями.

– А то что?! – не сумел выдержать фасон Николай.

– Вы уверены, что хотите знать? А, впрочем, почему же нет? А то вылетите из покоев нашей семьи, опережая свой собственный визг. Добро, если один, а то еще и вместе с матушкой и вашим отставным кавалеристом Слышко. Вот, собственно, и все «а то что?». Вы удовлетворены?

– Пока, да. Но поверьте, Элим, я обязательно дождусь момента, когда полностью удовлетворенным окажетесь Вы.

– Дуэль? Глупости! Вас, Николай, постоянно заносит. Дуэль – это привилегия равных. Мы же с Вами не равны. Извините, но по факту Вашего смутного происхождения.

– «Генерал, Вы выше меня как раз на целую голову, но, если будете мне грубить, я сумею устранить это отличие».

– Это Вы, простите, о чем?

– Это не я. Это Наполеон. Но я чту заветы этого гения. Счастливо оставаться, с Вашим ясным происхождением. Чести, к сожалению, у вас нет.

Николай выбежал из комнаты, в которой разговаривал с Элимом, и только тогда дал волю слезам. Так жестоко еще никто его не унижал! Слезы били просто фонтаном, он так и пробежал через весь дворец с заплаканным лицом.

– Ну погоди, Элим! Ты у меня поплачешь, сука дворянская.

И он еще не успел добежать до своей солдатской койки в маленькой угловой комнате во флигеле, как его воспаленный изобретательный мозг уже породил жестокий план настоящей мести.

– «Надо только выйти из леса: мир большой и в нем всего и всем хватит». И тебе хватит, Элим. До конца твоей жалкой жизни хватит, барин хренов. По мне, так ты только что головы лишился, придурок.

И он вдруг почувствовал себя настоящим Наполеоном. Наполеоном накануне Аустерлица. Враг еще не знает, что он разбит. Но узнает обязательно. Да только вот поздно будет.

***

И уже через несколько часов на конюшенном дворе состоялся короткий разговор:

– Ермолай! – окликнул кучера Николай.

– Слушаю, барин.

– Как мне увидеть господина Лоренцини?

– Зачем Вам, барин?

– Когда будешь мой разговор с ним переводить, узнаешь.

– Хорошо. Я ему передам Вашу просьбу. Только…

– Что?

– Не советовал бы я, обращаться к Лоренцини без особого резона.

– Резон особый. Сделай, о чем прошу.

***

А через пару дней ночью Николай сидел в той же самой крестьянской хижине на пути от Пратолино до Флоренции напротив благообразного старичка и излагал ему свой победный, как ему тогда казалось, хитроумный замысел:

– Вы ведь, господин Лоренцини, держите Ермолая рядом с Павлом Павловичем, чтобы когда-то все же обобрать его?

– Больное воображение подсказывает тебе такие мысли, мальчик. Ермолай заботится о Демидове, мы в Италии ценим твоего господина. Он посланник России.

– Мне говорили, что Вы дорого бы заплатили, если бы Демидов навсегда уехал отсюда и не мешал Вашим планам.

– Это дерзкие слова. Но раз уж мы снова встретились – продолжай!

– Павел Павлович души не чает в своем старшем сыне – Элиме. И если он вдруг пропадет, отец будет готов на все. И уж точно уедет из Италии.

Лоренцини чему-то улыбнулся, а затем обменялся выразительными взглядами со своим окружением.

– А как он пропадет?

– Мы с Ермолаем придумаем, как это сделать. И поможем.

– Допустим. А зачем это нужно тебе.

– Я хотел бы отблагодарить Вас. И перестать после этого быть Вашим должником. Ермолая, возможно, после этого Вы тоже отпустите.

– Вот как? Ты ошибаешься, мальчик. Ермолая никто не держит. Он просто наш друг. Ты тоже никакой не должник. Просто если я о чем-то попрошу тебя, ты ведь не откажешь мне в помощи?

– Вот я и хочу один раз помочь Вам, чтобы быть в расчете.

– В расчете? Жизнь – не ювелирная лавка, Николя. Но над твоим предложением я подумаю. Это все опять из-за той девушки, которую вы со старшим сыном Демидова не поделили?

– Нет, я просто хочу быть Вам благодарным.

– Это неправда. Но раз уж ты говоришь именно так, то так и будем считать. Мы ведь должны тебе верить?

На этом встреча закончилась. Лоренцини встал и молча, не оборачиваясь вышел из хижины и растворился в темноте.

Обратно с Ермолаем они ехали молча. Николай мог по праву гордиться: ему, кажется, удалось убедить итальянца. А коли так, то он привел в состояние боевой готовности целое войско. Причем войско не свое, а человека гораздо более могущественного и сильного. И это войско непременно победит. И выполнит тем самым его волю. Волю настоящего полководца, вершителя судеб. И не беда, что он едет сейчас домой на обычной телеге. Он – Цезарь, а значит, телега – это боевая колесница.

Выиграть бой чужими солдатами. Разве не этому учит Сунь Цзы? Разве не так поступал Тамерлан?

Когда подъезжали к вилле, Ермолай остановил повозку, посмотрел внимательно на Николая, и спросил:

– Для меня Демидов – человек чужой. Он платит, и я на него работаю. Он платит хорошо, и я служу ему честно. А Вам, барин, он почти как отец. За что Вы так с ним, барин?

– А ты разве не хочешь, чтобы итальянец отпустил тебя? Ты выкупишь свою свободу. Разве это плохо?

– Меня уже никто никуда не отпустит. Я много сделал такого, чего теперь сам себе простить не могу. И по здешним законам, мое место даже не на каторге, а на виселице. А Вы сами, барин, своими руками пытаетесь сделать то, за что Лоренцини потом будет считать Вас своим рабом.

– Разве он не понимает, что ему лучше дружить с такими как я?

– Понимает? Вы наивны. Ему не нужны друзья, ему нужны рабы. А не мальчики, которые им помыкают. Которые делают, что хотят и прыгают по земле, словно блохи.

– И поэтому он их помещает под стекло…

– Что?

– Я видел, как дрессируют блох. В блошином цирке.

– Я не знаю, о чем Вы, барин. Может быть и так. Только я бы Вам советовал рассказать все Вашему господину штабс-капитану. Он придумает, как беде помочь. А беда обязательно будет, уж я-то Лоренцини знаю. Давно знаю, барин. Он страшный человек.

Но разговор Николеньки со своим наставником относительно итальянца состоялся только после того, как Ермолай перед занятиями в школе нашел его и передал ответ Лоренцини:

– Похищение будет через неделю. Только красть предстоит не Элима, а дочку Павла Павловича – Аврору.

– Как это!!?

– Мое дело маленькое, барин. Мне велено – я передал. Он хочет получить за нее выкуп. И тогда уж Павел Павлович точно уедет.

– Но почему Аврору?

– С девицей риску меньше. Элим все же не маленький уже. А потом, обидно итальянцу, что не сам он все это придумал. Вот и решил как-то переиначить.

– Ой дурак я, дурак! Ой дурак!

– Вы не дурак, барин. Вы хуже будете. Вы уж меня извините за это слово – подлец.

– А ты?

– И я подлец. Но я давно подлец, и по несчастному случаю. А Вы – сейчас и по доброй воле.

Штабс-капитан, после того, как Николай с Ермолаем рассказали ему всю историю ни кручиниться, ни ругаться не стал. Он как бы постройнел, подобрался, распрямил плечи. Глаза его блеснули холодной сталью:

– Что же, ребятушки, бой нам, однако, предстоит.

– А если сказать обо всем Павлу Павловичу? – не выдержал Николай.

– А толку? Итальянец, коли ты ему такую идею подал, от своего не отступит. Павел Павлович конечно же шум поднимет. Но такие как Лоренцини умеют ждать. Шум стихнет. Реального повода, кроме твоих слов нет никакого. И он снова примется за свое. Ермолая он при этом наверняка порешит. Вот и весь расклад карт в этой партии. Нет, тут без бою не обойтись. Я на Кавказе с басурманами воевал, так те такие же упрямые – пока всех не перебьёшь, покою не жди. Ермолай, сколько всего у Лоренцини людей?

– У него головорезов – где-то дюжина будет. А так-то почитай вся провинция под ним.

– Провинция нам без надобности. И всю дюжину он сюда не приведет. Человек пять-шесть будут нападать на виллу. Втроем-то, пожалуй, справимся. Но остальные ждать у хижины или в засаде где-то останутся. Главное – перебить всех до единого. И обязательно – этого старикашку! Останется жив – все насмарку. Он как клоп: если надо – высохнет, а потом крови напьется – и снова набухнет и ну пакости творить. Я таких личностей видывал на своем веку. И без военной хитрости его не спроворишь. Ну что, Ермолай, рука не дрогнет? Дело-то рисковое.

– Рисковое. Зато если Лоренцини убить, то мне выходит свобода. Я готов. В боях в армии Гарибальди и стрелять, и рубить доводилось. Рука не дрогнет.

– А я? – вставил свое слово Николай.

– А ты свое дело уже сделал: кашу заварил. Можешь отдыхать смело.

– Я не подумал.

– Да нет, ты вот как раз подумал. Кроме тебя до такого паскудства никто бы не додумался. Ладно, после победы поговорим. Ты должен за оградой караулить тех, кого они на «страховку» выставят и не дать им ускакать, предупредить Лоренцини. Эх! Нам бы еще человека два!

Вскоре от Лоренцини поступили подробные инструкции, которые тот передал через Ермолая, и защитники виллы стали лучше понимать, что же задумали нападающие.

Николаю и Ермолаю по замыслу итальянца предстояло выманить Аврору в парк под благовидным предлогом. Там ее хватали бы налетчики и волокли бы к ограде, за которой ждали лошади и «страховка». Николай оставался бы на вилле, а Ермолай на всякий случай, как знающий русский и итальянский должен был скакать с основной группой в хижину.

– Все вроде просто, да только как быть уверенным, что Лоренцини будет нас ждать в хижине? Он ведь любит как король появляться, с запозданием и некоторой помпой.

– А если отправить к хижине Егоршу? Пусть он там с лошадью ждет его появления. Сообщит нам. А тогда мы и появимся.

– Мы? Твое место в засаде около виллы.

– Тогда нам нужен отец Егорши. Он в России служил в полиции.

– Эдак у нас целый полк набирается.

– Пятеро против двенадцати.