Текст книги "Жаклин Кеннеди. Американская королева"

Наэлектризованная атмосфера праздника захватила Эйлин: «Нам приходилось вставать и ночью веселить народ. В смысле, мне вообще-то медведь на ухо наступил, но я послушно пела вместе с Мартой [Бартлетт]. Надо так надо. Никогда не забуду тот день, когда играла в теннис с Юнис, причем играла отлично, потому что адреналин в крови зашкаливал. А всё Кеннеди. Мне кажется, они были такими сильными, поскольку находились в атмосфере постоянной конкуренции. Быть только лучшим, иначе нельзя. Кеннеди – интересная семья, они не только соревновались друг с другом, но были преданы друг другу до глубины души и в своем единстве противостояли остальному миру». Роуз Кеннеди, мать Джона, Эйлин описывала как «загадку». «Она как раз вернулась из Европы, когда мы у них гостили, и все семейство собралось и спело ей “Она отличный парень”». Совсем другое дело – Джо: «Мистер Кеннеди все держал под контролем. Секретарша расписывала для него распорядок встреч со внуками. Он был ревнителем строгой дисциплины, чувствовал ответственность за всех своих детей. Это даже не обсуждалось. Джо диктовал им, что делать, и они делали. Я бы не назвала его приятным человеком…»

Свадебное общество перебралось в Ньюпорт для продолжения празднеств до начала церемонии 12 сентября. В честь жениха и невесты за два дня до бракосочетания устроили коктейль, а Хью Окинклосс организовал мальчишник в клубе Клембейк, и жених дразнил отчима невесты, бросая после каждого тоста хрустальные бокалы в камин, на манер русских кавалергардов. На обеде накануне свадьбы Джон пошутил, что женится на Джеки, чтобы вывести ее из «четвертого сословия», как называли прессу, не то она как репортер, чего доброго, навредит его политической карьере. Джеки парировала, что он, мол, ухаживал за ней недостаточно романтично, и предъявила единственную написанную от руки открытку, полученную от Джона с Бермудских островов: «Жаль, тебя нет сейчас со мной». Один человек на этом обеде отсутствовал. Черного Джека не пригласили, хотя днем раньше он и был на репетиции свадьбы. В рубашке с крахмальным воротничком, в клетчатом жилете и желтом галстуке, он поверг собравшихся в изумление, поцеловав руку Джанет. «Наверное, после свадьбы с Окинклоссом Джанет никогда не была так близка к оргазму», – прокомментировал жених.

День свадьбы, которому полагалось стать в жизни Джеки самым счастливым, обернулся горьким разочарованием, но Джеки проявила мужество и самообладание, не показав, до чего ей больно. Черный Джек рассчитывал покрасоваться на свадьбе старшей дочери, как и на свадьбе Ли. Он похудел, потратил массу времени, чтобы привести себя в должную физическую форму, совершая в специальном прорезиненном костюме пробежки вокруг пруда в Центральном парке. Как отец невесты он забронировал номер в лучшем ньюпортском отеле, в «Викинге», неподалеку от церкви Св. Девы Марии, где состоится венчание. Как утверждает Гор Видал, Джанет отправила в отель своего зятя Майкла Кэнфилда «сказать бывшему мужу, что он, конечно, может прийти в церковь и подвести Джеки к алтарю, но на приеме ему появляться не следует», но при этом Майкл вовсе не спаивал Джека Бувье, как обычно рассказывают. «Майк Кэнфилд был настоящим джентльменом… Он исполнил свою миссию, чувствуя себя ужасно виноватым, но, по его словам, старина Джек принял новость стоически, а вот после ухода Майка отправился прямиком в бар…» Такой же «сюрприз» Джанет устроила и матери Гора Видала, когда выходила замуж его сводная сестра Нини, – разрешила ей прийти только в церковь, но запретила приезжать на празднование в Мерривуд.

Ли вспоминает тот эпизод с горечью: «Я никогда не видела отца ни под кайфом, ни пьяным вплоть до самого отвратительного дня в его жизни – дня свадьбы любимой дочери. Оно и понятно, хотя я, наверное, единственная, кто знал, каково отцу на вражеской территории, совсем одному. Мать в письме выразила надежду, что отец поймет, насколько ему не рады, передумает и не приедет, так, мол, будет лучше всего. Папа очень расстроился, что его не пригласили на обед накануне свадьбы, и, понятное дело, пошел и напился, раз ему запретили отдать любимую дочь жениху. Сразу после свадьбы я наняла маленький самолет, отвезла отца обратно в Нью-Йорк и на время определила в больницу. Особенно больно оттого, что он несколько месяцев ждал этого дня и готовился. Ведь кроме пристрастия к алкоголю у папы была еще одна слабость – огромное тщеславие. Поскольку он обожал Джеки, буквально души в ней не чаял, это событие было в его жизни одним из важнейших…» Запретить отцу появляться на свадьбе – большей жестокости по отношению к бывшему мужу и Джеки Джанет совершить не могла, но ее поступок демонстрирует всю глубину обиды на Черного Джека, которая по-прежнему жила в ней. Почему она не позволила ему прийти на торжественный прием в Хаммерсмите, если всего пять месяцев назад отплясывала с ним в Мерривуде? Ли сказала: «Женская месть беспощадна. Мама просто очень неловко чувствовала бы себя под одной крышей с папой. Но вообще-то я не понимаю ее мотивов. Мне кажется, с папой праздник бы прошел веселее, и сестра бы очень обрадовалась…»

Итак, ясным ветреным днем Джеки в 11 утра приехала в ньюпортскую церковь, под руку с Хьюди Окинклоссом. Местная пресса жизнерадостно расписывала, что невеста вошла в церковь Св. Девы Марии под руку с отцом, Джоном В. Бувье-третьим, и поместила соответствующую фотографию (досадное недоразумение исправили лишь на следующий день, с пометкой, что «мистер Бувье внезапно заболел»). В таких обстоятельствах не приходится удивляться, что Джеки выглядела напряженной, а брачные обеты молодых публика едва слышала. Местные газеты посвятили первые полосы и не одну колонку «самой блистательной ньюпортской свадьбе за многие годы». Пришлось даже поставить регулировщиков, потому что у церкви собрались толпы зевак поглазеть на знаменитостей, в том числе на известного певца Мортона Дауни и кинозвезду Марион Дэвис, которых пригласили Кеннеди. Но фотографов и кинооператоров было едва ли не больше, чем гостей.

Вел церемонию друг Кеннеди, архиепископ Бостонский Кушинг, который перед венчальной службой зачитал благословение папы римского Пия XII. На Джеки была розовая кружевная фата ее бабушки по матери и платье, которое, по настоянию Джанет, сшили в Нью-Йорке. Позднее Джеки призналась своей подруге и любимому дизайнеру Каролине Эррере, что свадебный наряд ей ужасно не нравился. Кремовое платье из шелковой тафты совершенно ее не красило: глубокий вырез и тесный лиф подчеркивали отсутствие груди, а огромное количество сборок на юбке делало Джеки неуклюжей. Увы, это одеяние не дотягивало до восхитительного платья от Диора, в котором выходила замуж Юнис Кеннеди, и демонстрировало незрелый вкус Джеки и то, что она позволяла матери командовать.

Ли и Нини Окинклосс были главными подружками невесты, маленькая Джанет Окинклосс держала цветы во время венчания, а шестилетний Джейми нес шлейф невесты. В качестве подружек невесты пришлось пригласить целую кучу девушек, чтобы как-то уравновесить число шаферов Кеннеди, – назовем из них двух сестер Боудон, Хелен и Эйлин, сестру Чарли Уайтхауса Сильвию, Джин и Этель Кеннеди, Марту Бартлетт, Шерли Оукс и Нэнси Таккерман. Шаферами жениха были Роберт Кеннеди, Тедди Кеннеди, Сарджент Шрайвер, старые приятели Джона Торби Макдоналд, Лем Биллингс, Джордж Смазерс, Чак Сполдинг, Джеймс Рид, Бен Смит плюс Юша, Томми Окинклосс и Чарли Бартлетт.

Между гостями со стороны невесты и более блестящей публикой, приглашенной семьей жениха, чувствовалась определенная социальная дистанция. Как вспоминала подруга Джанет, Марион Оутс (Оутси) Лейтер, «все ньюпортские гости были одеты просто, а гости со стороны Кеннеди разряжены в пух и прах». Джанет в разговоре с друзьями посетовала: «Будет ужасно, там соберется весь штат Массачусетс». Ее подруга вспоминала, что «семейство Кеннеди прибыло, словно армия, а Марион Дэвис уже изрядно набралась».

«Помню на танцполе всех друзей Кеннеди, политических друзей, в светло-синих костюмах, они весь зал заполонили. Разумеется, ньюпортские гости недовольно кривили губы», – вспоминала Сесилия Паркер Гейелин. Все недоумевали, а где, собственно, отец невесты. Жаклин отдавал не он! «Народ шушукался, особенно на приеме после бракосочетания, – рассказывала Эллен Слокум, принадлежавшая к верхушке ньюпортского общества. – На приеме было около тысячи трехсот гостей – странная смесь из ирландских политиков, республиканских друзей Хью и Джанет, и в большинстве все они отметили отсутствие Джека Бувье».

В остальном свадьба получилась превосходная – солнечный ветреный день, на заднем плане паслись кони и коровы, множество веселых людей, на лужайках за домом несколько больших шатров. Музыкальное сопровождение обеспечивал Мейер Дэвис, который играл на первой свадьбе Джанет и на дебютном вечере Джеки. Дети отплясывали перед кинокамерами танец с мексиканскими шляпами.

Джеки держалась спокойно, ничем не выдавая своих подлинных чувств. Ее мужество произвело впечатление на Сильвию Уайтхаус: «Она превосходно владела собой, сумела подняться над проблемами, а именно закрыть глаза на вынужденное отсутствие отца. Я, подружка невесты, знать не знала, что в эту минуту он сидит пьяный в отеле Viking. Джеки не плакала, не подавала виду…» Джон и Джеки без конца позировали фотографам, только один раз Джеки заартачилась, когда ее попросили сфотографироваться, чокаясь шампанским с мужем, она сказала, что это «слишком старомодно».

Итак, Кеннеди и их друзья неодолимой волной захлестнули ньюпортскую свадьбу, эта волна подхватила Джеки и неумолимо понесла в будущее, связанное с Кеннеди.

5
Вступление в клан

Немесида – дочь богини ночи Никты, богиня неотвратимого возмездия судьбы, которая награждает как счастьем, так и несчастьем.

Уже во время медового месяца Джеки начала ощущать, что семейная жизнь с Джоном будет напоминать американские горки и нервировать ее невозможностью привычно контролировать события, что у мужа и его друзей своя жизнь и прошлое, никак не связанные с нею самой, причем в этом прошлом полно секретов, которые угрожают их отношениям.

Первую часть медового месяца молодые провели в Акапулько, на берегу океана, в розовом домике, который так понравился Джеки в прошлый раз, когда она приезжала сюда с Хьюди и Джанет. Однако Джону романтика и уединение быстро наскучили, всего через несколько дней молодожены оказались в Калифорнии и провели неделю в Беверли-Хиллз, в любимых охотничьих угодьях Джона и его отца. Остановились они в доме Марион Дэвис, любовницы Уильяма Рэндолфа Херста, старинного приятеля Джо Кеннеди. Можно только гадать, рассказал ли Джон, а если рассказал, то что именно, о своих романах с Джин Тирни, Соней Хени и многими другими женщинами, которые, как выразился Пол (Ред) Фэй, флотский сослуживец Джона, «вальсировали в Bel-Air». Из Беверли-Хиллз чета отправилась в гости к Полу и его жене Аните на полуостров Монтерей, а через несколько дней все вместе перебрались в Сан-Франциско, где у Фэев был дом.

Джеки начала знакомиться с самыми близкими друзьями мужа. Пол Фэй, которого Джон обычно звал «Рыжий», определенно был одним из таких. Они познакомились в учебке в 1942-м, служили в одной торпедной эскадре на Соломоновых островах, где и подружились. Фэй, высокий, рыжеволосый, красивый, спортивный, был, как и Кеннеди, ирландским католиком. Он тоже вырос в большой семье, где явно доминировал отец, но больше всего Джону импонировало его легкое отношение к жизни. Письма Пола поддерживали Джона, когда он лежал в госпитале после увольнения с флота по состоянию здоровья. Именно Пола пригласили в Хайаннис-Порт в сентябре 1944-го в тяжкие дни после гибели Джо Кеннеди-младшего, а позднее в тот же год – в Палм-Бич. Он был рядом с Джоном, когда тот пробовал себя на поприще журналистики в Сан-Франциско, когда в 1945-м формировалась ООН, помогал другу в 1946-м с выборной кампанией, незадолго до своей женитьбы на Аните в октябре 1946 года. Пол прошел с Джоном огонь, воду и медные трубы, доказав свою лояльность. Джо Кеннеди и тот одобрял друга сына, фактически Пол стал этаким почетным членом клана Кеннеди и был особенно близок с Бобби и его женой Этель.

Впервые Джеки встретилась с Полом Фэем в Хаммерсмите накануне бракосочетания, Пола тогда поразил не столько внешний облик невесты, сколько ее мягкий, тихий голос. Позднее он сказал Джону: «Боже, сказочная женщина, но если у тебя возникнут проблемы со слухом, то появятся и проблемы с общением». По его словам, «Джек запрокинул голову и расхохотался». Полу, как иронически писал Джон, отводилась особая роль – снискать расположение Джанет, «милой дамы, которая склонна думать, что я недостаточно хорош для ее дочери». Миссию эту Пол сразу же провалил, что неудивительно. Чтобы задобрить будущих родственников, Джек отказался сыграть с приятелем партию в гольф, объяснив отказ так: «Неужели ты не понимаешь, как невеста и ее мамаша отнесутся к тому, что жених в первый же день у них дома отправился играть в гольф со своим закадычным армейским приятелем?» Джон подвез Фэя и еще одного своего бостонского приятеля, Джона Гэлвина, который выглядел «ирландистее ирландца», до поля для гольфа, а после игры, когда с ветерком вез их обратно в своем кабриолете, с кривой усмешкой заметил: «Надеюсь, вы получили удовольствие от игры, поскольку в результате дипломатические отношения матери невесты и потенциального зятя практически разорваны. Похоже, по здешним правилам, не члены клуба могут играть только в сопровождении члена клуба. Боюсь, они решили, что сбылись их худшие опасения. Я имею в виду нашествие ирландских католиков под водительством двух рыжих здоровяков – друзей жениха в последнюю цитадель американской элиты…»

Джеки поняла, что главная привязанность мужа не женщины, а мужчины, он предпочитал компанию мужчин. Джон был прирожденным лидером, центром притяжения, еще со времен учебы в школе. Ему были преданы все – школьные друзья, и бывшие однокурсники, и флотские сослуживцы, и английские аристократы, и политики, и сотрудники спецслужб, охранявшие его, когда он был хозяином Белого дома. Друзья-мужчины относились к нему с абсолютной лояльностью, но Джеки не входила в круг этой дружбы; Джон платил им тем же. Именно эта сторона характера мужа открылась Джеки во время «романтического» медового месяца на Западном побережье. Фэй отвез Джона к легенде Стэнфордского университета, Тому Кейси, с которым Кеннеди познакомился в Калифорнии в 1945 году. Кейси встретил Джона очень радушно, не то что члены студенческого братства, куда Пол с гордостью привел известного сенатора. Они увлеченно смотрели первенство США по бейсболу и едва обратили на Кеннеди внимание. «Весьма оживленная компания», – уходя, заметил Джек. «Когда Джек и Жаклин приехали на Западное побережье, – писал Фэй, – все пошло не так, как ожидала невеста, из-за повышенного внимания к их персонам со стороны общественности, не говоря уже о чрезмерном вмешательстве старого боевого товарища и его жены. К примеру, в самый последний день мы с Джеком пошли на футбол, а Джеки пришлось проводить время в компании моей жены, которая устроила экскурсию по местным достопримечательностям. Уверен, Джек не видел в такой ситуации ничего особенного…»

Точно так же Джек не видел ничего особенного и в том, что по возвращении из свадебного путешествия они с Джеки несколько недель жили у его родителей, курсируя между домом Кеннеди в Хайаннисе и небольшой квартирой сенатора в Бостоне и изредка ночуя в бостонском отеле Ritz-Carlton. Джеки с головой погрузилась в море под названием Кеннеди, узнавая изнутри жизнь семьи, которую сама описывала как «бурлящую, словно газировка», а ее приятель Джон Уайт сравнивал с кишащим муравейником.

В семье Кеннеди, отличие от дома Окинклоссов, царил патриархат. В Мерривуде и Хаммерсмите всем заправляла Джанет, Хьюди тихонько сидел на заднем плане. Кеннеди же были крепко сплоченным кланом или даже племенем, не в пример Бувье, несмотря на доминирующую позицию Майора. В Хайаннис-Порте и в Палм-Бич на вершине пирамиды восседал император всея империи Кеннеди, царь и бог – Джо-старший, которого дети звали папулей, папочкой, стариком или ДжейПи. Высокий, статный мужчина, он, по словам одного из помощников Джона, мог проявить «потрясающее обаяние, когда хотел». Это был холодный, умный, амбициозный и высокомерный человек, эгоистичный как в семейных делах, так и в бизнесе, целеустремленный, беспощадный и аморальный. Внук бедных иммигрантов из ирландского графства Уэксфорд, приехавших в США за лучшей долей, сын Патрика Джозефа (Пэта) Кеннеди, жесткого политика, которого пять раз избирали в палату представителей Массачусетса, – он ушел в отставку, чтобы присматривать за принадлежавшим ему питейным бизнесом, продолжая за кулисами руководить деятельностью бостонских демократов. Влияние деда на будущего президента было минимальным. Джек вспоминал его без особой теплоты. Когда они со старшим братом Джо приезжали по воскресеньям в гости, строгий дед «не только не разрешал шалить, но даже просто моргать в его присутствии».

Джо Кеннеди решил во что бы то ни стало вырваться из гетто для ирландских католиков на севере Бостона, где вел торговлю отец и куда он сам был загнан невидимым, но весьма ощутимым предубеждением против ирландцев со стороны семейств из фешенебельных районов Бостона – Адамсов, Кэботов, Лоуэллов, Солтонстоллов и их окружения. Без преувеличения можно сказать, что протестантский истеблишмент Восточного побережья испытывал презрение к ирландским католикам начиная с основной волны иммиграции в 1847 году и до 1960-х, когда избрание Джона Кеннеди на пост главы государства изменило ситуацию. Нигде влияние огромного числа ирландских иммигрантов не ощущалось сильнее, чем в Бостоне, и опять-таки нигде их проникновению в высшее общество не сопротивлялись ожесточеннее, чем там. Как спустя десять лет после убийства Джона Кеннеди писал Стивен Бирмингем, «забавно, что высшие слои бостонского общества, во всем прочем настроенные вполне либерально, в ту пору не могли – и не могут сейчас – воспринимать ирландцев как ровню». В двадцать лет Джо Кеннеди начал обычный для янки путь наверх и быстро натолкнулся на этот социальный барьер. Он был достаточно крепок и вынослив, чтобы играть за Гарвард в футбол, но недостаточно хорошего происхождения для любого клуба студентов и выпускников, поскольку туда не принимали черных, женщин и католиков. И это был первый из множества отказов.

«Когда Джо поступил в Гарвард, – пишет его биограф Дорис Кэрнс Гудвин, – он ожидал, что все примут его с распростертыми объятиями, как в школе. В семье Джо рос любимым ребенком. Сначала он действительно был очень популярен, ведь люди обычно любят таких легких на подъем, общительных и энергичных парней. Но когда он, по примеру своих друзей-протестантов, стал подавать заявления в клубы, ему везде отказывали. Крайне тяжелый опыт, поскольку Джо впервые в жизни осознал, что́ значит быть в Бостоне ирландским католиком: ты обречен оставаться вечным аутсайдером. Позднее Джо рассказывал Роуз, что тем вечером, когда все друзья отправились в клуб, а его туда не пустили, он взглянул на себя по-новому и понял, что за место под солнцем надо будет драться, одного обаяния явно мало. Он должен перейти в наступление, и мне кажется, в известном смысле его карьера, деньги, дети, сын-президент – все это этапы его поединка с враждебным миром».

Еще в юности Джо усвоил, что деньги суть источник власти, что с помощью капитала можно переплюнуть заносчивых протестантов, и в 1914 году стал самым молодым в Бостоне президентом банка. Он хотел основать собственную династию, чтобы соперничать со старыми бостонскими семействами, контролировавшими в городе финансовые и социальные рычаги. Ему и восемнадцати не исполнилось, когда он выбрал себе подходящую спутницу жизни – шестнадцатилетнюю Роуз Фицджералд.

В кругах бостонских ирландцев Роуз считалась принцессой – любимая дочь Джона Фицджералда, одного из самых популярных и успешных бостонских политиков ирландского происхождения, сенатора и первого конгрессмена-демократа от штата Массачусетс, более всего известного тем, что его пять раз избирали мэром Бостона. Улыбчивый, веселый, обаятельный, падкий до женщин, Фицджералд был любимым дедом Джека Кеннеди, который во многом походил на этого деда и стал его политическим наследником. В 1916-м, за год до рождения Джека, Фицджералд, энергичный и опытный политик (ожесточенный противник П. Дж. Кеннеди), отнюдь не чуждый выборной коррупции, боролся за кресло в сенате с Генри Кэбот-Лоджем и проиграл. Зато в 1952 году, через тридцать шесть лет, Джон Кеннеди взял реванш, победив на выборах другого Лоджа.

Роуз была красива, умна и амбициозна. Получив образование в хорошей школе, девушка нацелилась на престижный колледж Уэллсли, где учились в основном протестантки, но ее план не одобрил ни католический архиепископ Бостона, ни отец, испугавшийся, что выбор дочери обидит его избирателей-католиков. Фицджералд считал, что сын Патрика Джозефа Кеннеди недостаточно хорош для его идеальной девочки, и отправил Роуз сначала в женский монастырь в Голландии, а затем в монастырь Святого Сердца в Манхэттенвилле (Нью-Йорк), подальше от греха и от навязчивого юноши. После первого бала, устроенного с размахом в 1911 году, Роуз сопровождала отца в официальном турне по Европе и в поездках по Америке. Невзирая на все отцовские попытки отвлечь Роуз, девушка мечтала о Джо Кеннеди, по ошибке вообразив, что он-то и есть рыцарь на белом коне и в сияющих доспехах, который избавит ее от властного отца.

Пара сочеталась браком в 1914 году, после чего Джозеф принял решение уехать из Бостона, и молодые обосновались в Бруклине, штат Массачусетс, населенном преимущественно протестантами, где Роуз и начала рожать детишек. 25 июля 1915 года, через девять месяцев после медового месяца, родился Джозеф-младший, затем 29 мая 1917-го – Джон Фицджералд, 13 сентября 1918-го – Розмари, 20 февраля 1920-го – Кэтлин, 10 июля 1921-го – Юнис, 6 мая 1924-го – Патрисия, 20 ноября 1925-го – Роберт (Бобби), 20 февраля 1928-го – Джин, 2 февраля 1932-го – Эдвард (Тедди).

Для Роуз это было время эмоциональных и социальных лишений. Из блистательной дочери бостонского мэра она превратилась в бруклинскую домохозяйку, которая все больше и больше времени проводила в одиночестве, меж тем как муж решал свои деловые и сексуальные проблемы на стороне. Роуз с сожалением писала: «Джо распоряжался своим временем, так было и так будет всегда. Раньше много времени отнимала учеба, а теперь вот бизнес». Единственной отдушиной стало руководство дамским клубом, который она сама же и основала и в котором обсуждались проблемы воспитания и, разумеется, религии. Не испытывая тяги к сексу (она полагала, что секс служит исключительно для продолжения рода), Роуз вскоре поняла, что не имеет на мужа никакого влияния и мечты о яркой светской жизни так и останутся мечтами. В 1920-м, когда Джону шел третий годик, Роуз сбежала от мужа домой к отцу, но тот недвусмысленно дал дочери понять, что она отрезанный ломоть. Роуз вернулась домой. Ей оставалось только одно – стать образцовой матерью. Материнство она воспринимала скорее как долг, чем как удовольствие. Позднее она называла себя и мужа партнерами на предприятии «Семья», и этим все сказано. Роуз стала менеджером на фабрике по производству детей, которому вменялось в обязанность следить за работой нянек, горничных и кухарок.

«Я должна была твердо знать, что в доме есть необходимый резерв хороших подгузников… Кроме того, ежедневно требовался запас бутылочек и сосок, которые нужно мыть и стерилизовать. Конечно, я это делала не сама, но следила, чтобы другие делали как положено, причем не в ущерб иным важным делам. Если няня кипятила бутылочки и соски, готовила смеси и овощное пюре, а кухарке в эту минуту срочно понадобилась плита… вполне мог разразиться кухонный кризис, сопровождаемый руганью и обидами, что означало резкий спад в моральном состоянии и производительности…»

Роуз вела картотеку болезней своих детей, записывала лечение, отмечала рост и вес, следила за детской одеждой, проверяла уроки. Выполнив «управленческие» задачи, днем она отправлялась в свои католические клубы, к пяти вечера возвращалась домой и, если заставала там Джо, обсуждала с ним успехи младших Кеннеди. «Мы существовали отдельно друг от друга, хотя и относились к своим ролям со всей ответственностью, за что получали общие награды» – такой вердикт Роуз вынесла их партнерству.

Когда в апреле 1917-го Америка наконец вступила в Первую мировую войну, Джо категорически отказался идти в армию, за что его заклеймили трусом, не последний раз в жизни. Позорное пятно постараются годы спустя смыть своим героизмом два старших сына. Джо сосредоточился на зарабатывании денег: нелегально продавал спиртное в период сухого закона, благодаря чему, разумеется, свел знакомство с боссами тогдашней организованной преступности, играл на бирже, обучаясь секретам незаконных операций с ценными бумагами. К середине 1920-х состояние Джо, который после ухода в 1922-м из брокерской фирмы вроде как не имел явного источника доходов, журнал Fortune оценивал в 15–20 миллионов долларов (в пересчете на современные деньги). В 1926 году Джо переехал в Голливуд, где все теми же безжалостными методами сколотил еще больше денег, а заодно снискал репутацию мошенника и человека вероломного. Однако деньги, в особенности способы, какими он их добывал, не помогли Джозефу добиться общественного признания, о котором он так мечтал. После того как загородный клуб Кохассет отказал ему в приеме, он в 1927 году переехал в Ривердейл (штат Нью-Йорк), заявив, что «Бостон неподходящее место для воспитания маленьких католиков». Джо не сомневался, что в загородный клуб его не приняли исключительно из предрассудков, оттого что он «ирландский католик и сын трактирщика», но окружающие говорили, что все дело в дурной финансовой репутации. Именно страх перед предвзятостью побудил Джозефа купить летний дом на Кейп-Коде, где, как он был уверен, его примут. Племянник Роуз, Джозеф Ф. Гарган, говорил: «Основная причина, по какой Джо Кеннеди перебрался в Хайаннис-Порт, заключалась в том, что там ирландский католик мог вступить в загородный клуб». Сначала, в 1925-м, Кеннеди арендовали так называемый Малколм-коттедж, а спутя три года выкупили его в собственность.

В начале 1929-го семья переехала в Бронксвилл (штат Нью-Йорк), купив там усадьбу – шесть акров земли и двадцатиоднокомнатный особняк в колониальном стиле. Бронксвилл был известен полным отсутствием евреев. В том же году Джо закрутил громкий роман с актрисой Глорией Свенсон, находившейся тогда в зените славы, и умудрился потерять значительную часть ее денег и толику своих на безумно дорогом, но не оправдавшем надежд фильме «Королева Келли» (Queen Kelly). Роуз делала вид, будто знать не знает о мужнином романе, избегала конфронтации и все больше путешествовала, наказывая Джо огромными счетами за покупки. Эту манеру поведения – отрицание и бегство – переняла Джеки, когда столкнулась с постоянными изменами Джона. (Кстати, сам Джон весьма враждебно относился к отлучкам матери. Однажды, когда ему было пять лет, он напустился на нее: «Хороша мать, уехала и бросила детей!» Поначалу мальчик плакал, когда мать паковала чемоданы, но перестал, поняв, что ее это только раздражает.)

Джо Кеннеди пережил крах фондовой биржи в 1929 году, продавая без покрытия, а вскоре вновь разбогател на хищнических незаконных операциях с акциями и торговле спиртными напитками, получив в 1933 году через посредничество Джеймса, сына Франклина Д. Рузвельта, исключительное право на продажу виски Haig & Haig. В этом же году на волне легких денег и связей с новым президентом Рузвельтом Джо купил дом в Палм-Биче, зимней резиденции настоящих денежных мешков. В 1934-м Рузвельт, мотивируя свой выбор тем, что «вор вора скорее поймает», назначил Джо Кеннеди главой Комиссии по ценным бумагам и биржевой деятельности, ведомства, вызывавшего раздражение и у отца Джеки, и у ее отчима.

Теперь амбиции Джо Кеннеди простирались далеко за пределы Уолл-стрит; аналитическое чутье бизнесмена подсказало ему, что после краха 1929 года подлинный центр власти переместился с Уолл-стрит в Вашингтон, из бизнеса в правительство и офис президента. Во время выборной кампании 1932 года Кеннеди поддерживал Рузвельта финансово и кулуарно в надежде, что демократы выдвинут его кандидатуру на выборах 1940 года. Как минимум он ожидал получить министерский пост и в итоге был назначен председателем Морской комиссии в Вашингтоне; по секрету ему обещали и продвижение по социальной лестнице, которого они с Роуз так ждали, – должность посла в Лондоне. Здесь на окончательное решение Рузвельта повлиял союзник Джо, Артур Крок (в 1932-м Джо заплатил ему 25 000 долларов, чтобы имя Кеннеди мелькало в газетах). Крок устроил так, что новость просочилась в прессу еще до того, как вопрос был полностью улажен. Джо хотел получить дипломатический пост по весьма простой причине и своему помощнику по Морской комиссии, который сопровождал его в Лондон, сказал так: «Не набирай с собой много багажа, мы только внесем семью в “Реестр высшего света” и сразу назад, а потом в Голливуд – делать фильмы и зарабатывать денежки!»

В феврале 1938 года Джо отбыл в Англию в качестве первого посла-католика при Сент-Джеймсском дворе. Благодаря назначению имя Кеннеди действительно оказалось в светском реестре, что имело важные последствия не только для него самого, но и для трех старших его детей – Джо-младшего, Джона и Кэтлин.

У Джона Кеннеди интерес к мировой политике возник годом раньше, когда он путешествовал с Лемом Биллингсом по Европе и в Нюрнберге был оплеван нацистами. В 1938-м, вернувшись в Европу вместе с семьей, Джек встречался со всеми ключевыми фигурами общественной и политической жизни Великобритании начиная с членов королевской семьи и заводил полезные знакомства с ровесниками-аристократами. «Джон был как раз в том возрасте, чтобы англичане отшлифовали его, – говорил Гор Видал. – Он стал одним из них. Мне всегда казалось, что Джон скорее похож на молодого либерального британского аристократа, чем на американца. Он куда лучше знал английскую историю, чем историю родной страны. Мы с ним обсуждали правительства Палмерстона и Гладстона и проч. В какой-то мере он очень “обританился”. Бобби был слишком молод, чтобы извлечь из этого пользу». В 1939 году Джон в качестве обозревателя европейской политической ситуации гостил в Варшаве у посла Биддла, сделав вывод, что поляки будут драться, а потом объездил Восточную Европу и Палестину. Накануне войны, собирая материал для гарвардской диссертации, посвященной политике умиротворения, Джон снова поехал в Европу вместе со своим другом Байроном Уайтом и 20 августа 1939 года прибыл в Берлин. 3 сентября 1939 года он присутствовал в палате общин, когда Чемберлен объявил войну Германии. Но если его отец крайне расстроился, что его надежды на умиротворение Гитлера рухнули, то Джона вдохновили слова Уинстона Черчилля, чьи книги он прочитал все до единой: «Эта война нужна, чтобы воздвигнуть, как непоколебимые скалы, права личности, чтобы восстановить и возродить самосознание человека».