Текст книги "Жаклин Кеннеди. Американская королева"

Английская аристократия в последнюю декаду своей власти и влияния заворожила молодого Кеннеди. Он наслаждался духом истории больших поместий, историческим фоном дискуссий о литературе и политике на приемах по уик-эндам. Ему нравилось, что политические разногласия не мешали дружбе, нравилась атмосфера легкости и юмора, которая была под стать его собственному темпераменту, импонировало отношение английских аристократов к женщинам и сексу. В отличие от Америки, где женщин водрузили на пьедестал, где они вправду наслаждались властью, англичанки из высшего света были роскошными объектами, способными соблазнять и развлекать. В свою очередь английский высший свет с готовностью принял Джона и Кэтлин. Во время войны Кэтлин вернулась в Англию, где вышла замуж за наследника герцога Девонширского и стала маркизой Хартингтон. После гибели мужа в 1944-м Кэтлин прожила остаток своей недолгой жизни в Англии – в 1948 году она погибла в авиакатастрофе вместе со своим любовником Эрлом Фицуильямом.

Посольская служба Джо Кеннеди началась чудесно. Для Роуз это время, пожалуй, было самым счастливым в жизни. Перед Кеннеди внезапно распахнулись все двери, их приглашали везде и всюду, и как-то раз чета даже провела выходные в Виндзорском замке с королем Георгом VI и королевой Елизаветой. Правда, через год с небольшим в Европе грянула война, и активная политика умиротворения Гитлера сделала Джозефа Кеннеди крайне непопулярным. Он выставил себя трусом, когда еще до начала блицкрига, опасаясь ночных бомбежек, снял дом за пределами Лондона и попросту сбежал, оставив работников посольства один на один с опасностью. Этот поступок лишь подтвердил, что он не храброго десятка.

В октябре 1940 года в преддверии президентских выборов он фактически шантажировал Рузвельта, требуя отзыва в США, а по возвращении дал настолько неосторожное интервью, что оно поставило крест на его надеждах сделать политическую карьеру. В частности, он заявил, что английская демократия кончилась и королева первой заключит мир с Гитлером. Даже после того как Америка в декабре 1941-го вступила в войну, Джо продолжал высказывать изоляционистские взгляды, чем фактически сделал себя в обществе парией и одним из самых непопулярных людей в Америке. К 1942 году, когда Рузвельт, с которым он рассорился, стал его избегать, а простые американцы прямо-таки возненавидели, Джозеф Кеннеди понял, что надеждам на будущее в политике сбыться не суждено. Весной 1942 года Фрэнк Уолдроп встретился с ним за ланчем в Палм-Биче и отметил, что бывший посол «эмоционально подавлен». Теперь Джозеф сосредоточил все свои надежды, амбиции, энергию и финансовые возможности на детях, особенно на старших сыновьях. Как писал биограф Джона Кеннеди, «в сложившейся ситуации только сыновья могли восстановить честь семьи». После гибели Джо Кеннеди-младшего эта ответственность легла на плечи Джека.

Во время войны, когда служил на Соломоновых островах командиром торпедного катера, Джек часто рассказывал сослуживцам о своем отце. Один из них вспоминал: «Джек здорово стыдился, что отец не пошел в армию в годы Первой мировой». Именно поэтому Джо и Джек рисковали жизнью, Джо погиб, а Джек чуть было не погиб, оба искупали героизмом трусость отца. Начав политическую карьеру и преуспев, Джек несколько загладил унижение, которому подверг отца Рузвельт. Не забылась и обида, какую испытал отец, когда его не приняли в клуб выпускников Гарварда, да и сам Джек едва не попал в подобную ситуацию.

Но Джек обладал одним важным качеством, которое явно отсутствовало у отца, – редкостным умением заводить друзей и, что, пожалуй, еще более замечательно, сохранять дружбу на долгие годы. В Гарварде, как и повсюду, среди его друзей были представители разных социальных кругов и конфессий: католики и англиканцы, неотесанные ирландцы-футболисты вроде Торби Макдоналда и стопроцентные американцы из высшего общества. С помощью друзей Джек стал членом престижного клуба выпускников, где, по всей видимости, преобладали либеральные ньюйоркцы, а не бостонцы. Эбен Пайн, высокий, красивый, богатый, по манерам и воспитанию типичный отпрыск протестантской элиты, подружился с Джеком, когда тот очень недолго учился в Принстоне, но с его переходом в Гарвард дружба не прервалась. Порой Эбен спрашивал у матери, нельзя ли привезти Джека на уик-энд к ним домой, и мать отвечала, что католический уик-энд вполне допустим. Пайн, которого Джек звал Злюкой Эбеном, вспоминал, как они пошли на танцы в местный закрытый клуб, где он наблюдал насмешливую реакцию приятеля на предвзятость к ирландцам. Джон оттеснил некоего отпрыска аристократии Восточного побережья и увел у него из-под носа Шарлотту Макдоннел, принадлежавшую к знаменитому католическому семейству Макдоннел и дружившую с Кэтлин Кеннеди. Незадачливый ухажер, одетый в клубный блейзер, не в пример Джеку, который пришел в обычном смокинге, ответил грубостью, обозвав Джека «ирландской деревенщиной». Когда они вышли на улицу, оказалось, что навалило уйму снега и машина обидчика застряла, запертая громадным лимузином Джека. Пайн вспоминал, что «Кеннеди немного опустил стекло и спросил: “У вас проблема?” Тот кивнул на свою машину. Тогда Джек врубил движок и так резко подал назад, что автомобильчик противника аж подбросило в воздух. Парень побагровел от ярости. Джек снова спросил: “Ну что, есть проблема?” А тот гаркнул: “Ах ты, деревенщина ирландская!”»

Джон обладал харизмой, чувством юмора и умом, чтобы сломать ирландский стереотип и воссоздать клан Кеннеди. В конце концов, он первый ирландский католик, пробившийся в Бостоне и Гарварде, однако сильное воздействие на его карьеру оказал собственный опыт и опыт его отца. Горячий поклонник и друг Кеннеди, блестящий политический обозреватель Джозеф Олсоп вспоминал: «Первый этап его политической карьеры, проходивший среди неприятия ирландцев в старом Бостоне… действительно сыграл роль в формировании его подхода к политике. Думаю, он стремился показать себя человеком, в корне отличным от устаревшего представления бостонцев о политиках-ирландцах… Помнится, когда я состоял в наблюдательном совете Гарварда, Кеннеди тоже претендовал на членство в нем, но в первый раз (вскоре после его избрания в сенат) избран не был. Он очень расстроился из-за поражения и воспринял его (по-моему, не без оснований) как очередное проявление Акта о недопущении ирландцев, который в Гарварде утвердили еще в XIX веке… И очень обрадовался, когда через год его все-таки избрали в наблюдательный совет, причем преобладающим большинством голосов. Думаю, он искренне желал… поднять престиж Кеннеди в Массачусетсе, и это желание действительно повлияло на его политическую карьеру».

Аластер Форбс, друг Джона Кеннеди, в одной из статей, опубликованной в Spectator, писал, что Джек «очень любил» и вместе с тем «очень не одобрял отца»; с матерью же его почти ничего не связывало, их отношения были весьма натянутыми, на грани враждебности. Джо казался – и в отношениях с другими людьми зачастую был – бессердечным, однако под зачерствелой оболочкой его переполняли эмоции, по крайней мере касательно детей. Смерть старшего сына потрясла Джозефа куда сильнее, чем Роуз. Он страстно любил своих детей, любил требовательной любовью, порой неистовой и жестокой, но всегда участливой и верной. Дети тоже любили его, отчасти за силу характера, за острый ум и деньги, но и за то, что всегда ощущали его заботу и любовь. Даже когда им казалось, что отец слишком вмешивается в их жизнь, например в случае с Джо-младшим и Джеком, когда он всеми способами (тщетно) старался вернуть сыновей из зон опасных боевых действий, они понимали, что Джо поступает так оттого, что любит их. Когда у Джека возникли проблемы в школе – его едва не исключили за организацию анархической группы, – Джо немедля приехал и все уладил. При этом, когда Джек надолго угодил в школьный лазарет, мать ни разу его не навестила. Она была далека от жизни своих детей, никогда не трудилась писать каждому в отдельности, а рассылала этакие циркуляры с перечислением скучных домашних новостей, и это бесило общительного Джека, который регулярно обменивался со своими друзьями остроумно-фривольными письмами. Его биограф приводит весьма саркастический ответ на письмо матери, отправленный из Вашингтона в 1941 году: «Немало наслаждаюсь твоими циркулярами. Сохраняю их для публикации – твой непревзойденный стиль принесет нам миллионы. Учитывая разговоры об инфляции и о том, куда деваются наши деньги, – сразу думаю о доходах от этой книги! – а также твое умение диктовать и умение миссис Уокер [секретарь Роуз] стучать на машинке, я готов упасть на колени и возблагодарить Господа за то, что в школе тебе так великолепно преподавали грамматику, твои знания сквозят в каждой метафоре, в каждом инфинитивном обороте…»

Джон принимал в штыки попытки матери превратить его в благовоспитанного, аккуратного мальчика из высшего общества и насмехался над ними. Когда Роуз требовала прийти к определенному часу, Джон неизменно опаздывал; когда она хотела видеть сына аккуратно и тщательно одетым в соответствии с общепринятыми правилами, он являлся одетым как нельзя более небрежно. Роуз прикалывала к своей блузке записки с перечнем неотложных дел, издавала строгие указы насчет одежды: «Не носи белые носки с костюмом. С синим или серым костюмом носи только черные ботинки и никогда коричневые…» Учила хорошим манерам: «Не говори людям: “Привет!”» Терзала домашних бесконечными инструкциями о том, как вести себя за столом, как правильно пользоваться столовыми приборами, где сидеть, когда вставать, когда пропускать дам вперед и т. д. Ни в Хайаннис-Порте, ни в Палм-Бич у детей никогда не было собственных комнат. «Мы жили в разгороженных клетушках, как в школе-интернате», – рассказывал Джек Биллу Уолтону.

«Джон почти никогда не упоминал мать, – вспоминал Уолтон. – Она не играла в его жизни значительной роли». Дорис Кэрнс Гудвин писала: «Порой, когда я размышляю о взаимоотношениях Джека и Роуз, мне кажется, между ними стояло обоюдное раздражение. Он словно бы с самого начала постоянно действовал ей на нервы, злил ее. Я не уверена, что Джек делал это умышленно, но в конечном счете вышло именно так, назло матери он прямо-таки культивировал небрежность – разбрасывал вещи, швырял полотенца на пол, филонил в школе, опаздывал на семейные трапезы… Роуз насаждала строгую дисциплину, а Джек на дисциплину плевал. По-моему, Роуз считала, что если позволит одному из детей ослушаться, то и остальные отобьются от рук… Мать наверняка по-настоящему злилась на Джона, а он это чувствовал, порой играл на этом и дразнил ее, но порой очень огорчался…»

Друзья Джона, например Чак Сполдинг, полагали, что его бесконечные сексуальные интрижки коренятся в отсутствии нежности в отношениях с матерью. Возможно, отчасти это действительно так, но было бы несправедливо возлагать всю вину на Роуз, чьи надежды на социальную и интеллектуальную самореализацию вдребезги разбились о патриархальные принципы отца и мужа. Частые длительные отлучки и одержимость нарядами были для нее способом протеста, уходом от вечных требований материнства, от пренебрежения и измен мужа. В аналогичных обстоятельствах Джеки переняла ту же модель поведения.

Что касается женщин, Джек унаследовал гены отца и его же воззрения. Вообще-то Кеннеди можно назвать женоненавистниками. Отчасти виной тому ирландская традиция делить женщин на две группы: для удовольствия и для продолжения рода, причем жены определенно принадлежали к последней. Этот стереотип подкрепляло и отношение женщин клана Кеннеди к сексу, например Роуз и Этель, которые считали, что секс нужен в первую очередь для зачатия. Этель, жена Бобби, переплюнула Роуз, мать девятерых детей, и родила одиннадцать. Помимо традиции, определенную – и более важную – роль сыграло то, что Джо обращался с женщинами весьма жестко, рассматривая их исключительно как сексуальный объект, который нужно завоевать, и интересы его не простирались дальше удовлетворения похоти.

Поведение Джо выходило далеко за рамки приличий. Он не пропускал ни одной юбки, приставал даже к подружкам сыновей. Когда девушки приезжали погостить в Хайаннис-Порт или в Палм-Бич, Джо норовил целовать их в губы или уговаривал переспать с ним. В Лондоне в 1948-м, по дороге в Чатсворт на похороны Кэтлин, Джо, казалось бы убитый горем, не устоял и в лифте попытался потискать одну из сестер покойного мужа дочери. Что еще хуже, Джек и его отец даже соревновались. Оба испытывали особое возбуждение, когда спали с одной и той же девушкой. Сын Инги Арвад рассказывал, что «посол» попробовал соблазнить ее, как только Джек вышел из комнаты: «Это было совершенно аморально и прямо-таки попахивало кровосмесительством». В отсутствие Роуз Джо привозил девиц легкого поведения в Хайаннис и в Палм-Бич, подавая дурной пример сыну. Однажды Джек, вернувшись домой из школы, обнаружил, что его кровать завалена порнографическими журналами, открытыми на тех страницах, «которые демонстрировали женскую анатомию во всей красе», – журналы там оставил отец. Джо не хранил верность никому из своих женщин, в том числе и Глории Свенсон. Один из источников утверждает, будто Джо хвастался Джеки и Джону, что спал с Глорией, и живописал подробности.

В сексуальном плане Джек оказался успешнее отца, поскольку природа наделила его куда более привлекательной внешностью. Женщины всех возрастов и социальных слоев влюблялись в него, тогда как Джо предпочитал объекты попроще – стриптизерш, секретарш, девочек по вызову. Джека отличало и более сильное влечение, практически на грани гинекофилии. Кое-кто считал беспорядочные половые связи следствием недостатка материнской любви, кое-кто видел причину в том, что, несколько раз побывав на волосок от смерти, Джек стремился извлечь из жизни максимум удовольствий. С годами это стремление усилилось и превратилось в зависимость, полного масштаба которой Джеки так и не осознала.

После того как Джо в 1941 году продал дом в Бронксвилле, семья в основном жила в Хайаннис-Порте, и верховодил дома отец семейства. По сравнению с ним Роуз занимала в жизни детей ничтожное место. «Старый Джо решал все, фактически он руководил домашними и вел все дела семьи, – рассказывал Билл Уолтон. – Я вдруг понял, что роль Джо в семье значительно шире обычной отцовской. Он вел хозяйство. Нанимал слуг. Часто составлял меню. Миссис Кеннеди нередко отсутствовала, и он играл в жизни детей куда большую роль, чем мать». Подтекстом всего этого была маниакальная убежденность Джозефа, что за пределами семьи царит враждебность. «По-моему, внешний мир был для мистера Кеннеди театром военных действий» – так оценивал ситуацию Чак Сполдинг.

В белом прибрежном особняке на Кейп-Коде семья вела уединенно-патриархальное существование, словно древний кельтский клан, сплоченный вокруг вождя. Все члены семьи были фанатично преданы друг другу, связанные невидимыми узами, которые чужаки разорвать не могли. «Ты всецело принадлежишь клану Кеннеди», – сокрушенно писала Инга Арвад Джеку после их разрыва. А Роуз говорила: «Кеннеди – как бы особая нация с собственным языком и обычаями. Они приглашают в свою жизнь друзей, но всегда держат их на расстоянии». То же можно сказать об их взаимоотношениях с партнерами по браку. Джин вспоминала: «Мы так хорошо жили в своем кругу. Братья и сестры были моими лучшими друзьями, особенно Бобби и Тедди. Я имею в виду, мы так замечательно чувствовали себя среди своих, что не испытывали потребности обзаводиться семьей…» Единственным исключением стал Бобби, женившийся на Этель Скакел, подруге своей сестры Пэт по манхэттенвиллской монастырской школе, которую посещали все девочки Кеннеди. А Этель с ее хриплым голосом, крупная, энергичная, гиперактивная, очень и очень походила на Кеннеди.

Победа любой ценой – этот принцип внушали отпрыскам Кеннеди с младых ногтей. Победа всегда, победа во всем, даже в парусных гонках – иначе отец рассердится. Радовать отца, заслужить его любовь и одобрение – вот главная задача каждого дня. (Радовать мать вовсе не обязательно.) Воспитание предполагало, что дети должны быть в курсе текущих событий; в годы войны на стене столовой висела карта военных действий, и за обедом разгорались нешуточные споры. Чарли Бартлетт вспоминал: «Посол сидел в основном молча, слушал детей, лишь изредка направляя дискуссию в нужное русло, но чаще не вмешиваясь. Он определенно был главной фигурой, и дети старались добиться одобрения отца или поспорить с ним. Его величество Джозеф Кеннеди. Мне всегда казалось, что у него имелось четкое мнение по всем вопросам, но он не всегда излагал свои суждения на этих домашних посиделках. Словно бы позволял детям высказаться и считал, что куда интереснее выслушать их точку зрения, чем перехватывать инициативу».

В клановом мире, где железной рукой правил Джо Кеннеди, а мужчин ценили выше, чем женщин, Джек стал обожаемым кронпринцем. После смерти Джо-младшего в 1944 году и особенно после успеха Джека на выборах 1946 года в конгресс сестры относились к нему с восхищением, граничившим с идолопоклонством. Когда кто-то из друзей сказал Юнис, что она похожа на Джека, та пришла в восторг, а Джин рассвирепела, услышав, что похожа на Бобби, и закатила истерику, поскольку тоже хотела быть похожей на Джека.

В такой вот мир попала Джеки, когда в июне 1952 года ее пригласили погостить в Хайаннис-Порте, пока Джек яростно сражался за кресло сенатора с Кэбот-Лоджем и все женщины клана Кеннеди активно участвовали в выборной кампании. Впервые Джеки оказалась на потенциально вражеской территории, где ей предстояло научиться жить. С самого начала она покорила всех мужчин Кеннеди, но с женщинами обстояло иначе. Девочки подтрунивали над гостьей за утонченные манеры и тихий голос, называли «дебютанточкой» и за спиной передразнивали.

Однако у Джеки хватило твердости не дать себя запугать. Несмотря на худобу, Джеки с ее мускулистыми кривоватыми ногами и крупными руками была физически такой же крепкой и спортивной, как сестры Джека. Джон Уайт в интервью с ее биографом Дэвидом Хейманом обрисовал подлинную Джеки. Как-то раз они на целый день уезжали из Вашингтона, а на обратном пути угодили в сущий дорожный хаос. «Меня медленная езда ничуть не раздражала, не то что Джеки, тут-то я впервые услышал в ее голосе стальные нотки. Машина была моя, и баранку крутил я, а она принялась командовать: “Давай направо, давай налево, держись в этом ряду!” Она даже хваталась за мои руки на руле, чтобы удостовериться, что я поворачиваю в нужную сторону, руки у нее были большие, крепкие, как у крестьянки, непохожие на руки барышни из хорошей семьи. И я вдруг понял: мне открылось что-то совершенно неожиданное. Джеки оказалась крепким орешком, реально крепким! Эта внезапная жесткость составляла подлинную суть ее натуры».

Джеки нашла для себя способ общения с племенем Кеннеди – спокойно утверждать свою независимость. Она не участвовала в бесконечных спортивных занятиях, но не потому, что была неженкой. Биограф Джона Кеннеди Уильям Манчестер вспоминает, что «Джеки, играя в футбол, бегала как газель». Умница Джеки с легкостью могла завоевать первенство в любимой игре Кеннеди – разновидности шарад, когда одна команда изображала некое слово или фразу, а вторая отгадывала. Однако самой горькой пилюлей для женщин Кеннеди стал тот факт, что Джеки без труда покорила верхушку клановой пирамиды, двух самых главных мужчин – Джо и Джона.

Вернувшись из Лондона в США, посол Кеннеди (Джо прямо-таки смаковал этот титул) привез с собой английские привычки. В доме служил английский дворецкий, а у Джона появился камердинер, Джордж Томас, что вызвало шквал критики в оппозиционной бостонской прессе, когда Джон баллотировался в конгресс. Стиль жизни разительно отличался от того, к какому Джеки привыкла в Мерривуде и Хаммерсмите. Аластер Форбс хотя и не мог сам похвастаться состоянием, однако вращался в кругах высшего англо-американского света, был совершенно обескуражен «гостеприимством» Кеннеди в Хайаннисе, где посол даже со взрослыми друзьями детей особо не церемонился. Форбса поселили в одной комнате с Джеком. (Тедди, самому младшему, частенько приходилось освобождать свою кровать для очередного гостя.) Форбс описывал дом как «жуткое место… страшная вонь от канализации и скверная еда. Чтобы получить стаканчик спиртного, нужно было обратиться к родственнице Роуз, которая хранила в буфете бутылку виски». Джек описывал ситуацию так: запасов спиртного вполне хватало, но гостям полагался только один коктейль, перед ужином. Любимым напитком большинства Кеннеди было молоко. И Джо, и Джек спиртным не увлекались, но Джека возмущало, что в этом плане интересы его друзей ущемляются, и как-то раз он при всех (а такое случалось редко) взбунтовался дома против отца, отстаивая право друзей на выпивку. «Джек и мистер Кеннеди сцепились из-за выпивки… Джек настаивал, что ему позволительно угостить друзей. После этой ссоры они целый день не разговаривали».

Нэнси Тенни Коулман, которая жила по соседству и с девяти лет бывала у Кеннеди, вспоминала: «Мистер Кеннеди всегда и всюду приходил вовремя, а остальные вечно опаздывали. Джон, Юнис, Пэт, все младшие, только их родители в самом деле жили по часам. Наш дом стоял совсем близко, и мы делили пляж. Помню, мой отец, увидев, что Большой Джо и миссис Кеннеди идут купаться, говорил: “Пожалуй, до ланча осталось десять минут”». Они требовали пунктуальности, особенно Роуз, которая всю свою жизнь подчинила жестким правилам. Джеки, по натуре непунктуальная, менять свои привычки не пожелала, тем самым бунтуя против свекрови. Роуз твердила, что клан Кеннеди живет по своим правилам, установленным патриархом, сиречь Джо, но Джеки эти правила раздражали. «Она редко жаловалась на самого Джека, но порядки в доме Кеннеди действовали ей на нервы, – писал Гор Видал, передавая разговор, который у них с Джеки состоялся в 1956 году: – “Я хотела купить маленькую машину, ну, ты знаешь, Thunderbird. Что может быть более американским?” Тут Джеки злобно усмехнулась. “Но мистер Кеннеди сказал, что Кеннеди ездят только на Buick. Вот и я тоже…”»

И все-таки Джеки любила свекра. Дорис Кэрнс Гудвин вспоминала: «Она [Джеки] рассказывала, что поначалу была скорее заодно с Джо, они сидели, слушали классическую музыку, Джо говорил, что незачем волноваться из-за футбола, лучше потолковать о чем-нибудь. Он действительно любил классику и был интересным собеседником, пожалуй, на том жизненном этапе ей интереснее было общаться с ним, а не с Роуз. Он видел мир, пережил массу приключений, излучал энергию. Могу понять, что он ей нравился».

В конце концов, Джеки привыкла иметь дело с властными мужчинами и сейчас, чтобы покорить патриарха Кеннеди, пускала в ход те же способы, какие опробовала на деде Бувье. Она легко завоевала симпатию Бобби и Тедди, но расположить к себе женщин даже не пыталась. Одна из подруг рассказывала: «Они просто были настроены на разные волны. Не могли поладить, но все было очень цивилизованно». Из всех дочерей Кеннеди самой умной считалась Юнис, очень набожная и при этом бесстрашная. Такая же бесшабашная и боевая, как братья, она подобно им стремилась к активной жизни в мире за пределами семьи. Вместе с тем она искренне верила в Бога, и многие сначала даже думали, что девушка уйдет в монастырь. Однако, когда Джеки вторглась в ее близкие отношения с Джеком, Юнис едва не возненавидела соперницу. Биограф женской половины семьи Кеннеди Лоренс Лимер писал: «Для Юнис Джек был целым миром, она обожала его веселый характер и чувство юмора».

Когда Джеки вошла в семью Кеннеди, их уже коснулась трагедия. В августе 1944 года, выполняя боевое задание, погиб Джо-младший, его груженный взрывчаткой самолет взорвался в воздухе, не долетев до цели – пусковых бункеров ракет «Фау-1» во Франции. Позднее выяснилось, что бункеры не использовались, так что Джо вообще летел напрасно. Не прошло и месяца, как в сентябре в боях на территории Франции погиб муж Кэтлин, Билли Хартингтон. Они поженились в мае против воли его и ее родителей, особенно Роуз, которая предпочла лечь в больницу, лишь бы не сообщать репортерам новость, что католичка-дочь вышла за аристократа-протестанта. Джон любил Кэтлин больше других сестер, она была такой же обаятельной и сексапильной, как он, и окружающие буквально боготворили ее. Одна из сестер ее мужа сказала так: «Кэтлин – воплощение веселья и удовольствия». В мае 1948-го Кэтлин погибла в авиакатастрофе вместе со своим возлюбленным, Питером Фицвильямом. Ее оплакивали сотни друзей, и мужчины, и женщины. Фотография улыбающейся Кэтлин в военной форме висит в Чатсворте рядом с портретами других членов герцогского рода. «Никого из американцев, живших в Англии, ни мужчин, ни женщин, не любили так, как Кэтлин, и не найдется американца, который бы любил Англию так, как она», – написал один из ее друзей в газету Times, не назвав свое имя, а свекровь, герцогиня Девонширская, велела высечь на ее могильной плите: «Дарила радость и радость снискала».

Кэтлин единственная из женщин Кеннеди вырвалась из клана и сама строила свою жизнь и судьбу. За это и за неподчинение диктату семейной религии Роуз грозила отречься от нее и лишить наследства. Даже смерть Кэтлин ничего не изменила – Роуз не поехала с мужем на похороны дочери. Фактически Роуз потеряла и старшую дочь, Розмари, родившуюся через год после Джека. Девочка родилась психически неполноценной и, возможно, страдала эпилепсией, но мать и старшие братья носились с ней как с писаной торбой, и, когда отец служил послом, ее даже представили ко двору. Однако по возвращении из Англии Розмари упрятали в один из вашингтонских монастырей, где ее поведение стало вызывать у монахинь и отца все большее беспокойство. Видимо не посоветовавшись с Роуз, Джо дал согласие на фронтальную лоботомию, и эта ужасная операция разрушила его дочь как личность. С тех пор Розмари как бы исчезла, вычеркнутая из семейных бюллетеней, замурованная в лечебницах; свои дни она закончила в интернате Св. Колетты в Джефферсоне (Висконсин), на территории которого Джо построил для нее отдельный дом. Почти через десять лет Джо написал благодарственное письмо сестре настоятельнице, выдержанное в весьма приземленном тоне: «…решение проблемы Розмари было ключевым фактором, позволившим всем Кеннеди заниматься своими задачами и выполнять их как можно лучше…»

Роуз никогда не упоминала, как относилась к тому, что́ муж причинил Розмари, но много лет спустя, уже после его смерти, рассказала, как горько ей было, когда муж забросил карьеру: «У нас было все, действительно все, но Джо не отличался смирением и в Лондоне не захотел ничему учиться. Я пыталась сказать ему, что́ чувствую, однако он не стал слушать, он никогда не слушал. Я потом очень на него сердилась. Мне казалось, он не достиг того, чего мы могли бы достичь сообща. Он не стал мировым лидером, а пострадала я. Я потеряла друзей. Потом мы потеряли престиж, а еще через несколько лет начали терять детей. Я вот думаю, догадывался ли Джозеф, скольким мне пришлось пожертвовать ради него».

Поистине крик души, особенно надрывный и душераздирающий оттого, что Роуз столько лет сдерживалась. И все-таки она словом не обмолвилась о постоянных изменах мужа, которые большинство женщин сочли бы невыносимыми. Она сожалела об утрате престижа, которого так жаждала, – однажды даже выдала себя, спросив у одного из гарвардских друзей Джека: «Когда же милейшие бостонцы примут нас?» Престиж у них был – в первые славные годы, когда Джо возглавлял посольство в Англии, и они сохранили бы его, если бы Джо с его упрямством не рассорился с Рузвельтом. В глазах Роуз – и кто скажет, что она не права? – расплачивались за это она и дети.

Если верить мемуарам Роуз, она предупреждала Этель, Джеки, а позднее и жену Тедди, Джоан, чего им ожидать от брака: «Я позаботилась, чтобы они заранее знали, на что идут, и были готовы слышать и читать всевозможные скандальные сплетни и обвинения, касающиеся их самих и даже их детей. Им с самого начала следовало отдавать себе в этом отчет…» В предупреждении нуждались только невестки, ведь дочери настолько привыкли, что отец без зазрения совести выставляет напоказ любовниц, что примирились с его поведением и обходили сей факт молчанием. Как сказал Лоренс Лимер, дочери стали агентами отцовского двуличия: «Они научились закрывать глаза…» Точно так же они закрывали глаза и на сексуальные похождения братьев.

Джо Кеннеди внушил детям, в особенности сыновьям, что деньги и известность дают права. В 1960 году журнал Fortune оценивал состояние Кеннеди в 400 с лишним миллионов долларов. Когда Джон начал политическую карьеру, Джо реализовал активы своего спиртного бизнеса, который принес огромные деньги, но не служил доказательством политической надежности. Четверть суммы, вырученной от продажи Chicago Merchandise Mart, Джо переписал на Роуз, четверть – на живых детей, чего вполне хватало на безбедное существование. Еще четверть он пожертвовал благотворительному фонду имени Джозефа Кеннеди-младшего, последнюю же четверть оставил себе. Его биограф Джеймс Лэндис утверждал, что Джо – один из немногих богатых людей, которые могут выписать чек на 10 миллионов долларов без необходимости что-либо продавать. Сыновьям, извлекавшим пользу из деловой хватки Джо, надлежало сосредоточиться на политике, а не на бизнесе. Артур Шлезингер, известный историк и бывший помощник Джона Кеннеди, вспоминал: «Как-то раз Лем Биллингс сказал, что слушать разговоры молодых Кеннеди о бизнесе все равно что слушать разговоры монахинь о сексе. Они совершенно в этом не разбирались». Дома слуги подбирали и чистили разбросанную ими одежду, делали покупки, готовили еду. Счета просто отсылали на Парк-авеню для оплаты. Младшие Кеннеди особого значения имуществу не придавали, жили обычно в непритязательных квартирах среди беспорядка, питались скромно, без изысков. И богатству они тоже не придавали значения, но это вовсе не предполагало щедрости или привычки сорить деньгами. Как и большинство состоятельных людей, Джек редко имел при себе наличные и среди друзей был печально знаменит тем, что предоставлял им платить по счетам. Парни Кеннеди всегда верховодили, а друзьям, даже самым близким, отводили роль придворных; став хозяином Белого дома, Джек и к важным чиновникам своей администрации относился точно так же. Во время кубинского кризиса в октябре 1962 года один из гарвардских ученых, приглашенный в качестве консультанта, с удивлением наблюдал, как слуги прямо на заседание кабинета принесли Джону и Бобби тарелки с супом. Остальным не предложили ничего.