Текст книги "Жаклин Кеннеди. Американская королева"

25 ноября сестры перед возвращением Джеки в США уехали на четыре дня в Париж. Больше месяца Джеки провела в разлуке с Джоном, хотя и перед ее отъездом они почти не виделись. Тед Соренсен писал: «Осень 1956 года была ознаменована предвыборной кампанией за связку Стивенсон – Кефовер. После шумной баллотировки в кандидаты на пост вице-президента Кеннеди стал более востребованным политиком, чем любой другой демократ, даже более востребованным, чем оба официальных кандидата. За полтора месяца он проехал более тридцати тысяч миль, исколесив двадцать четыре штата, произнес свыше ста пятидесяти речей и много раз появлялся на публике». 18 сентября Джон и Тед Соренсен начали серию поездок, в ходе которой побывают во всех штатах: в 1956-м агитируя за Стивенсона, в 1957–1959-м – за сенатских и местных кандидатов, и повсюду, где они останавливались, Кеннеди заводил новых влиятельных друзей.

Осенью 1956 года, поскольку Джон и Джеки практически не появлялись вместе, поползли упорные слухи, что они разводятся. Особенно часто рассказывали, что Джо Кеннеди посулил невестке миллион долларов, если она останется с Джоном, и Джеки потом шутила, что миллион крупной мздой не назовешь. Когда Time напечатал эту историю, Джеки спросила у Джо: «А почему не десять миллионов?» Впрочем, не было сомнений, что Джеки обсуждала сложившуюся ситуацию с Джо, который всецело ее поддерживал. Словом, чем сильнее Кеннеди жаждал стать хозяином Белого дома, тем мощнее становились рычаги давления в руках Джеки. В День благодарения – Джеки еще путешествовала в Европе – у Джона и Джо состоялся в Хайаннис-Порте серьезный разговор, в результате которого они пришли к соглашению, что в 1960-м Джон будет баллотироваться на пост президента. Джо наверняка завел любимую пластинку, в который раз повторив, что ради политики пожертвовал отношениями с Глорией Свенсон, и велел сыну бросить мечты о разводе. В предстоящей кампании имидж решит все. «Важно, не кто ты, а кем тебя считают люди», – твердил Джо. Серьезная заявка на пост вице-президента свидетельствовала, что Джон прошел долгий путь, стараясь избавиться от репутации легкомысленного конгрессмена. Теперь имидж и капиталы отца помогут ему выиграть главный приз.

Когда в начале декабря Джеки вместе с Кэнфилдами вернулась в Америку, ее семейная ситуация была далека от идеальной. Они снова остались без крыши над головой. Хикори-Хилл пришлось продать, поскольку она не могла туда вернуться, и жить было негде. Со второй попытки удалось снять дом, но Джеки продолжала искать жилье и в конце концов нашла симпатичный особняк, который стал им домом на следующие четыре года. Джо Кеннеди, желая умаслить невестку и хоть как-то укрепить ее брак, охотно раскошелился.

Пока Джон активно участвовал в предвыборной кампании и, уезжая в Вашингтон, жил в отеле, Джеки огорчала не столько неверность мужа, сколько его холодность, и то, что среди прочих женщин Кеннеди он считал ее второсортной. С неверностью можно примириться: это было нормой в тех международных кругах, где она теперь вращалась. Невыносимо другое – в глазах мужа она утратила первое место, а ведь именно эту позицию привыкла занимать с рождения и в семье, и среди друзей.

Вскоре ей предстояло потерять мужчину, для которого она всегда была лучше всех, – отца. Один из гарвардских приятелей Джона прослышал, что Черный Джек «медленно, но верно катится по наклонной»: «С ним обстояло совсем скверно. О его любви к спиртному ходили легенды. И над ним сгущались тучи». Черный Джек взял за правило периодически наведываться в Гавану, где все вечера напролет курсировал между казино и ночными клубами вместе с друзьями-кубинцами. Он играл на скачках, заводил новых подружек, нередко из числа стюардесс. Черный Джек пытался заглушить одиночество: с сестрами, Мод и Мишель, он разругался из-за продажи Ласаты, а третья сестра, Эдит Бил, обвиняла его в том, что он неправильно распорядился акциями, доставшимися ей в наследство от Майора. С Джеки и Ли он виделся редко. С 1952 года жил более-менее уединенно в своей нью-йоркской квартире, вместе с экономкой, Эстер Линдстром, которая разделяла любовь хозяина к азартным играм, готовила на ужин неизменные бараньи отбивные с фасолью и давала оценку его женщинам.

27 января 1955 года Джек Бувье продал свое место на нью-йоркской фондовой бирже за 90 тысяч долларов, дешевле, чем оно стоило во времена кризиса. На следующий день он составил завещание. С сестрами он помирился, простив им продажу отцовской недвижимости, но так и не избавился от ощущения собственной неудачи, которое старался смягчить, обвиняя во всем Джанет. Разумеется, многолетнее пьянство не могло не сказаться на печени. Он часто жаловался, что дочери забыли его, хотя Ли вообще-то жила в Англии, а у Джеки хватало своих забот. Узнав из вечерних газет, что Джеки снова ждет ребенка, он обиделся и воспринял это как лишнее доказательство ее дочернего равнодушия. Тем не менее, судя по записям Присциллы Джонсон Макмиллан, в апреле 1957 года, в возрасте без малого шестидесяти шести лет, Черный Джек еще не утратил привлекательности для женщин и даже не прочь был выбраться в ночной клуб со своим зятем, покрывая его грешки.

Ни Джеки, ни Ли не знали, что отец серезно болен, не догадывались, что у него рак печени, не насторожились, даже когда 27 июля он лег в больницу на обследование, которое, впрочем, ничего не выявило. Джеки, проводившая лето в Хайаннис-Порте, прилетела проведать отца, но, полагая, что серьезных неприятностей со здоровьем у него нет, встретила свой день рождения с матерью в Хаммерсмите. Ли в это время отдыхала с Майклом в Тоскане. «Понимаете, – объясняла Ли, – отец всегда был ипохондриком, то жаловался на спину, то на гайморит, то еще на что-нибудь. В конце концов к таким жалобам просто привыкаешь и перестаешь обращать на них внимание. Когда он в очередной раз начал сетовать на боли в спине, я жила в Англии, а Джеки хоть и была в Америке, но, полагаю, приняла его слова не слишком всерьез…» 3 августа Черный Джек впал в кому и скончался, видимо от скоротечного рака. Джеки, которую на сей раз сопровождал Джон, в живых отца уже не застала.

Смерть отца стала для Джеки самым тяжким потрясением за всю ее жизнь. Не проронив ни слезинки, она отдавала распоряжения насчет похорон, назначенных на 6 августа. 5 августа из Италии прилетели Ли и Майкл. Сестры и их мужья вместе поужинали. На погребальную службу в соборе Святого Патрика пришли только близкие родственники и несколько бывших коллег, друзей у Черного Джека почти не осталось. В итоге собралось десятка два человек, включая нескольких экс-любовниц, которые, все в черных вуалях, сели на самую дальнюю скамью. Вместо пышных венков Джеки велела расставить в церкви плетеные корзины с яркими летними цветами. Перед тем как гроб закрыли, она вложила в ладонь отца браслет, его подарок в честь окончания школы. Гроб украсили желтыми маргаритками и васильками, любимыми цветами Джеки.

Родные направились к месту погребения – в Ист-Хэмптон, в церковь Святой Филомены, куда летом по воскресеньям ездил на машине Майор и где тридцать лет назад венчались Черный Джек и Джанет. Черного Джека похоронили на семейном участке, рядом с отцом, матерью и братом. Джеки засыпала могилу васильками: «Я хочу, чтобы было похоже на летний сад, на Ласату в августе».

7
В поисках золотого руна

Любовь найдет он, не найдя покоя, ведь суждено ему искать руно златое.

Жаклин Кеннеди. Стихи о муже, сентябрь 1953 г.

Смерть Черного Джека ознаменовала конец целой эпохи в жизни Джеки, а рождение дочери четыре месяца спустя открыло новый этап в ее отношениях с мужем. 27 ноября 1957 года в родильном доме при медицинском центре Корнеллского университета появилась на свет долгожданная малышка. Операцию (кесарево сечение) запланировали на среду перед Днем благодарения, и на этот раз все прошло благополучно. Джеки назвала девочку Каролина Бувье – в честь Ли и Черного Джека. Впервые она увидела дочь, когда Джон вкатил коляску в палату. Вместе с Джанет и Хьюди он ждал в коридоре окончания операции. Джанет вспоминала: «Никогда не забуду лицо Джона, когда к нам вышел доктор и сказал, что родилась девочка и что Джеки и малышка чувствуют себя хорошо. На лице у Джона было написано блаженство, он расплылся в улыбке…»

В больницу зашел Лем Биллингс, и Джон через стекло показал ему палату новорожденных. Как рассказывала Джанет, «при этом он воскликнул: “Ну, Лем, кто тут самый хорошенький?” Лем выбрал не того младенца, и Джон три дня с ним не разговаривал…» (Джон усвоил урок и, когда осенью отправился путешествовать, велел секретарше, Эвелин Линкольн, «постоянно держать контакт с Джеки, на случай, если я вдруг срочно понадоблюсь».

Каролину крестили 13 декабря 1957 года в соборе Святого Патрика в Нью-Йорке. На малышке была та же рубашечка, в которой некогда крестили Жаклин, а крестными стали самые близкие родственники родителей – Бобби Кеннеди и Ли. Когда малышке сравнялось одиннадцать дней, отец и Мод Шоу, английская няня, привезли ее в квартиру Кеннеди на Парк-авеню, а в трехмесячном возрасте перевезли в Вашингтон, в солнечную бело-розовую детскую.

Мод Мерси Эллен Шоу была дипломированной няней. Пятидесятичетырехлетняя женщина маленького роста, с пышным бюстом и спокойным, но твердым характером, мисс Шоу, как ее называли воспитанники, много путешествовала и много повидала: детям она старалась не только привить хорошие манеры, но и открыть окружающий мир. Застенчивость и сдержанность хозяйки, ее постоянное беспокойство о других и прекрасные манеры тотчас произвели на няню впечатление. Джеки с трудом восстанавливала силы после операции и не кормила девочку грудью, но, оставаясь в постели, не требовала к себе особого внимания. Мод Шоу писала: «Ей было непросто, потому что она человек независимый и не любит обременять других, даже в мелочах. В самом деле, за те семь с половиной лет, что я пробыла с нею и детьми, она даже булавку поднять и то не попросила… Миссис Кеннеди всегда вела себя сдержанно и слегка настороженно. Мне потребовалось время, чтобы вполне завоевать ее расположение, хотя мы виделись каждый день и мне доверили воспитание ее детей. И дело не в том, что она была букой, нет-нет, дело в застенчивости».

В сентябре 1964 года Джеки призналась Джоан Брейден, что вспоминает тот день, когда появилась на свет Каролина, как «самый счастливый в своей жизни». Впервые за время замужества Джеки одержала победу. Она родила ребенка, чтобы привязать к себе Джона и прекратить насмешки мужниной родни по поводу ее неспособности выносить дитя; Джон проявлял терпение и ублажал все ее прихоти. Кроме того, у нее теперь был дом, трехэтажный дом в Джорджтауне.

Джеки с огромным энтузиазмом взялась украшать свое жилище. Джанет Окинклосс вспоминала: «Дочь вложила в свой новый дом много любви и в первые четыре месяца как минимум трижды переделывала гостиную в нижнем этаже. Бывало, придешь и увидишь прекрасные ковры, а на следующей неделе их уже нет как нет… Однажды вечером мы ужинали вместе, а Джон вернулся домой очень поздно, когда мы уже поели. Ему принесли ужин на подносе. В то время вся комната была бежевой: стены перекрасили около недели назад, всю мягкую мебель перетянули тканью бежевого цвета, на диване лежал ковер из шерсти ламы… короче говоря, всё – ковры, шторы, обивка – в приятных бежевых тонах. Я знала, что это обошлось чертовски недешево. И, помнится, Джон спросил: “Миссис Окинклосс, вам не кажется, что мы узники бежевого?”»

Но расточительность жены Джон отнюдь не приветствовал. Бетти Сполдинг рассказывала: «Помню, я стала свидетелем ссоры, когда они, как и мы, только-только поженились и Джеки швырялась деньгами направо и налево. Джек не любил тратить деньги, вечно ходил с пустым карманом и занимал у друзей… и Джекины траты доводили его до белого каления…» Джеки обычно умасливала миссис Линкольн, и та подсовывала чеки на убранство дома среди прочих финансовых бумаг, чтобы Джек ничего не заметил.

Те ковры, которые упомянула Джанет, были типичным примером. Билл Уолтон вспоминал: «Помню два дорогущих ковра, которые Джеки в рассрочку приобрела для джорджтаунского дома. Она потихоньку месяц за месяцем гасила эту рассрочку, потому что не хотела, чтобы Джек узнал, сколько они стоили. Ведь он был от них конечно же в восторге. Со временем он выяснил, в какую сумму обошлась покупка, но они ему нравились…» Как и Ли, Джеки любила все самое лучшее – и в одежде, и в отделке дома. Она понимала, что вышла замуж за очень богатого человека, который не умеет распоряжаться деньгами. И совершенно правильно решила, что должна обеспечить амбициозному сенатору тот антураж, какой ее состоятельные друзья полагали необходимым, и придать дому изыск, которого домам Кеннеди явно недоставало. Теперь Джеки пользовалась в клане бо́льшим авторитетом, четко знала, чего хочет, и была решительно настроена получить желаемое. Бетти Сполдинг вспоминала: «Думаю, после рождения Каролины она наконец осознала себя личностью. Новая Жаклин разительно отличалась от той Джеки у бассейна, которая ушла дуться в сторонке…»

Джон начал ценить старания Джеки изменить его жизнь, поставить его на одну ступеньку с представителями «станового хребта» американского общества и с европейскими друзьями, увести от принятого у Кеннеди провинциального образа жизни. Билл Уолтон рассказывал: «Джек всегда ужасно гордился своим домом в Джорджтауне и был в восторге от того, как Джеки все там устроила. Он во многом был аскетичен, но многому научился у жены и вполне отдавал себе в этом отчет. Понимаете, раньше Джек просто не обращал внимания на домá, мог жить где угодно. Но с годами он стал присматриваться, сравнивать разные дома, оценивать жилища других людей. Научился замечать буквально все. Особенно по части женских нарядов был настоящим докой…»

Джеки сумела изменить и отношение мужа к собственному его гардеробу: неряшливый конгрессмен превратился в утонченного сенатора. «Он стал щеголем и аккуратистом, в хорошем смысле слова, – вспоминал Уолтон, – и его гардероб постепенно увеличился. Со временем Джек [сделался] знатоком мужской моды, постоянно критиковал мою одежду, давал советы. Помню, как-то раз мы вместе ужинали. Не в вечерних костюмах, просто в деловых. Вдруг Джек посмотрел на мои ноги – я был в темно-коричневых ботинках – и сказал: “Коричневые? Вечером? Никогда…” Он действительно всегда продумывал свою одежду и в вопросах моды был весьма консервативен, за исключением спортивной одежды…» Джеки, когда-то небрежно одетая девушка-репортер, отлично понимала важность превращения Золушки в принцессу: Кеннеди шлифовали для президентского поста.

Лорд Харлек, близкий друг обоих Кеннеди, считал, что Джеки лишь высвободила у мужа врожденный вкус: «Думаю, он от природы обладал отменным вкусом, ему нравилось все самое лучшее, но в определенных областях его семья не гналась за изысканным стилем… Пока не женился на Джеки, Джон понятия не имел, как следует обставить комнату, не видел разницы между красивым и уродливым интерьером, не разбирался ни в кухне, ни в винах… Наверное, Джеки пришлось нелегко на первых порах, ведь все, кто ранее, да и позднее вошел в семью Кеннеди, просто плыли по течению, а она нет… Она не захотела плыть по течению. У нее были свои стандарты, и у себя в доме она неукоснительно ими руководствовалась. Это касалось воспитания детей, хорошей кухни, красивой мебели – дом был выше похвал! Сначала Джек очень раздражался по этому поводу. Понимаете, он из тех, кто счастлив простеньким стейком и мороженым… Мебель его вообще не волновала. Помню, однажды Джеки купила французские стулья восемнадцатого века или вроде того. “Никак не возьму в толк, зачем тратить столько денег? – сказал Джек. – Стул есть стул, мне вполне годится тот, на котором я сижу. К чему вся эта мишура?!” Но со временем он стал ценить хороший вкус касательно мебели и прочего и в конце концов по-настоящему заинтересовался. Думаю, брак с Джеки круто изменил его жизнь, привнес в нее удовольствия, о которых он раньше понятия не имел».

В Джорджтауне Кеннеди вели скорее неформальную светскую жизнь, ходили в кино, встречались с узким кругом друзей, устраивали ужины на восемь-двенадцать персон, когда Джеку удавалось выкроить свободный вечер. Оба они предпочитали дружеские разговоры, шутки и – по крайней мере, Джек – серьезные политические дискуссии в кругу друзей помпезным дипломатическим ужинам в Вашингтоне и закрытым клубным вечеринкам вроде Танцкласса – бала для избранных, который проходил трижды в год и на который мужчины допускались только при белых бабочках и во фраках, а дамы исключительно в вечерних туалетах. Билл Уолтон вспоминал, как однажды встретил там Джека: «Он явно был не в своей тарелке, поскольку не любил подобных увеселений», а что до танцев, то «он как бы расхаживал по залу, толкая перед собой партнершу. Большей же частью сидел на диване в углу и с кем-нибудь горячо что-то обсуждал». Нередко Кеннеди встречались с Бартлеттами; Джек любил играть с Чарли в триктрак, поскольку легко побеждал. Но прежде всего ему нравилось разговаривать с другом. «Джек вообще был мастер поговорить, – писал Уолтон, – любил играть словами, обожал пикировки: реплики так и летали в воздухе от собеседника к собеседнику, словно мячик для пинг-понга, пока кто-нибудь не промахивался. Джек блистал за домашними ужинами, тщательно отбирал гостей и сам играл первую скрипку – шутил, подначивал, смеялся». Лем Биллингс, который был, так сказать, постоянным гостем в доме Кеннеди, часто становился мишенью его шуточек.

Джону нравился и острый язык Бена Брэдли, который тогда работал политическим обозревателем в вашингтонском бюро Newsweek, а позднее в Washington Post, и его красавица-жена Тони Пинчот (они жили по соседству). Джон любил журналистов, не в пример Джеки, относившейся к ним с подозрением. Он наслаждался их остроумной находчивостью, грубоватой речью и ощущением, что он в курсе событий, к тому же он любил сплетни – политические, светские, сексуальные.

Еще одним журналистом, или скорее политическим комментатором, был в их кругу Джозеф (Джо) Олсоп. Олсоп отличался от мачо Брэдли, человек утонченный, большой знаток антиквариата и изысканных интерьеров, друг важных англосаксонских дам, устроитель приемов, славившихся изысканной кухней, винами и беседой. Вдобавок один из самых влиятельных и прекрасно осведомленных журналистов того времени. Джо давно приметил в Джоне Кеннеди потенциального президента и в 1958-м сообщил об этом Кэтрин (Кей) Грэм, чем немало ее удивил. Муж Кэтрин, Фил, был сторонником Линдона Джонсона и, как издатель Washington Post, одной из влиятельнейших фигур на вашингтонской сцене. Впервые встретившись с Джоном за обедом, который Олсоп давал весной 1958 года, Фил был удивлен его врожденным политическим чутьем и хладнокровно-рациональной манерой, в какой тот обрисовал свое будущее. На замечание Грэма, что он слишком молод для президентской гонки, Джек ответил: «Ладно, Фил, я все-таки буду участвовать в выборах и вот почему. Во-первых, я считаю себя не менее подходящим, чем любой из кандидатов, кроме Линдона Джонсона. Во-вторых, если я не выставлю свою кандидатуру, то следующий президент займет пост на восемь лет и во многом решит, кто станет его преемником. В-третьих, если я не стану баллотироваться, мне придется остаться в сенате минимум еще на восемь лет, и я закончу карьеру посредственным сенатором и никчемным кандидатом». Кей Грэм записала: «Меня его слова искренне впечатлили, и каждый раз, когда мы встречались с сенатором Кеннеди, он восхищал меня все больше».

Джеки подружилась с Джо Олсопом еще в 1956-м, когда думала снять принадлежащий ему дом. В письме от декабря 1956-го Олсоп даже назвал ее «дорогая моя Джеки», когда смущенно сообщил, что сделка сорвалась, поскольку прежние арендаторы съезжать не собираются. К весне 1958 года Олсоп разочаровался в администрации Эйзенхауэра и написал своей будущей жене Сьюзан Мэри Паттон: «Не вижу никаких надежд на лучшее, пока мистер Эйзенхауэр остается президентом». Не прошло и года, как после ужина у Кеннеди он написал Эванджелине, жене посла США в ФРГ Дэвида Брюса, что Джон Кеннеди «превосходный кандидат».

К ближайшему окружению Кеннеди принадлежали также мудрый либеральный сенатор от Кентукки Джон Шерман Купер и его жизнерадостная жена Лоррейн. Лоррейн Купер дружила с Джеки еще до того, как обе вышли замуж за сенаторов. Позднее Джеки вспоминала: «Когда я еще училась на последнем курсе вашингтонского колледжа и работала в газете, Лоррейн частенько звала меня на ужины». Часто они тогда встречались и у Бартлеттов: «Мы нередко ужинали у Чарли Бартлетта… Там бывал и сенатор [Альберт] Гор. Собиралась компания, человек шесть-восемь, так мы и подружились… Лоррейн была такая изысканная, элегантная, а Джон Шерман Купер буквально излучал доброту».

В 1957–1960 годах Куперы часто бывали в гостях у Кеннеди. Джеки так описывала их светскую жизнь: «Вы, наверное, слышали, что Вашингтон – город бесконечных вечеринок. Но мы никуда не ходили. Нам это не нравилось. Кроме того, Джек много разъезжал, и мы предпочитали провести время дома, или сходить на ужин к близким друзьям, или приглашали гостей, чтобы посидеть в неофициальном кругу». Джеки так обрисовала свое представление о хорошей хозяйке: «Если занятые люди попадают в красивый дом, где уютно и где вкусно кормят, они отдыхают, расслабляются, заводят интересные беседы. Иной раз много чего может случиться. Завязываются контакты, разгораются споры… И это тоже часть вашингтонской жизни…» Судьбы Кеннеди и Куперов переплелись весьма любопытным образом: первый муж Лоррейн, Томас Шевлин, женился на Дьюри Малколм Деслодж, с которой Джон Кеннеди, по слухам, втайне от всех сочетался браком в 1947 году. Якобы Лоррейн говорила Максин Чешир, тогдашнему репортеру светской хроники Washington Post, что Джек как-то раз за ужином пошутил: «Мы с Лоррейн связаны брачными узами». Потом они рассмеялись, но никто за столом не мог понять над чем. В 1963–1964-м Джона Шермана Купера назначили в комиссию Уоррена, и он занимался расследованием обстоятельств убийства своего друга, Джека Кеннеди.

Джеки приготовилась к долгой битве, чтобы вернуть себе в глазах мужа первое место. Политика, которую она поначалу воспринимала как врага, отнимающего у нее мужа, на самом деле оказалась мощным оружием. Вступив в предвыборную гонку, Джек нуждался в согласии жены поддерживать сообща созданный семейный имидж, и это стало важным фактором в их взаимоотношениях. Джеки давным-давно освоила силовые игры в семье, так что в этом смысле их брак стал сделкой по обоюдному согласию.

Официального заявления пока не прозвучало, однако фактически не было сомнений, что Джек Кеннеди намерен выдвинуть свою кандидатуру на пост президента на выборах 1960 года. В журнале Time от 2 декабря 1957 года появилась статья, которая уделила ему значительное внимание: «Джек Кеннеди, который неофициально, но решительно рвется стать кандидатом в президенты от Демократической партии на выборах 1960 года, задал жару политикам и привел в экстаз женщин по всей стране».

1957 год вообще стал для Джека удачным, и не только в плане новой гармонии в личной жизни. Он получил Пулитцеровскую премию за «Очерки о мужестве» (и заставил журналиста Дрю Пирсона опровергнуть заявление, что книгу за Кеннеди написали другие), а кроме того, обошел сенатора Эстеса Кефовера в гонке за место в престижной сенатской комиссии по иностранным делам. Однако для Джо Кеннеди самым значимым достижением сына стало его избрание в попечительский совет Гарварда. «Теперь я точно знаю, религия не помешает ему пробиться в Белый дом, – сказал Джо ближайшим политическим сподвижникам Джека, Дэйву Пауэрсу и Кенни О’Доннелу. – Если ирландского католика избрали в попечительский совет, его изберут куда угодно».

Джек не только выдвигал свою кандидатуру на пост президента, прежде ему нужно было в 1958 году переизбраться сенатором от Массачусетса. Чтобы помочь мужу, Джеки в начале 1958-го даже пустила репортеров Life в детскую и позволила сделать фотографии. Она сопровождала мужа в европейской поездке комиссии по иностранным делам, а осенью включилась в предвыборную кампанию. Пятую годовщину свадьбы Кеннеди встретили в Омахе (штат Небраска), и в Массачусетс Джеки тоже поехала вместе с мужем. Дэйв Пауэрс по этому поводу несколько простодушно писал: «Джеки всегда была веселой и любезной и, на мой взгляд, выгодно отличалась от обычных кандидатских жен, поскольку, что бы она ни видела и с кем бы из местных политиков ни встречалась, ей не приходилось изображать притворный энтузиазм. Люди чувствовали ее искренность и не оставались равнодушны. Когда Джеки была с нами, мы собирали вдвое больше слушателей, чем когда Джон был один».

В ноябре Джеки участвовала в телешоу «Дома у Кеннеди», отрежиссированном Роуз. Шоу должно было показать массачусетским зрителям, как живет жена кандидата в сенаторы. Джеки, сущее воплощение покорной жены и невестки, чопорно сидела в гостиной хайаннисского дома и как попугай повторяла заученный текст; ее тихий голос контрастировал с резкими бостонскими интонациями Роуз Кеннеди. После того как Роуз представила ее, Джеки на голубом глазу врала: «О да, миссис Кеннеди, я получила огромное удовольствие от участия в предвыборной кампании. С пятнадцатого сентября мы с Джеком разъезжали по Массачусетсу, стараясь встретиться с как можно большим числом избирателей. Ваш сын Тедди, который, собственно, руководит кампанией, составил прошлым летом расписание, в итоге мы посетили сто восемьдесят четыре населенных пункта…»

В ответ Роуз проскрежетала: «Что ж, поздравляю, Джеки, и не могу не поздравить Джона – он нашел жену, которой так нравится участвовать в предвыборной кампании».

Джеки даже упомянула про Каролину: «Странно, что Джон не настаивал взять с собой дочку. Каролина сейчас в Бостоне, но ей очень повезло, что она была с вами на Кейп-Коде…» Засим последовали любительские кинокадры – все Кеннеди и их дети, – которые комментировали Юнис и Джеки. А в финале появился Джек, высокий, красивый, он напомнил телезрителям проголосовать за него 4 ноября. Целевой аудиторией программы, переданной в эфир утром в будний день, были женщины, костяк электората Кеннеди.

Перевыборы он выиграл с огромным перевесом. За него проголосовали свыше восьмисот пятидесяти тысяч человек, максимальное число за всю историю выборов в Массачусетсе. Эти выборы стали важным шагом на пути в Белый дом.

В статье, напечатанной в Time в конце месяца, снова шла речь о семейных ценностях потенциальных кандидатов. Джеки в шелковом платье, с тройной ниткой жемчуга, усадив на колени одиннадцатимесячную Каролину, позировала рядом со своим красивым, загорелым мужем, одетым в строгий костюм и белоснежную рубашку. Его обычно взъерошенные волосы были причесаны волосок к волоску, он улыбался, демонстрируя отличные, как у всех Кеннеди, зубы. Обаятельную пару сфотографировали в гостиной их джорджтаунского дома, на фоне книг в кожаных переплетах и дорогих фарфоровых безделушек – полный контраст со снимком Губерта Хамфри с детьми-подростками на фоне простенького дома.

Имидж, по крайней мере что касается Джеки, мало отличался от действительности. Мэри Барелли Галлахер, которая работала у Джека, потом у Джанет Окинклосс, а теперь стала неофициальным секретарем Джеки, поразилась, какая гигантская пропасть разделяет образ жизни Джеки и рядовой американской матери и домохозяйки. У Галлахер сложилось впечатление, что Джеки дома палец о палец не ударяла. Служанки занимались уборкой, камердинер Джордж Томас заботился о гардеробе Джека, а личная горничная Джеки, Провиденсия (Прови) Паредес, следила за ее одеждой, Мод Шоу занималась ребенком, кроме того, имелись личный водитель и кухарка, Перл Нельсон. Джеки, как она заявила еще в Фармингтоне, не собиралась становиться домохозяйкой, она обеспечивала мизансцену для Джека.

Внешнего блеска в тогдашней американской политике попросту не было, как не было его и в жизни Америки к востоку от Голливуда. Созданный Джеки и Джоном образ, в котором соединялись красота, утонченность, хороший вкус и ум, являл публике нечто новое, отвечавшее жажде перемен, охватившей американское общество. Когда политика появлялась на виду, ее облик гармонировал с эпохой. Джеки не делала попыток изменить свои привычки в одежде или выглядеть ординарно, панибратство всегда ей претило. Мэри Галлахер напрасно критиковала ее за то, что она не занимается рутинными домашними делами. Джеки была звездой, американской принцессой, и именно этот образ пришелся по вкусу публике.

Однако некоторые вещи приходилось скрывать: английских нянь, личных шоферов, секретарей – все это Джеки прятала от посторонних глаз. Кампания продолжилась, и, после того как в январе 1960-го Джек официально выдвинул свою кандидатуру, Джеки еще усилила контроль за визуальным и словесным имиджем. Ее не оставляла неприязнь к сути политических игрищ, к сутолоке, к ревущим от восторга толпам. Она умела держаться на публике, отчасти благодаря врожденному инстинкту, отчасти благодаря уму, и прекрасно понимала, что немалая доля ее привлекательности заключена именно в недоступности. Ключевые ингредиенты очарования – отдаленность и загадочность.

Домашняя прислуга прекрасно видела, что Джеки без энтузиазма относится к некоторым составляющим политического процесса. Чтобы угодить Джону, она устраивала в гостиной джорджтаунского дома чаепития для женщин-репортеров, но ближайшему окружению давала понять, что все это ужасная скука и неудобство. За редким исключением Джеки не любила журналисток, это было очевидно с того дня на чикагском съезде, когда она, несмотря на беременность, подобрала юбку и бегом устремилась прочь от Максин Чешир, амбициозной и любопытной репортерши Washington Post. Именно Чешир стала для нее источником постоянного беспокойства.

В присутствии фоторепортеров Джеки всегда создавала видимость, будто сама управляется со всеми делами. Во время чаепитий репортерам наливала чай Мэри Галлахер, но, когда наступало время фотографироваться, она исчезала, и на снимках была запечатлена Джеки с чайником в руке. Когда Life готовил для предвыборного октябрьского номера 1960 года большую статью о женах кандидатов, Джеки специально усадили отвечать на письма вместе с Галлахер. Однако в опубликованном материале не было ни имени Галлахер, ни ее фото, а подпись гласила: «Прочитывая по двести двадцать пять писем в день, Джеки отвечает на каждое, ей помогает секретарь, работающий неполный день. “Мне бы, – говорит Джеки, – пригодился секретарь и на полный день”». Так оно и было, Мэри Галлахер работала шесть, а то и семь дней в неделю. К той же стратегии Джеки прибегала и в случае с Мод Шоу. Под знаменитой фотографией, где Джеки склоняется над колыбелью дочери, было написано: «Джеки сама укладывает дочку спать после обеда, ведь няни у Каролины нет…» О Мод Шоу, которая жила в доме и двадцать четыре часа в сутки находилась при Каролине, вообще не упоминали. «Мы с Мод, – писала Мэри Галлахер, – усвоили: чтобы ублажить Джеки, надо держаться подальше от фотокамер… Со мной все просто, а вот мисс Шоу приходилось силком уводить от детей, при камерах или нет. Хозяйка сердилась. Мод говорила мне: “А что я, по ее мнению, должна делать? Бросать детей и прятаться?”»