Текст книги "Кактус. Никогда не поздно зацвести"

Сентябрь

5

В первую субботу сентября я села за составление имейла поверенному Бринкворту. Прошло всего несколько дней после похорон, обернувшихся позором, но я уже чувствовала себя гораздо лучше – возможно, потому, что утренняя тошнота начала ослабевать (или я просто привыкла), или же просто воздух стал прохладнее и свежее. Я уже хотела нажать кнопку «Отправить», когда в дверь позвонили. Я предположила, что это почтальон, так как гости у меня бывают редко, тем более без приглашения. Открыв дверь с намерением расписаться за бандероль, я с изумлением увидела свой бывший «эскорт» – Ричарда, церемонного, как свидетель Иеговы. Не успела я захлопнуть дверь, как он поставил на порог ногу в блестящем начищенном коричневом ботинке.

К сожалению, в данный период я вынуждена разбираться не только с подозрительным завещанием матери и возмутительным поведением Эдварда, но до сей поры у меня не было желания приниматься за второй вопрос. Не потому, что я чего-то стыжусь или не желаю признавать; просто иногда человеку потребно время свыкнуться с изменившейся ситуацией и решить, как действовать дальше. Вы уже поняли, что я нахожусь на раннем сроке беременности. «Но тебе же сорок пять годков, ты не замужем и едва ли не стеснена в средствах», – вправе подумать вы. Я, разумеется, прекрасно об этом помню и со всевозможным тщанием обдумала наличные варианты. Сразу хочу расставить все точки над i: с самого начала у меня не было ни малейшего желания беременеть. Я уже очень давно решила, что в моей жизни не будет ни мужа, ни детей, ибо я дорожу своей независимостью; вот почему договоренность с Ричардом мне идеально подошла. Мы познакомились больше двенадцати лет назад. Однажды я случайно просматривала колонку «Одинокие сердца» в «Ивнинг стандарт», забытой кем-то в метро, – не потому, что я страдала от одиночества или искала партнера, а исключительно от скуки и праздного любопытства, – когда одно из объявлений привлекло мое внимание. Я до сих пор дословно помню его содержание:

«Мужчина тридцати с небольшим лет, весьма презентабельной внешности, не стремящийся к созданию семьи, ищет независимую самостоятельную женщину для совместного наслаждения лучшими образцами театральных, художественных и гастрономических достопримечательностей Лондона – и друг другом при отсутствии каких-либо обязательств».

Украдкой оглядевшись, я оторвала часть газетного листа и вложила между страниц моего дневника, где клочок и оставался следующие несколько дней. Должна признаться, я в тот период несколько устала от рутины. Мне было тридцать два или тридцать три года, и жизнь в столице уже не казалась бесконечным развлечением. Мои знакомые по школе, университету и работе, подобно леммингам, дружно устремились к созданию семей и деторождению. «Почему бы и нет? – подумала я. – Что я теряю?» Приятно же посещать театры, галереи и рестораны не одной, а с подобающим спутником плюс дополнительный бонус в виде интимных контактов на регулярной и надежной основе. Здесь я должна пояснить – и не сочтите заносчивостью простую констатацию факта, – что у меня никогда не было недостатка в мужском внимании. Миниатюрность, светлые волосы и элегантный, приличный вид служат гарантией определенного интереса к вашей особе (коллега однажды назвал меня Кайли Миноуг, выбравшей карьеру актуария; правда, я не уверена, что это было сказано как комплимент). Однако всякий раз я убеждалась, что мужчины ищут больше, чем я готова дать. Одним хотелось романтической любви, общих взглядов на жизнь и единства мыслей/чувств, другие ждали благоговения, почтения и раболепия. Я не гожусь для чепухи первого и второго рода, поэтому меня и привлекло объявление в газете. Писал, судя по всему, культурный мужчина, желавший близких отношений с представительницей противоположного пола, причем без всякого тайного расчета. Это все равно что интрижка, только без неудобного наличия дома законного супруга. Взвесив все за и против, я примерно через неделю написала на адрес почтового ящика. Пару дней спустя, после деловитого телефонного разговора, в котором мы согласовали правила нашего общения – никаких долгосрочных обязательств, эмоциональной привязанности и посягательств на личное пространство друг друга, – я встретилась с Ричардом в модном ресторане в Челси, где, как мне случайно было известно, очень трудно достать столик. Ричард, к моему удивлению, оказался весьма недурен собой – без каких-либо крайностей. Все в нем было прилично и соразмерно: нос ни длинен, ни курнос, каштановые волосы ни отпущенные, ни остриженные, фигурой ни чрезмерно мускулист, ни субтилен, а глаза, выдерживавшие мой взгляд как равной ему, скромного карего оттенка. Кожа здоровая, гладкая. Ричард был выше меня, но не чрезмерно, и одевался тоже комильфо: идеально выглаженная хлопковая рубашка, светлые слаксы, темно-синий блейзер и вышеупомянутые коричневые броги, начищенные до зеркального блеска. Манеры Ричарда были безукоризненны, но при этом естественны, а беседа – интересной. Его предложение заплатить за меня прозвучало как само собой разумеющееся, но он не выказал раздражения, когда я настояла, что заплачý сама. Ричард сообщил, что он фрилансер, пишет критические рецензии на тему искусства и ведет колонку, живет в Суссексе и приезжает в Лондон раз или два в неделю. Ричард объяснил, что он занятой человек, увлеченный своими интересами, и у него нет желания связывать себе руки семьей. Он предложил встречаться по средам вечером, всякий раз предварительно уточняя в воскресенье по телефону. Я ответила, что все тщательно обдумаю и сообщу о своем решении. Два дня спустя я позвонила сказать, что принимаю его условия с оговоркой – каждый из нас вправе закончить отношения в любое время, не будучи обязанным объяснениями. В первую среду мы пошли на «Травиату» в Английскую национальную оперу, а затем вернулись в его номер в модном отеле, где все прошло в высшей степени удовлетворительно. Как я сказала, это случилось более двенадцати лет назад. Уверена, ни Ричард, ни я не предполагали, что наша договоренность просуществует так долго, но эти отношения полностью устраивали нас обоих. Я с удовольствием посещала вернисажи, премьеры и эксклюзивные рестораны, куда Ричард попадал посредством своих профессиональных связей. Ричард тоже отнюдь не грустил, что у него есть надежная компаньонка для торжественных мероприятий, и мы оба очень ценили наличие интимной связи, никак не ущемлявшей нашей независимости. Единственное неудобство для меня составляли расходы: я упорно платила за себя, если билеты не были бесплатными, или же оплачивала половину стоимости номера отеля, который Ричарду приходилось заказывать. Кроме того, я оказалась перед необходимостью обзавестись вечерними платьями, туфлями и сумочками, которые в противном случая не озаботилась бы приобретать. Солидные траты почти не позволяли что-либо откладывать, но я решила, что получаемые плюсы оправдывают финансовые издержки. Мы с Ричардом сразу договорились не задавать друг другу вопросов о семьях и детстве; мы встречались сугубо ради интересного времяпрепровождения. На основании его ухоженной внешности, вышколенного поведения и точной, чуть старомодной манеры выражаться я составила себе мнение, что он из семьи военных, а возможно, и сам получил образование в военной академии. Я пару раз намекнула на это в разговоре, и Ричард не стал отрицать. Не имею представления, встречался ли Ричард с другими женщинами за время наших отношений; я не спрашивала, считая это не своим делом. Однако, ничего не зная о интимной жизни Ричарда вне наших встреч, я настояла, чтобы именно он надевал необходимую защиту, когда мы оставались вдвоем в номере отеля. Я всегда считала барьерные методы контрацепции гарантией полной безопасности, но на собственном опыте убедилась – это не так. Мне следовало удвоить усилия во избежание подобных эксцессов, то есть и самой принимать меры предосторожности, но в этом случае я рисковала опасно ослабить бдительность и уже не столь строго следить за выполнением Ричардом обязательств в отношении индивидуальной защиты. В итоге что-то пошло не так, хотя я до сих пор теряюсь в догадках, когда именно. Первые проявления моего положения походили на заурядное недомогание: задержка менструации, металлический привкус во рту, а спустя две недели – изнуряющая тошнота и рвота. Склонившись над чашей унитаза в обеденный перерыв на работе, я без всяких сомнений поняла, что беременна. В тот же день я сделала тест, подтвердивший данный факт. Положив перед собой полоску тестера и не в силах унять дрожь рук, я достала мобильный телефон и набрала текстовое сообщение Ричарду, известив его, что все кончено. Сразу же пришел ответ, и последовал обмен эсэмэсками.

Ричард: Сьюзен, но это совершенно неожиданно! Предлагаю все обсудить при встрече в следующую среду. В ресторане перед концертом?

Я: Обсуждать нечего. Мы изначально договорились, что каждый из нас вправе разорвать договоренность, как только она перестанет его устраивать.

Ричард: Это было много лет назад! Разве я не заслужил даже объяснений?

Я: Таково было условие.

Ричард: Просто встреться со мной в следующую среду, и мы все выясним. Я даже не догадывался, что тебя что-то не устраивает.

Я: Меня все вполне устраивает. Спасибо за двенадцать приятных лет, желаю всяческих удач и успехов. Сьюзен.

В следующий час мой телефон звонил больше десяти раз, но я сразу включила автоответчик. В конце концов я написала еще одно сообщение.

Я: Пожалуйста, прекрати звонить на этот номер. Дальнейший диалог ничего не изменит.

Ричард: Прекрасно. Но не жди, что я приеду, когда ты передумаешь.

Вы можете недоумевать, почему я, не имея желания заводить ребенка и не питая ни малейших моральных или этических предубеждений против аборта, так решительно порвала с Ричардом. Я легко могла продолжать наши встречи, при необходимости выдав утреннюю дурноту за желудочный грипп, записавшись между тем на положенную для прерывания беременности процедуру. Правда заключается в том, что я рассердилась на Ричарда. Это он со мной такое сделал, это из-за связи с ним я оказалась в этом незаслуженно досадном положении. Известный биологический факт – за все расплачивается женщина, а мужчина выходит сухим из воды. Кроме того, я стремилась исключить всякую возможность, когда Ричард и я примерили бы на себя клишированные роли при незапланированной и нежеланной беременности: слабая, ищущая эмоциональной поддержки женщина и холодный, презрительный любовник. Я представила себе сцену: я признаюсь Ричарду, что беременна, он возражает, что я, наверное, сделала это нарочно, из желания иметь ребенка или гарантию прочности отношений. Я стану разубеждать его, что это последнее, чего мне хотелось, а Ричард галантно предложит заплатить за прерывание беременности и проводить меня в клинику. Его снисходительная жалость даже в воображении доводила меня до исступления. Нет, уж лучше все закончить незамедлительно и решительно.

Я начала верить, что отделалась от Ричарда – возможно, с каплей сожаления в душе по поводу потерянных вечеров по средам, но, оказывается, вычеркивать проблему из повестки дня еще рано.

– Ричард, это преследование, – твердо сказала я, когда он возник у меня на пороге. – Пожалуйста, убери ногу и уходи.

– Не уйду, пока ты меня не выслушаешь. Позволь мне войти, и мы все уладим.

Я поколебалась. В самом деле, отчего бы не объясниться и разом со всем покончить? Я отступила, пропуская незваного визитера в квартиру.

– Ну? – спросила я, как только Ричард с комфортом уселся в моей гостиной.

– Сьюзен, время, проводимое с тобой, очень ценно для меня, – начал он. – Только получив твое сообщение, я осознал, сколь прочно вошли в мою жизнь наши совместные вечера по средам. Я понимаю, что подтолкнуло тебя мне написать: тебе хочется чего-то большего, гарантии, что ты не останешься в одиночестве на склоне лет. Я не думал, что способен связать себя обязательствами, но без оных я лишаюсь важных для меня встреч, поэтому я решился удовлетворить твое желание. Сьюзен, я предлагаю тебе продать твою квартиру и купить другую, побольше, в самом центре Лондона, в пределах пешей доступности от тех мест, где мы любим бывать. Я обязуюсь проводить с тобой вечера среды и четверга, а остальное время жить в Суссексе, и не вижу причин, отчего это не может стать нашей новой длительной договоренностью.

Смущение Ричарда прошло, на его лице уже играла улыбка благодетеля. До сего дня мы видели друг друга только в розовом сиянии свечей или прикроватной лампы и в приглушенном освещении театрального зала или бара. На моем диване в одиннадцать утра в субботу Ричард выглядел столь же неуместно, как шедевр кисти старинного мастера в галерее современного искусства. Этот человек привык организовывать свою жизнь так, как ему удобно, и очаровывать окружающих приличными манерами и скромным обаянием, когда случится необходимость, и ему явно не приходило в голову, что меня не подкупит его заявление. Я невольно рассмеялась при виде такой безосновательной самоуверенности. Злость на Ричарда отступила, как морской отлив. Я уже поняла, что сцена объяснения пройдет не так, как я опасалась: козыри на руках у меня. Может, я и беременна, но не беспомощна.

– Ну что же, Ричард, – ответила я, – это премилая мысль, только новая квартира непременно должна быть с садом, раз у меня скоро родится ребенок, и приличных размеров, чтобы поместились коляски, кроватки и прочее. Сколько стоят квартиры с садом в центре Лондона? Конечно, мне придется уйти с работы, но, не сомневаюсь, ты будешь просто счастлив сам выплачивать заем и содержать меня и малютку. Вечерами мы больше не сможем никуда пойти, ведь в столице няньки заламывают астрономические суммы, но волноваться не о чем: устроимся на диване перед телевизором и закажем пиццу. Главное, что мы будем вместе – по крайней мере, два вечера в неделю, – а больше тебе ничего и не надо, верно?

На лицо Ричарда в тот момент стоило посмотреть. Брови поползли куда-то под волосы, угол рта начал подергиваться. На лбу выступил пот, хотя день был довольно прохладный, а всегда здоровый цвет лица стал болезненно-желтым.

– Как, ты беременна? – заикаясь, выговорил он.

– В точку, – подтвердила я. – А теперь, если не возражаешь, мне нужно отправить срочный имейл. Позволь, я тебя провожу.

Без слов, с потрясенным видом Ричард поднялся и вышел в холл. Я распахнула дверь и отступила, давая ему пройти. На крыльце он обернулся, будто желая что-то сказать, но передумал. Сделав несколько шагов, он снова обернулся:

– А ты разве не… Не собираешься же ты, в самом деле…

– Прощай, Ричард, – перебила я и закрыла дверь. Хотя для меня это стало не меньшим сюрпризом, чем для всех, кто меня знает, я, скорее всего, собираюсь, и в самом деле. Более того, я этого даже хочу.

6

Очередной визит в Бирмингем прошел совершенно иначе. Странно было думать, что всего несколько недель назад я изнемогала от утренней тошноты и эмоций, неизбежных после смерти кого-то из родителей. Что касается физической формы, я практически вернулась в норму; в эмоциональном же плане я переживала подъем. Разделавшись с Ричардом и приняв окончательное решение относительно беременности, я смогла сосредоточиться на борьбе за то, что причитается мне по праву. Сидя в приемной конторы «Бринкворт и Бейтс», я была воодушевлена и готова к бою. Знаю, некоторые считают меня трудным человеком, но даже они согласятся – я в жизни никому не нагрубила, за исключением, пожалуй, Эдварда, но он это заслужил. Я горжусь своими манерами: я уступаю место пожилым в общественном транспорте, заставляя краснеть тех, кто моложе меня и спортивнее. Я никогда не забываю письменно поблагодарить за подарок, пусть даже нелепый и ненужный. Я никогда не лезу без очереди, даже если люди выстроились откровенно неровно. Подобных примеров много, и, однако, я не верю в эффективность деликатных хождений вокруг да около.

Двусмысленность ведет в лучшем случае к недопонимаю и неловкости; в худшем же становится брешью, через которую другие смогут воспользоваться вашей мнимой или истинной слабостью. Я сразу поняла, что меня пытаются третировать, когда начала разбираться с поверенным Бринквортом. Я отправила ему имейл, запросив подробный отчет о том, как проходило составление завещания моей матерью (мне это было необходимо, чтобы установить точную степень участия Эдварда), однако поверенный Бринкворт не соизволил даже подтвердить получение моего письма, не говоря уже об ответе по существу. Между тем я выяснила, что в качестве временной меры я могу попросить суд заблокировать вступление документа в силу и лишить таким образом душеприказчика возможности распоряжаться имуществом покойной. Хотя неизбежные проволочки мне столь же невыгодны, сколько и Эдварду, я не сомневалась, что продержусь дольше своего брата, чей доход колеблется между случайным и несуществующим.

Источником постоянной досады для меня служит отсутствие отдельного кабинета в офисе. Это положительно несправедливо, учитывая мой уровень опыта и знаний. В отделе бюджета лишь служащие, наделенные административными функциями, пользуются привилегией уединения. Странно, но сколько раз я ни подавала заявления на место супервайзера, мои просьбы оставались без внимания. Мне отвечали, что мои таланты лежат не в области управления людьми, и я вынуждена согласиться – никто в нашей организации не анализирует сложные данные так добросовестно и скрупулезно, как я. В результате мне приходится сидеть в общем зале, и сотрудники слышат каждое слово, когда мне случается позвонить по личным делам с рабочего телефона. Поэтому всякий раз, когда я пыталась вытрясти из поверенного Бринкворта ответ на мой имейл, мне приходилось уходить с мобильным телефоном в коридор к туалетам – крайне жалкая обстановка для ведения серьезных переговоров. В конце концов поверенный дозволил соединить меня с ним.

– Мисс Грин, – начал он, – вы должны понять, что в данном деле я не блюститель ваших интересов, равно как и интересов вашего брата. Позвольте напомнить, что моя единственная обязанность – распорядиться имуществом вашей матушки в соответствии с ее последней волей. Участие в пространных телефонных разговорах или вступление в переписку неизбежно повлекут за собой ненужные расходы как за оплату консультаций, чего я как душеприказчик обязан избегать.

Поверенный Бринкворт говорил медленно и раздельно, словно разжевывая очевидное непонятливой особе, и, по-моему, едва не прибавил в конце своей речи слово «дорогуша». Я знаю таких людей очень хорошо. Этот господин почти наверняка обучался в какой-нибудь небольшой частной школе, и его безумно дорогая, но второсортная подготовка взрастила в нем уверенность, что все, чье образование стоило дешевле, обязаны перед ним трепетать и благоговеть. Неспособный добиться благоговения перед своей особой в обычной жизни, он выучился на поверенного, чтобы править в собственной конторе как суверен карманного королевства. Не сомневаюсь, что секретарш он держит за свой личный гарем, а клиенток – за малолетних имбецилов.

– Я хочу, чтобы и вы, в свою очередь, поняли, мистер Бринкворт, – ответила я, – что я не намерена покорно смириться с поражением. У меня есть серьезные подозрения, что мой брат инспирировал затею с завещанием с начала и до конца, чтобы поживиться имуществом моей покойной матери, и на вас ложится минимум часть ответственности за то, что вы позволили ей поставить подпись под документом, ни в коей мере не являющимся отражением ее истинного волеизъявления.

– Ну подобный вздор нас никуда не приведет. Я осведомлен, что вы предприняли бессмысленный шаг с целью помешать исполнению завещания вашей матери, поэтому, чтобы сдвинуть дело с мертвой точки, я готов согласиться на встречу с вами. Транспарентности ради ваш брат тоже должен присутствовать на встрече. Я разъясню все вопросы, которые вы никак не можете уяснить, после чего буду ожидать от вас снятия судебного запрета и возможности мне продолжать свою работу.

Я была более чем довольна перспективой проработать тему лично; необходимые формальности касательно встречи были тут же согласованы.

Сейчас четверть третьего; встреча с мистером Бринквортом назначена на два часа. Я приехала в офис поверенного ровно к условленному времени, одолев за утро сотню миль в метро и на поезде, однако Эдвард еще не показывался, хотя от него требовалось всего-то пройти несколько улиц или прокатиться пять минут на такси, если прогулка представляется ему чем-то непосильным. Справившись у секретарши, я узнала, что встреча не может начаться, пока не приедет мой брат. Я заподозрила, что накануне он так напился или накурился, что перепутал дни. Я не видела Эдварда со дня вселенского позора с похоронами матери и не имела ни малейшего желания видеть его сегодня, однако без него, оказывается, не обойтись. Я звонила в родительский дом, но через несколько сигналов включался автоответчик. Я буквально обмерла от омерзения, когда в трубке послышалось не учтивое приветствие моей матери, а какая-то ересь с потугами на юмор и сиплым гоготом на заднем плане. Я оставила сообщение, потребовав, чтобы Эдвард немедленно явился к поверенному (признаюсь, я высказала свою просьбу не в столь корректных выражениях).

За дни, имевшие место смениться в период между телефонным разговором с поверенным Бринквортом и сегодняшней встречей, я направила свое основное внимание на предшествующие родам формальности. Я считаю излишним обращаться за медицинской консультацией, кроме тех случаев, когда это абсолютно необходимо, предпочитая почитать в интернете и самой вылечить любые пустячные недомогания, буде таковые возникнут. Таким образом, иначе чем когда в двадцать восемь лет я встала на учет у врача общей практики, у меня не возникало причин посещать лондонскую больничку – я даже не помнила, где она находится. Однако, сознавая необходимость известить «медицинское сословие» о своем состоянии, я ушла с работы пораньше под предлогом посещения стоматолога. Клиника оказалась невзрачным перестроенным довоенным зданием. В коридоре на полу тянулась зеленая вытертая ковровая дорожка, а стены были выкрашены в бледно-желтый с глянцевым темно-коричневым. Любому очевидно, что ковровые дорожки небезопасны, в отличие от других покрытий, которое легко дезинфицировать; на это непременно нужно указать главе данного медицинского учреждения.

Врач, который вел прием, на вид был не старше студента. Он так суетился и волновался, что я усомнилась, доводилось ли ему общаться с настоящими живыми пациентами. В продолжении почти всего приема юный медик ковырял воспаленную шелушащуюся кожу у себя на руках и смотрел в одну точку где-то за моим левым плечом. Когда я сказала, что беременна, он поднял брови и уставился на монитор, где мало что было, кроме моего имени и даты рождения. Предполагаю, у него мелькнула мысль – мне скорее подобает консультироваться у него по поводу начала менопаузы, чем скорого рождения ребенка. После натянутой беседы, в которой врач пытался выведать у меня информацию о моих личных обстоятельствах, а я придерживалась иного мнения, он наконец выполнил необходимые формальности. Покончив с этим, я решила воспользоваться возможностью и задала ряд вопросов касательно прав родственников покойного на получение его/ее медицинской карты. Врач оказался кладезем полезной информации, несмотря на свою молодость; видимо, сейчас на медицинских факультетах уделяют больше внимания работе с документами, нежели этике общения с пациентом.

Из клиники я вышла с десятком глянцевых буклетов о беременности и родах, которые просмотрела по возвращении домой. В каждой книжице обязательно имелась фотография довольной беременной на позднем сроке, жестом защиты обнимающей свой живот, или сияющих новоиспеченных мамаш, гордо улыбающихся драгоценным сверткам, которые они держали на руках. Более чем на половине снимков на заднем фоне притулился соавтор свертка, положив руку на плечо своей партнерши. Все женщины казались молодыми и прямо-таки светились от счастья произвести потомство в положенный срок. Я не нашла у себя ничего общего с этими «овуляшками»: у меня возникло чувство, будто я с весьма сомнительной легендой пыталась внедриться в группу фундаменталистов. Буклеты довели до моего сознания реальность того, что будет происходить в ближайшие месяцы, и не только с моим телом, но и с существом, растущим внутри меня. Плюсом было то, что тошнота должна была пройти в ближайшие дни, однако минусов было множество. Я и представить не могла, что мой живот, который я всегда считала подтянутым для женщины моего возраста, растянется до гаргантюанских пропорций. Не знала я и о том, что моя скромная грудь трансформируется в огромное молокопроизводящее вымя. О конвульсиях тела, связанных с процессом деторождения, было невыносимо даже думать. Я пошла в гостиную и встала на диван напротив зеркала над каминной полкой, засунув подушку под блузку и бюстгальтер. Я повернулась боком, сплела пальцы под подушечным животом и попробовала сделать безмятежно-коровье выражение лица а-ля будущая мать. Нет, такой вид нельзя назвать нормальным. Точно нельзя. Я швырнула подушку обратно на диван и вернулась на кухню листать буклеты. Меня удивило открытие, что зародыш во мне, которого авторы упорно называли «ребенком», уже ростом три дюйма и весом в одну унцию. Я была так занята негативными последствиями смерти моей матери и неприятными физическими проявлениями в виде утренней тошноты, что не смогла уделить внимание очевидному факту: то, что растет внутри меня, уже перестало быть просто скоплением клеток. Я не думала о нем как о реальном человеке, но прочитанная информация пробудила во мне интуитивные ощущения, подобных которым я еще не испытывала. Получается, я столкнулась отнюдь не с абстрактной дилеммой; по разрешении сего процесса (каковое наступит, по подсчетам юного врача, в конце марта) я выйду из больницы с настоящим младенцем на руках! Это было настолько невероятно и нереально, что мозг просто отфильтровывал этот факт. Я собрала буклеты и положила на поднос, который у меня отведен для незавершенных дел.

Чуть позже, когда я печатала имейл владельцу клиники, перечисляя ценные советы касательно работы его заведения, мне в дверь постучали. Опасаясь, что мне не удалось в должной мере напугать Ричарда, я осторожно выглянула из-за занавески, но на пороге стояла всего лишь моя верхняя соседка Кейт, которая, без сомнения, снова захлопнула свою дверь. Я нехотя согласилась взять к себе ее запасные ключи на случай подобных неожиданностей. Когда Кейт со своим партнером Алексом въехала сюда пять лет назад, она была ухоженной молодой женщиной с профессией – что-то связанное с персоналом или общественностью – и работала в Сити. И Кейт, и Алекс трудились ненормированно, и я их практически не видела и не слышала. А сейчас она превратилась в растерзанную и растрепанную мамашу уже научившейся ходить дочери и младенца-сына, которые в данный момент тоже были с ней. Алекс работал не меньше, чем раньше, оставаясь в своей семье почти таким же незнакомцем, как для меня.

– Ой, как хорошо, Сьюзен дома! – обратилась Кейт к маленькой рыжеволосой девочке, цеплявшейся за ногу матери. – Мы и не надеялись, что она так рано вернется, да? Она нипочем не догадается, что мы натворили, да?

– Я сейчас дам вам ключи, – сказала я.

Младенец, всего нескольких недель от роду, крепко спал в переносном автомобильном сиденье, висевшем у матери на руке. На лице у Кейт играла улыбка – скорее результат силы воли, чем подлинного счастья, а прежде объемные, как на картинах прерафаэлитов, локоны свисали вдоль щек, как водоросли. Мне пришло в голову, что это отличная возможность провести некоторое научное изыскание, поэтому я спросила, не хочет ли она со своими чадами выпить у меня чашку чая. Кейт замялась, на ее лице отразилась нерешительность: за все годы соседства мы ни разу не переступали порога квартир друг друга. Но через мгновение она восстановила улыбку и повернулась к дочери:

– Ава, попьем чего-нибудь в доме тети Сьюзен? Ты не против?

Удивительно, но девочка не попятилась в ужасе, а просияла и кивнула. Я проводила семейство на кухню, заварила чай и налила стакан апельсинового сока. Стоял прекрасный осенний день, и застекленные двери были распахнуты в мой крошечный дворовый садик. На стене-ограде разлегся Уинстон, впитывая уходящее осеннее солнышко. Девочка пошла на террасу.

– Тете Сьюзен повезло, что у нее квартира с садом, да, Ава? – сказала Кейт вслед дочери, опустившись на один из кухонных стульев и поставив автомобильное сиденье на пол между ног в обуви с разумной колодкой. Она преувеличенно радостно улыбнулась младенцу и начала издавать в его адрес различные звуки вроде «мама-баба-дада». – Надо нам было тоже задуматься о саде, когда мы покупали квартиру, – продолжала она, обращаясь к младенцу, – но мы же не знали, что у нас будете вы оба… Да и не смогли бы мамочка и папочка позволить себе сад в этом районе…

Младенец начал хныкать. Кейт отстегнула ремень сиденья, взяла ребенка на руки и принялась ритмично укачивать. Я предположила, что это мальчик, потому что он был одет в полагающиеся голубые ползунки.

– Как его зовут? – спросила я, вспомнив, что мамаши ожидают таких вопросов.

– Нас зовут Ной, и мы настоящие ангелочки, – отозвалась Кейт, глядя в глаза ребенка, которые начали снова закрываться. – Только вот мы просыпаемся в три часа утра, хотя нас качественно убаюкали…

В ее словах мне почудилось приглашение к дальнейшим расспросам.

– А каково вообще быть матерью? Вы счастливы или вам кажется, что вы совершили ужасную ошибку?

Кейт засмеялась:

– Мы очень счастливы! Мы все время уставшие, и с деньгами сложно, но мы не согласились бы расстаться с Ноем и Авой ни за какие сокровища!

Сейчас или никогда. Я набрала воздуху, напряглась и будто прыгнула в воду, не успев струсить:

– А можно мне его подержать?

На лице Кейт мелькнула паника, будто я спросила, нельзя ли мне взять младенца с собой на спуск по горной речке. Она инстинктивно прижала Ноя к груди, однако было ясно, что ей не приходит в голову благовидный предлог для отказа.

– Хочешь обняться с тетей Сьюзен, милый? – сказала она Ною, с неохотой передавая его мне. Я взяла ребенка так же, как Кейт, – горизонтально, пристроив головку на сгиб локтя. Младенец оказался гораздо тяжелее, чем я ожидала: я наивно полагала, что ребенок как дамская сумка, тогда как он тянул на солидный набитый портфель. Младенец был мягкий и влажный и пахнул чистым бельем и теплым молоком – с легкими нотками мочи. Несомненно, младенец почувствовал мою неуклюжесть, потому что сморщил лицо, ставшее из розового красновато-фиолетовым. Я попыталась покачать его, как делала Кейт, но, видимо, мои движения были слишком резки и неровны: младенец завопил.