Текст книги "Кактус. Никогда не поздно зацвести"

– О, иди скорее к мамочке, мое сокровище! Ты, наверное, устал и проголодался, да? Хочешь молочка?

Произошла обескураживающая вещь: блузка Кейт, как оказалось, имела потайное отверстие, вроде двери в старом особняке, скрытой поворачивающимся шкафом. Только что моя гостья сидела за столом в нормальном виде, а в следующую секунду клапан был поднят, крючок расстегнут, и левая грудь выставлена на полное обозрение. Следует отметить, я не считаю себя ханжой или особой, которую легко шокировать; в конце концов, все тела в принципе одинаковые. Но я оказалась совершенно не готова к тому, что грудь моей соседки будет обнажена в моей собственной кухне, и со смущением признаюсь, что встала, сославшись на важный звонок, который мне абсолютно необходимо сделать до пяти часов. Кейт тут же проделала трюк с поворачивающимся книжным шкафом, и ситуация вернулась в норму. Младенец, однако, остался недоволен скрывшимся от него источником питания.

– Ава, нам пора, у тети Сьюзен дела, – позвала девочку Кейт. Пристегивая Ноя в автомобильном сиденье, она ворковала: – Мы чудесно провели время, да? Так приятно поговорить для разнообразия со взрослыми! Мы обязательно будем приходить сюда еще, да?

Встреча с Кейт отнюдь не убедила меня в том, что во мне таится до сих пор не открытая материнская жилка или что подобное существование – нечто заветное и желанное. С другой стороны, я по опыту знаю, что способна обратить к своей пользе почти любую ситуацию, даже если сначала она не обещает ничего хорошего. Если Кейт не справляется со стрессом и тяготами материнской доли, нет никаких причин, почему у меня должно быть не лучше. Во-первых, у меня нет партнера, а это практически еще один ребенок (достаточно вспомнить моего отца и брата). Далее, мой ребенок унаследует мои гены, поэтому я ожидаю от него разумного поведения и умеренности. И наконец, я ни в коем случае не намерена бросать работу. Есть очень хорошие дневные ясли, куда принимают младенцев с первых недель жизни. Все, что нужно, – отдать туда ребенка утром и забрать вечером, а в яслях сделают все необходимое. Минус, разумеется, в расходах, и это еще одна причина как можно быстрее получить причитающуюся мне половину родительского дома.

Я снова взглянула на часы: без пятнадцати три. Поговорив по интеркому, секретарша повернулась ко мне сообщить, что если Эдвард не появится в ближайшие пять минут, встречу с мистером Бринквортом придется отменить и переназначить на другой день. Я уже хотела возразить, когда дверь распахнулась, и с развязностью вошел Эдвард. Я удивилась, увидев за его спиной Роба.

– Сьюз, дражайшая сестрица, как поживаешь? Боксерские перчатки свои прихватила?

– Ты опоздал. Где ты был?

– Просто я не видел смысла сюда переться – мы оба знаем, что написано в завещании, но меня уговорили. Старина Роб хочет поддержать мир в семье. Вечно-то он рвется улучшать вселенскую карму… – Эдвард шмякнулся в одно из низеньких виниловых кресел и начал сворачивать себе косячок. – Эд Грин, к вашему боссу, – громко сказал он секретарше. – Не волнуйтесь, это на потом, – добавил он, закончив свое конструкторское занятие и заложив самокрутку за ухо.

– Привет, Сьюзен, – подал голос Роб, мявшийся у дверей. – Надеюсь, вы сегодня обо всем договоритесь.

И улыбнулся, будто мы с ним друзья.

Ни за что, подумала я. Вид у Роба был как у человека, пробиравшегося через болото: на сапогах корка глины, перемазанные широкие брюки и какая-то дурацкая спецовка. Уверена, человеку ручного труда нет необходимости приводить себя в такое состояние. Может, Роб полагает, что грязь добавит ему солидности и надежности? Если так, он просчитался.

– Надеюсь, вы не пойдете с нами к поверенному, – уронила я. – Это семейное дело.

– Смеешься? Погляди, в каком я виде! К тому же я с ног валюсь – с семи утра работаю по колено в грязи. Руковожу проектом на территории дома престарелых на вашей улице. Если тебя нужно потом подбросить на вокзал, скажи. Я могу подъехать сюда к пяти.

И он пошел к моему креслу, на ходу вытаскивая визитную карточку из одного из бесчисленных карманов.

«Роберт Рис, бизнес-анализ (углубленный курс), диплом Пикардовской школы садового дизайна (специальность садовый дизайн и ландшафтное планирование), с нуля до завершения».

Прочитав, я вернула визитку:

– Спасибо, но в этом нет необходимости. У меня есть телефон местной службы такси.

– Роб, приятель, не пытайся с ней любезничать. Она рада дать тебе с ноги по зубам.

У секретарши на столе зажужжал интерком.

– Мисс Грин, мистер Грин, – позвала она, – мистер Бринкворт готов вас принять.

7

Нас провели по коридору без окон, с низким потолком. Вдоль стен примерно до высоты колена лежали стопки переполненных и стянутых резинками ярко-оранжевых папок, черных скоросшивателей с арочным зажимом, помеченных как «Приложения», «Заявления» и «Доказательства», и просто связок пожелтевших бумаг, перевязанных розовым шнуром. Для конторы с претензией на знание юридических хитросплетений подобное безразличие к риску споткнуться говорило само за себя. В проеме двери в конце коридора можно было видеть дородного краснолицего мужчину, сидевшего за столом красного дерева, заваленного все теми же папками, скоросшивателями и бумагами. Этот надутый господин был, несомненно, поверенный Бринкворт. Услышав, что мы подходим, он поднял глаза от документа, который изучал с показным рвением, и оглядел нас поверх очков с линзами в форме полумесяца. Если он думал впечатлить меня своим опытом юриста, то просчитался: мне не в новинку иметь дело с пафосными типами, я умею сбить с них спесь. Когда мы вошли в кабинет, хозяин встал и протянул руку – сперва Эдварду, затем мне.

– А, вот наконец и Грины! Я-то гадал, состоится ли у нас сегодня встреча… Присаживайтесь, присаживайтесь. – Поверенный указал на два продавленных кресла-бочонка, ниже его собственного царского трона на добрых три-четыре дюйма. Сам он сидел спиной к большому панорамному окну – приходилось щуриться, чтобы разглядеть его лицо, но такие очевидные и не новые тактические приемы на меня не действуют. Эдвард, ломая свою обычную комедию, развалился в соседнем кресле, скрестив руки на груди и скроив воинственную мину. По углам кабинета стояли книжные шкафы, забитые пыльными, в коричневых переплетах «Законами Англии» Хэлсбери, его же серыми «Статутами» и синими томами «Сборника судебных решений всей Англии» – не иначе, приобретенных хозяином в качестве броской бутафории и ни разу не открытых. За узким письменным столом, притулившимся в дальнем углу, сидел тощий юнец, чьи сплошь покрывавшие лицо следы от прыщей и перхоть бросались в глаза даже с расстояния в несколько футов. С пренебрежительным жестом поверенный Бринкворт представил его как своего стажера Дэниела, который будет вести протокол встречи. Несчастный юнец вспыхнул, услышав свое имя, и принялся сосредоточенно разглаживать обложку синего блокнота.

– Итак, мистер Бринкворт, – начала я, – начнем с вопроса, как получилось, что моя мать написала завещание, ни в коем случае не отражающее ее истинные желания.

– Давайте по порядку, мэм. Позвольте мне разыскать дело миссис Грин, и поглядим, что у нас есть.

Поверенный Бринкворт долго рылся в штабелях папок на своем столе, сопя от усилий, и с помощью вовремя подбежавшего Дэниела вытянул наконец тощую картонную папочку снизу самой дальней стопки, едва не вызвав небольшую лавину.

– А, вот она! Покойная – миссис Патриция Грин, дом, банковский счет, счет жилищного кооператива, два бенефициара. Все предельно просто и ясно. Вот каждому из вас копия завещания, чтобы вы попривыкли к конкретике… – Поверенный Бринкворт запустил два документа через бумажные дебри на своем столе, промахнувшись с моим экземпляром, который слетел на пол и приземлился у моих ног. – Кругленькая сумма на счетах – вполне достаточно, чтобы каждый из вас купил себе, скажем, машину… средней ценовой категории… и еще немного останется. Я вышлю вам чеки, как только мы уладим наше небольшое разногласие.

Поверенный Бринкворт помахивал у меня перед носом гипотетическим «Фордом Фокусом» или «Воксхоллом Астрой», даже не подозревая, насколько он карикатурен: живя в Лондоне, я не ощущаю необходимости научиться водить. Только мазохист захочет состязаться с невоспитанными столичными водителями, которые полагают себя неуязвимыми в своей металлической «броне» и, соответственно, ведут себя как крестоносцы. В метро же можно вовсе не общаться с попутчиками, если не смотреть никому в глаза. Проигнорировав глупость поверенного Бринкворта, я повторила свою просьбу объяснить, как могло появиться такое сомнительное завещание. Я подчеркнула, что мне очевидно (и должно быть очевидно ему): за этим стоит чья-то чужая воля.

– Да-да, я осведомлен о ваших опасениях, но прежде чем мы начнем тратить время на обсуждение этой гипотезы, я хочу сделать предложение. – Он повернулся к Эдварду: – Мистер Грин, как вам известно, у меня связаны руки – суд приостановил вступление завещания в силу по заявлению вашей сестры, однако завещание составлено и подписано по всем правилам, и вы имеете право остаться в родительском доме. Уверен, все мы предпочли бы уладить дело без судебной волокиты. Я предлагаю вот что. Вы, мистер Грин, – поверенный направил на Эдварда синюю пластмассовую ручку, – соглашаетесь освободить дом к определенной дате – скажем, через двенадцать месяцев, считая с сегодняшнего дня, а вы, мисс Грин, – он указал ручкой на меня, – на этом основании снимаете запрет и даете мне возможность заняться разделом имущества. Каждый из вас имеет право обратиться за независимой юридической консультацией, но мне кажется, любой юрист подтвердит, что это соломоново решение. – Мистер Бринкворт швырнул ручку на стол и откинулся в кресле с хвастливым удовлетворением человека, только что разгадавшего кроссворд в «Таймс» и желающего, чтобы все об этом знали. Дэниел поднял изрытое оспинами лицо от своих каракулей и только что не зааплодировал своему бесценному наставнику.

– У меня нет желания тащиться к адвокату, приятель, – заявил Эдвард. – Сразу говорю – я не согласен. Я уважаю мамино желание. Если бы она хотела, чтобы я свалил через годик, она бы так и написала.

– Я тоже не согласна с вашим предложением. Я намерена доказать, что данное завещание является результатом преступного сговора. Если вы этого не признаете, посмотрим, что скажет суд.

В ожидании, пока поверенный Бринкворт переварит мои слова, я вдруг почувствовала нечто особенное в нижней части живота – мягкое трепетание, словно маленькая птица внутри меня попала в силки и пытается освободиться. Крылышки трепетали, затем переставали, оживлялись и снова замирали. Ощущение ничем не походило на расстроенный желудок или голодные спазмы – более дразнящее и щекотное. Возможно, это побочный эффект прилива адреналина, который человек испытывает перед важной схваткой. Я двинулась на сиденье и скрестила ноги в надежде, что ощущение прекратится.

– Мисс Грин, – снова начал поверенный Бринкворт, взяв со стола бронзовый нож для бумаг и раздраженно постукивая по лежавшей перед ним папке. – Из записей, сделанных Дэниелом во время моей встречи с вашей матушкой, явствует: она дала мне самые недвусмысленные указания относительно своей последней воли. Могу процитировать отрывок специально для вас: «Клиентка желает оставить имущество поровну сыну и дочери, в скобках – Эдварду и Сьюзен. Э. проживает с ней. Клиентка полагает, что Э. понадобится некоторое время для поисков нового жилья. Поверенный Бринкворт разъяснил клиентке возможность отписать Э. пожизненное право пользования семейным домом. Клиентка отметила, что это блестящая идея, и поблагодарила поверенного Бринкворта за совет». Как видите, ваша матушка была в полном рассудке, когда хотела, чтобы в ближайшее время ваш брат мог жить там, где живет.

– В точку, приятель! – Эдвард одобрительно показал большой палец.

Трепетание в животе возобновилось. Мне мерещились колибри, стрекозы и гигантские бражники. Потребовалось максимальное напряжение воли, чтобы прогнать посторонние мысли и сосредоточиться на слабых местах в аргументации мистера Бринкворта. Я напрягла мышцы пресса и выпрямила спину:

– Но ведь речь идет не только о ближайшем времени, не правда ли? Согласно завещанию, Эдвард вправе оставаться в доме сколько пожелает. Моя мать могла показаться особой в ясном рассудке, но она перенесла два инсульта и легко поддавалась чужому влиянию. Вы об этом знали? Вы выяснили психическое состояние пожилой женщины, которая к вам обратилась?

– Знал я о ее инсультах или нет, к делу отношения не имеет. Ваша матушка, насколько мне помнится, была очень сообразительной и разумной леди. Тот факт, что ее желания не совпадают с вашими, не является основанием усомниться в ее дееспособности.

– О! Я бы и сам лучше не сказал, – встрял Эдвард.

Миниатюрный виварий в животе, к моей досаде, отвлекал уже не на шутку. Я снова сдвинулась к самому краю кресла и подалась вперед. Меня беспокоило, что в моем взбудораженном физическом состоянии мистер Бринкворт и Эдвард отберут у меня контроль и повернут нашу встречу в выгодном им направлении. Должна признаться, я начинала терять самообладание.

– Слушай, Эдвард, – сказала я, повернувшись к моему брату, – держи рот закрытым, если не можешь добавить ничего полезного к разговору! Кстати, раз ты захотел быть полезным, почему бы честно не рассказать о твоей роли в этой афере? Ведь очевидно, что ты заставил маму написать завещание! Ты придумал это один или заручился помощью поверенного Бринкворта?

– Ага, ну да, мы с адвокатом каждый вечер ходили в «Голову быка», а когда он набирался, то ночевал у меня! Ты сбрендила, что ли, Сьюз? – ухмыльнулся Эдвард. – Информация специально к твоему размышлению: мое вмешательство свелось к тому, что несколько недель назад мама мне сказала – она пишет завещание. Вот и вся история, начало и конец. Я никогда раньше не встречался вот с этим мужиком, не бывал в этой конторе, не просил маму составлять завещание и не говорил, что хочу остаться в доме после ее смерти. Запиши себе для памяти, Сьюз! И ты тоже, юный Дэнни. – Он на секунду повернулся к несчастному миньону, который снова вспыхнул до корней волос. – Мама, должно быть, хотела меня выручить, чем могла, – или отблагодарить за то, что я много лет был рядом, а не умотал в Лондон…

– Был рядом? Хорошая шутка, – сказала я, вставая в отчаянной попытке унять щекотку в животе. Эдвард, видимо, принял мое вставание за проявление агрессии и тоже вскочил – инстинктивная реакция, предположила я, после многочисленных пьяных стычек в пабах. Я ростом всего пять футов один дюйм, поэтому Эдвард, хотя и мелковатый для мужчины, возвышался надо мной на добрых шесть дюймов. Я отступила на шаг. – Скажи лучше, мама не могла от тебя избавиться! Всякий раз, когда она надеялась – наконец-то ты научился жить самостоятельно, ты приползал к ней под крылышко. Ты делал это не ради матери. Твоей целью было бездельничать и бесплатно жить в ее доме. Ты паразит!

– Мисс Грин, мистер Грин…

– Иди ты к черту! – заорал Эдвард, ткнув меня пальцем в грудь. – Я возил ее в супермаркет, я косил газон, я все делал по дому – и я составлял ей компанию! Кто за ней ухаживал, когда она болела? Что ты-то для нее сделала? Показывала нос раз в несколько месяцев, чтобы поставить галочку – дочерний долг выполнен? Неудивительно, что мать решила – я заслуживаю побольше, чем ты…

– Мы с ней были ближе, чем ты за всю жизнь! Я обязательно звонила ей раз в неделю, я была в курсе всех ее дел! Просто, в отличие от тебя, у меня есть работа.

– Хватит! – Поверенный Бринкворт грохнул ладонями по столешнице. – Если вы будете продолжать в подобном тоне, мне придется попросить Дэниела вывести вас из здания! – Стажер вжался в кресло.

Щекочущее трепетание становилось все настойчивее, и меня наконец осенило, что это не просто иллюзия движения, а кто-то действительно шевелится в моем животе. Мысль, надо сказать, была не из приятных. Мне вспомнилась сцена из «Чужого» – та, где довольно драматически выясняется, что персонаж Джона Хёрта превратился в живой инкубатор. Я инстинктивно пошарила под поясом юбки, которая с недавних пор сидела плотнее обычного. Наружу вроде бы ничто не прорывалось.

– Да и зачем тебе лавэ-то, Сьюз? – продолжал Эдвард, не обращая внимания на мое волнение или настойчивую просьбу мистера Бринкворта. – Ты же постоянно трещишь, какую крутую карьеру сделала в Лондоне и какую сказочную квартиру отхватила! Это мне нужны средства, а не тебе.

Секунду я колебалась. У меня не было намерения информировать Эдварда о моей беременности. Это не его дело, особенно если учесть, что я намеревалась прекратить с ним любые контакты, как только завершится справедливый раздел имущества матери. Откровенностью я ничего не выиграю: Эдвард настроен решительно, и очень маловероятно, что будущий племянник или племянница смогут что-то изменить. С другой стороны, обрушить эту новость на Ричарда оказалось неожиданно забавно, вроде как хлопнуть по столу козырем или вытащить кролика из шляпы.

– К твоему сведению, Эдвард, я беременна!

Эдвард смерил меня взглядом, провел пальцами по своим сальным волосам, покрутил головой и засмеялся:

– Удивлен широтой твоей фантазии. За полного идиота меня держишь?

Встреча с мистером Бринквортом и Эдвардом прошла не совсем по плану. Возможно, с моей стороны было излишним оптимизмом ожидать, что поверенный покается в профессиональной халатности, а мой братец – в своих тайных кознях. Тем не менее мы выяснили позиции друг друга, а у поверенного Бринкворта не осталось сомнений – я не остановлюсь ни перед чем ради торжества справедливости. В поезде я достала ксерокопию завещания матери и принялась придирчиво изучать. Содержание поверенный Бринкворт действительно передал верно, и навскидку я не заметила в тексте двусмысленных формулировок. Я открыла последнюю страницу, где расписывается наследодатель и свидетели. Подпись матери отличалась от той, которую я помнила, – не столько формой, сколько характером: она казалась неуверенной, шаткой, что ли, выведенной менее эффектно и решительно, чем всегда. Я задалась вопросом – не оттого ли, что мать плохо понимала, что подписывает, или действовала под давлением? Затем я уделила внимание личностям свидетелей, которых поверенный не удосужился мне назвать. Первой расписалась тетка Сильвия. Это меня удивило – между ней и Эдвардом никогда не было особой дружбы. Оставалось предположить, что от нее утаили содержание завещания, в противном случае тетка никогда не поставила бы свою подпись. Вторым свидетелем был Роб, лучший приятель и клеврет моего братца. «Ага, попался!» – с торжеством подумала я. Если Эдвард хотел замести следы и сделать так, чтобы завещание выдержало пристальное изучение, нужно было озаботиться найти абсолютно незаинтересованных свидетелей.

Стало быть, мне предстоит побеседовать с теткой Сильвией и Робом и взять у них показания для оспаривания завещания в суде. С теткой я проблем не предвижу, а вот Роб может оказаться твердым орешком: придется тщательно продумать, как вытянуть из него информацию. Я более чем достаточно подкована для того, чтобы опрокинуть интригу Эдварда, но все же нелишне будет потратить час на встречу с моей сокурсницей и соседкой с университетских времен Бриджит, слывшей обладательницей блестящего юридического ума (хотя это последнее, что приходило в голову при виде тела, в которое заключен этот ум) и получить небольшую бесплатную консультацию. Я убрала завещание в сумку и взялась за коробку, стоявшую на свободном сиденье рядом. На прошлой неделе мне позвонили из похоронного бюро после ряда неудачных попыток дозвониться до Эдварда; служащие хотели знать, когда он пожелает забрать прах матери, и попросили передать ему сообщение или же забрать контейнер самолично. По натуре не склонная к сентиментальности и занятая в последнее время более насущными заботами, я и думать забыла о прахе, однако после напоминания поняла – гораздо лучше самой заняться этим, не препоручая дело Эдварду, который в итоге оставит урну в автобусе или букмекерской конторе или решит высыпать пепел в совершенно не подходящем для этого месте, например, в саду какого-нибудь кабака. После встречи у поверенного Бринкворта я заехала в похоронное бюро и забрала увесистую и довольно большую картонную коробку, заклеенную широким скотчем.

Странно было вновь нажимать бронзовую кнопку звонка похоронного бюро спустя двадцать семь лет. После кончины матери у меня не было причин здесь появляться, потому что похоронами занимался Эдвард, и я не испытывала желания смотреть на мертвое тело. А с какой стати? Эдвард подтвердил личность усопшей, врач удостоверил смерть. Мой брат способен на самые гнусные проделки, но даже мне кажется маловероятным, чтобы он умертвил мать или держал ее взаперти, а врачу подсунул тело другой пожилой леди, скончавшейся от естественных причин. Стоя у ресепшена в ожидании, когда мне вынесут пепел матери, я вспоминала совсем иные чувства, обуревавшие меня после смерти отца. Он умер, когда мне было семнадцать. В те дни я была не так прагматична, как теперь (я бы приравняла себя юную к молодому, еще не окрепшему растению), и мне казалось важным увидеть отца в последний раз – возможно, потому, что наши с ним отношения были сложными, или из-за того, как он доживал последние годы и отчего скончался. Так или иначе, через два дня после смерти отца я решила зайти в похоронное бюро по дороге из школы. Когда я в последний раз видела папу живым, буйная шевелюра доходила ему до плеч, а борода была нечесаная, запущенная. В гробу же он лежал чисто выбритым и аккуратно причесанным – волосы не скрывали лица. Вместо поношенной одежды, в которой я привыкла его видеть, отец был завернут в шелковистую белую ткань, собранную у шеи, как высокий воротничок церковного хориста. Есть плоская шутка – «после смерти отдохнем», но отец действительно выглядел удивительно мирно. Безмятежность нарушала только короткая хлопчатобумажная нитка, примерно с полдюйма, торчавшая между ресницами левого глаза. Я не могла этого так оставить – взялась двумя пальцами и потянула, однако нитка словно застряла между веками покойника. Я потянула сильнее, и вдруг мне показалось, что веки вот-вот распахнутся, и мне в руку выпадет комок ваты. Я выпустила нитку, оттолкнула помощника гробовщика, который маячил у зала прощаний, и кинулась бежать. На другое утро матери пришлось звонить в похоронное бюро, чтобы вернуть мой школьный портфель.

Сидя в поезде, я невольно поддалась любопытству – что же все-таки мне отдали. Прорезав скотч пилкой для ногтей, которую я ношу в косметичке, я откинула крышку коробки. Внутри обнаружилась не пластиковая банка с завинчивающейся крышкой, как я ожидала, а изящный прямоугольный ларчик. Угрюмого вида дама, сидевшая наискосок и битых полчаса гуглившая основания для развода, уставилась на ларец круглыми глазами, а потом странно поглядела на меня. Что ж, некоторые люди просто не умеют заниматься своими делами. Я повертела ларчик в руках, разглядывая со всех сторон. Гладкий полированный дуб, на крышке серебристая пластинка, где простым шрифтом выгравировано имя моей матери и даты ее рождения и смерти. Я и сама выбрала бы что-то подобное. Меня даже удивило, что Эдвард принял на себя труд заказать такую шкатулку… Впрочем, если бы его волновала судьба праха, он бы не забыл перезвонить в похоронное бюро. Я не представляла, что делать с ларцом и его содержимым, но, по крайней мере, теперь они в надежных руках, а это немаловажно.

На следующий день я была записана на прием к гинекологу. Скрепя сердце я смирилась с необходимостью известить непосредственную начальницу Труди о моей беременности, чтобы мое отсутствие было классифицировано как связанное с грядущим материнством. Рано утром, прежде чем в офисе появились другие сотрудники, я зашла в ее кабинет, собираясь изложить вопрос в самом лаконичном и деловом ключе, не смакуя интимные подробности. Постучав, я вошла и с порога объявила, что я беременна, на основании чего потребовала полдня отгула.

– Сьюзен, я так за вас счастлива, прямо и не знаю как! – воскликнула Труди, выбегая из-за стола и хватая меня в охапку. Руки у нее оказались сильные, как у землекопа, что, по моим предположениям, связано с неизбежными хлопотами по уходу за маленькими детьми. Через несколько секунд во мне поднялась паника – я не знала, как высвободиться из кольца объятий, но наконец ее хватка ослабла, и Труди отступила на шаг взглянуть на меня: – Я всегда надеялась, что однажды это случится и с вами! Обязательно говорите, чем я могу помочь. О, какая замечательная новость!

Реакция Труди была настолько непропорциональной сообщенному мною известию, что я удивилась. Улизнув от дальнейших объятий и радостного лопотания, я вернулась в общий зал, все еще пустой, выровняла мои канцелярские принадлежности, убедилась, что стопки бумаг лежат параллельно краю стола, и проведала, как обычно, свою коллекцию кактусов. Я заметила, что если сдвинуть их чуть теснее, хватит места еще для одного горшочка.

Вечером, сидя на диване и слушая успокаивающие нервы математически-точные каденции скрипичного концерта Моцарта, я рассматривала три фотографии, сделанные в клинике. На мониторе я не смогла различить то, что отчетливо видела наметанным глазом врач, проводившая УЗИ, но теперь, в очках для чтения, я разглядела скрюченное, как креветка, существо с большой головой с темным провалом, предполагающим наличие глаза, и с тоненькими ручками и ножками. Существо очень мало походило на человека, но все было на своих местах – по крайней мере, так мне сказала врач, мутузя по моему скользкому от геля животу своим сканером.

После ультразвукового сканирования меня ощупывала, мяла и вербально зондировала проворная и беззаботно настроенная акушерка. Вопреки моим ожиданиям, она нисколько не встревожилась, когда я сказала, что мне сорок пять лет.

– О, сейчас рожают многие девочки за сорок, – отозвалась она, втыкая мне в руку иглу, чтобы взять кровь. – Это вовсе не такая редкость, как думают некоторые. Сейчас мамочек за сорок столько же, сколько младше восемнадцати. Вчера у меня на приеме была девочка, которой уже пятьдесят два. Вы же явно следите за собой, за своим здоровьем, вот и продолжайте в том же духе.

Однако один вопрос она сочла нужным поднять: я подпадала под категорию «повышенного риска» родить ребенка с синдромом Дауна, хотя окончательный расчет такой вероятности я получу только через несколько дней. Если же рожать ребенка с особыми потребностями для меня нежелательно, можно, оказывается, произвести забор амниотической жидкости и уже после этого принимать сознательное решение. Существовала небольшая вероятность, что эта процедура может спровоцировать выкидыш, поэтому мне предложили некоторое время подумать. Я не колеблясь ответила акушерке, что такой анализ вполне логичен: важно иметь на руках полную информацию, чтобы взвесить все за и против. Рождение ребенка станет для меня абсолютно новым, еще не испытанным событием (хотя я ни минуты не сомневалась, что справлюсь), и мне не хотелось столкнуться еще и с непредвиденными осложнениями. Сразу было видно, что акушерка не привыкла к столь быстрому и уверенному принятию решений.

Сейчас, глядя на нечеткие фотографии с УЗИ, я не сомневалась, что поступаю правильно. Если процедура приведет к прерыванию беременности, что ж, так тому и быть. Я просто вернусь в то состояние, в котором была несколько недель назад, а та жизнь мне вполне устраивала (даже больше, чем вполне).

Время было позднее, я буквально валилась с ног от усталости. Аккуратно расставив черно-белые фотографии на каминной полке и подперев их окаменевшим аммонитом, найденным в детстве на пляже, я разложила диван, выключила свет и закрыла дверь, отодвинув свой новый полированный дубовый стопор. Ларчик с прахом идеально подошел для этой роли формой, размерами и весом и прекрасно сочетался с моим дубовым столом. Мать не стала бы возражать: будучи весьма практичной женщиной, она была бы только счастлива оказаться полезной.