Текст книги "Кактус. Никогда не поздно зацвести"
Автор книги: Сара Хейвуд
Жанр: Современные любовные романы, Любовные романы
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
В детстве мы с кузинами общались чаще, чем я хочу вспоминать. До того, как тетка со своей семьей переехали из Бирмингема в свой безвкусно-роскошный особняк возле Вустера, они с моей матерью виделись минимум раз в неделю. Нам, лишенным права голоса, ничего не оставалось, как следовать за родительницами. При разительном отсутствии сходства мать и тетка, как ни странно, часами болтали и обменивались сплетнями. Чтобы пообщаться без помех в виде своего потомства, они выпроваживали нас из дому играть в саду или на улице. Когда подходило время тетке уезжать, у моей матери часто бывали красные глаза и лицо в пятнах, и я сразу понимала – обсуждалась вечная тема пьянства моего отца. Я была на шесть лет старше двоюродных сестер, поэтому номинально за ними присматривала, пока мать с теткой занимались своими делами. Я говорю «номинально», потому что контролировать этих испорченных проныр было невозможно. Мое старшинство по возрасту, как и преимущество в росте, силе и уме, мало их волновало: девчонки были избалованы своей мамашей хуже, чем Эдвард – нашей. Коль скоро они лебезили перед ней и подлизывались, им позволялось все, чего ни попроси, – конфеты, игрушки, домашние питомцы. Они не скрывали свою неприязнь ко мне – возможно, потому, что я не поддавалась их нытью и клянченью, и напротив, преклонялись перед Эдвардом: его вечные провокации создавали для них атмосферу упоения и бунтарства. Если между нами возникал спор, что случалось постоянно, Эдвард и кузины всякий раз объединялись против меня. Предложу вниманию читателя хотя бы следующий пример: мне, должно быть, было около тринадцати лет, Эдварду, соответственно, десять или одиннадцать, а кузинам по семь. Шел конец лета, и я одновременно страшилась и очень ждала возвращения в школу. Страшилась потому, что даже в том возрасте я предпочитала быть одна, а ждала потому, что успешная учеба была единственным аспектом моей жизни, где мне принадлежал полный контроль. Мне, Венди, Кристине и Эдварду, как обычно, велели поиграть во дворе, чтобы взрослые могли поговорить. Я, слишком взрослая для каких-либо игр, предпочла бы посидеть с книгой, но понимала – мать имеет в виду присмотр за младшими детьми. В саду за домом обустраивали патио, на улице перед домом буйно роились крылатые муравьи, поэтому мы ушли в ближайший парк. Эдвард немедленно принялся за свои обычные проказы: донимал канадских гусей с гусятами, швырял камни в пруд, где старики ставили удочки, и лазал по деревьям на неразумную, опасную высоту. Кузины визжали от восторга при виде его выходок. Я старалась ввести его в какие-то рамки, но безуспешно: с тем же успехом можно было увещевать бабуина. На игровой площадке Эдвард окончательно разошелся: карабкался на горку по «языку», хотя у лесенки ждали дети, хотевшие прокатиться, и раскручивал карусель с такой силой, что малыши едва не разлетались под действием центробежной силы. Когда его прогнали рассерженные родители, Эдвард решил сыграть в собственную версию «труса», то есть встать перед несущимися на него качелями и отскочить в самый последний момент. Я кричала ему перестать, объясняла, что он получит травму, но он показал мне жест, который не заслуживает описания. Собственно, на этот жест он и отвлекся: качели прилетели ему прямо в лоб. Кровь хлестала фонтаном, кузины заливались слезами, бледные и дрожащие, Эдвард от шока потерял сознание. К счастью, на площадке была наша соседка с маленькими дочерьми. Она перевязала ему голову детской кофточкой, усадила нас всех в свой «универсал» – кузин в багажное пространство – и отвезла домой. Когда Эдварду в больнице наложили швы, началось расследование. Я изложила свою версию событий, перечислив злобные, глупые и опасные проделки моего братца, а он наплел, что неизвестный большой мальчишка толкнул не то Венди, не то Кристину под качели, и он, Эдвард, отважно ее спас, при этом качелями его задело по голове (кузины тут же согласно закивали), а я, разумеется, в это время сидела на скамейке, уткнувшись в книгу. Мать с мокрыми глазами срывающимся голосом сказала, что очень разочарована во мне. Неужели трудно присмотреть за братом и сестрами, ведь я обычно такая разумная и ответственная девочка, на кого же ей надеяться, как не на меня? Эдвард и кузины еле прятали злорадные ухмылки.
– А что, здесь мило, – сказала тетка Сильвия, стиснув мне локоть через толстую ткань халата.
– Очень мило, просто прелестно! – подхватили кузины справа.
– Твой дядя Фрэнк решил побаловать всех своих девочек по случаю моего дня рождения. Мне, представь себе, шестьдесят два! – Тетка вытаращила глаза, будто даже для нее это стало откровением. – Никто не верит, все считают, мне немного за пятьдесят. А всё потому, что я тщательно слежу за собой. Как говорится, молодой и прекрасной надо оставаться в любом возрасте!
– Мама, ты великолепно сохранилась, – поспешила вставить одна из кузин.
– Надеюсь, в шестьдесят мы будем похожи на тебя, – поддакнула другая, отвернувшись, чтобы полюбоваться собой в огромном зеркале.
Тетка Сильвия улыбнулась, довольная официальным признанием своей замечательной моложавости.
– Ты уже оправилась от того странного припадка на похоронах? – спросила она. – Надо думать, ты просто не выдержала, бедняжка. Мне тоже было тяжело, я сама чуть не рухнула, но ведь я всю жизнь была очень эмоциональной. «У тебя душа нараспашку, Сильвия», – всегда говорит мне твой дядя Фрэнк.
Я объяснила, что мне никогда не составляло труда держать эмоции в узде, просто я на тот момент претерпевала определенное физическое недомогание.
– Нет ничего позорного в том, чтобы недомогать на матушкиных похоронах. Все гости сделали на это скидку, как и на шокирующую выходку Эда в пабе. Мы же не обиделись на него, а, девочки?
Кузины в унисон отрицательно покачали головами.
– Нет, мамочка, совсем не обиделись. Он не понимал, что говорит, – сообщила Венди.
– Он заливал свое горе, – добавила Кристина.
Мне пришлось вытерпеть показавшиеся вечностью идиотские рассуждения этой троицы о похоронах и поминках, включая подробный анализ характеров, поведения и нарядов каждого из скорбящих, прежде чем наконец настала пауза, которой я поспешила воспользоваться, чтобы пояснить: единственной причиной моего появления в СПА стала необходимость обсудить обстоятельства подписания матерью завещания.
– А она разве написала завещание, деточка? – осведомилась тетка.
– Вы об этом знаете лучше всех, тетя. Вы же при этом присутствовали.
– Да? Ой, а я и не помню! Когда это было?
Я ответила, что за несколько недель до смерти матери. Тетка Сильвия изо всех сил притворилась задумчивой, чему немало мешал парализованный ботоксом лоб.
– Вторым свидетелем стал приятель Эдварда Роб, – напомнила я. – Судя по всему, он подписал завещание одновременно с вами.
– Ах, Роб! Теперь припоминаю. Прекрасный человек, такой, знаешь, нежный гигант. Я сразу заметила, что понравилась Робу: он дал мне свою визитку, а на обороте написал личный телефон. Наверное, я все же приглашу его взглянуть на нашу «Вендину». Садовник у нас хорошо косит и полет, но в нем нет художественной жилки. Я давно твержу твоему дяде Фрэнку, что хочу беседку и утопленный сад, а он всякий раз отвечает: «Все, что твоя душенька пожелает, милая», но я так занята, что просто руки не доходят! А ты мне сейчас напомнила. Обязательно позвоню Робу, когда вернусь домой.
Я видела, что потребуется невероятное усилие, чтобы увести мысли тетки Сильвии от этой темы.
– Так кто же попросил вас стать свидетелем?
Снова намек на задумчивую морщинку на лбу.
– Дай подумать. А, вспомнила! Накануне мне позвонил Эд. Я запомнила, потому что он впервые в жизни мне позвонил. Не горит желанием общаться с родней, а? Я уж приготовилась услышать плохую новость, ведь у твоей матери один за другим было два инсульта, но он спросил, не хочу ли я приехать поболтать по-родственному. Сказал, твоя мама как-то приуныла, нужно ее развеселить. Эд помнит, что я всегда умела поднять сестре настроение. Мне все так и говорят: Сильвия, говорят, с тобой всегда словно солнышко выглянет! Но ведь так и нужно жить, не правда ли? Что толку ходить мрачной, как туча? Помнишь двоюродную бабку Глэдис, еще лицо у нее всегда было кислое, как лимон? Ничто-то ей не нравилось, угодить было невозможно. Вот, помню, как-то раз…
– А еще что Эдвард говорил по телефону? Он упоминал о завещании?
Тетка Сильвия открыла рот ответить, но тут молодая женщина, больше всего похожая, я бы сказала, на гламурную медсестру психиатрической клиники (белоснежный крахмальный халат и медицинская деловитость контрастировали с густым, почти клоунским макияжем) вынырнула из густой тропической зелени и нагнулась к тетке Сильвии.
– Миссис Мейсон, простите, что беспокою, но вам пора на маникюр. Я вас провожу.
– О, да здесь нон-стоп! – хихикнула тетка.
Минуты шли. Я не желала, чтобы сумма, отданная за полдня в СПА, оказались выброшенной на ветер, поэтому положила Тристрама и Кутса в портфель и пошла за теткой в зал для маникюра. Она уже взгромоздилась на табурет перед маленьким столиком и растопырила пухлые пальцы.
– Ты тоже сюда, Сьюзен? Решила привести в порядок руки? Я к мастеру каждые две недели хожу, как по часам, – дядя Фрэнк любит, чтобы я всегда выглядела на миллион!
– Нет, спасибо, я способна сама подстричь себе ногти. А вот насчет звонка Эдварда и подписания завещания что вы хотели рассказать?
Я подтянула табурет и села рядом с теткой Сильвией.
– Нет-нет, я совершенно уверена, по телефону слово «завещание» не звучало. Но, помню, Эд очень настаивал, чтобы я приезжала побыстрее. Сказал, не хочет, чтобы вашу маму еще глубже затянула депрессия. Вот я и приехала прямо на другой день, потому что все равно собиралась в Бирмингеме кое-что прикупить. Я искала такой головной обруч с перьями, цветами или бусинками к наряду на свадьбу моей подруги Джеки. В Вустере магазины не очень – вот чего мне там не хватает, так это бирмингемских магазинов, да и маму твою все равно пора было навестить, мы же любили съезжаться.
– И что произошло, когда вы приехали к маме?
– Да ничего особенного. Она вовсе не показалась мне унылой – может, немного рассеянной, но после двух инсультов-то чего ты хочешь… Вполне естественная вещь. Мы пообедали, выпили чаю, и я отправилась в город. Знаешь, я объехала все до единого магазины, но как ты думаешь, нашла я головной обруч с перышками цвета шартрез?[4]4
Зеленовато-желтый.
[Закрыть] Ни за какие деньги!
– Да, но как же получилось с завещанием?
– А, ну когда мы дообедали, пришел Роб. Удивительно высокий парень, правда? Я всегда питала слабость к высоким мужчинам. Эд сказал твоей матери, что явился Роб, а она и растерялась, словно в недоумение пришла. Тогда Эд подсказал: «Помнишь, нужно два человека?» А Патриция: «Ах, да, верно. Где оно?» Эд вышел из комнаты и спустя минуту вернулся с большим коричневым конвертом, а потом сказал, что у него срочные дела, а тут мы и сами справимся. Больше я его не видела до самых похорон. Твоя мама сказала, чтобы мы с Робом удостоверили ее подпись; она вынула из конверта документ и написала свое имя. Ниже я расписалась, и Роб тоже расписался, а потом мы пили чай, и я объяснила Робу про садовый павильон и утопленный садик, и тогда-то он и вручил мне свою визитную карточку. Такой обходительный!
– Мама что-нибудь говорила об условиях завещания?
– Какой цвет вы сегодня предпочитаете, миссис Мейсон? – вмешалась «психиатрическая медсестра». – Вчера к нам поступили изумительные новые лаки. Мне кажется, вы придете в восторг.
И она поставила перед теткой штатив с разноцветными пузырьками.
– О-о-о, как в кондитерской, скажи, Сьюзен? Не знаю, какой и выбрать. Меня будто спросили, хочу я рахат-лукум, засахаренный миндаль или конфеты с фиалковым кремом, а я же все люблю. Хочу «Фламинго»! А может, лучше «Арбуз»? Что ты думаешь, Сьюзен? Мне самой нипочем не выбрать. Мои девочки всегда говорят: «Мама, это потому, что ты так позитивно ко всему относишься!» Позитивная до невозможности, вот я какая!
– Не знаю, у меня нет мнения по этому вопросу. Может быть, вам просто закрыть глаза и указать на пузырек?
– Как ты хорошо придумала! Словно игра! Доверимся судьбе. – Тетка зажмурилась и ткнула пальцем в штатив. Лицо у нее вытянулось при виде естественного розового оттенка, который выбрала за нее судьба. – Нет, я все же предпочту «Фламинго». Доверяй первому побуждению, я всегда так говорила. – Она вытянула из штатива кислотно-яркий пузырек.
– Великолепный оттенок. У вас идеальное чувство цвета, миссис Мейсон, – похвалила психиатрическая медсестра, будто тетка сама изготовила этот лак.
– Вернемся все же к завещанию, – напомнила я. – Мама говорила что-нибудь о его условиях?
– Так, что же она там мне говорила-то? Она все думала о том, как и что будет после ее смерти, и хотела, чтобы между тобой и Эдом все было честно и справедливо. Ну чтобы обошлось без споров. Она же знала, что вы разные, как день и ночь. Вроде она с кем-то советовалась – не помню, с кем. Может, с викарием, он у нее часто бывал, я на него несколько раз натыкалась, когда приезжала. Приятный, но слишком женственный, если ты понимаешь, о чем я. Таких сразу видно, правда? Представь, он совершенно не обратил на меня внимания!
– А мать говорила, что собирается отписать Эдварду пожизненное право на дом?
– Что пожизненное, детка?
– Право. То есть чтобы он жил в доме столько, сколько пожелает.
– Об этом я ничего не знаю. Патриция о таком не говорила, а может, и говорила, но я не слушала. Тебе, наверное, кажется, что тебя обошли в завещании?
– Мне не кажется, и я в бешенстве. Нет никаких причин, отчего маме так поступать. Эдвард явно обманул ее или запугал. Я затребую ее медицинскую карту и опрошу всех знакомых. Я докажу в суде, что мама уже не была в здравом рассудке и легко поддавалась чужому влиянию, иначе она не решилась бы на такую заведомую несправедливость.
Тетка Сильвия оторвалась от своих кричаще-ярких ногтей и поглядела мне прямо в глаза. Впервые за утро ее лицо стало серьезным.
– Сьюзен, а может, лучше принять ее последнюю волю? У вашей матери наверняка были свои резоны. Кто знает, что творится в голове другого человека? К чему копаться в ее личных соображениях? Порой лучше играть теми картами, которые раздает жизнь, и извлечь из них максимум, я это по опыту знаю. К чему себя попусту растравлять, да и других тоже…
– Готово, миссис Мейсон, – сказала «психиатрическая медсестра», откладывая инструменты. – Вам нравится?
– О-о, еще как! У меня теперь руки кинозвезды! – восхитилась тетка, шевеля пальцами.
Когда мы вернулись к шезлонгам, кузины пожаловались, что им скучно: прошло полчаса после начала первой процедуры – обертывания тела для интенсивного похудания (этим женщинам явно не приходит в голову просто заняться спортом или поменьше есть), и ни одна не додумалась захватить с собой книжку почитать – если они вообще умеют читать. Ради смены обстановки Венди и Кристина предложили всем перейти к горячей ванне.
– Я, пожалуй, пропущу, девочки, – отказалась моя тетка, вытянувшись на шезлонге и закрыв глаза. – Мне только что маникюр сделали, нужно отдохнуть.
– Пошли, Сьюзен, это тебя расслабит, – заявила Венди. – И никаких отказов!
Меня в жизни не посещало желание садиться с кем-нибудь в одну ванну, не говоря уже о этих двух чудовищах. Я отказалась, но Венди ловко развязала пояс моего халата, а Кристина сдернула его с плеч. Столь эффективная командная работа явно была отточена на притеснениях непопулярных в школе детей. Когда халат упал на пол, они уставились на мой живот, затем поглядели мне в лицо и снова на живот. Я и не догадывалась, что моя беременность так очевидна.
– Мам, а у Сьюзен будет ребенок, – наябедничала Венди. На ее лице был написан ужас.
– Она же не может, ей сорок пять! – ляпнула Кристина.
– О-о-о, какая прелесть! Какая радость! Значит, я стану двоюродной бабушкой? – вмешалась тетка Сильвия, как всегда, сразу отыскав что-то для себя. – Ой, как-то старо звучит – двоюродная бабушка…
Кузинам не терпелось докопаться до дна. Их маленькие мордочки оказались почти вплотную к моему лицу:
– Как это вышло?
– Случайно, да?
– И какой у тебя срок?
– А это не опасно в твоем возрасте?
– Девочки, сядьте и не мешайте Сьюзен рассказать все с начала до конца, – велела их мамаша.
Не успела я попросить всю троицу не совать носы в чужие дела, как подплыла ухоженная молодая женщина с ресепшена.
– Мисс Грин, – нараспев начала она. – Позвольте напомнить, что ваш пропуск истекает в полдень, но мы предлагаем вам оплатить целый день и остаться у нас еще!
Мне еще много чего нужно было обсудить – в основном теткино мнение о рассудке моей матери на момент подписания завещания. Правда, при сомнительной дееспособности самой тетки Сильвии ее мнение вряд ли убедит суд… Однако дальнейшие расспросы пришлось отложить: я не была готова ни к назойливости двоюродных сестер, ни к дальнейшему мотовству.
– Какая жалость, мне пора идти… Поговорим как-нибудь в другой раз, – сообщила я распаленным родственницам. Подхватив халат и портфель, я зашагала к двери, прежде чем они успели меня удержать.
– Не пропадай, Сьюзен! – кричала мне вслед тетка Сильвия. – Рождество проведешь у нас, раз твоя мать умерла! Мы возьмем тебя под крылышко, правда, девочки?
– Эй, куда пошла, так нечестно! Я хочу услышать все о твоей беременности! – вторила ей Венди.
– Мадам Воображала, – буркнула себе под нос Кристина.
10
Вечером я подробно записала все, что удалось узнать из разговора с теткой Сильвией. В суде понадобятся ее показания, и я постаралась обеспечить абсолютную точность сказанного ею. По возможности я оставляла собственные теткины фразы, исправляя, однако, ее безграмотную речь и характерные коллоквиализмы, чтобы заявление звучало убедительнее. Не хватало еще, чтобы судья решил, будто ему подсунули лепет имбецила. Из толики актуальной информации, которую удалось извлечь из трепотни тетки Сильвии, я установила, вне всякого сомнения, что вмешательство Эдварда в составление завещания не ограничивалось простым информированием нашей матери о существовании такой возможности. Он знал, где лежало составленное завещание до того, как оно было подписано, и имел к нему бесконтрольный доступ. Кроме того, именно Эдвард организовал подписание документа нашей матерью и его засвидетельствование своим лучшим дружком Робом и нашей теткой, которую ничего не стоит одурачить. Его настойчивые попытки зазвать тетку Сильвию в наш дом говорят сами за себя. С учетом обстоятельств невозможно представить, чтобы мой брат ничего не знал о содержании завещания. Я представляю его еле сдерживаемое возбуждение и потные ладони, когда он передавал коричневый конверт моей матери, зная, что через несколько минут ему будет обеспечена гарантия фактически единоличного владения семейным домом. Я не удивлена, что он оставил свидетелей с матерью, а сам ушел: возможно, он боялся выдать свое лихорадочное нетерпение, и тогда мать могла дрогнуть и усомниться в том, что делает. Вот что меня интересовало, так это почему Эдвард так настойчиво рвался заполучить право пожизненного пользования домом. Я не злопамятный человек; если бы имущество нашей матери, как подсказывает логика, было поделено между нами поровну, я не вышвырнула бы брата на улицу на другой день после похорон (хотя какое бы это было удовольствие!). Нет, я дала бы ему пару месяцев подыскать жилье, а между тем привела бы дом в порядок и подготовила для продажи. Эдвард легко мог что-нибудь себе снять, а потом у него хватило бы денег на квартиру в недорогом пригороде Бирмингема или даже на скромный дом в одном из непопулярных районов. Видимо, наш дорогой неженка счел это недостойным своей особы. Ему прекрасно живется в очень удобном, ухоженном доме на две семьи, с четырьмя спальнями, на тихой улице в прекрасном районе со всеми благами цивилизации, включая паб, торгующий навынос винный погребок и букмекерскую контору. Эдварду больше по нраву строить козни и плести интриги, чем несколько умерить свои аппетиты в вопросе жилья, притом что если вспомнить, сколько мест работы мой братец сменил после колледжа, ему по праву полагается жить в картонной коробке под железнодорожным мостом. Иск против Эдварда понемногу обретал очертания: я словно счистила слой копоти со старого холста, и на поверхности проступил смутный образ. Что ж, буду работать и дальше, пока не покажется полная картина, какой бы чудовищной она ни оказалась.
Дописав показания и закрыв папку, я услышала стук в дверь и робкое «Сьюзен, это я» через щель почтового ящика. Это оказалась Кейт, снова в пижаме (как и я), но на этот раз в тапочках и халате, с бутылкой в руке.
– Слушайте, а ведь работает и тут! Сигнал проходит, – отметила она, помахав приемником «радионяни», как выигрышным лотерейным билетом. Из приборчика доносилось тихое шипенье, легкие шорохи, а на экране изредка мелькали красные и зеленые огни. – Если что, я их услышу, а мы с вами пока выпьем.
– Простите, но мое состояние не позволит мне присоединиться к вам.
– О, – засмеялась, краснея, Кейт, – это не вино, я уже знаю вашу ситуацию. Это бузинный лимонад, я его все время пила, пока ходила беременная. Пыталась убедить себя, что это шампанское. Ну же, выпейте со мной! Я нечасто устраиваю себе отдых в компании.
Насколько я уже успела узнать, Кейт не из тех женщин, которым легко дается общение с людьми старше двух лет от роду, и сейчас она явно сделала над собой значительное усилие. Я ее пожалела, пропустила к себе и велела идти в гостиную.
Как вам известно, я не из тех, кто запросто впускает посторонних на свою личную территорию, и не жалую незваных гостей. Так у меня повелось с самого детства. Еще совсем юной я поняла, что в моих интересах скрывать папино пристрастие к алкоголю от всех, особенно от одноклассников, и вскоре я стала настоящим асом скрытности. Моя основная стратегия заключалась прежде всего в том, чтобы не заводить друзей: так никто не нагрянет в гости и не наткнется на моего пьяного папашу. Этого я легко добилась, отказавшись принимать участие в играх на площадке, отклоняя приглашения на дни рождения и в гости к другим детям – словом, в целом держась обособленно. Второй частью моей оборонительной концепции было избегать появляться с отцом в общественных местах – это, к сожалению, удавалось не всегда. Когда мне было четырнадцать, произошел инцидент, повлекший за собой как раз те последствия, которых я ставила себе целью не допустить. Мы возвращались домой после редкого и особенно натянутого визита в бунгало тетки Сильвии. Мой отец попросил мою мать припарковаться у ближайшего винного, и она знала, что возражениями ничего не добьется. На нетвердых ногах он поплелся в магазин и вскоре вышел, спотыкаясь, с огромными пакетами в каждой руке. Из-за солидного пивного живота ему приходилось постоянно поддергивать брюки. Отец торопился к машине, и я увидела, что брюки у него почти сползли на бедра. Я поняла, что сейчас произойдет, выскочила из машины и побежала к нему, но опоздала: брюки упали до щиколоток, открыв всеобщему обозрению бледные тощие ноги. Отец, не сообразив поставить на асфальт свою драгоценную ношу, так и стоял с насмерть перепуганной миной. Я выхватила у него пакеты, и он нагнулся за штанами, едва не клюнув при этом носом об асфальт. Зрелище могло показаться комичным, но не мне и не в том возрасте. Я огляделась, надеясь, что нас никто не видел, и заметила неподалеку девчонок, согнувшихся пополам от хохота. Кэрол и три ее закадычные подружки из моего класса, большие любительницы – совсем как мои кузины – бить по больному месту одноклассников и одноклассниц! Я поспешила в машину.
Я знаю, это трусость, но в понедельник я сказала матери, что плохо себя чувствую и в школу не пойду. Тот же предлог я использовала и во вторник, однако в среду мать пригрозила вызвать врача, и я смирилась, что придется выслушать по полной. Когда я вошла на утреннюю перекличку, казалось, весь класс злорадно осклабился, глядя на меня.
– Эй, Сью, видели тебя у винного в субботу! – заорала Кэрол. – И папашу твоего разглядели ну просто как облупленного!
– Тебе еще повезло, что его не забрали в полицию за то, что снимает штаны перед девочками, – добавила ее подружка. – У него что, не все дома?
– А моя мама говорит, что он у тебя алкаш!
Я упорно смотрела в стол, стараясь не обращать внимания, но это было невозможно: зачинщица, Кэрол, попросту не унималась. И тогда я сделала нечто совершенно для меня нехарактерное, чего не делала ни до того, ни после до сего дня: я встала, подошла к парте Кэрол и с размаху, изо всех сил, влепила ей пощечину. Она покачнулась и ударилась локтем о батарею. В этот момент вошел наш классный руководитель мистер Бриггс с журналом под мышкой. Он мне даже нравился; двадцати с небольшим лет, стройный, светловолосый и добрый. Мистер Бриггс преподавал английский, но не в моем классе.
– Что здесь происходит, черт побери? – загремел он, швырнув журнал на стол.
– Сэр, это Сьюзен, сэр, – притворно захныкала Кэрол. – Она меня ударила вообще ни за что, я ушибла локоть! Наверное, там перелом!
Мистер Бриггс не поверил своим ушам.
– Сьюзен, ты ударила Кэрол?!
– Да, сэр, – ответила я, глядя на свои скромные школьные туфли.
Он спросил, что на меня нашло. Я буркнула, что не знаю. Тогда он повернулся к Кэрол, стоявшей с ярко-красной щекой.
– Покажи руку. Согнуть-разогнуть можешь?
Через полминуты он сказал, что никакой серьезной травмы, скорее всего, нет, и велел ей отправляться в туалет, приложить к локтю мокрой туалетной бумаги и подержать. Вернувшись в класс, Кэрол многозначительно поглядела на меня с кривой ухмылкой, несомненно, представляя будущие кары, которые намерена мне обеспечить. Когда перекличка закончилась и все потянулись на выход, мистер Бриггс велел Кэрол и мне задержаться. Он снова спросил, почему я ударила Кэрол, и я повторила, что не знаю.
– Кэрол, может, ты объяснишь?
– А потому что я сказала про ее отца! Мы видели, как он пьяный шатался по улице в воскресенье, и я решила спросить, как у нее дела.
– Это правда, Сьюзен?
– Она не спрашивала, как у меня дела. Она говорила о моем отце отвратительные гадости и обзывала его гнусными словами.
Мистер Бриггс сказал, что я не должна прибегать к физическому насилию, как бы меня ни провоцировали, но он знает, что такой поступок для меня абсолютно нехарактерен, поэтому на этот раз отпускает без официального предупреждения. Однако если я снова сделаю нечто подобное, докладная ляжет на стол директрисе. Кэрол мистер Бриггс сказал, что не потерпит, если она вновь позволит себе плохо отозваться о моем отце. В заключение он спросил, все ли нам понятно, и мы подтвердили.
– А теперь возвращайтесь к занятиям.
Насмешки и издевательства, разумеется, продолжались: какой ребенок откажется от такого удовольствия только потому, что учитель запретил? Кэрол с подружками пользовались своим знанием моей слабости на всю катушку. Я даже думала притвориться хронически больной, но нельзя же вовсе перестать ходить в школу. К тому же, сказала я себе, у меня железная воля, и я уже научилась отстраняться от происходящего вокруг и подавлять эмоциональную реакцию.
Через неделю мистер Бриггс попросил меня задержаться после переклички. Он сказал, что виделся с одним из наших соседей, который рассказал ему немного о моем отце.
– Как обстановка дома, Сьюзен?
– Прекрасно.
– Действительно, все хорошо?
Я не ответила.
– Сьюзен, я только хочу сказать – у моего отца тоже была проблема с алкоголем. Я понимаю, каково тебе живется.
Я молчала.
Бриггс спросил, прекратились ли издевки одноклассниц, и я инстинктивно покачала головой.
– Кто там никак не уймется? Кэрол? Я с ней поговорю.
– Не надо, вы только хуже сделаете.
– Ладно, решай сама. Но если тебе захочется отдохнуть от Кэрол и ее компании, можешь приходить в мой класс на переменах. А если понадобится моя помощь, только скажи.
На следующий же день на первой перемене я пошла к мистеру Бриггсу – не потому, что не могла больше выносить издевки, а оттого, что предпочитала тишину и спокойствие. Он проверял тетради, а я села за дальнюю парту и достала книгу. Спустя несколько минут мистер Бриггс спросил, что я читаю. Помню, в тот день у меня в руках была «Трое в лодке, не считая собаки» Джерома К. Джерома. Мистер Бриггс сказал, что это одна из его любимых книг. На следующий день он принес роман Пелама Вудхауса, который, по его мнению, мне понравится, и сказал, что я могу оставить книгу себе: у него столько томов, что он только рад немного расчистить полки. Так у нас и повелось: на переменах, как только прозвенит звонок с урока, я шла в класс к мистеру Бриггсу, доставала роман и читала, а он проверял домашние задания или писал конспект урока. Иногда он приносил мне книги, и мы их обсуждали. Несколько раз он пытался расспросить меня, как дела дома, но я неизменно отвечала уклончиво.
Он предложил держать мои визиты в тайне, чтобы не завидовали другие ученики, и я с радостью согласилась. Класс мистера Бриггса был моим личным оазисом порядка и спокойствия, и я не собиралась ни с кем делиться.
Но затем, разумеется, вмешался Эдвард. Он увидел в моей комнате несколько книг с фамилией мистера Бриггса на обложке, затем обратил внимание, что на большой перемене я не появляюсь на игровой площадке, и выследил меня.
– Чем это ты занимаешься наедине с Бриггси? – спросил он, забежав вперед и преградив мне путь по дороге домой. Я пожалела, что не проявила достаточной осторожности.
– Он проверяет тетради, я читаю книги, он дает мне почитать романы, мы о них говорим.
– Это как-то стремно. Учителям не разрешается оставаться наедине с учениками или что-то им дарить. Я слышал о таких, как он.
– Ты жалкое ничтожество. Он просто добрый человек.
Эдвард отвлекся при виде своего лучшего приятеля Стива (кстати, брата Кэрол), который катался на своем новом скейтборде по другой стороне улицы, и я воспользовалась шансом и прошла дальше. Я и думать забыла о этом разговоре, когда в школьной раздевалке пару дней спустя Ясмин, тихая девочка, с которой в других обстоятельствах мы могли бы подружиться, тронула меня за плечо, когда я надевала плащ.
– Мне кажется, ты должна знать. По школе ходят слухи о вас с мистером Бриггсом, – сказала она.
– Какие слухи?
– Что у тебя с ним роман.
– Какая чушь! Кто это говорит?
– Все. Говорят, что он тебе дарит подарки – книги и вещи, чтобы заниматься своим грязным делом.
Ясмин извинилась, что принесла плохие новости, сочувственно улыбнулась и ушла. Я осталась стоять – одна рука в рукаве плаща, другая бессильно повисла. Меня привело в ужас, как нечто настолько невинное можно замарать отвратительными подозрениями. Книги, вспомнила я. Кто знал о книгах? Кроме мистера Бриггса и меня, только один человек. Люди поверят всему, если им это нашептать, а Эдвард всегда был злобным сплетником. Я собиралась уличить его, как только приду домой, но он очень удобно отпросился в тот день ночевать у Стива. Слухи с фантастической быстротой дошли до школьного начальства, потому что не успела я достать из портфеля тетради и учебники и сесть за уроки, как матери позвонили из канцелярии и попросили утром зайти к директрисе. Мать спросила меня, что происходит, но я ответила, что не знаю. Я физически не могла думать о множившейся сплетне и надеялась, что все как-нибудь само собой затихнет и уляжется. Как только мать и я присели в кабинете директрисы, та перешла прямо к делу. Оказалось, ее внимание привлекла информация о недопустимых отношениях между мной и новым учителем Бриггсом. Тому есть свидетели, и не один, а много. Она попросила меня рассказать своими словами, что происходит. Я ответила, что прихожу в класс к мистеру Бриггсу на перемене, спасаясь от травли со стороны одноклассниц. Директриса спросила, дарил ли он мне подарки. Да, ответила я, но только подержанные книги. А просил ли он меня держать наши встречи в секрете? Да, но лишь чтобы и другие ученики не захотели оставаться в его классе на перемене. Директриса подалась вперед, выразила подобающую скорбь, что приходится поднимать такой вопрос, но трогал ли меня когда-либо мистер Бриггс и просил ли трогать его? Я могу быть совершенно честной, меня никто винить не будет, это же не я совершала нечто противоправное.
Внимание! Это не конец книги.
Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?