Текст книги "Бывший сын"

– И многих вы уже подготовили?

– Кого?

– Музыкантов?

– Не говорите глупостей, Валерий Семенович! Вы же сами прекрасно знаете, что половина консерватории – наши воспитанники!

– А дальше что? Дальше кем они становятся, ваши воспитанники? Продавцами оргтехники! Третьи скрипки в оперном театре? Где солисты, где имена? Кто прославил наш лицей? За тридцать с лишним лет вы воспитали хоть одного настоящего музыканта? Великого музыканта? Кем мы гордимся? Назовите мне фамилию хоть одного ученика, о котором пишут в газетах? Есть у нас знаменитости? Кого все знают? Не помните? А я вам напомню! Однофамилец великого поэта. Помните, чем он прославился? Он вывалил перед резиденцией главы государства кучу навоза и проткнул портрет президента вилами. Все! Вот о ком вспоминают в связи с нашим лицеем. Ничего вы не сделали со своими диктантами и разрешениями доминанты в тонику! Вам давно пора признать, что вы готовите не музыкантов, а сторожей и дворников от искусства. За тридцать лет мы не вырастили ни одного музыканта мирового уровня! Ни одного! Все сплошь кадры для президентского оркестра, который встречает послов из стран третьего мира. Кем они станут? Кем? Кем, я вас спрашиваю? Давайте вместе расскажем им о музыке, истории, литературе, живописи. Давайте научим их самым простым вещам: думать, сомневаться и задавать вопросы, а не на славянском позоре аккомпанировать бездарям.

– Коллеги, так мы можем очень далеко уйти. Я призываю вас к спокойствию и порядку! Конец года, все мы, конечно, устали! Скоро лето, отдохнем и, так сказать, в новый год и в новый бой. Валерий Семенович, вы, конечно, очень интересно рассказываете, жаль только, не по делу. Все мы знаем, что музыканты и художники у нас в лицее получаются хорошие… добротные… качественные. Ребята на трубах играют, девочки пейзаж могут нарисовать. Без мазни выпускаем! Государство не жалуется. Вот хотели же нас закрыть и академию милиции здесь сделать, но потом государство поняло, как мы важны! Так что давайте не будем ставить под сомнения успехи нашего музыкального отделения! У нас грамот много! Давайте лучше продолжим. У нас впереди еще двенадцать человек. С Лукичем, я так понимаю, вопрос решен, исключаем…

Когда в туалете собралась вся компания, Круковский предложил не дожидаться вынесения приговоров, но поскорее поехать на концерт. Не согласились только Циск и Кобрин. Кобрин боялся отчисления, Франциск – большого скопления людей.

– Повалили на концерт!

– А хера там делать?

– Фестиваль пива! Пойло бесплатное, а ты спрашиваешь, хера там делать?!

– Не самая приятная компания: мы и двадцать тысяч пьяных идиотов, которые стянулись со всего города на запах бесплатного бухла…

– А ты абстрагируйся, Лукич! Представь, что вокруг никого нет.

– Очень сложно абстрагироваться, когда у тебя пейджер отбирают…

– А Настя твоя, что, не идет?

– Да идет вроде… в том-то и дело…

– Значит то, что мы тебя зовем – тебе похер, а то, что какая-то дура – повод!

– Она, между прочим, моя девушка…

– Это не отменяет того, что она дура!

В метро Стасик, как обычно, коверкал названия станций: «Парк скулацоуцау», «Укради меня паук», «Площадь ебу я Коласа», «Площадь мне не в моги» и, наконец, «Октеблятская». На ней решили выйти и спуститься к старому городу пешком.

Франциск искренне боялся больших праздников. Фестивали, дни города, парады Победы. В такие дни коренные жители столицы предпочитали сидеть по домам. Всенародные гулянья, как правило, плавно перетекали в кулачные бои. Повода для драки никто не искал. Достаточно было того, что ты одет не так, как человек, который первым наносит удар. Спровоцировать насилие могли новые кроссовки или дорогой рюкзак. После референдума девяносто пятого года количество таких уличных драк выросло в геометрической прогрессии. Страна разделилась на предателей и тех, кто голосовал за воскрешение великой Империи. Последние победили – отныне большой город в восточной части континента принадлежал им, православным атеистам. Детям и внукам активистов низших сословий и секретарей первичных партийных организаций. Всякий раз их массовые гуляния превращались в обыкновенный шабаш, где верноподданные нового президента могли вдоволь насладиться своей крепнущей день ото дня властью. Именно здесь, на главных площадях города, они имели полное и святое право напомнить проигравшим, кто теперь в доме хозяин.

Насте не нравилась ни одна из выступающих на концерте групп, однако она считала, что такое событие пропускать нельзя: «У нас все равно ничего не происходит! Для нашей деревни даже это событие – событие!».

Условились, что Циск будет ждать ее у выхода из метро. Долго решали, у какого именно, и в конце концов сошлись на том, что ближе к Ледовому дворцу. Небо было чистым и во всех отношениях ясным.

– Ладно, жди свою идиотку! Мы пошли к сцене. Там сигареты, говорят, бесплатно раздают.

– Хорошо, давайте, там и встретимся.

– Прямо к сцене подходи!

Ожидая Настю, Франциск разглядывал прохожих и про себя шутил над безвкусно одетыми сверстниками. Когда первая капля дождя упала на лицо, Циск был всего в нескольких шагах от перехода, но к укрытию не поспешил. Вода показалась чем-то инородным. При такой жаре о дожде не могло идти и речи. Здесь не было места осадкам – одной лишь духоте. «Наверное птица, черт ее дери», – подумал Циск.

Через мгновение вылазка повторилась. Вновь капля. И еще. Кап-кап. И еще и еще. Moderato, аllegro и тотчас рresto, одна за другой, величиной с вишню. Подняв голову, Франциск увидел изменившееся, вмиг ставшее черным, как асфальт, небо. Дал ливень. С градом. Содрогнулась земля. Рухнула температура. Посыпались ледяные осколки. Как стекло. Будто кто-то разбил небо, будто кто-то включил ледяной душ. Затрубил гимн воде. Застучал камертон. Страшный. Циск огляделся: «Курва!» – со всех сторон, словно в смыв, многотысячная толпа потекла в переход. Франциск остолбенел. Вздрогнул. Съежился. Холодная майка прилипла к телу. Промокли кроссовки. Ему следовало бы срочно что-нибудь предпринять, но он не мог поверить собственным глазам. Несколько тысяч человек бежали прямо на него. С юга, с севера, справа и слева. Как все перелетные птицы мира. В одну только точку, туда, где было одно-единственное, ближайшее укрытие от дождя. Задрожали руки. Очнувшись, Циск попытался перебежать дорогу, но было поздно – путь преградил милицейский кордон. На проезжую часть никого не пускали. Человек в серой, как небо, форме приказал возвращаться назад. Франциск попался. Он понял, что теперь может бежать только в переход. Кто-то толкнул в плечо. Затем еще и еще. Франциск вдруг почувствовал, как ноги, против его воли, оторвались от земли. Толпа понесла его к мраморным ступеням. Циск не мог поверить собственным глазам. Носки едва касались асфальта, и он с бешеной скоростью приближался к входу в метро. С каждой секундой толчки становились все более грубыми. Теперь Франциска не подталкивали, его несли и били. Грубо и сильно. Циску впору было переживать за собственную жизнь, но в тот момент он еще не понимал, к каким последствиям приведет зарождавшаяся давка. Франциск опасался, что кто-то испачкает его новые кроссовки, вытащит кошелек. Он безуспешно пытался проверить задний карман, но никак не мог этого сделать – обе руки затянула толпа. То, чего так опасался Франциск, случилось уже через мгновение. Кто-то наступил на пятку. И еще. Франциск хотел обернуться, но не смог. Кто-то ударил по почкам. Несколько раз. За одно мгновение Франциск достиг крайней точки страха – Франциском овладел ужас. Мокрая до последней нитки толпа продолжала окружать один-единственный подземный переход. Люди все еще жаждали попасть туда, где первые сотни уже столкнулись с закрытыми дверями метрополитена: в связи с проведением массового мероприятия, в целях безопасности, станцию решили закрыть. Огромный пресс включился. Спавшее тысячи лет животное открыло налитые кровью глаза. Мясорубка заработала. Зверь зарычал. Толпа воссоединилась. Раздался жуткий крик – раздавили тишину. Сломались первые кости. Затоптали женщину и ее дочь. В сухом переходе пролилась кровь. Всех, кто в это время оказался рядом, ожидала та же участь. Смерть. Там, наверху, никто не хотел мокнуть, и значит здесь, у залитых кровью закрытых дверей, следовало уплотниться. Куча мала. Веселая детская игра, которую в тот вечер решили доиграть до конца. Одну за другой головы полуживых людей сдавливал огромный дьявольский пресс. Ученые утверждали, что костная ткань на сжатие примерно в пять раз прочнее железобетона, но прямо на глазах Циска мужчине сломали берцовую кость. Франциска душили. Он чувствовал резкую боль в правом запястье, но по-прежнему не мог высвободить руку. Чье-то тело прижимало ее к стене. Под ногти забивалась грязь. Начиналась животная борьба за жизнь. Те, кто еще мог двигать конечностями, пускали в ход кулаки, кастеты и ножи. Остальные пытались дышать: наивно, глупо, подобно рыбам открывая рты. Паническая пульсирующая толпа, словно волна, раскачивалась то в одну, то в другую сторону. Каждый старался отвоевать себе хотя бы сантиметр личного пространства, но сделать это было уже невозможно. Чья-то голова уперлась Франциску в кадык. Он не мог ее оттолкнуть. Кто-то сорвал с шеи ключ. Распущенные женские волосы лезли в глаза, нос, рот. Заканчивался воздух, чесалось горло. Между тем сзади продолжали давить. От боли разрывало поясницу. Чьи-то зубы, как если бы это была собака, вцепились в голень. Огромный организм вступил на путь самоуничтожения. Хвост страшного существа пожирал его голову. Люди дрались, брыкались, бились. Ноги уже давно не касались ступеней. До них было больше метра. Все плыло, все смешивалось…

…Пытаясь отыскать опору, Франциск посмотрел вниз. Мрамор был завален людьми. Циск не понимал, как они оказались под ним. Теперь он видел лишь окровавленную девушку, чья голова подвергалась такому напору, что ее правый глаз увеличился в несколько раз. Франциск испугался, что этот самый глаз вот-вот лопнет и заляпает его, но глаз продолжал жить. Он запоминал последние мгновения жизни своей хозяйки, этот выпученный от колоссального давления глаз, сканировал орущих. Все это длилось не более мгновенья, но Франциску показалось, что огромный глаз рассматривал его целую вечность. Он что-то внушал ему, объяснял, Франциск не мог оторваться от этой огромной линзы, но вдруг, словно вспышка, чей-то каблук вошел ровно в глазное яблоко. От ужаса Франциск зажмурил глаза. Когда он вновь открыл их – девушки уже не было. Франциск находился в каком-то другом месте. Будто младенца в утробе матери, его несколько раз перевернуло. Теперь он не мог понять, где земля, а где потолок; невидимая пуповина, спасая или губя, тянула его дальше. Франциск слышал, как каждое мгновенье, то справа, то слева обрывалась жизнь. Всякий раз это был один и тот же глухой характерный звук: будто кто-то прокалывал целлофановые шарики. Все это время Циск молчал, но вдруг, осознав, что где-то здесь, быть может всего в нескольких метрах от него борется за жизнь его возлюбленная, закричал: «Настя! Настя! Где ты? Настя!». На крик тотчас кто-то отозвался и ударил Франциска в висок. Кричал не только Циск. Кричали все. Кричали так громко, что никто не слышал собственного голоса. Кричали еще громче, потому что каждый второй был оглушен. Кричали что есть силы, как дрались:

Уебище!

Убери руки!

Господи!

Животное!

Да что же вы делаете, твари?

Блядь!

Помогите!

Люди добрые…

Франциск двумя руками упирался в потолок перехода, штукатурка забивалась под сломанные ногти и неведомая сила продолжала засасывать его вглубь людского болота. Незнакомая, неизвестная, непонятная, темная, серая сила засасывала туда, где почти не оставалось воздуха. Заканчивался кислород, выходила из строя вентиляция. Один за другим, одна за другой парни и девушки теряли сознание, превращаясь из боровшихся за собственную жизнь созданий в нелепые орудия убийства…

…За несколько минут переход забился как сток. Средство от людского засора пришлось выдумывать на ходу. Вверху, перед ступенями, люди, которые поняли, что происходит, попытались докричаться до неуправляемой многотысячной толпы: «Назад, назад! Назад, блядь, – там пиздец!»…

Но толпа продолжала наступать. Мокрые люди, смеясь, бежали к укрытию. Как волны о волнорез, о переход разбивались люди. Их становилось все больше и больше. Прорвав оцепление, они все еще старались пробраться ко входу, туда, где за стеклянными дверьми, стоял милиционер. Он наблюдал за тем, как под потолок забиваются тела – и от ужаса не мог сдвинуться с места. Мужчина в серой, как небо, форме смотрел на смерть и, словно завороженный, повторял рыдающей кассирше одну-единственную фразу: «Ёп твою мать…».

Милиционер видел Франциска. Это был обычный подросток, которого прижало к стеклу. Милиционер думал, что прямо сейчас, через мгновенье, у этого парня треснет черепная коробка. Оказавшись под душным одеялом, сшитым из десятка человеческий тел, этот подросток потерял сознание или умер. Милиционер не разбирал. Он только повторял: «Ёп твою мать…».

Придя в себя, удерживая двумя руками рацию, милиционер сообщил в эфир: «Наверное, нужно подкрепление»…

Он пытался расслышать ответ командира, но хруст позвоночников и невообразимый ор все заглушал…

…Когда толпу удалось остановить, в небольшом переходе скопилось около пятисот тел. Окровавленные и бездыханные. Людское брожение. Пока первые вызывали «скорую помощь», вторые, разгребая тела, пытались помочь тем, кто еще подавал признаки жизни. В это время третьи, под видом содействия, ловко срывали с людей часы и цепочки. Воистину, первыми с корабля на бал прибегают крысы. Пока третьи продолжали делать то, что делали, четвертые с ужасом рассказывали пятым, что там, по ходу, полная жопа, что, короче, они все туда поперли, а менты, мудаки, закрыли двери в метро и никого не пускали – и что, по ходу, с той стороны, с другой улицы, со стороны собора в переход тоже бежали люди, и что непонятно, сколько вообще тысяч людей столкнулись в узком переходе; и что бабы, блядь, на своих ебаных каблуках поскальзывались на скользком мраморе, падали и всё, блядь, приехали…

Настя опоздала. Сильно. Никак не могла выбрать подходящую майку. Первая слишком просвечивала, на второй откуда ни возьмись появились катышки. Когда она попыталась подойти к переходу, все вокруг было оцеплено. Повсюду выли сирены «скорой помощи». Бегали какие-то люди. Женщины отчего-то плакали. Рыдали мужчины. Настя поняла, что концерт закончился. Наверное, опять эти тупые оппозиционеры что-то устроили, подумала она. Вечно они всем недовольны. Столько милиции бывает только на Маршах свободы. Подойдя к одному из милиционеров, девушка попыталась объяснить, что ей нужно пройти к переходу, что у нее там свидание с парнем и что…

…От грубых слов милиционера Насте стало не по себе. Девушка покраснела. Она не привыкла, чтобы с ней, самой красивой девочкой школы, так разговаривали. «Хам», – подумала Настя и отошла в сторону. От обиды она чуть не заплакала. Девушка так расстроилась, что не заметила, как рядом, всего в нескольких метрах от нее, пронесли Циска.

В тот вечер столичные телефонные сети подверглись небывалой нагрузке. Город вибрировал. Накалялся. Вопросов было так много, что задавали только один:

– Был?

– Нет, дома сидел.

– Мой тоже.

– У кого-нибудь из твоих?

– Нет, слава богу.

Город знал: что-то случилось, но что именно, не понимал. Одни утверждали, что во время концерта в зале обвалился потолок или даже балкон с людьми, другие – что в метро столкнулись поезда. Кто-то говорил о массовой драке, кто-то о взрыве. Не сомневались только в том, что трагедия произошла возле старого города, на проклятом месте.

– Девочки вернулись?

– Нет…

– Звони в больницы!

– Какие? Зачем? Просто гуляют где-то… они на какой-то концерт собирались…

– Звони, говорю тебе, дуре, в больницы!

– Да в какие?

– В любые, теперь все равно!

Мама Франциска узнала о случившемся утром следующего дня. Вместе с подругой она решила вспомнить молодость и отправилась к морю. Остановились у одноклассницы, которая много лет назад вышла замуж за прибалта. Весь вечер провели в ресторане. Утром, еще до того как бабушке, наконец, удалось раздобыть телефон и дозвониться, муж одноклассницы подозвал всех к компьютеру и ткнув пальцем в экран, сказал: «Читайте!». Ни о чем не подозревая, мать Циска с улыбкой посмотрела на подругу и, пропустив заголовок, произнесла:

– Ужасная трагедия, в которую просто невозможно поверить… произошла… в страшной давке, которая возникла в подземном переходе на станции метро… погибло более пятидесяти человек… Около трехсот человек получили увечья…

Посмотрев на подругу, женщина указала глазами на телефон и продолжила быстро, невнятно читать:

– Причиной катастрофы стал сильный дождь… так некстати разразившийся… около двадцати часов… В это время в окрестностях Дворца спорта подходил к концу праздник, организованный… Поучаствовать в розыгрыше призов от сигарет… попить пива, – мать Франциска постоянно проглатывала слова, пытаясь поскорее дойти до сути, – собрались несколько тысяч… преимущественно совсем еще юных. При первых раскатах грома и каплях дождя те из них, кто находился вблизи станции метро… бросились искать укрытия в подземном переходе… На ступеньках перехода и произошло столкновение. Подвыпившая толпа отбросила поднимавшихся людей назад, под землю. Кто-то упал на гранитный пол – пролилась первая кровь. На ней кто-то поскользнулся, повлек за собой других. Упавших начали топтать. Дождь усиливался, и напор желающих остаться сухими людей нарастал. С противоположной стороны… оттуда, где расположены кафедральный собор и остановка общественного транспорта, тоже шло немало людей. Многие из них тоже направлялись к месту массовых гуляний в соответствующем состоянии и веселом расположении духа. Поэтому рев толпы, несущейся навстречу, был воспринят как естественный отголосок веселья. А тут еще с той же стороны, от собора, в переход кинулись прохожие, спасавшиеся от дождя… Столкновение было страшным. Сквозь веселые крики и свист пробились крики боли. Люди падали и падали под ноги все набегающей толпе. За считанные минуты в стометровый неширокий переход набилось более двух тысяч человек. Образовалась плотная живая шевелящаяся пробка. Люди, оказавшиеся рядом, говорят, что земля под ними наполнилась глухим рокотом и начала сотрясаться.

Реанимационные отделения близлежащих больниц номер 1, 2 и 3 переполнились практически сразу. Только во вторую больницу привезли более 60 раненых… Основные диагнозы у прибывших – сотрясение мозга, перелом основания черепа, сдавливание грудной клетки, переломы конечностей. Подавляющее большинство жертв этой трагедии – подростки от 13 до 17 лет. По последним данным, погибли 54 человека, более ста получили ранения, некоторые из них находятся в критическом состоянии. Точка. Автор… Олег Бе… Звоните маме!!! – прогремело над балтийским морем.

Через девять часов мать Франциска была в приемном отделении Первой больницы. Бабушка встретила ее, и женщины заплакали. Плакали громко, потому что знали, что Циск жив. Плач матерей, которые узнавали о гибели собственных детей, был другим. Тихим и извиняющимся. Бабушка постоянно что-то говорила, и мать Франциска совсем ее не слушала. Она только спрашивала, как все произошло, а бабушка, находясь в таком же состоянии, повторяла, что Франциска отчислили, отчислили, но теперь вернут, обязательно вернут! Когда к женщинам вышел врач, каждая из них продолжала разговаривать сама с собой.

– Вы родственники Лукича?

– Да…

– Да, мы, мы! Я бабушка!

– Отец где?

– Нет!

– Звоните – пусть приезжает!

– Да нет, совсем его нет! Как он, доктор?

– Состояние стабильно-тяжелое, он в коме…

– Как в коме? В какой коме? Зачем? То есть… почему он в коме?

– Давка, да, судя по всему, ваш сын попал в самую давку. Там совсем не было воздуха. Да. Из-за кислородного голодания, да, которое он перенес, нарушилось мозговое кровообращение…

– И что теперь?

– Будем наблюдать, да…

– Его можно навещать? С ним все будет хорошо?

– Я дам вам знать.

– Подождите! Что значит – я дам вам знать?

– Значит, что…

В течение получаса врач пытался объяснить женщинам, что пока совершенно не ясно, сколько все это продлится. Ближайшие дни покажут. Тут загадывать смысла нет. Да…

Он отвечал на вопросы и объяснял, что в отдельной палате пока нет необходимости – пациент не испытывает неудобств.

– Да ему сейчас нет разницы, где лежать – в палате или в коридоре. Да, есть люди, которые сейчас в палатах гораздо больше нуждаются, чем он! Но его конечно положат и в палату, да, даже наверное в отдельную, потому что случай интересный, да, и государство, конечно, будет следить. Интерес государства в таких делах очень важен. Я бы сказал, он все и определяет! Но сейчас рано, рано об этом говорить! Все может измениться в ближайшие минуты, часы. Нечего об этом пока и думать. Потом – да! Да, в дальнейшем надо будет обсуждать. Палату, может, и продлят, но, конечно, за отдельную плату. Койкомест не хватает. Да. Все переполнено. Но об этом, да, повторяю, говорить рано.

Врач отвечал на множество технических вопросов, рассказывал о том, какие справки следует оформить и медикаменты купить, но всякий раз повторялся, что пока об этом говорить рано. Рано! Он говорил о том, что Франциск, конечно, получит компенсацию от государства, но не стоит рассчитывать на то, что она сможет покрыть все расходы. Но и об этом, конечно, говорить рано! Врач говорил о медсестрах и о том, что все самые необходимые процедуры несомненно будут выполнены в полном объеме, лишь о возможном выздоровлении мужчина предпочел промолчать.

Прошло три недели. Пациент по-прежнему находился в коме. Все приборы работали исправно, и Франциск не открывал глаз. Все это вселяло надежду, но врач сухо и доходчиво объяснил, что теперь совершенно точно никаких надежд на выздоровление нет.

– Так, на основе всех проведенных нами исследований и мероприятий, я могу с большой долей вероятности констатировать, что теперь так будет всегда, да. Ваш внук, как говорят в народе, овощ, да. Вы уж простите, да, за такое сравнение. Я не хочу вас оскорбить, просто хочу, чтобы вы все понимали, да. Я реалист, я люблю, когда все предельно понятно. Я за оптимизацию процессов. Тут дело такое. Дело понятное, да. Ничего не изменится. Жизненные органы действительно не повреждены, да. Он может спокойно провести в таком состоянии несколько лет, но вот его мозг от этого не заработает, да. Он не слышит вас, да. Не понимает. Все ваши попытки разговаривать с ним помогут лишь вам, да. Если вам это, конечно, нужно. Обманывать себя глупо, да. Вы лучше меня послушайте. Вам лучше бы поскорее свыкнуться с тем, что парня не вернуть. Чем быстрее вы с этим покончите, тем быстрее вернетесь к нормальной жизни. Через это надо пройти. Такое бывает. Многие теряют своих родственников, да. Впрочем, я вам тут не советчик. Я только одно вам могу сказать. У нас с этим пока, конечно, не очень понятно, но все же кое-какие подвижки есть, то есть я все это веду к тому, что он мог бы помочь своими органами другим людям. Вы понимаете, что я имею в виду? Многие люди годами ждут сердце, почки, а их жизнь может прекратиться в любую минуту, понимаете? Понимаете, о чем я? Вашего парня не вернуть, а другим людям еще можно помочь. Вы, конечно, за это ничего не получите, я вам сразу скажу. Это дело совершенно добровольное, но и нас подозревать не стоит. Органы мы никуда не продадим, себе не оставим, да. Просто многие люди думают, что мы эти органы себе оставляем, а потом зарабатываем на этом деньги, но это не так, совсем не так, да. Я сейчас только хочу, чтобы вы поняли, что ему ничего не светит. Раз уж так случилось, то давайте поможем другим!

– Подождите! Подождите-подождите! Что вы такое несете?! Остановитесь, доктор! Дайте же мне сказать. Если я правильно вас услышала, то один шанс из миллиона у него все-таки есть?

– Нет.

– А из десяти миллионов?

– Нет.

– А из миллиарда миллионов?

– Если я отвечу да, это ничего не изменит. Я могу ответить: да, есть, – но только потому, что ваш вопрос находится за пределами медицины. Всегда есть какой-то один процент, о котором мы не знаем. Что-то всегда будет не изучено, не понято, но это всего один, слышите меня? Всего один, да, один процент. Но он находится вне медицины, понимаете?

– Значит, шанс все-таки есть?

– Бля, мамаша, вы меня слушаете?! Оглянитесь вокруг! Это не страна чудес! Вы видите здесь волшебников? Может быть, фей? Я что, со стеной все это время разговаривал? Это не кино, понимаете? Это, простите за грубость, но вы меня немного вывели уже, это, блядь, жизнь. Ваш внук мертв! Мертв, понимаете? Смиритесь с этим! Он мертв! Если это слово не доходит до вас, услышьте слово «сдох»! Нет его больше! Он умер! Мозг вашего внука уже никогда не заработает, никогда, слышите меня?

– Знаете что, доктор? Идите в жопу!

Подключив старых знакомых, бабушка Франциска сумела добиться отдельной палаты и нового цикла обследований. В течение нескольких недель внука известной переводчицы осмотрели ведущие специалисты страны. Все они сошлись во мнении, что кардинально изменить ситуацию не удастся. Чудеса, конечно, бывают… История знает немало случаев магических выздоровлений… все мы помним, как когда-то тот-то и тот-то, там-то и там-то вышел из комы, но это случай не тот! Да, говорили врачи, мы прекрасно понимаем, как вам тяжело, мы бы очень хотели подарить вам надежду, если бы у нас был хотя бы один шанс из миллиарда, но его нет. Нет, Эльвира Александровна. Ваш внук фактически мертв.

Даже тетя Нора, главный нейрохирург страны, настаивала на том, что Франциска не вернуть:

– Послушай, Эля, действительно были случаи, когда люди выходили из комы, но там болезнь протекала иначе. Ты вообще понимаешь, что такое кома? Кома, коматозное состояние, остро развивающееся тяжелое патологическое состояние, понимаешь? Ты понимаешь, что кома характеризуется прогрессирующим угнетением функций центральной нервной системы с утратой сознания, нарушением реакции на внешние раздражители, нарастающими расстройствами дыхания, кровообращения и других функций жизнеобеспечения организма. В узком смысле понятие «кома» означает наиболее значительную степень угнетения центральной нервной системы, за которой следует уже смерть мозга, понимаешь? В случае c Циском это самое «следует» уже наступило! Все, Эля, точка! Мозг умер! Понимаешь? Ты совсем меня не слушаешь – и очень зря! Мы столько лет знакомы, и мы всегда говорили тебе правду! И я, и Иосиф Абрамович. Циска действительно не спасти. Я понимаю, что тебе очень тяжело это слышать, но, поверь, не могут столько людей ошибаться! Это не моя ошибка и не ошибка других врачей. Тут действительно дело дрянь… Надо терпеть, дорогая, надо терпеть. Надо хорошенько подумать. Стоит ли во все это ввязываться, продлевать. Я договорюсь, и мы сможем…

– Ты с ума сошла?! – вдруг, словно пробудившись ото сна, перебила бабушка. – Я все прочла!

– Прям-таки все?

– Я перерыла все медицинские энциклопедии! По крайней мере, все, что были у меня дома! Всё, что у меня было на эту тему. Где-то по строчке, по абзацу читала… И вот что я тебе скажу: шанс есть! Много раз вы, врачи, говорили родственникам, что мозг пациента не работает, а он работал. Работал, понимаешь? Все были точно так же уверены! И не хочу тебя обижать, но были уверены западные врачи, мастодонты, люди, которые обладают гораздо более современным оборудованием! Все они в один голос говорили, что пациенту ничего не поможет, что он овощ, фрукт или как там у вас принято называть пациентов в таких случаях, все предлагали усыпить, отключить человека, а он брал и просыпался! Понимаешь? Всем назло! Всем врачам, обстоятельствам, назло самой логике! И еще я прочла, что если до комы человек был хорошо интеллектуально развит, то у него больше шансов на спасение. А мой мальчик был прекрасно развит! Он ленился, но был очень, слышишь меня, очень хорошо развит! Он много читал, мы вместе посмотрели большое количество фильмов! Он переслушал огромное количество опер! Все педагоги об этом говорили. Даже те, кто выступал за его отчисление, все равно признавали, что он очень развит!

– Это всего лишь гипотеза, Эля. И потом, как ты можешь сравнивать? Это ведь все так индивидуально… Совсем ведь разные случаи! Там были другие условия, совсем другие люди. Да, кому-то повезло, да, там случилось чудо, но это не тот случай, не тот!

– Но ведь хуже не будет, оттого что мы его не усыпим? Хуже ведь не будет, оттого что я с ним разговариваю?

– Нет конечно! Но и лучше не будет! Эля, дорогая, я понимаю, как тебе сейчас тяжело, но постарайся услышать меня. Эля! Посмотри на меня! Отбрось все. Попробуй абстрагироваться. Просто превратись на мгновенье в слух. Ты меня слушаешь? Я понимаю, что ты насмотрелась миллион фильмов о чудесных выздоровлениях, но послушай меня, я талдычу это тебе в сотый раз – это не тот случай! Франциску уже ничего не поможет. Нет никакого будущего! Другой жизни не будет! Только эта палата. Затем другая, хуже, вряд ли его разрешат перевести домой, но даже если и разрешат – со временем врачи станут его ненавидеть. Ты же понимаешь, в какой стране живешь! Здесь нет дела до живых и здоровых, что уж тут говорить о людях в коме? Он никому не интересен кроме тебя, понимаешь? Никому! Если бы был хоть один шанс спасти его, врачи бы обязательно за него ухватились! Думаешь, никто не хочет защитить докторскую? Да люди грызутся за таких пациентов, если только есть шанс, но это, я тебе повторяю, не тот случай! Нет здесь никаких шансов. С ним всегда все будет так, как сейчас. Никогда ничего не изменится! Он будет просто отнимать время. У тебя, у них. Уверена, он бы и сам не хотел становиться обузой для такого количества людей. Вам нужно поскорее решать эту проблему и начинать как-то заново жить.

– Хорошо, я подумаю.

На принятие решения ушла ночь. Бабушка попыталась представить свою жизнь без Циска, но не смогла. Есть вещи, которые невозможно помыслить. Рождение, счастье, смерть…

«Его комната будет пустой. Холодильник, как и сейчас, пустым. Корзина без грязного белья. Нет, это невозможно. Я не смогу, не смогу так. Он бы смог без меня, потому что у него все впереди, у него в жизни еще нет смысла, а в моей жизни нет другого смысла, кроме него. Я не смогу, не смогу без него, нет…»

За дополнительную плату Эльвире Александровне поставили отдельную койку. Рядом с внуком. За «благодарность» закрыли на это глаза. Несколько первых недель бабушка боялась, что храп будет мешать внуку, но потом привыкла, забыла. Слишком много навалилось хлопот. Эльвира Александровна постоянно что-то делала, устраивала, организовывала. Осмотры, процедуры, встречи. Своим поведением она всего за несколько дней настроила против себя почти всю больницу. Врачи уставали от большого объема работы, лишних, бессмысленных нагрузок никто не хотел. К тому же женщина, как и все родственники, постоянно вмешивалась в работу эскулапов. Переводчику по профессии, бабушке постоянно казалось, что врачи совершают огромное количество ошибок, просмотров, недочетов. Эльвиру Александровну раздражали лень и безразличие, глупость и недальновидность. К тому же, по мнению бабушки, врачи совсем не понимали, что лечение Циска должно быть комплексным: «Если они хотят, чтобы Франциск поскорее поправился, если хотят, чтобы поскорее встал на ноги, нужно не только своевременно проводить все процедуры, но и побольше общаться с ним!».