Текст книги "Женский выбор"

Обращение во прах

Я попросила у старшей медсестры немного спирта. Усталая пожилая женщина немедленно принесла мне граммов сто в пластиковом стаканчике. Другая сестричка, помоложе, предложила мне все же разбавить спирт водой – медсестры решили, что я собираюсь залить спиртом горе!

От воды я отказалась, но все равно не стала опровергать их версию., Поблагодарив за помощь и сочувствие, я взяла мамину тетрадь и предназначенный мне конверт с выдранными «избранными» листами и вышла из больничного корпуса. Стараясь не расплескать горючую жидкость раньше времени, перешла на другую сторону улицы. Там, за автобусной остановкой находился небольшой запущенный кусочек городской земли, маленький пустырь. Я решила, что не совершу большого преступления, если добавлю немного золы к уже валявшемуся вокруг мусору.

Я раскрыла тетрадь и залила ее внутренность спиртом. Несколько капель осталось и для конверта с вложенными в него страницами. Я не желала оставлять даже то, что мне позволено было прочесть. С меня хватило одного раза!

Внезапно я подумала, что, может быть, дневник стал причиной ухода отца. Гадко, если он читал его. Впрочем, я ему не судья. Как ему было не сойти с ума даже от нескольких доставшихся мне страниц. Надеюсь, он все же не видел маминого дневника, а просто сам все почувствовал и понял. Пусть будет счастлив. Я не против!

Я не курю, но на брелоке с ключами у меня болтается маленькая газовая зажигалка. Так, на всякий случай.

Мой бумажный костер легко вспыхнул и прогорел минуты за три. А может, мне просто показалось, что произошло все это так быстро. От бумаги остался только черный хрупкий пепел. Зато дерматиновая обложка гореть не стала. Она лишь слегка оплавилась, распространив вокруг мерзкий ядовитый запах. Я все же постаралась не оставлять свою грязь даже на этой замусоренной земле – дала обложке остыть и перенесла прах маминой жизни в ржавую урну, стоящую возле автобусной остановки.

Подняв глаза, я огляделась по сторонам и увидела, что по пешеходному переходу идут мои недавние знакомцы из «Мадоналдса» – Дегенерат-«жених» Пьер и моя тезка, толстая женщина с пуховым шаром на голове. Они под ручку направлялись в сторону городского вещевого рынка.

За прошедшее с нашей недавней встречи время мужичонка успел приодеться. Неустойчиво вышагивая по заметенному снегом тротуару, он нес себя, словно драгоценный фиал, и умиротворенно смотрел в пространство.

Женщина почувствовала мой взгляд и повернулась. Она, несомненно, меня узнала. Я почти физически ощутила адресованное мне презрение. И презрение это было таким естественным! Ведь она, такая умница, смогла удержать возле себя то счастье, которым я, дура, пренебрегла.

11 сентября 2011

Москва

Часть вторая
Последнее предложение

Мадам Зуаби

Ноам Ривли закончил свое дежурство и ждал сменщика. Как назло, тот задерживался, так как застрял в пробке на выезде из Тель-Авива. Ноам обещал маме, что сегодня вернется домой без задержки, и они успеют отвезти постричься кота Шмулика. Шмулик был персом черепаховой расцветки, и, когда его приобретали, никто не подсказал Ноаму с мамой, что шерсть именно такого окраса сваливается в колтуны куда сильней, чем любая другая. Честно говоря, никому и в голову не могло прийти, что ген «черепаховости» связан с геном «сваливаемости». Но теперь они, слава Всевышнему, были чрезвычайно образованы в вопросах «персидского котоводства». Каждые три месяца домашнего любимца приходилось таскать в специальную парикмахерскую и платить за одну кошачью стрижку больше, чем тратили все остальные три члена семьи на то же самое за целый год. Самым экономичным был папа. Будучи лысым, он справлялся с помощью одной бритвы с остатками волосяного покрова всей поверхности головы.

Вначале семья Ривли решила сэкономить и подстричь Шмулика своими силами. Схватка оказалась неравной. Один-единственный годовалый котик, обычно спокойный и апатичный, порвал всех так, что у соседей и родственников возникло подозрение, не стала ли вся семья Ривли жертвой террористического нападения. Не стричь Шмулика вовсе было невозможно, так как он же сам и страдал от того, что шерсть сваливалась в плотные комки на животе и под мышками и болезненно тянула кожу глупого, привередливого и… всеми обожаемого зверя.

Сегодня на восемь вечера они были назначены на прием к Инне, парикмахерше животных, бойкой и экзальтированной репатриантке, отслужившей в свое время в десантной дивизии в Советской Армии. Она занималась там дрессировкой собак и даже добралась до Афганистана, откуда ее привезли домой с простреленным животом. Инна без проблем ладила со Шмуликом, и те двадцать минут, что она превращала его в микрольва, кот сидел смирно. Мама считала, что в спокойствии кота есть и ее заслуга, а потому они с Ноамом ездили на прием к Инне вместе. Мама сама машину водить не умела, а папа раньше девяти вечера в рабочие дни не возвращался.

В общем, Ноам должен был появиться дома не позднее семи часов, чтобы успеть съесть приготовленный мамой ужин. А после ужина надлежало отловить и запихнуть в корзинку свободолюбивого Шмулика и без двадцати восемь тронуться в направлении кудесницы Инны.

И вот теперь мамин план был под угрозой. Мики Зихри звонил каждые три минуты и с извинениями докладывал о своих сомнительных успехах в деле продвижения к аэропорту.

Практически вся военная служба Ноама протекала в комнате № 114, расположенной на техническом первом этаже аэропорта имени Бен-Гуриона – главной воздушной гавани Израиля. В его должностные обязанности входило взаимодействие армейской разведки со службой безопасности аэропорта, пограничным контролем и таможни в деле поиска и идентификации членов всевозможных террористических организаций. На девяносто девять процентов его работа была не чем иным, как рутинным копанием в базах данных, и поимка настоящей «рыбы» являлась чрезвычайной редкостью. Серьезные, а главное, известные террористы под собственными именами не рисковали въезжать в Израиль через аэропорт, носящий имя Давида Бен-Гуриона, и пользовались либо нелегальными путями, либо другими документами. В обоих этих случаях занимались ими не в комнате № 114. Только пару раз за последнее время Ноаму и его сменщикам удавалось поймать молодых исламистских активистов из Европы, уверенных, что об их участии в ячейках «Всемирного Джихада» или «Аль-Каиды» пока еще никому ничего не известно, а паспорт ЕС гарантирует держателю защиту от любых неприятностей.

Но это все была мелочь. И вдруг, именно сегодня, когда Ноаму так нужно было поскорее домой, а сменщик попал в эту проклятую пробку, на экране компьютера появилось сообщение о том, что сюда вечерним московским рейсом прилетит… одна из первых позиций так называемого «красного списка», единственная женщина из первой десятки наиболее разыскиваемых террористов. Но ам не поверил своим глазам и несколько минут ошалело смотрел на монитор. Разумеется, та же информация поступила не только к нему, но и к смежникам: службам безопасности аэропорта и пограничникам. Ноам позвонил своему непосредственному начальнику, капитану Авишаю Леви, но, как оказалось, тот уже был на пути в аэропорт и стоял в той же пробке, что и Мики. Говорить по мобильному телефону с Ноамом Авишай не смог, так как в свою очередь общался с высшим начальством из Иерусалима. Он лишь велел своему подчиненному перебраться в соседнюю комнату, где к этому времени собрались уже все руководители смежников. До прибытия рейса оставалось совсем немного времени, и нужно было решать, что делать. Самолет не может висеть в воздухе. Приземлившись, он подъедет к терминалу, и пассажиры неизбежно направятся в зону пограничного контроля и тогда… она окажется в Израиле, как и все.

Все обернулись на Ноама, когда он вошел в забитую народом сто сорок первую комнату. И не важно, что звание у него было отнюдь не высокое, просто именно от той организации, которую он представлял, ждали окончательного решения, как поступить с пассажиркой, значащейся под седьмым номером полетного манифеста. Ноам развел руками – он пока никаких распоряжений не получал. На самом деле, никто из собравшихся в тесном помещении людей не обладал правом принятия решений на серьезном уровне в своем ведомстве. Все они были только исполнителями и просто ждали, пока начальники согласуют между собой план захвата и ареста. В том, что прилетающую даму немедленно арестуют, не сомневался никто. Вопрос был только в том, как технически это сделать.

Чтобы ожидание не было таким скучным, Орна Руди, дама, представляющая пограничную службу, зачитала окружающим коротенькую справку на мадам Зуаби, пассажирку № 7. Послужной список более чем серьезный – от организации убийства собственного мужа Бассама до кучи спланированных и исполненных террористических актов в разных точках мира, в том числе на туристических объектах и на авиационном транспорте. С особым нажимом Орна зачитала про ее участие в попытке организовать катастрофу на рейсе Москва – Нью-Йорк, лишь по счастливому стечению обстоятельств сорванной и закончившейся экстренной посадкой в норвежском Бергене. Прочитав вслух про этот эпизод, по ряду причин известный лишь относительно узкому кругу специалистов, Орна Руди сделала многозначительную паузу. У всех возникла одна-единственная мысль: «А суждено ли сегодняшнему рейсу совершить посадку в аэропорту или, может быть, ему предназначена такая же ужасная участь, что самолетам, протаранившим в свое время башни-близнецы в Нью-Йорке?» Единственное, что успокаивало, так это то, что прибывающая дама, судя по всему, сама очень любила жизнь.

Авишай и Мики вбежали в комнату одновременно. Капитан кивнул собравшимся, но при этом сам продолжал говорить по мобильному телефону с кем-то из своих шефов. Все кроме него замолчали. Ноам и Мики так же молча обменялись рукопожатием и ждали, чем закончится разговор. Наконец, капитан закончил разговор, точнее, закончил выслушивать указания и, печально улыбнувшись, сунул телефон в карман.

– Ну, что? – нетерпеливо спросила Орна. – Что делаем?

– Ничего… – ответил Авишай. – Ничего не делаем.

– А как же… Зуаби?..

– Никак. Проходит пограничный контроль, забирает вещи, если они у нее есть, и идет, куда ей надо.

– Как это?! – этот вопрос задали практически хором все присутствующие.

– У нас нет никаких доказательств! Нам не за что ее задерживать!

Все еще пребывая в состоянии шока, Ноам вернулся в свою комнату № 114. Вслед за ним проследовали капитан со сменщиком. Оставленная в полном недоумении комната № 141 проводила их гробовой тишиной.

– Как это так? – все-таки обратился Ноам Ривли к своему командиру. – Ведь она террористка! Это известно!

Авишай Леви пожал плечами:

– «Известно» и «доказано» – это разные вещи! К тому же доподлинно известно лишь то, что она заказала убийство своего мужа Бассама Зуаби, что никакого отношения к терроризму не имеет и может интересовать лишь иорданскую полицию. Кроме того, на ее руках кровь того самого Тауфика Магриби, поймать и уничтожить которого мы сами так и не смогли, а она утопила его в Сене. А что касается всего остального, так ни я, ни вы не знаем точно, на кого она на самом деле работала. То есть абсолютно точно, что на себя саму, но возможно, что и нам от нее немало информации перепадало…

– Странно все это… – пожал плечами Ноам. – Если бы все было так, то зачем ее в «красный список» вносить?

– Да, действительно… – вторил ему Мики.

Капитана конечно раздражало, что из него тянут жилы двое подчиненных, но он все же намного лучше них знал, что есть вопросы, на которые ни они, ни он сам никогда не получат ответы. И он не мог объяснять им даже то немногое, что знал сам.

– Скажи честно – она работала на нас?! – спросил Мики.

– Первая задача профессиональной разведки – не уничтожить врага и даже не посадить его в тюрьму, а заставить работать на себя… И лучше всего, чтобы сам враг об этом не знал!

Подчиненные Авишая выслушали его, и ни один из них не решил еще, как ответить на сентенцию своего командира. Но Авишай Леви решил завершить этот разговор.

– Как бы то ни было, – произнес он, – она уже не опасна. Мы теперь точно знаем, зачем она сюда приехала.

Две пары глаз, не моргая, смотрели на него.

– Она и так явилась сюда, чтобы выслушать приговор…

– Чей приговор?

– Какой приговор?

На эти вопросы своих подчиненных Авишай мог ответить легко:

– Смертный приговор… Приговор онкологов из больницы «Ассута»!

Ноам все же успел! Когда Боинг-737 российской авиакомпании коснулся серого бетона посадочной полосы, кот Шмулик уже был пойман, засунут в корзинку-переноску и, утробно завывая на заднем сиденье старенькой семейной «Субару», направлялся на ненавистную стрижку.

Через некоторое время от здания аэропорта отъехало такси. Такси направлялось в Тель-Авивский район Рамат-а-Хаяль, где расположена известная на весь мир больница «Ассута».

До семнадцати часов завтрашнего дня у мадам Зуаби оставалось право на надежду!

Маша

Я предал Родину! Полностью признаю! Точнее, я признаю не собственную конкретную вину, но сам факт своего вынужденного предательства! Ведь сам этот факт – налицо! Единственное, что действительно непонятно, – мог ли я избежать своего предательского жребия? Не знаю…

Интересно, кто первый придумал идиотский термин – «малая родина»?.. Кто бы он ни был, но предал и бросил я в первую очередь именно ее, свою малую родину. Конечно, это забавно – называть «малой» Москву, гигантский мегаполис, населенный пятнадцатью миллионами человек. А может, и больше. Точного числа обитателей этого вселенского муравейника не знает никто!

В чем заключается мое предательство? Разумеется, в бегстве! Причем не только в физическом побеге, но и в устранении своего генофонда из города, некогда казавшегося мне вечным и незыблемым пристанищем всего моего рода. Теперь это ощущение рассыпалось в прах. Я единственный сын у своих родителей. Я единожды женат, единожды разведен… Наследников у меня нет, увы… Я уже не молод, и, наверное, у меня уже не будет больше детей, а значит в генах будущих москвичей никакая ДНК-экспертиза не найдет связи с родившимся там некогда Олегом Точилиным! Жил, жил… и ушел, не оставив после себя следа.

Так кто же мешал моим родителям и мне самому плодиться и размножаться? Почему мои родители, обитавшие в хрущевской двухкомнатной распашонке, не сделали мне несколько братиков и сестричек? Тесно? Мало денег? Да, конечно! Все это так! Но теперь я сдал эту же самую квартиру угрюмому армянскому часовщику, удравшему из Баку. У них в семье детей – трое, а достаток в пересчете на сегодняшние российские рубли куда скромнее, чем у нас тогда… Хотя, думаю, мой жилец Гарегин Сергоян поживет в Москве еще пару лет, помыкается, да и переберется себе в какой-нибудь Глендэйл или Сиэтл. А я буду вновь искать жильцов. И придется мне выбирать между строителями-таджиками и теми, кто развешивает повсюду объявления, начинающиеся со слов «русская семья снимет на ваших условиях…» Русская Семья! До какой гадости мы дожили! Но ведь мне, лично мне так важно сдавать свой кусочек Родины! Те деньги, которые я получаю в Москве за свою старенькую обшарпанную двушку, позволяют мне здесь, на берегу Красного моря снимать роскошный коттедж. И, кстати, еще остается немного денег на еду-питье. Таким образом, вне зависимости от того, насколько успешен мой незатейливый подводный бизнес, сам я остаюсь на плаву.

В будущем сдавать квартиру, наверное, придется именно такой, вот, «русской семье». Ведь я же не хочу, чтобы мой дом заполонялся совсем уж дикими людьми, не имеющими никакого понятия о том, как гадить в толчок и зачем сливать за собой воду. И не хочу, чтобы моя квартира стала пунктом мелкооптовой продажи анаши. Поэтому альтернативы «русской семье» может и не оказаться. Хотя, кто знает, может быть эти, столь специфически рекламирующие себя жильцы, убедившись, что меня практически никогда нет в России, поделят мою квартиру на углы и сдадут образовавшиеся закутки все тем же гастарбайтерам из Туркестана. Как задумаюсь обо всем об этом – волосы на голове дыбом встают. Так что пусть уж подольше продержится в негостеприимной Москве бакинский часовщик Гарегин Сергоян. Удачи ему! Хотя сам я в удачу в сегодняшней Москве не верю. И это логично – иначе с чего бы я был сейчас здесь?

Вот в детстве мне неслыханно повезло. Я прожил несколько лет за границей, в Северной Африке. Три зимы подряд я не месил ботинками московскую слякоть. Моих родителей каким-то непостижимым образом, несмотря на их вопиющую беспартийность, направили в длительную командировку в Египет. Все наши друзья и знакомые думали, что это отца в первую очередь послали туда в качестве специалиста-геолога. Конечно, папа именно геологом там и работал, но… Но на самом же деле командировали в первую очередь маму. Она была великолепным преподавателем русского языка как иностранного и к тому же, наряду со всеми основными европейскими языками, сносно владела арабским. Маме пришлось работать с египетскими военными, лихорадочно осваивающими советскую военную технику. У советских командировочных не было тогда возможности много ездить, но кое-что в этой необычайной стране нам все же удалось посмотреть. А главное, благодаря счастливому стечению обстоятельств, мне удалось несколько раз погрузиться под воду с аквалангом, и я на веки вечные остался пленником волшебного кораллового мира.

Мои родители не пробыли в Египте всего намеченного срока. Сразу же после заключения Кэмп-Дэвидского мирного договора, или «сговора», как обозвали это историческое соглашение в «Правде», советским специалистам совершенно бесцеремонно было предложено убраться восвояси. Родители мои, как это ни удивительно, даже обрадовались досрочному возвращению домой. Мама очень скучала по дождям и снегу. Ее мучило и бледно-голубое безоблачное небо, и пронзительное египетское солнце над головой. А я с тоской прощался со страной, в которой я встретился со столь немыслимым и невообразимо живым морем. Я твердо знал, что вопреки всему на свете я сюда вернусь. И вот я возвратился!

Меня не тяготит вечное лето. В отличие от мамы, я, похоже, не в состоянии соскучиться по хмурому осеннему небу средней полосы. А если мне приспичит походить по скрипящему морозному снегу, то, что ж, я надеюсь, что смогу позволить себе поездку на несколько дней туда… В общем, куда-нибудь, где «мороз и солнце»! Но пока не приспичило. И в ближайшее время я никуда не поеду.

Мы с Машей сидим за столиком и молча поглощаем прощальный завтрак. Маша уже рассчиталась за номер и даже вытащила в лобби свой матерчатый чемодан на колесиках. Я предложил взять с собой хотя бы сумочку с документами, но она легкомысленно махнула рукой, запихала ее под застегивающийся на молнию клапан чемодана и оставила возле стойки. Честно говоря, я сам никогда бы не поступил подобным образом. Тут воруют редко, но в этой сумочке все ее деньги, кредитные карты и паспорт. Туда же она положила и временную картонную лицензию «продвинутого ныряльщика» – Advanced Open Water Diver. Но нудить не хочется. Пусть поступает, как считает нужным – я ей не папа, не мама, не дедушка и не… В общем, не мое это дело, учить взрослую девушку «завязывать шнурки».

Я смотрю на сидящую передо мной Машу, и не могу представить, что уже завтра ей придется закутываться в теплое пальто или пуховую куртку, обувать сапоги вместо шлепанцев… Забавно – Маша в вязаной шапке, натянутой до самых бровей! Там… там – минус тридцать, если верить тому, что я вижу в Интернете. Верить приходится, но уже не могу вспомнить, как ощущается такая температура. Три года я безвылазно сижу в Синае. Целых три года. И плюс пятнадцать с ветром для меня теперь – лютая зимушка-зима!

Маша уезжает, и, если я не скажу сейчас что-то очень важное, то упущу свой последний шанс обзавестись семьей и детьми. Эти дети по возрасту, конечно, будут больше годиться во внуки собственному папаше, но это здорово, если они будут. Маша мне очень нравится, но я, наверное, уже не в состоянии влюбляться. Годы глушат страсть, зато мысли об ответственности за все на свете беспрерывно сверлят стареющий мозг. И еще… еще… несмотря на все объяснения, я не понимаю, зачем я ей нужен?!

А вдруг из-за моей нерешительности Маша подумает, что я импотент. Хотя, пожалуй, все-таки нет, не подумает! Накануне вечером она без приглашения заявилась ко мне в гости. Обнаружив, что я сижу в расположенном снаружи моего дома джакузи с приятелями, спросила, может ли залезть к нам четвертой. Бесцеремонное создание! Понятно, что отрицательный ответ невозможен, она погрузилась в теплую булькающую воду и моментально присоединилась к общей беседе о перспективах арабских революций. Виталик и Таня Зуйковы – семейная пара инструкторов по серфингу, снимают соседний со мной коттедж. Они еще за пять лет до меня свалили сюда из Саратова. Для нас, обустроивших свой бизнес и свою жизнь в Синае, тема «арабской весны» сегодня куда острее, чем жизнь кремлевских пауков в России. Маша со знанием дела принялась рассуждать о ситуации, сложившейся на Ближнем Востоке. Мои гости слушали и даже кивали, не догадываясь, при этом, что маленькая паразитка своей правой ногой залезла мне под плавки. Неизменно сохраняя на подгоревшей на солнце мордашке серьезнейшее выражение, она активнейшим образом действовала пальцами ноги, понимая, что я, зажатый между обширными супругами-серферами, никуда не сдвинусь, а бурлящая водная поверхность скроет ее развратное хулиганство от собеседников.

– Ну а вы, Олег Кириллович, что думаете? Сбежит Мубарак со своим семейством или им уже поздно? – нагло обратилась она теперь непосредственно ко мне.

Не помню, что я промычал в ответ, но, полюбовавшись выражением на моем перекошенном от смешанных чувств лице, Маша захохотала. Не переставая громко смеяться, она выскочила из джакузи.

– Олег Кириллович! Если не возражаете, я принесу всем вина или пива! Кому чего?

– Я здесь хозяин и сам все принесу! – с этими словами я собрался также выйти из воды, чтобы надлежащим образом исполнить свои обязанности по приему гостей.

– Нет-нет! – остановила она меня. – Не вылезайте из воды, Олег Кириллович!

И, хихикнув, добавила:

– Мне будет просто неловко!

Последние слова ничего означили для Зуйковых: только то, что юной нахалке будет неудобно, если немолодой хозяин дома будет суетиться вместо нее. На самом же деле ее волновала иная проблема. Я моментально понял, что она права. Осознав, насколько похабно буду выглядеть в оттопыренных плавках перед своими чинными соседями, я одумался и шлепнулся назад в теплую воду.

– Давайте, я хоть скажу, где что лежит! В доме два холодильника: один на кухне, а второй…

– Не надо! Не надо! – замахала она руками. – Вначале выпьем то, что я принесла с собой! Ведь я сегодня проставляюсь!

– Крайнее предложение принято! – воскликнул Виталик радостно.

Девушка подняла вверх битком набитый бутылками пакет, рядом с которым перед тем оставила свою одежду, и поболтала им в воздухе. В пакете тяжело звякнуло. На лице Виталика отобразилось некоторое беспокойство:

– Не разбейте, Христа ради! И вот оно что еще – оно ж, питье это, наверное, теплое все!

– Не-a! Нагреться не успело ничего! Я из холодного прилавка все брала!

– Давай, давай, деточка! Но все-таки оттащи бутылки в холодильник! Мы их лучше по одной, по одной!

Виталик очень трепетно относился к любым алкогольным напиткам. Воду он, по-моему, не пил с детства, равно как и чай. Очень изредка во время неизбежных зимних простуд Татьяне удавалось влить в горло мужа горячий каркаде или кофе. В остальное время его обычным питьем было красное вино с огромным количеством льда, red wine on ice rocks, как сам Виталик называл свой любимый напиток.

Маша скрылась в доме и уже через пару минут появилась с запотевшей бутылкой игристого испанского вина и с бокалами на подносе. Поставив все это на край джакузи, она вернулась в воду с явным намерением продолжить свое развлечение. Но тут вышел облом! Я подготовился, и Машина шаловливая ножка наткнулась на мой сжатый кулак. Лишь на секунду, чтобы только я заметил, она оттопырила нижнюю губу и скорчила обиженную рожицу.

Откупоривая бутылку, счастливый Виталик изобразил зависть.

– В наше революционное время только ты, Кириллыч, ухитряешься заполучать клиентов, тем более новых! Так что? Нового ОУПЕНВОТЕРА обмываем? – из-за головы супруги он подмигнул моей ученице.

– Нет! – ответил ему я. – Бери выше!

– Сразу ЭД ВАНСЕ ДА сделала?!

Маша гордо кивнула.

– Правильно! Молодец! Будем пить сразу за «продвинутого дайвера»! Чего зря время терять? Правильно, Танька?

Немногословная как всегда Татьяна только «угукнула». Виталик произвел разлив и раздал бокалы с искрящимся ледяным напитком.

– Ну, что! За НО-ВО-ПРО-ДВИ-НУ-ТУ-Ю!

– За продвинутую Машу! – подсказал я ему имя своей успешной ученицы.

– Ура! – воскликнули все и опустошили бокалы.

Но стоило мне на секундочку убрать руку от собственного причинного места, как я получил туда короткий мстительный удар ногой. Не больно, но от испуга я дернулся и захлебнулся пузырчатым питьем. Виталик отреагировал мгновенно – из самых лучших чувств он со всей дури шарахнул меня ладонью по спине! И пока я выкашливал вино, моя наглая ученица показала мне кончик своего розового язычка. При этом она притворилась, что сама не заметила, как одна из бретелек ее открытого купальника соскользнула с плеча, и внушительная по размеру упругая округлость практически полностью вывалилась на всеобщее обозрение. Мельком я повернулся в сторону своего спасителя Виталика и заметил, что его остекленевший взгляд уперся в грудь моей ученицы. И только якобы шуточный, но на самом деле весьма мощный подзатыльник, полученный от супруги, привел стокилограммового серфера в чувство. Вскорости мы все переместились в гостиную.

Вечеринка удалась, что называется, на славу. Через пару часов Татьяна потащила своего изрядно набравшегося супруга домой. Маша же объявила, что у нее есть ко мне разговор, и попросила разрешения задержаться. Я не стал возвращаться в дом, а развалился в плетеном ротанговом кресле, стоящем возле джакузи. В другом таком же кресле напротив меня расположилась Маша.

– Я вас очень внимательно слушаю, Маша! – насколько мог членораздельно произнес я.

– И что вы хотите, чтобы я сказала, Олег Кириллович?

Я недоуменно пожал плечами:

– Вы же сами сказали мне, что хотите остаться поговорить.

– Да… да… конечно… А скажите, Олег Кириллович, вам обязательно ко мне на «вы» обращаться?

– Я со своими студентами всегда был на «вы». Еще с тех пор, как в институте преподавал. Так уж привык, извините. Вот с Виталиком у вас бы такой проблемы не было…

– С Виталиком у меня никаких проблем и быть не может, – неожиданно грустно усмехнулась Маша. – Но с вами, Олег Кириллович, мы вроде как уже отзанимались. Даже выпили, хоть и не на брудершафт, конечно.

Глядя на ее погрустневшее лицо, я ощутил, что внутри меня все сжалось, или я не знаю, как это тоскливое ощущение еще назвать. Конечно, она мне нравилась! Более чем нравилась! И внимание к моей персоне очаровательной умненькой девушки меня тоже до неприличия сильно волновало! Но! Она в два раза младше меня. В два раза!!!

– Маша, милая, вы можете называть меня просто по имени, на «ты» и вообще, как вам угодно! Я не выпендриваюсь – это лично моя проблема, и это мне, лично мне тяжело перестроиться!

– А скажите, если…

Наступила слишком долгая пауза.

– Что – если? – подтолкнул ее я.

– Ну, если я сегодня останусь ночевать здесь. В вашем доме, в вашей спальне, в вашей кровати. Если вы не против, конечно! Может, это поможет перейти на «ты»?!

Боже мой! Как мне хотелось не сказать, а закричать: «ДА!» Я был, честно говоря, изрядно нетрезв, и к тому же Машино безобразие в джакузи сильно взвинтило меня. Мое сознание, мои ощущения и мои, скажу прямо, животные инстинкты как оказалось остались такими же, как были много-много лет назад. Конечно, я и последние годы не был монахом, но периодически возникавшие в моей жизни мимолетные связи с отдыхающими дамами бальзаковского возраста, не порождали даже подобия тех эмоций и чувств, что я испытывал, общаясь с Машей. Было только одно исключение – Ханан. Впрочем, Ханан – даже не исключение. Ханаан – это патология!

– Мне нельзя! – чуть ли не выкрикнул я. – Мне, черт побери, нельзя… тебя… то есть вас нельзя мне!

Прозвучала моя тирада совершенно по-идиотски, отвратительно прозвучала! Но Маша, вопреки моим ожиданиям, даже не рассмеялась. Наоборот, она поджала под себя ноги и как-то особенно пристально посмотрела мне в глаза:

– И почему же, интересно, вам меня… гм… нельзя? А?

– Я – маленькая?! Да, вы, что же это, Олег Кириллович! Вы что, читать и считать не умеете?! Вы же на меня все бумаги заполняли! Лично! Там дата рождения есть, между прочим! Мне уже давно не восемнадцать, и не двадцать даже! И меня… меня очень даже можно! А в данном, нашем с вами случае, еще и очень… нужно!

– Я видел дату вашего рождения! Видел! А вы знаете, сколько мне лет?

Маша кивнула.

– Вы – ровесник моей мамы. И что?!

– А то, что вам нужен кто-то ближе по возрасту!

Она поднялась с кресла.

– Вы разочаровали меня…

– Чем?

– Я думала, что вам, Олег Кириллович, не свойственно изъясняться штампами, пустыми ничего не значащими словами.

– Это о чем?

– Это о том, «кто ближе мне по возрасту»! – в ее тоне появилась нотка раздражения. – Не нужно говорить того, что вы сами не думаете! Боитесь?! Так и скажите!

Она уже подошла ко мне вплотную и говорила со мной сверху вниз. Нужно отдать должное этой девочке, она сумела занять в нашем разговоре самое выгодное положение.

– Чего я могу бояться, интересно? – промямлил я куда-то в промежуток между чашечками ее лифчика.

– Ответственности, Олег Кириллович! Вы боитесь ответственности!

Я протрезвел, но сообразить, как правильнее отвечать, не мог все равно.

– Какой еще ответственности я боюсь, по-вашему? Что вы вообще несете, Маша?!

– У вас дети есть, Олег Кириллович?

– Нет.

– Почему?

– Не вполне корректный вопрос, Маша! Я удивлен!

– Не нужно удивляться! Вы их не родили, потому что боялись ответственности?

– Ответственности перед кем, мне интересно?

– Да перед ними. Перед вашими так и не родившимися до сих пор детьми и перед теми баб… перед теми женщинами, с которыми у вас в итоге не сошлось!

Я промолчал. А она продолжила:

– Вот я, лично я хочу родить вам детей! Ну… и себе, конечно! Себе и именно от вас!

Я был не просто потрясен. Никогда в жизни я не оказывался еще в подобной ситуации!

– Польщен… конечно…

Маша отмахнулась от моего бормотания.