Текст книги "Женский выбор"

Москва – Таба – Дахаб

Из Коломны до санатория мы доехали ровно за сорок минут. Автобус подрулил к самим воротам, я выпрыгнула на утоптанный снег и быстрым шагом направилась по аллее, усаженной голубыми елями.

Мамин номер люкс находился в главном корпусе. Зная мамину склонность к простудам и чувствительность к духоте и шуму по ночам, я заплатила двойную цену не только за самый лучший номер с евроремонтом, но и за то, чтобы ее окна выходили на реку и лес, а не на ресторан и дорогу.

К моему удивлению, дверь открыла вовсе не мама, а очень неприветливая жирная тетка. Тетка буркнула, что моей мамы здесь нет и не будет, а где она находится, я должна узнавать в регистратуре, а не «беспокоить отдыхающих больных людей».

Я помчалась в ресепшн, где мне объяснили, что мама потребовала обменять ее с той самой теткой и переселилась в старый корпус «без удобств». Когда-то, в «пионерские годы», этот флигель вообще был нежилым и служил складом инвентаря и библиотекой.

Симпатичная молодая женщина-администратор по имени Зоя рассказала мне, что два дня назад в старом корпусе лопнула батарея, и отдыхающих попросили несколько часов посидеть в столовой, пока отопление починят. Одна из женщин устроила скандал, заявив, что «новые русские» и всякие жиды загнали простых людей в сарай, а сами наслаждаются на ворованные деньги. Она орала так, что администраторы собрались даже вызвать милицию, но моя мать, случайно оказавшаяся в столовой, встала и потребовала, чтобы скандалистке отдали ее номер, а сама она поживет в старом корпусе. Несмотря на все сопротивление администрации, обмен состоялся. Причем в качестве благодарности переехавшая тетка рявкнула на маму:

– То-то же! Знает кошка, чье мясо съела!

Администратор попуталась оправдываться передо мной, но я даже не стала слушать. Я слишком хорошо знала маму! Так все и было, несомненно! Зоя вызвалась меня сопроводить и вышла за своим пальто.

Меня буквально тошнило от раздражения. В последний раз со мной такое было, когда я узнала, что мамин «Борюсь», мой никчемный и ничтожный отец, бросил ее. Взял и ушел к какой-то неведомой никому из нас другой женщине. Я тогда не поверила тогда своим ушам: когда мама позвонила и сказала, что папа ушел. Я решила, что папа внезапно умер, а мама просто не смогла сказать об этом прямо.

– Ты испортила мне всю жизнь!

Только эти слова нашел он для женщины, под каблуком которой провел всю молодость и зрелость. Правда, последние несколько лет отец уже не смотрел все время маме в рот. Он только ныл о вреде персональных компьютеров и собирал в папочку досье на Билла Гейтса. Теперь он вместе с новой пассией содержит маленький магазин электроники возле метро «Молодежная» и с удовольствием объясняет клиентам, чем «Асус» лучше «Самсунга».

Я так и не смогла поговорить с отцом после случившегося, он не оставил ни телефона, ни адреса. Лишь однажды, когда он уже работал в своем салоне, я зашла туда. Вначале папа демонстративно отвернулся, но потом все же подошел ко мне и, не глядя в глаза, сказал:

– В моей жизни не было любви. Вы все презирали меня! Вы не видели во мне человека, теперь мне это известно точно! И я не хочу вас больше знать!

Выпалив это, он отвернулся и более не посмотрел в мою сторону. И по тому, как преданно отец смотрел на крашенную пятидесятилетнюю блондинку, стоявшую на кассе, я поняла, что на самом деле никогда не имела никакого отношения к этому человеку. Впрочем, надо отдать должное и ему, и его новой жене – они не покушались на оставшуюся маме квартиру.

Через две минуты Зоя зашла за мной, и мы помчались к маме.

Увиденное привело в ужас нас обеих. Мама лежала в кровати в своем маленьком неуютном номерке и болела. Зоя объяснила мне, что вход в эту комнату раньше был только через улицу. Теперь несколько перестроили, но ничего хорошего все равно не получилось. И вот опять, после того, как батареи, наконец, починили, в корпусе стало нестерпимо жарко. В отличие от люкса, ни о какой регулировке температуры не было даже речи. Промаявшись двое суток, не в силах уснуть от неимоверной духоты, мама решила открыть выходившее на помойку окно и сразу же простудилась. Уже два дня она не только не ходила на прогулки и процедуры, но не могла добраться до столовой. Даже поход в туалет, расположенный в отдаленном необогреваемом конце недавно проложенного коридора, становился для нее непосильным мучением.

У мамы был сильный жар, но, увидев меня, она все же поняла, что я готова наброситься на нее с упреками. Едва шевеля потрескавшимися губами, она прошептала все то же самое, что я слышала всю свою жизнь:

– Почему та женщина, а не я, должна была здесь мучиться? Чем я лучше нее? Мы должны быть, как все. Мы не должны выделяться.

– Почему ты никого не позвала?

Я бросила взгляд на мамин телефон, лежавший на тумбочке возле кровати. Разумеется, он был, как всегда, выключен!

– Почему ты не позвонила мне на мобильник? Почему твой телефон выключен?

– Прекрати!.. – прошептала мама. – Ты же знаешь: я не привыкла никого беспокоить! И тебя… тоже! Я знаю эту комнату давно… я рада, что я сюда вернулась… отсюда всё…

– Мама! Ты бредишь! Ты впервые в этом санатории! Куда ты вернулась? У тебя жар!

Увидев, что творится, Зоя выскочила наружу и бросилась вызывать врача. Через пятнадцать минут она вернулась, таща за собой взволнованную старушку в белом халате с фонендоскопом на шее. К тому моменту я уже не могла ни говорить, ни действовать – я могла только плакать. Вот я и плакала, сидя на единственном колченогом стуле, едва помещавшимся между кроватью и крашеным масляной краской подоконником.

Врачиха немедленно диагностировала у мамы двустороннюю пневмонию. Она категорически оказалась от попыток лечить ее в санатории и сама вызвала «неотложку».

Через два часа мама уже лежала в шестиместной палате терапевтического отделения местной больницы. Была суббота, и мне удалось пообщаться только с дежурным врачом. Мне повезло, он оказался очень приятным молодым и общительным парнем. Врач успокоил меня, назначил маме курс антибиотиков и дал номер своего мобильного. Разумеется, мы договорились, что колоть будут не то старье, что имеется в отделении, а современный, дорогой и, главное, эффективный препарат, за которым я понеслась в центральную аптеку. Слава богу, что та работала. Кроме ампул, я накупила кучу минеральной воды, соков и фруктов. Разумеется, всю еду и питье я приперла в расчете не на одну маму, а на всю шестиместную палату – иначе не было никаких шансов, чтобы она что-нибудь попила или съела.

В восемь вечера я оставила засыпавшую после укола маму и направилась искать себе номер в гостинице. Перед уходом я наклонилась к маме, чтобы ее поцеловать, и не вытерпела, задала ей тот вопрос, который мучил меня всю жизнь и ради которого я, собственно, и сорвалась из дома:

– Мама! Скажи мне, все-таки, зачем ты вышла замуж за папу? На кой он тебе был нужен?!

– Нельзя так говорить! Нельзя так, Аня… – прошептала она в ответ, но потом, к моему удивлению, добавила: – Я тебе объясню все… потом… он… может быть, спас меня… и он все-таки твой отец…

В ее тихих словах я уловила тень понимания. Хотя, быть может, это только мне показалось, подумала я. И впрямь: кого такое убожество, как «Борюсь», вообще может спасти?

Не без труда удалось снять безумно дорогой номер в гостинице в самом центре города. Кредитки там не принимали, и пришлось выскрести из кошелька почти всю оставшуюся наличность.

Но переночевать в Коломне мне была не судьба. Кошмарный день еще не закончился.

Едва я успела войти в номер, как зазвонил мой мобильник. Увидев, что звонок – с Машиного номера, я обрадовалась (наконец-то!) и радостно ответила. Но голоса дочери не услышала. Незнакомый мужчина косноязычно сообщил мне, что Маша еще вчера ушла на погружение, но на поверхность так и не поднялась.

Из-за революции все чартеры в Египет отменили, и пришлось лететь вначале до Тель-Авива. Слава богу, виза в Израиль больше не требуется. Оставив маму в больнице, я помчалась прямо в Домодедово, но вылететь в Тель-Авив смогла только днем.

Поскольку самолет из Москвы задержали на целых четыре часа, я не успела на последний вечерний рейс из аэропорта Бен-Гурион в Эйлат и пять часов добиралась до египетской границы на машине.

Еще не рассвело, когда я прошла контроль в Табе, но осознала, что нахожусь на египетской земле, только после того, как меня окружила толпа арабов-таксистов. Водители взволнованно встречали каждого из немногочисленных пассажиров, просачивавшихся наружу из зала таможенного досмотра. Усатые дядьки экспансивно переговаривались друг с другом, но, в отличие от московских бомбил, все же сумели организовать некое подобие очереди. В связи с революционными событиями работы у них почти не было – все таксисты с завистью проводили взглядами того, самого первого из очереди, которого я наняла.

– Куда поедет мадам? – спросил водитель по-английски, усаживая меня в новенький желтый микроавтобус.

– Как тебя зовут?

– Ахмед! Меня зовут Ахмед, – ответил он и повторил свой вопрос: – Куда поедет мадам?

– Мадам не знает! Поехали вниз, на юг. Пока так. Потом решим.

Ахмед пожал плечами и широко улыбнулся. Он был явно рад, что, наконец, заполучил клиента, пусть даже странного. Мы выехали со стоянки и сразу же оказались на шоссе, ведущем к Шарм-эль-Шейху. В Дахаб едут по той же дороге, но Дахаб ближе.

– Мадам правильно решила сейчас приехать отдыхать. В Синае никакой революции нет. Бояться нечего, здесь спокойно. Все уезжают, никто не приезжает. Очень пусто, очень дешево. Очень-очень дешево! Те, которые не уезжают, очень радуются. Я обычно по сто пятьдесят долларов беру до Дахаба, а вам поездка обойдется только во сто.

Я знала, что восемьдесят долларов и до революции были справедливой ценой за поездку из Табы в Шарм-эль-Шейх, но ничего не сказала. Мне было все равно.

– Лучше отдыха, чем сейчас, у вас никогда не было и не будет! – не смолкал Ахмед.

– Я не отдыхать еду.

– А зачем?

Отвечать не стала.

– Понимаю, вы едете работать, – он покивал головой. – Я тоже здесь работаю. Дом у меня в Каире, точнее, в Гизе. У меня со двора пирамиды видно. А какой отель вам забронировали? Где? В Шарм-эль-Шейхе, наверное?

– Мне не бронировали отель… Может быть, вы знаете, где можно остановиться без предварительного заказа – Сейчас везде можно остановиться. Очень дешево. Туристы разъехались. Те кто остался, тем хорошо. Хорошо и дешево.

Он вынул из кармана телефон.

– Я сейчас договорюсь. Вам на сколько дней?

– Подождите звонить. Я не знаю, сколько пробуду. И не знаю, где остановлюсь – в Дахабе или в Шарм-эль-Шейхе. Но сейчас мы точно едем в Дахаб.

– Хорошо, мадам! Но, если мы будем заезжать и задерживаться, то…

– Я буду платить вам по триста долларов за каждый день, что пробуду на Синае. Вы поняли меня, Ахмед?

Мой водитель приложил нечеловеческие усилия для того, чтобы не показать, до какой степени он счастлив.

Небо слева от машины начало светлеть. До Дахаба оставалось семьдесят километров. Разговаривать с Ахмедом было не о чем, и моя бедная голова продолжила трещать от потока одних и тех же ужасных мыслей. Мозг разрушался от осознания свершившейся катастрофы:

«Да будет проклят этот день! О, если бы я могла сделать так, чтобы он никогда не настал! Но я, конечно же, этого сделать не могу – часы пробили, взошло яркое летнее солнце, и сердце мое не может смириться с тем, что совсем уже скоро настанет тихий мирный вечер и придет новая ночь… ночь, которую я опять не знаю, как пережить! Ты – смысл моей жизни! Ты – главная часть меня самой! Я всегда по первому твоему зову… нет, не по зову даже, а лишь по робко зародившемуся желанию готова нестись к тебе навстречу, и радость при мысли о встрече с тобой несравнима ни с чем. Я не могла не любить тебя! Не могла, даже если ты была источником многих моих беспокойств и страданий! Я знала, это не твоя вина. Так устроен мир: дарующий жизнь в то же время неизбежно обрекает своих детей на страдания и, в конце концов, на погибель. Как ты могла не сберечь себя? Как ты могла не думать о том, что твоя жизнь тебе не принадлежит, как не принадлежит собственная жизнь никому из нас? Как ты могла из-за одной неосторожной забавы убить меня, всех нас? Разве много тебе запрещали в этой жизни, разве во многом ограничивали тебя?! Нет! И просила я тебя всегда только об одном: «Маша! Не будь дурой!» Где ты теперь? В пучине? А я тогда где? И как мне теперь жить и зачем? Ты хотя бы где-нибудь есть сейчас? Ты слышишь, что творится в моей душе?! Ты – моя дочь!»

Последний перед этим раз я была на Синае десять лет назад, и потому не могла адекватно оценить те изменения, что произошли в курортном городке в результате свершившейся антимубараковской революции. Набережная выглядела чрезвычайно пустынно, и неясно, что явилось причиной этого – политика или погода. Февраль – довольно холодный месяц по египетским меркам, время ветров, несущих в себе не только неуютную промозглую прохладу, но и пыль. Пыль всепроникающая, колючая. Мне, во всяком случае, она именно таковой показалась.

Я вытащила из сумки блокнот. На первой странице не пишущей, как обычно, шариковой ручкой было нацарапано название центра подводного плавания. Там же – адрес, номер строения на набережной, и номер телефона владельца-египтянина.

Тот русскоговорящий мужчина звонил с Машиного аппарата. Заикаясь, он промямлил что-то вроде того, что он – лицо случайное, его просто попросили позвонить с оставшегося в Машином ящике телефона кому-нибудь из родственников и друзей. Разумеется, он нажал «мама» и соединился со мной. Насчет того, что сам он в центре не работает, мужик скорее всего, врал. Я была уверена, что дайвинг-центр под названием «Golden Fish» ориентирован, в первую очередь, на соотечественников. Очевидно, «Золотая рыбка» – это та самая пушкинская «владычица морская», а наш брат-турист, как правило, ни на каком ином языке, кроме русского, не говорит. В Египте русские инструкторы работают полулегально. Проблем обычно не возникает… до того момента, разумеется, пока не случается серьезная неприятность. Тогда появляются всевозможные инспекторы из самых разных контролирующих организаций и начинают шерстить бедного владельца. Пока хозяин выкручивается, раздавая взятки направо и налево, персонал разбегается. Люди либо ждут, пока буря уляжется, либо находят другую работу, как правило, где-нибудь неподалеку.

Ахмед не сразу нашел дорогу и немного поплутал по неприглядным дахабским подворотням. Он даже едва не задавил даже маленькую отару, состоявшую из полутора десятков клочковатых пыльных овец. В очередной раз мой шофер проскочил «не туда» и, разворачиваясь в тупике, не заметил группу замурзанных парнокопытных, уныло пасшихся среди куч бытового и строительного мусора. Один из баранов получил легкий удар бампером в толстый зад. Недовольно взмемекнув, он отскочил в сторону, но при этом все равно не выпустил изо рта цветастый полиэтиленовый пакет, уже наполовину пережеванный.

Наконец, мы остановились на небольшой площадке, с которой можно выйти на пешеходную часть городской набережной. Парадный вход в нужный нам центр подводного плавания, совмещенный с магазинчиком и маленьким кафе, располагался со стороны променада, а ворота для машин, доставляющих баллоны и прочее оборудование, выходили в подворотню. Разумеется, и сам дайвинг-центр, и магазин, и кафе были закрыты, было еще слишком рано.

Я решила не ждать, вернулась в машину и спросила Ахмеда, знает ли он, как проехать к «Голубой бездне». Тот почему-то не сразу понял, о каком месте я говорю, но затем сообразил и энергично закивал головой. Я решила не пытаться звонить хозяину дайвинг-центра, все равно в этом не было никакого смысла. Лучше мне побыть там… одной. Я сама не знала, почему лучше, но… В общем, мы поехали.

«Blue Hole» в буквальном переводе с английского – «Голубая дыра», но по смыслу правильный перевод – скорее «Голубая бездна». Это мекка аквалангистов всего мира. Каждый существующий в мире дайвер либо уже побывал здесь, либо твердо знает, что в один прекрасный день совершит здесь одно из самых интересных и крутых своих погружений. У кого-то с «Голубой бездны» все начинается, у кого-то на ней все заканчивается. Маша клятвенно обещала, что не подойдет близко к этому месту, пока не получит мастерского сертификата. Обманула! И как обманула! Я не могла даже в кошмарном сне представить, что такое может случиться!

По абсолютно пустой дороге мы приехали быстро. Мне казалось, что я потеряла способность чувствовать. То есть какие-то ощущения, разумеется, все же присутствовали, но это были как будто не мои ощущения, словно я в кино. Смотрю фильм, и при этом сама же непонятно зачем в нем играю. Фильм – дрянь! То ли Феллини, то ли Антониони, то ли Пазолини. Чертовы кумиры моей молодости!

Ахмед не мог знать, что случилось, но подозревал, видимо, что я не в себе. Парень откровенно беспокоился об обещанной на ближайшие дни работе и решил не отступать от меня ни на шаг. Он заботливо подхватил меня на выходе из машины и бережно взял под локоть.

Открывшийся пейзаж потрясал своей незатейливостью. Самый обычный пляж с навесами и шезлонгами. Жмутся друг к другу арабские лавочки со стандартным набором товаров: папирусы, кальяны и футболки, тоже закрытые. А вот в большинстве кафе уже началась неторопливая жизнь. Сонные хозяева и работники запалили угли в жаровнях и начали расстилать пестрые циновки. Каждые десять-двадцать метров берега «контролируются» каким-нибудь бедуинским кафе. Отдыхая между погружениями, аквалангисты могут заказывать себе в кафе еду и напитки, а могут экономить и пить лишь принесенную с собой воду. Платить все равно придется – за топчан, за ковер, за столик, за факт собственного присутствия… Цены на еду и напитки соответствуют недорогой московской закусочной, то есть по египетским меркам баснословно высоки.

Сразу за лежаками плещется море, каменистое мелководье. Пять-шесть метров от берега вы идете по колено в прозрачной бирюзовой воде. Еще один шаг – и глубина уже… пятьсот метров! Этот фантастический природный колодец имеет почти строго вертикальные стены и, продвигаясь метр за метром, можно проследить, как меняются формы жизни в зависимости от глубины. Обитатели мелководья – яркие и праздничные, в основном кишат у разноцветных кораллов поверхности, сверкают в золоте прорывающихся солнечных лучей. По мере погружения в пучину из всех цветов остается только синий. Рыб становится все тменыие, они куда мрачнее своих порхающих наверху собратьев, но зато выглядят очень таинственными. В этой синеве вам может посчастливиться встретиться с кем-нибудь по-настоящему большим: с рыбой-наполеоном или даже с безразличной к вам акулой. Колодец «Голубой бездны» как будто специально создан для наблюдения за изменениями подводной жизни.

Много лет назад я приезжала сюда и видела все это своими глазами. Но это было давно, очень давно. Я знала, что когда-нибудь вернусь – но и в страшном сне не могла себе представить, что это произойдет именно так.

Я велела Ахмеду ждать возле машины, а сама пошла вперед вдоль берега. Сразу за чередой ларьков и кофеен началась «Мемориальная стена». Когда-то мне, как и каждому с аквалангом, тоже настоятельно порекомендовали вчитаться в надписи, выбитые в скальной породе и на каменных плитах. Там нет могил, только память о тех, у кого могил нет и никогда не будет. Они навсегда остались в «Голубой Бездне». Родным и близким не удалось ни найти их, ни даже поднять на поверхность, чтобы проститься. Имена вырублены и вырезаны на самых разных языках, больше всего – на английском, русском и арабском. В прошлый раз их было меньше. Скоро скалы не хватит, и скорбные надписи покроют и соседнюю каменную глыбу, возвышающуюся над холодной синевой Красного моря.

Я прошлась вдоль плит, вчитываясь в страшные слова и безжалостные даты. Не смогла пройти мимо леденящей душу надписи, напоминающей о юном аквалангисте, который ушел под воду пару лет назад. Погибший был Машиным ровесником. «Have a fan dive!», «Кайфовой подводной прогулки тебе!» вместо будничного "Спи спокойно!" пожелали те, кому он был дорог. Я прижалась лбом к серому камню и зарыдала. Самое жуткое, что мне стало нестерпимо жалко не Машу, а себя! Я ощутила себя брошенной и забытой. Ведь моя дочь видела этот жуткий «вернисаж» и должна была подумать о тех, кому она нужна на этой земле. В первую очередь подумать обо мне! Я понимала, что Маша обо мне не подумала. Что заставило ее пойти на этот безумный, бессмысленный риск?

Красивейшая часть «Blue Hole» – ворота, расположены на глубине между отметками пятьдесят шесть и семьдесят пять метров. Всякий дайвер мечтает побывать именно там, чтобы увидеть ворота. А еще лучше – полюбоваться на это чудо природы снизу, метров с восьмидесяти. Все бы ничего, но обычное снаряжение и сжатый атмосферный воздух позволяют абсолютно безопасно погружаться до тридцати метров. Опытные и хорошо обученные аквалангисты могут дойти и до сорокаметровой отметки. Но сорок – это предел.

На большей глубине в организме человека, дышащего сжатым атмосферным воздухом, начинаются процессы, которые могут привести к самым тяжелым последствиям. В крови от огромного давления растворяется слишком много азота, что может тут же, на глубине, привести к азотному наркозу – мгновенному опьянению, потере ориентации и засыпанию. Азотный наркоз не похож на алкогольный. Он всегда внезапный, всегда неожиданный. Никогда нельзя точно предсказать, шарахнет ли тебя сегодня и завтра на одной и той же глубине, при одной и той же температуре воды. Ни железная сила воли, ни атлетическая тренированность тела не помогают. Растворенный в крови азот может привести и к кессонной болезни, так как у аквалангиста может не хватить времени для постепенного безопасного всплытия с декомпрессионными остановками. В этом случае кровь при выходе из воды просто вскипит пузырьками азота, так бурлит кока-кола в открываемой бутылке. Азотные пузырьки закупоривают сосуды мозга, сердца и далее везде. К тому же и кислород на большой глубине приобретает токсичные свойства. Но главная беда даже не в самом азотном наркозе, кессонной болезни или отравлении сжатым кислородом, а в том, что подобные реакции строго индивидуальны и параметры их наступления отличаются даже для одного человека в разные дни. Поэтому многих все же «проносит», и немало счастливчиков гордо рассказывает, как на их дайв-компьютерах зафиксировалась отметка «80», и о том, какую красоту они имели счастье лицезреть на этой глубине. Иногда они лгут, иногда говорят правду, но пример их случайных удач толкает на «подвиги» все новых и новых поклонников подводной разновидности «русской рулетки» и превращает «Голубую бездну» в бездонную братскую могилу.

Конечно, можно и по-другому насладиться красотами этого уникального чуда природы. Можно совершить безопасное погружение к самим «воротам», но для этого необходимо освоить технологию технодайвинга. «Технари» используют другое оборудование, и вместо сжатого воздуха в их баллонах – гелиево– и аргонно-кислородные смеси. И стоят такие погружения несравнимо больше – вместо нескольких десятков долларов за погружение со стандартным оборудованием одно глубоководное погружение обходится в сотни долларов! Понятно, что соблазн посмотреть все то же, что видят технодайверы, но только за обычную цену, очень велик. И поэтому с каждым месяцем памятных плит возле входа в «Голубую бездну» становится все больше и больше.

Но зачем этот риск нужен был Маше? Она же знала, что у нас с ней есть средства, достаточные для того, чтобы, не задумываясь потратить, сколько нужно, на ее следующий курс, на самое дорогое оборудование. Она знала, что сможет увидеть все нормальным образом, без дурацких смертельно опасных авантюр. Ведь я никогда не покупала бриллиантовых украшений, не мечтала о бентли, но зато никогда не жалела денег на путешествия.

Маша с самого детства всюду ездила со мной. Ничего не изменилось, и когда моя девочка повзрослела. Маша была главным смыслом моей жизни и главным моим счастьем. Я никогда не сомневалась во взаимности. И она, конечно, знала, что всегда получит мою помощь, но… Что же случилось?! Может быть, Маша впервые в жизни пошла на поводу у новой компании и решила не выделяться из среды безбашенной молодежи? Решила быть, как все? Безумная мысль терзала меня: «Неужели это конец, и мне теперь предстоит вырубать в скале Машино имя?»

На берегу появился еще один автомобиль, роскошная спортивная машина неизвестной мне не массовой модели, с неместными номерами, кажется, номерной знак принадлежал какой-то из стран Евросоюза. Сидевший за рулем огромный азиат помог выбраться наружу даме с очень короткой стрижкой, примерно моих лет. Очевидно, женщина была очень больна и измучена, но недоброе лицо ее отличалось совершенной правильностью черт. Фигура тоже была совершенной, если не считать несколько излишнюю худобу. Женщина сняла с себя одежду и осталась в одном купальнике. Азиат помог ей усесться на предварительно извлеченный из багажника стул с подлокотниками. Я проходила совсем рядом, но на меня они даже не посмотрели. Мрачный взор женщины был устремлен на водную гладь. Не оборачиваясь, она что-то тихо сказала своему спутнику. Странно, но мне показалось, что говорила она по-русски, но, возможно, я ошибалась, уж больно нерусскими они оба выглядели. Азиат вытаскивал из багажника оборудование для погружения. Несмотря на свое безумное состояние, я все же обратила внимание, что баллон только один. Странно, в одиночку никто не погружается… Это запрещено. Впрочем, какое мне теперь до всего этого дело!

Мы вернулись на центральную набережную Дахаба. Ахмед заехал во дворик дайвинг-центра. Там уже началась неторопливая жизнь. Двое подростков-арапчат разбирали заряженные баллоны с воздухом и укладывали их в железные тележки. Парень чуть постарше дежурил на стойке. Увидев меня, он все понял и страшно разволновался. Парень на удивление сносно говорил по-английски. По его реакции я поняла, что моего приезда и ждали, и боялись. Я попросила позвать хозяина, но тот, разумеется, срочно уехал и, разумеется, не сказал куда. Разумеется, мне готовы помочь, но не знают чем.

Я была уверена, что все Машины вещи забрала полиция. Но, к моему удивлению, все осталось в центре. Очевидно, в революционном Египте полиции было не до утонувших аквалангистов.

Парень протянул мне бокс. На дне деревянной коробки лежала хорошо знакомая темно-зеленая Машина сумочка с лежащим внутри солнцезащитным кремом и какой-то еще нехитрой косметикой. Отдельно валялись разрядившийся мобильный телефон и большой кожаный кошелек. В кошельке я обнаружила заграничный паспорт и еще какие-то чеки и малозначащие бумажки.

Парнишка протянул мне помятый, начинающий желтеть слип, отпечатанный на кассовом аппарате.

– Это на четыреста египетских фунтов. Два погружения. Она забыла подписать, мадам… Я не проследил… Меня очень ругали! – вздыхал юноша. – Мы думали, она вернется и подпишет. А вот как нехорошо получилось. Теперь деньги придется возвращать. Их вычтут с меня. Хозяин вычтет.

Я вынула из кармана стодолларовую банкноту и протянула ему.

– Держи!

– О, спасибо, мадам! Я так вам сочувствую мадам!

– Кто ей выдавал оборудование?

– Я, мадам!

– Я знаю, что моя дочь только начала учиться. Какую карточку она предъявила? У нее же не было сертификата «PADI».

– Был, мадам! Временный, мадам!

Он показал мне на незамеченную мной раньше серенькую картонку, торчавшую в кошельке рядом с паспортом. Совсем забыла: по окончании курса ученик получает временное картонное удостоверение, действующее три месяца до получения постоянной пластиковой карты с фотографией.

Я взяла в руки картонный прямоугольник. Все, как и должно быть: «Maria Yartseva Advanced Open water diver». Ниже – день рождения и дата экзамена. На курс ушло десять дней со дня прибытия. Угораздило ее поехать сюда за два дня до революции! Маша специально сдала досрочно сессию, чтобы полтора месяца учиться, получить этот «продвинутый» сертификат. – Училась она тоже у вас?

Парень отрицательно замотал головой.

– Нет, мадам!

Он ткнул пальцем в название школы, отпечатанное на временном сертификате: «Queen Tamara».

– Русские?

– Да, мадам, хозяин русский!

– А почему она вдруг у вас решила погружаться? Почему не в своей школе и не со своим инструктором?

Он пожал плечами.

– Не знаю. Но, думаю, она встретилась и подружилась с кем-то в «Маяке» и захотела днем с ними погружаться.

– Что такое «Маяк»?

– «Маяк» – это такое место, где живут, мадам.

– Гостиница?

– Нет… то есть не совсем, мадам. Хостел. Там ночь стоит двадцать египетских фунтов. Это бывшая казарма. Теперь там живет молодежь, которой все равно, где спать. Они ночью песни поют… по-русски, мадам!

Маша по приезде сообщила мне, что нашла молодежный недорогой хостел без телефона в номере, зато с душем. Я не выясняла детали, так как при наличии мобильного телефона мы и так всегда оставались на связи. Признаться, я не представляла, что моя дочка могла останавливалась в отеле за четыре доллара. Она никогда не была транжирой, но, несомненно, нуждалась в чистоте и минимальном комфорте.

– Где этот «Маяк»? Далеко?

– Прямо через площадь, мадам. Налево за угол и напротив. Если она там жила, то там, может быть, остались вещи. Вы спросите, там все знают всех. А хозяина теперь долго не будет, и все русские инструкторы тоже уехали. Тот инструктор, что тогда вел группу, он из Киева. Он, после того, как рапорт в полицию сдали, сразу уехал.

– Разумеется. – Мне оставалось лишь грустно усмехнуться.

– Вам здесь некого о чем-то спрашивать, мадам…

– Это я уже поняла… пойду в «Маяк»…

– И еще… одно…

– Что еще?

– Мне очень неудобно, мадам… Но она взяла в аренду новый костюм, весь новый комплект, итальянский, мадам… очень дорогой… и алюминиевый баллон…

Меня передернуло.

– Не морочьте мне голову, все оборудование застраховано.

– Да, конечно, мадам, простите… – испуганно ретировался парень. – Просто сейчас такие события в Египте… Никто не знает, как поведут себя страховые фирмы.

– Не сомневаюсь, вы разберетесь со своими проблемами.

– Да, да, еще раз простите… я очень сочувствую вам, мадам!

Не подходя к Ахмеду, я по указанному маршруту перешла маленькую пыльную площадь, на которой мы уже стояли утром, и оказалась перед большими грязными воротами. «Light house» было написано красной масляной краской на облупленной серой штукатурке. Чуть ниже добавили черной краской, уже по-русски: «Гостиница "Маяк"». И чуть ниже еще: «Русский клуб. Хочешь – живи, как человек, а не хочешь – иди на х…!»