Текст книги "Женский выбор"

Скажу совершенно честно: моя дочь Маша стала первым человеком на земле, с которым я поделилась своими девичьими мечтами, глупыми и смешными, как мне казалось… К моему потрясению, она не стала смеяться, а наоборот, мрачно насупила брови. Я попыталась хохотнуть сама:

– Ну, не дура ли я была? А, Маш?!

– Нет, не дура… Дурой была бабушка!

– Как ты можешь так говорить?! – возмутилась я непочтительностью своего ребенка.

– Хочешь, я ей сама скажу, что она дура?

Я понимала, что от внучки Маши мама выслушает все что угодно.

– Тебя надо было к доктору вести, мама. К психиатру! Еще чуть-чуть – и меня бы в помине не было: ты бы или таблеток наглоталась, или с моста бы кинулась!

Самое дикое, что Маша права. В свои семнадцать-восемнадцать лет я не знала, зачем живу. Меня не интересовала та наука, которой я училась на четверки и пятерки. Я не хотела становиться программистом. Я проклинала тот день, когда отпустила Олега, и я проклинала себя за то, что не заставила его лишить себя невинности. Даже девственность стала для меня невыносимым свидетельством собственной ненужности. После нескольких проникновенных бесед с мамой о «мышастости» я окончательно осознала, что не нужна больше никому – ни как жена, ни как любовница, ни даже как бл… на одну ночь. Моя жизнь не имеет никакого спроса. Я не-во-стре-бо-ва-на! И мысли о суициде порой действительно искушали меня своей радикальной простотой.

Замуж – туда и обратно

Я никогда не понимала маминого выбора, но еще меньше понимаю саму себя. Думаю, что судьба свела меня с этим человеком исключительно для того, чтобы появилась Маша. Ни для чего другого он не пригодился, и к счастью, его след в моей судьбе остался очень коротким.

Валера Ярцев был моим одногруппником. Очень способным, рассеянным и несобранным самородком, к тому же – высоким и замечательно красивым парнем. Валера окончил школу на окраине Воскресенска с золотой медалью и не поступил в университет только потому, что перепутал сроки подачи документов. Для меня до сих пор загадка, как он их вообще не потерял и довез до нашего института. Рассеянностью и несобранностью он не просто напоминал моего бывшего одноклассника Мишу Гуськова, но многократно превосходил его.

Мать растила Валеру одна. Отец-алкоголик нигде никогда не работал дольше недели. Однажды ранним зимним утром он взял удочку и поехал на велосипеде на рыбалку. Сгинувшего главу семейства откопали из оттаявшего сугроба в полукилометре от дома только по весне, в конце марта. Валерке тогда не исполнилось еще и пяти.

Откуда у него взялись такие феноменальные способности, никто понять не мог – ни на одной из ветвей родового древа ни в одном поколении не было ни одного хоть сколько-нибудь грамотного человека.

Поступив в институт, Валера поселился в общежитии в комнате с двумя парнями с Кавказа. Те, хоть и числились студентами экономического факультета, ничем, кроме разгула, не занимались: пили водку и водили девок. Воскресенский математический гений не вписывался в их праздник жизни, и отношения в комнате создались самые что ни на есть ужасные. Валеру несколько раз били, порой просто не пускали ночевать. Комендант общаги и подонки из студсовета получали от Валериных соседей мзду чачей, фруктами, а то и просто деньгами, поэтому защиты просить было не у кого.

Однажды я пришла на семинар по «матану», Математическому Анализу, раньше других, и обнаружила, что Валера оказался в аудитории еще раньше. Он спал, сидя за столом, уронив голову на руки. Услышав, что не один, он поднял лицо, и я увидела, что губы его разбиты, бровь рассечена, а под глазом расплылся огромный фингал. До сих пор не знаю, что у него произошло в ту ночь с соседями по комнате, но после занятий я пригласила его к нам домой. Он с радостью пообедал с нами, а потом остался и на ужин.

Тихий, говоривший почти шепотом молодой человек очень понравился и маме, и бабушке Рае. А папа просто пришел в восторг, когда тот внимательно выслушал его полуторачасовой рассказ про диссертацию и про то, как мешает его работе дурацкая новая концепция персональных компьютеров. Валера, как обычно, шепотом, застенчиво глядя в пол, сказал, что, возможно, результаты, полученные папой, можно попробовать использовать не только для больших компьютеров, но и для современных распределенных сетей. Папа торжествовал. Я вообще никогда не видела своего нудноватого серенького отца таким сияющим.

Как-то так получилось, что Валера поселился в нашем доме. Его регулярно оставляли ночевать на раскладушке в нашей с бабушкой Раей комнате. Периодически он вздыхал, что из-за того, что у него нет московской прописки, он не сможет получить распределение в тот НИИ, где занимаются настоящей наукой. Вся моя семья жалела бедного студента.

Однажды мама завела со мной разговор на тему «Валера – твой шанс».

– Мне кажется, что тебе стоит самым внимательным образом присмотреться к этому мальчику, – сказала мама. – Мы все, и бабушка, и отец, и я, считаем, что это именно такой человек, с которым нужно строить семью.

Признаться, я была несколько удивлена такой постановкой вопроса. Я никогда не воспринимала Валеру как ухажера. Еще более рассеянный и безалаберный, чем Миша Гуськов, он, конечно, был намного способнее его. А, кроме того, в отличие Миши, уродливого и похожего на спившегося гнома, Валера отличался иконописной красотой. Зато он был напрочь лишен чувства юмора, и это раздражало. Но главная проблема заключалась в том, что сам Валера не проявлял лично ко мне никакого интереса. Он с удовольствием пользовался гостеприимством моей семьи, хвалил бабушкину стряпню, беседовал с папой о компьютерном прошлом и во всем соглашался с мамой, о чем бы она ни говорила. Но он ни разу не попытался не то что поцеловать меня, но даже взять за руку. Не было речи ни о каких совместных походах ни в театр, ни просто в кино.

– Скажи мне пожалуйста, Аня, – мама продолжала на меня давить. – Разве у тебя есть кто-нибудь, хоть немного сравнимый с Валерой?

Честно говоря, у меня вообще не было ни одного ухажера с того вечера, как из нашего дома ушел расстроенный и незаслуженно обиженный Олег.

Я объяснила маме, что не вижу, чтобы Валера проявлял ко мне хотя бы малейший интерес.

– Я тебе кое-что объясню, дочка, – вздохнула мама. – Я думала, что ты уже достаточно взрослая, чтобы отличить спокойное любовное отношение настоящего мужчины от того пубертатного истерически-сексуального увлечения, через которое мы уже, по-моему, прошли раз и навсегда.

И мама открытым текстом, без всяких намеков разъяснила, что, по общему мнению, для Олега я была исключительно объектом сексуального вожделения, вызванного гормональной бурей в организме невоспитанного мальчика. По ее словам, Валера, хоть и происходил из чрезвычайно простой семьи, был от природы мудр и интеллигентен. По мнению всех членов моей семьи, Валера просто очень стеснялся сделать мне предложение, так как боялся отказа из-за страха, будто его заподозрят в стремлении к московской прописке.

– Но отец уже объяснил Валере, что наша семья не мещанская, и мы будем только рады, если поможем способному мальчику не только создать семью, но и сделать настоящую научную карьеру.

От изумления я не находила слов, но мама решила, что на меня так подействовало слово «карьера».

– Научная карьера, Аня, не имеет ничего общего с карьерой в пошлом мещанском смысле этого слова.

До сих пор не понимаю, как это получилось, но Валера стал моим мужем.

Последующие события и вовсе представляются мне сегодня полным бредом.

Ради того, чтобы мы с Валерой могли жить вместе, бабушка Рая переехала на раскладушку в комнату родителей. Честно говоря, я так и не разобрала, что пробормотал себе под нос Машкин отец, когда делал мне так называемое предложение.

Перед свадьбой мы съездили к его матери, чтобы я смогла познакомиться с будущей свекровью. Жирная и одышливая, эта женщина вдобавок к нерасполагающей внешности обладала противным и визгливым голосом. Говорила она много, бессвязно и косноязычно, все время хвалила себя за честность и откровенность. Мне она сообщила, что я «окрутила» ее сына, а ему объяснила, что он дурак и весь в своего отца. Ни обеда, ни чая нам не предложили. Через полчаса бессмысленной беседы Валера встал и, не прощаясь, побрел прочь из материнского дома. Я потянулась вслед за женихом и его мать больше никогда не видела.

Никакой свадьбы нам, слава богу, не организовывали. Расписавшись в районном загсе, мы пообедали дома, после чего отправились в свадебное путешествие – мои родители подарили нам на свадьбу путевку на теплоход до Питера и обратно.

Наша первая брачная ночь проходила в двухместной каюте речного теплохода. Ни туалета ни ванны, ни душа в нашей каюте не было, удобства предоставлялись одни на всю палубу. Вдобавок ко всему выяснилось, что Валера не имел никакого представления об интимной стороне жизни, и я с огромным трудом добилась, чтобы он, наконец, лишил меня девственности. Было больно, противно и очень унизительно. Зато я сразу же забеременела. По возвращении домой он никогда даже не делал попыток к близости. А через месяц у меня начался ранний токсикоз. Валера страшно испугался и… к потрясению моих домашних, ушел из дома. Спасибо ему за это!

Он не исчез, продолжал ходить на занятия в институт, но вел себя дико: так меня сторонился, что у наших сокурсников возникло подозрение, что моя семья совершила с парнем нечто ужасное.

Мое положение стало настолько невыносимым, что я перестала учиться и взяла академический отпуск. И мама, и бабушка находились в шоке, а отец беспрестанно шептал себе под нос:

– Мы должны понять, в чем мы сами не правы.

При этом он затравленно смотрел на маму, ожидая поддержки и подтверждения, но мама лишь отворачивалась. Пару раз она подзывала меня для разговора, но заговаривала только о том, что после родов я должна буду вернуться к учебе, чтобы достойно завершить образование, а они с папой и бабушкой Раей приложат все усилия, чтобы ребенок нормально рос и развивался. Мне оставалось только благодарить маму.

Внезапно наступил момент, когда отцу стало не до меня и даже не до мамы. Эра огромных вычислительных машин наконец завершилась (вообще-то, это уже давно стало очевидным фактом). И вот, в один прекрасный день папе сообщили, что его лаборатория закрывается вместе со всеми ее темами. Папина научная работа была связана именно с этим устаревшим, долго умиравшим и, наконец, окончательно скончавшимся семейством вычислительной техники и потому тепрь она полностью потеряла актуальность – а диссертация его стала самой обыкновенной макулатурой.

В две недели папа превратился из средних лет нудноватого мужчины в совершенно несчастного, непрерывно брюзжащего деда, обвиняющего всех и вся в своей напрасно прожитой жизни. Он настолько упивался своими страданиями, что даже смерть матери, бабушки Риты, прошла для него почти незаметно. Мама призывала меня с пониманием отнестись к трагедии человека, всю жизнь писавшего никому не нужную диссертацию. Сама она целиком сосредоточилась на папиных страданиях и стала, думаю, единственным человеком на земле, согласным непрерывно слушать чушь о том, чем старые огромные малопроизводительные ЭВМ лучше новых заполонивших весь мир компьютеров. Кроме нее, выносить этот словесный понос никто был бы не в состоянии.

Когда бабушка Рита только заболела, я постеснялась сказать, что неплохо бы попробовать прописать кого-нибудь из нас в ее комнате на случай, если… в общем, чтобы жилплощадь не пропала. Правда, потом я узнала, что папа сам попытался предложить бабушке Рите поменять нашу двухкомнатную квартиру и ее комнату на «трешку». На предложение бабушка жутко обиделась и заявила, что понимает, что ее хотят поскорее похоронить и построить счастливую жизнь на костях никому не нужной старухи. Тема снялась сама собой.

Валерка неожиданно появился в нашей квартире за месяц до Машкиного рождения. Он воспользовался своим ключом, когда никого из нас не было дома. Бабушка Рая вернулась из магазина и обнаружила, что Валерка вместе с какой-то пятидесятилетней теткой в платке в горошек в компании подвыпившего ЖЭКовского слесаря пытаются установить замок на дверь комнаты, которая снова стала нашей с бабушкой спальней. Оказалось, мой благоверный записался в какую-то секту, принял обет послушания и теперь обязался адепту-наставнику отдать свою жилплощадь на общие нужды. Своей жилплощадью он, разумеется, считал комнату, выделенную моей семьей для нас, молодоженов.

Проявив невиданное самообладание, бабушка вызвала участкового, который не без труда выставил моего супруга и его «сестру по вере» из нашего дома. Несмотря на присутствие стража порядка, приведенный ими слесарь уходить просто так не желал и требовал бутылку за беспокойство. Я застала только самый конец драмы. Валера тихо и уныло покидал поле проигранной битвы, но тетка в платочке не стеснялась и орала на весь район. Увидев меня, она обрадовалась вновь открывшимся возможностям и, указывая на мой огромный живот трясущимся перстом, завопила:

– Вот она, блудница! Заманила грехом брата нашего! Научила гадостям непотребным! Дьявола, дьявола носишь во чреве своем!

При этих словах бабушка Рая побелела, схватилась за сердце и рухнула на пол. Приехавшая через полчаса «скорая» диагностировала инфаркт. Получилось так, что Маша появилась на свет в родильном отделении то самой больницы, где в кардиологическом отделении лежала бабушка Рая.

Валеру я больше никогда не видела. Институт он не закончил. В армию не пошел, получил «белый билет».

Несколько лет назад наткнулась на его фотографию в газете, занимавшейся расследованием деятельности тоталитарных сект. Оказывается, сектанты интересно и высоко духовно проводят время. «Братья и сестры» церкви «нагих праведников» начинают день с того, что, раздевшись догола, читают библию на морозе, а по вечерам молятся под гармонь и пьют собственную мочу. Особенно продвинутым адептам позволено добавлять в собственную урину немного мочи духовного лидера, «блаженного отца» Лавра. Валера, насколько я понимаю, там в первых рядах. Увы, великим математиком Машин отец так и не стал, зато удостоился славного имени «благочестивый брат Онан». Так, во всяком случае, его представил корреспондент газеты. Но, что интересно, прописан Валера до сих пор в нашей старой квартире.

Разумеется, никто из домашних не рассказывал Маше эту историю. Покривив душой, я наврала дочери, что ее отец бросил меня из-за другой бабы. О если бы!

Бутылочка в «Дикообразе»

Суд оформил наш развод, и я снова оказалась одна. То есть теперь у меня, разумеется, была дочь Маша, в которой я души не чаяла. Мама постоянно мне объясняла, что Маша и есть смысл моей жизни, и я не должна отвлекаться ни на что иное. Под «иным» имелись в виду не только возможные в перспективе сердечные привязанности, но и любимая и, что немаловажно, прибыльная работа.

Из «академки» в институт я так и не вернулась. Поняв, что пора хоть в чем-то настоять на своем, я занялась поисками специальности, которая меня бы реально интересовала. Еще во времена занятий в художественном кружке, где я училась рисовать и лепить, мне очень понравилась профессия дизайнера. Причем больше всего меня интересовал дизайн интерьера, в том числе использование света. Стыдно признаться, но важнейшим фактором в таком интересе, судя по всему, стало мое подспудное отвращение к декору нашего семейного гнезда. В доме был блестяще реализован принцип «бедненько, но чистенько». Безусловно, лично мне никогда и в голову бы не пришло покушаться на мамины принципы обустройства нашей теперь уже совсем тесной квартиры. Но падение советской власти позволило превратить увлечение в профессию – и со временем то, к чему меня тянуло, стало реальным источником существования.

Став, в конце концов, хозяйкой своего собственного маленького бизнеса, я смогла решить даже самый тяжелый, квартирный, вопрос и обзавестись собственным жильем, а потом купила квартиру и для подрастающей Маши.

После истории с Валерой мама стала чуть меньше и чуть осторожней встревать в мою личную жизнь, но моя работа ей все равно не нравилось. Как это ни дико, маме очень мешало, что мы перестали быть нищими. Она наотрез отказывалась заходить со мной в кафе или в ресторан и даже приготовленные мной деликатесы ела без всякого удовольствия, не переставая вздыхать, что вместо того, чтобы готовить два часа какое-нибудь блюдо из морепродуктов, я могла бы сходить с дочерью еще раз в Третьяковскую галерею.

– И посмотреть там на натюрморт, изображающий вино и рыбу? – спрашивала я маму. – Вместо того, чтобы выставить их на своем столе? Да?

Мама только безнадежно махала рукой.

Она несколько раз предлагала мне отказаться от бизнеса, объясняя, что я не должна отвлекаться от воспитания собственной дочери и, что возможность приобретать новые вещи и ездить в отпуск на море ничего не стоят, если я не могу уделять ребенку достаточно внимания. Я, разумеется, соглашалась с мамой в том, что внимание важнее дорогих игрушек, но все же старалась совместить обязанности матери с интересной и любимой мной работой.

Мне повезло нанять хорошую няню. Мама тоже иногда соглашалась посидеть с внучкой. Случалось это не часто, так как, во-первых, мама продолжала работать, а во-вторых, ее совершенно измучили папины страдания и тяжелая болезнь бабушки Раи, после инфаркта пораженной еще и инсультом. К моему удивлению, мама относилась к Маше совсем не так, как в свое время ко мне. Возможно, на внучку у нее не оставалось времени и сил, но мама ей практически ничего не навязывала и порой с гордостью рассказывала, как моя дочь умна и самостоятельна в своих мыслях и решениях.

При этом на меня мама продолжала давить по любому поводу. Ужаснее всего было то, что она продолжала меня убеждать, что о личной жизни мне, матери-одиночке, теперь вообще не следует беспокоиться, так как это не главное. Важнее всего – дочь, а остальное не имеет никакого значения. То есть рассуждения о судьбе серой мыши продолжались.

Однажды, когда мама нашла у меня несколько морщинок на висках и принялась меня утешать, что и без этих морщин внешность никогда не была моей сильной стороной, я не выдержала, накричала на нее и напомнила, что из-за ее советов потеряла единственного достойного человека, желавшего связать со мной жизнь.

При упоминании истории с Олегом Точилиным мама заплакала и сказала, что мне должно быть очень стыдно от того, что я сваливаю свои проблемы на мать, и что я всегда должна помнить лишь о том, что если бы тогда я не рассталась с Олегом, то никогда не родила бы от Валеры дочь Машу.

– Ты только что своими словами легко и просто предала одновременно и свою мать, и свою дочь!

От этих слов я впервые в жизни пришла в бешенство и ушла из родительского дома, хлопнув дверью. Но уже по дороге домой поняла, что мама опять во многом права, и пожалела о своей резкости. А потом я узнала, что через два часа после моего ухода скончалась бабушка Рая, с которой я даже не попрощалась.

На похоронах я искренне попросила у мамы прощения. Та кивнула, грустно глядя на неблагодарную дочь из-за толстых стекол своих старых уродливых очков.

В личной жизни, действительно, ничего не клеилось. Мужчины, которых я встречала на работе или в отпуске, оказывались или неинтересными, или уже женатыми. Как правило, впрочем, они были и скучны, и несвободны одновременно. Сексуальные эпизоды были и редкими, и убогими. Я с удивлением убедилась, что вовсе не фригидна, но ни подлинного счастья, ни страсти мне испытать не удалось.

Чтобы не замыкаться лишь на бизнесе, я придумывала для себя, а иногда и для нас с Машкой какие-то хобби. Мы ходили в походы, ездили на лошадях. Вот только дайвингу я училась одна. Пару раз мама соглашалась побыть с Машкой целую неделю и отпускала меня съездить на Красное море понырять с аквалангом.

Я никогда не забывала нашего с Олегом разговора по дороге из театра. Как же он был прав тогда, восхищаясь коралловым миром! До меня доходили слухи, что Точилин опять не женат и занимается подводным плаванием профессионально. В глубине души я надеялась, что жизнь подарит мне еще один шанс на новую встречу с моим… соседом по парте. Но, увы…

Впрочем, единственным по-настоящему вожделенным мужчиной для меня по-прежнему, как это ни глупо, оставался тот самый великий актер и режиссер. Я накупила кучу кассет и дисков с его фильмами и спектаклями и чуть ли ни каждый вечер, уложив спать Машку, проводила хоть немного времени перед экраном телевизора, любуясь мужчиной своей мечты. Разумеется, я и не надеялась повстречать его лично и побывать у него дома. Но судьба все же подарила мне такой шанс!

После окончания школы я не общалась практически ни с кем из одноклассников даже из своей последней любимой школы. Человек я мирный и никогда не ругалась, но жизнь как-то быстро нас развела. С кем-то я иногда встречалась на улице, о ком-то слышала из тех или иных источников. О Кате Михайловой, которую я «сосватала» в свое время в гуманитарный класс, говорили, что она процветает, хорошо и успешно работает редактором где-то на телевидении. А ведь в школе Катя казалась стеснительной и немного замкнутой, но милой и чрезвычайно интеллигентной девушкой, такой изысканной и грамотной речи не было ни у кого из нас.

Однажды я купила целых две ее книжки. Увидев Катину фамилию на обложке книги, продававшейся на развале возле метро, я перевернула для верности томик и увидела фотографию, свидетельствующую о том, что моя одноклассница не сильно изменилась. «Слава богу!» – подумала я и купила и эту книжку, и еще одну, немедленно предложенную мне бойкой продавщицей.

– Прекрасный выбор! – похвалила меня она и тут же уверила, что, раскрывая любой из Катиных романов на первой странице, никто не может уже остановиться до самого конца.

В глубине души я и сама полагала, что так все и есть. Но, увы, жестоко я ошиблась. Тем же вечером я плюхнулась в кресло и начала чтение. Оба приобретенных мной детектива не имели связного сюжета, зато были до отказа переполнены всевозможной «расчлененкой». Кровь пропитывала каждую строку Катиных произведений и даже не сочилась, а потоками стекала со страниц. Разумеется, я несколько расстроилась, но это было не первое и, боюсь, не последнее мое разочарование в художественной литературе.

И надо же: именно в тот день и час, когда я с раздражением захлопнула на середине второй томик Катиных шедевров, зазвонил телефон, и я услыхала в трубке характерно грассирующий Катькин голос. Легка на помине!

– Здравствуй! Ты меня узнаешь? – спросила она.

– Катька?

– Да…

– Конечно, узнаю!

– Значит мне Ленка правильный телефон дала! И здорово, что ты меня помнишь!

«С какой стати моя подруга Ленка могла дать Кате неправильный номер?» – удивилась я про себя.

– Как же я могу забыть тебя! Я как раз читаю твои шедевры: «Совесть под замком» и «Тело на выброс».

– Ой!.. Тебе понравилось?

Я вздохнула и ответила, как могла корректно:

– Честно говоря, не очень… Прости…

Катька тоже вздохнула на другом конце провода:

– Ты вежливая! Мне совсем не нравится. Не мое это…

– Так зачем же тогда…

– Деньги зарабатываю. Такое чтиво сейчас в мейнстриме. Ничего другого пипл не хавает. Приходится…

Из Катиных уст «пипл не хавает» звучало неестественно. «Эх! – подумала я про себя. – И эту сивку-бурку укатали крутые горки!» Но вслух произнесла только:

– Сочувствую…

– Спасибо, конечно, за понимание… Но я тебе по делу звоню.

– Интересно!

– Не хочу по телефону. Мы можем встретиться?

Через сорок минут мы сидели в небольшом подвальчике «Дикообраз» возле гостиницы «Украина». Это не совсем обычное заведение, магазин-бар, один из любимых моих проектов. Мы так удачно оформили этот магазин, что владельцы потом неоднократно заказывали моей фирме дизайнерскую работу в других своих точках. В основном сюда приходили для того, чтобы купить бутылку очень хорошего вина, деликатесного сыра или безумно дорогого зеленого чая. Среди новорусской богемы становилось модно разбираться в зеленом китайском и японском чае.

Приобретенные в «Дикообразе» деликатесы можно было или забрать с собой, или попросить откупорить, нарезать и заварить прямо на месте. Для подобных целей в небольшом закутке за винными стеллажами стояли четыре маленьких стеклянных столика, и имелся набор необходимой «правильной» посуды. Еду здесь не готовили, поэтому посидеть приходили в основном «свои» – совладельцы заведения и несколько дюжин постоянных клиентов, любящих пообщаться в тишине за рюмочкой чего-нибудь неординарного. Я имела в «Дикообразе» большую скидку и особое внимание персонала, меня регулярно приглашали на «закрытые» дегустации вин, коньяков и сыров. А, кроме того, я прослушала целый курс лекций по китайским и японским чайным церемониям. Разумеется, занятия не были исключительно теоретическими, так что в элитных сортах чая я тоже научилась разбираться. Однажды я даже привела туда маму. Но она не только осталась равнодушной к утонченным гастрономическим радостям, но и выразила неудовольствие и разочарование тем, что я готова тратить время на лекции про дорогую еду и питье.

– А на что мне тратить время? – спросила я.

– Разумеется, на свою дочь!

– Но она как раз любит сюда ходить. Ей нравится и хорошее вино, и сыр, и еще она очень любит чай, особенно японский. Просто, сегодня, она пошла на день рождения к подружке…

– Она молодец! – ответила мне мама. – Общение со сверстниками – это очень важно! Жаль, что ты этого так до конца и не поняла…

Мне нечего было маме ответить. Больше я ее с собой не брала. Я продолжала дегустировать бордосские и бургундские вина, закусывая их рокфором и сент-агюром, но, несмотря ни на что, меня мучили угрызения совести, когда я представляла себе, что в это время мама ест дома бутерброд со странно пахнущим пошехонским сыром и запивает дрянным чаем, купленным в сетевом супере.

Как обычно, в позднее время посетителей встречал особо доверенный администратор. Молодой толстенький армянин по имени Карен приходился дальним родственником одному из совладельцев заведения. Карен восторженно поприветствовал меня, церемонно поклонился Катьке и немедленно проводил нас к столику. Артистически закатив черные выпуклые глаза, Карен сообщил, что только что поступило несколько бутылочек замечательного эльзасского гевюрцтраминера позднего сбора. Карен помнил, что я неравнодушна к белым винам с французского берега Рейна. По его словам, он сердцем чувствовал, что именно сегодня я осчастливлю его своим визитом, а потому парочку бутылочек он с самого утра охлаждает в холодильничке. Все, что касалось вина, в устах Карена неизменно сопровождалось суффиксом «чк». Грубое слово «бутылка» в адрес вместилища какого-либо акогольного шедевра он произнести был просто не в состоянии.

К эльзазскому я попросила нарезать тарелку горгонзолы. Катя сразу сказала, чтобы с ней не советовались, так как в вине она ничего не понимает, а из сыров знает только российский и костромской. Выглядела она замученной и задерганной, но по-прежнему юной, нисколько не повзрослевшей. Синяки под глазами у Кати и в школе всегда появлялись перед контрольными и экзаменами. В отличие от всех нормальных людей, она по ночам не спала от волнения и до самого утра готовилась.

– В общем, так, – сразу приступила она к делу. – За книги прости, не для тебя писала…

– Прощаю с легким сердцем! – рассмеялась я. – Поехали дальше!

Карен на минуту отвлек наше внимание, артистически открыв возле столика «эльзазскую флейту» – высокую тонкую бутылочку, созданную специально для рейнских вин. Соблюдая этикет, он налил немного вина в мой бокал. Я отпила и одобрила. Гевюрцтраминер обладает неповторимым ароматом, обусловленным одноименным эльзазским сортом винограда, а вкус варьируется в зависимости от производителя, времени сбора и еще множества причин. В этот раз вино оказалось чуть более сладким, чем обычно. Именно за этот медовый вкус, получающийся в результате подвяливания прямо на ветках переспелого винограда, знатоки и ценят «поздний сбор».

Карен наполнил до половины наши бокалы, обмотал горлышко накрахмаленной салфеткой и воткнул бутылочку в приготовленное заранее ведерочко со льдом. Пожилая профессорского вида дама в очках с седым пучком на голове величественно установила перед нами тарелку с пронизанной голубой плесенью горгонзолой. Сыр был нарезан на маленькие кубики, а в центре тарелки стояла водочная стопка с деревянными зубочистками, предназначенными для натыкания сырных кубиков.

– Ну вот, все и готово! – Карен с удовлетворением потер руки. – Приятной беседы вам, милые дамы.

«Профессорша» величественно и строго уплыла в свой деликатесный отдел. Наш сомелье тоже удалился, совсем по-чаплински переставляя короткие ноги, обутые в остроносые лаковые туфли.

– Теперь мы, наконец, вдвоем? – Катя не без некоторого недоумения косилась на элегантную в своей скромной сдержанности сервировку.

– Безусловно! И прослушивающей аппаратуры здесь, я думаю, тоже нет.

Катя махнула рукой.

– Да какая прослушивающая аппаратура! В общем, так: ты, насколько я помню и насколько я знаю, всегда пользовалась успехом у мужчин.

Слышала бы мама Катькины слова! Наверное, она помнит, что весь девятый и десятый класс я пользовалась неизменным успехом моего единственного Олега Точилина. Все в школе знали тогда, что мы – пара. Слава богу, что Катька никогда не видела Машкиного отца.

– Гм… Это смотря что имеется в виду под успехом и смотря что имеется в виду под мужчинами.

– Да ладно тебе кокетничать!

Катя залпом выпила свой бокал и тут же поморщилась.

– Зачем ты так торопишься глотать? – удивилась я. – Это вино нужно почувствовать…

– Прости, похоже на «Буратино», но без газа! – перебила меня Катька. – Хорошо, что хоть холодненькое.

С моей стороны комментариев не было, но если бы Карен предусмотрительно нас не покинул, то, услышав Катькины слова, наверняка, упал бы в обморок прямо на бесценные стеллажи с бутылочками.

– В общем, так: мне нужен мужик. Точнее, нам.

– Ну, во-первых, всем нужен. Во-вторых, кому это «нам»? И почему в таком случае один? И, наконец, в-третьих, где же я тебе его, на ночь глядя, возьму?

– Очень нужно! Нам на передачу нужно! Я на женском ток-шоу работаю… Сценарист, редактор и так далее…

– Карена позвать?

– Зачем?

– Он мужик. Его и возьмите!

– А он как вообще? Он, думаешь, нам годится?

– Сомелье он отличный! А в других качествах не знаю, не пробовала. Вам, во всяком случае, ночью лучше не найти.

С тем, что лучше им не найти, Катя, не спорила, и это её откровенно печалило. Она уныло пожевала кубик горгонзолы.