Текст книги "Счастье Кандида"

Облизанный тип прервал размышления Кента, он сумел-таки на ходу воткнуть ветку в его конек, ветка стала накручиваться между роликами и бросила хмыря вверх и вперед. На полной скорости его ударило о пластиковую стенку кабинки, он расплющился и поплыл, превращаясь постепенно в бледный, местами закопченый блин. Так и повис на стене, только голубые глазки еще некоторое время тикали по инерции: тик-так, тик-так. Бедный, бедный Хрящеват Никитович! Его теперь раскрасят под леопардовую шкуру, и какая-нибудь высокопоставленная нимфа вакханалий, а может, и вакха нимфоналий, будет перекидывать его через плечо во время самых помпезных и наиболее церетственных отвемоний.

Внимание Кента привлек пластиковый столик, установленный рядом с одной из кабинок. Такой импровизированный стресс-шоп. На столике были разложены кожаные ремни, пояса, какие-то сетки – все с блестящими металлическими нашлепками, различные хлысты и плетки, нижнее белье, которое, похоже, ничего не закрывает – наоборот, открывает. Присыпки, мази, парфюмерия… Какие-то штучки, напоминающие милицейские жезлы с ремешками, чтобы удобней в руке держать. Но не полосатые, как у регулировщиков, а скорее ровного телесного цвета. Непонятно написано – то ли стресс-пон, то ли – страсть-кон. И какого-то дизайна странного. Вначале напоминает то, о чем и говорить-то неудобно. А потом, когда подумаешь, что этот жезл все-таки не для милиции-полиции, вот тогда и понимаешь, что это дизайн такой, такие навороты. Именно девушки любят, чтобы все было с плавными изгибами в стиле Арочного-деко и прибамбасами, напоминающими растительный орнамент. И на ощупь – мягкие и теплые. Интересно, что они с этими штучками делают? Наверное, регулируют движение, когда большой наплыв автомобилей. Чтобы один грузовик не наезжал на другой, чтобы водители точно понимали, чья очередь уже подошла, а кому следует еще подождать. А может, они развлекаются этими штуковинами, снимают стресс. Так что правильней было бы назвать этот магазин не «стресс-шопом», а «антистресс-шопом».

Солнце стояло еще довольно высоко и играло отражениями своих лучей в металлических шипах и заклепках на разложенном товаре. Солнечные зайчики весело роились в воздухе, а за ними гонялись многочисленные роботизированные осы, произведенные каким-то мощным международным концерном – то ли Three-line, то ли Billion-line – и окрашенные в специфическую черно-желтую полоску. Задачей хищниц было нанести этим зайчикам максимальный ущерб, а то и полностью уничтожить. Пораженные ядовитыми укусами ос зайчики превращались в стеклянные осколки и с тихим звоном ложились на землю, покрывая ее хрустящим ковром, сложенным будто бы из лепестков крошечных роз.

Кент обратил внимание на симпатичную продавщицу, которая постоянно крутила в руках те самые штуковины, которые он поначалу принял за милицейские жезлы.

– Ну и как, что-то вам дает эта торговля? – спросил он, чтобы завязать разговор.

– Да нет, сущие гроши, – ответила девушка, не отвлекаясь от своих резиновых игрушек. – Разве это профессия – торговля стресс-товаром? Это для меня не работа, так – хобби. Нечто вроде развлечения. Люблю поиграть с этими забавными штуковинами. Помогают время скоротать и снимают напряжение. Иногда играем вдвоем с подругой.

– Да, рекреация – очень важная социальная функция, согласен с вами, – сказал Кент.

– Важная? – удивилась девица и презрительно посмотрела на Кента. – Вот уж нет, я же сказала – хобби. Слава богу, у меня есть нормальная профессия, – и она показала на свою кабинку. – Работа, на которую всегда есть спрос. Клиентуры хватает.

– Еще бы, – ввернул Кент. – Вы же настоящая pin-up girl. У вас пропорции, наверное, девяносто на сорок пять на девяносто, как у Бетти Бросмер. А вот я совсем не Шварценеггер, на меня никто даже внимания не обратит.

– Не говори глупостей. Дело не в вайтелс и не в осиной талии. Нужно выбирать правильную дорогу в жизни и в каждом деле неуклонно следовать своему предназначению, – ответила продавщица, а потом, после некоторой паузы, продолжила:

– У меня две сестры. Старшая, Лена, в ДУПе работает. Может, ты слышал, Мезозоева, борец за чистоту и нравственность. Чтобы никакого интима. Все законы двигает: пора, мол, навести порядок, вытравить из жизни нашего народа даже упоминание о том, что между мужчиной и женщиной могут быть какие-то отношения, которые не контролирует общество. А детей, блин, надо делать под наблюдением общественной комиссии. И муж у нее – второй, кстати, – Лонов-Милов – тоже тот еще ДУПчик, он считает, что деторождение и воспитание детей надо целиком передать государству. А мужчины и женщины могут встречаться только в общественных местах.

Девушка задумчиво покрутила жезл в руках и вновь заговорила:

– А вторая сестра – тоже Лена, полное имя Алевтина, – вообще заделалась мужниной женой. У нее муж – физик, мало этого – еще и членкор. Корреспондент – это ясно, а в каком смысле член? Ясно, что в каком-то надуманном и совершенно непонятном, а не в самом прямом и абсолютно естественном смысле. В общем, обе мои сестры и их мужья – позор нашей семьи. Я одинственная из всех деловая и нормальная, – продавщица взглянула на Кента и внезапно разозлилась:

– Что стал, охламон? Чего лыбишься? И не трогай ничего руками. Хочешь купить – покупай, а нет – уходи. Стоишь, только место зря занимаешь, всю клиентуру мне распугал. Никто из-за тебя подойти ко мне не может.

«Зачем мне ее товар? Я к ней всей душой, а она гавкает, словно собака какая. Видать, не так уж у нее и хорошо с работой», – подумал Кент и покатил дальше.

Дверь в ближайшую кабинку была приоткрыта. Девушка, видимо, хотела проявить максимум гостеприимства по отношению к своему посетителю – довольно артистично изобразила кушетку, – такой странный эротический фетиш – гость удобно расположился на ней. Возможно, что-то не давало ему покоя, какие-то мысли, заботы – он как-то беспокойно ерзал. Приблизил свое лицо вплотную к лицу девушки – видимо, они говорили о чем-то важном для них обоих. Потому и приблизил лицо, чтобы никто не услышал их разговора. Как им хорошо! Да, сразу ясно, у них любовь! Вокруг плещутся и кругами носятся волны настоящей любви. Почему они все преследуют Кента? Пусть они отстанут от него.

В следующей кабинке у девушки было несколько посетителей. Она тоже довольно правдоподобно приняла позу, напоминающую журнальный столик. А ее гости явно соперничали друг с другом. Каждый хотел доказать, что он любит ее больше других. Нет, это становилось невыносимым!

Недаром мудрец сказал: «Когда наступает отлив, все видят, кто купается голышом». Кент оказался голым королем. Он больше не мог смотреть на этих счастливых и влюбленных людей.

Конькобежец, закрыв глаза, чтобы не видеть всех этих безобразий, медленно катился вдоль проспекта. Там, под веками, продолжали толкаться навязчивые картины: продавщица стресс-шопа, играющая со стресс-поном, манящие пышные формы милфы, амазонка, умело имитирующая кушетку… Что делать? Они везде – и снаружи, и здесь, под его собственными веками.

Он ударился лбом о распахнутую дверь кабинки. Открыл глаза и, продолжая по инерции движение, зарылся лицом в ботоксную грудь милфы.

– Ты куда, мальчик? Жить негде, так ты в мою кабинку рвешься? Я жилплощадь не сдаю – это не мой бизнес.

Милфа покрутилась так, чтобы всем были видны ее оголенные, наколотые макролайном ягодицы. Кент сунул ей стольник.

– Вот это совсем другое дело! Чего ты хочешь? – Милфа втянула его в кабинку, прижала к углу. – Тебе одиноко, хочется любви? Ничего не надо делать, мамочка о тебе сама позаботится. Все в порядке, мой дорогой. Я ждала тебя, мамочка тебя любит. Тебе будет хорошо со мной. Я знаю, тебе уже хорошо.

Почему он никогда никого не любил? Почему так получилось, что его самого тоже никогда и никто не любил? Ни Настена, ни милейшая тетушка Зина. Никто из его многочисленных клиенток. Никто из бойких кобылок, которые одаривали его своим вниманием в Раздевалов Ltd. Это же есть у всех. Казалось бы, так просто – любить и быть любимым. Все вокруг отчаянно и самозабвенно любят друг друга, а он всю жизнь одинок.

Слезы текли по щекам Кента.

– Плачь, плачь, мой мальчик. Слезы всегда приходят, когда встретишь, наконец, ту, которая тебя любит. Я бы тоже хотела, чтобы меня полюбили так, как тебя сейчас любит твоя мамочка.

Шародей

«Вот ведь как получилось. Думал добраться за пару часов. Уже почти полдня потратил, а до Мошкарово еще катить и катить. Что, если Шародея нет? Я в Мошкарово, а он в город, к примеру. Или на Святой источник ушел. Да куда угодно – на Карасеву лужу или на Литосферный провал, просто в магазин. Надо было заранее позвонить. Нет уж, что будет, то и будет. Загадаю: если застану его, все у меня получится – и подвал оборудовать как надо и невесту найти. Раз, два, три, четыре, пять, я-иду-Шаро-дея-ис-кать! Кто-не-спрятался-я-невиноват! А звонить – совсем неправильно будет. Позвоню – он скажет, к примеру: уехал, типа, далеко, так что возвращайся в город, Кентухи. Нет, он скажет не Кентухи, он скажет уважительно: Юрий Пантелеймонович. Возвращайтесь-ка вы, Юрий Пантелеймонович, восвояси. Очень уважительно… Я играю, скажет он, у меня музыка сфер, блин, сигналы из великой Пустоты – все они на Пустоте повернуты, – так что как-нибудь в другой раз, мильпардоньте меня. Шародей не станет миндальничать. А так приеду, упаду как снег на голову – вот он я, кушайте меня с маслом… Мне ведь надо как следует гостей принять, кроме Никанора Аристарховича мне в этом деле никто теперь не поможет».

Никанор Аристархович – это, как вы поняли, и есть Шародей. Никанор Аристархович Карнавалов. Кто он такой? Местная достопримечательность. Живет в щитовом домике на краю леса. И Кенту он предложил пожить в палаточке – хоть и в лесу, а все равно рядом.

Мама Шародея, когда-то известная поэтесса Зоя Богохвалова-Тропарь, получила в свое время ключи от этой продуваемой всеми ветрами халупы от председателя «Союза ПИС», самого Валерьяна Валерьяновича Митрополитова… В аренду, так сказать. Это было совсем давно, Николенька еще ребенком был. Так и прожили они с маменькой всю жизнь в Мошкарово. О них все позабыли – и власти, и Митрополитов, а когда Митрополитова не стало, то и «Союз ПИС», а также советские и партийные органы и даже бдительный военкомат.

Ника рос странным ребенком. В школу ходил время от времени. Неизвестно, получил ли диплом. И даже неизвестно, был ли у него паспорт. Высшим образованием вообще не интересовался. Занимался всем сам – музыкой, математикой, возможно, и физикой. А с появлением компьютеров озаботился тем, как бы с помощью всяких компьютерных ухищрений извлекать энергию из вакуума. Энергию и другие жизненные блага. Он был уверен, что из Пустоты можно сделать нечто.

Пока непонятно, удалось ли ему это великое начинание, известно было только то, что компьютеры он умел ваять из чего угодно – из консервных банок, из пластиковых бутылок, из сухого молока, из птичьего помета, из листиков, из засушенных лягушек и тритонов – в общем, из любых подручных предметов и веществ. Да и не только компьютеры. Его сараюшку, к примеру, давно отключили от водо– и электроснабжения. Тем не менее, у него все было – и вода, и тепло, и свет. Как он это делал – неясно. За тем и ехал к нему Кент, хотел просить дооборудовать его собственный подвальчик.

Шародей умел создавать компьютерные мощности из ничего и мог бы делать огромные деньги на майнинге. Но деньги его почему-то не интересовали. Не деньги, тогда что? Вряд ли кто-то сумел бы ответить на этот непростой вопрос. В том числе и он сам. Наверное, об этом знала в свое время Зоя Борисоглебовна, его матушка, но она давно ушла в мир иной, оставив литературной общественности стихи и двухтомник воспоминаний Пустота Зазеркалья, а сыну – полную кладовку собственноручно сваренного варенья.

Литературное наследие матушки – как стихи, так и воспоминания – вызвали в свое время большой резонанс в литературных и окололитературных кругах. В более поздние двухтысячные кое-кто вновь заговорил о Пустоте Зазеркалья – двухтомник часто поминали недобрым словом адепты и фолловеры Плизневича, обвинявшие Зою Борисоглебовну в приземленном реализме и полном непонимании философии Пустоты, как Вселенской суперкатегории.

Что касается самого Никанора Аристарховича, то, несмотря на то что сам-то он всерьез занимался извлечением энергии из вакуума, то есть из пустоты, ни стихи, ни двухтомник воспоминаний матушки, видимо, так и не тронули струн его души, а вот огромные запасы варенья, оставшиеся после ее ухода, были предметом его особой гордости. Он дожидался, пока варенье полностью не затвердеет. А потом из этого твердого варенья вырезал различные предметы непонятного предназначения. На вопросы друзей о прагматических целях, которые он преследует при создании подобных изделий, а также о каких-то особых свойствах окаменевшего варенья никогда не отвечал и с довольно мрачным видом отмалчивался. А однажды сказал все-таки, что именно в этом самом варенье электроны во всех молекулах находятся на более высоких орбитах в сравнении с почти всеми веществами на Земле. Это связано с хранением информации о прошлых жизнях этих молекул в предыдущих биологических субстанциях, по которым они путешествовали миллионы и даже сотни миллионов лет. И поэтому варенье обладает огромными запасами энергии, причем такой энергии, которую извлекать очень несложно – гораздо легче, чем, например, из вакуума. В общем, Шародей один раз случайно проговорился, понял свою ошибку и в дальнейшем категорически отказывался давать хоть какие-то пояснения на эту тему.

До появления интернета у Шародея было полно справочной литературы по физике, химии, математике и почему-то археологии. Потом необходимость в этом отпала. Никанор Аристархович теперь подолгу сидел в поисковиках, делал какие-то записи, но никто не видел его математических выкладок и расчетов – ни на бумаге, ни в компьютере. Говорили, что он не особо жалует теорию. Любил сам мастерить какие-то необычные штуковины. Не всегда сам. Иногда поручал кому-то. Показывал рисунок или схему. Говорил: «Сделай так, и все получится». И что-то получалось. Это что-то начинало ездить или пищать или рассыпало веер электрических разрядов. Или высвечивало результат каких-то расчетов. И все это работало как бы само собой – даже без включения в электрическую розетку. Чудеса в решете, – скажете вы. Или чудеса на постном масле – как хотите, так и говорите! Но Шародей всегда точно знал, как надо все собирать и что с чем соединять, чтобы появились чудеса. Для нас чудеса, для него это были просто свойства природы. Наверное, неизвестные еще нам с вами. Потому его и прозвали Фарадеем, а бабульки в Мошкарово – Чародеем. Вот и получилось – Шародей.

Приезжали к нему и ученые гости, дивились его чудесам, разводили руками, называли его «Теслой местного разлива». Спрашивали: а может ли Никанор Аристархович, например, изготовить самодвижущийся автомобиль без бензина и подзарядки, как Никола Тесла? «Отчего же нет, можно, – отвечал тот задумчиво. – Можно и получше сделать – без всяких высокочастотных трансформаторов и резонаторов. А вам-то это зачем? Вы же все без тормозов. Станете на этих машинках носиться со скоростью звука или даже выше… Поубиваетесь, только и всего. Нет, этого вам точно никак не надобно. Катайтесь уж как есть – на бензиноидах или на допотопных аккумуляторионах. Человек, знаете ли, вообще может мгновенно перемещаться, причем в любую точку… Но вам и этого нельзя показывать. Кто-то тут же на Луну рванет и там замерзнет, а кто-то в Марианскую впадину, и его раздавит. Так что рано нам с вами тайны познавать… Не готовы пока. Не хватает нам еще третьей мировой…» И замолкал. А когда он замолкал, из него даже клещами ничего нельзя уже было вытянуть.

Выглядел он, мягко говоря, странно. Очень худой – потертый свитер с растянутым воротом и огромные штаны висели на нем, как на вешалке. Ходил он легко, не ходил, а почти летал, но как бы пошатываясь. Такое впечатление, что первый же порыв ветра унесет его, словно сухой осенний лист. На болезненном лице с провалившимися щеками выделялись огромный нос с капелькой на конце и глубоко запавшие колючие яростные глаза. А на голову с длинными русыми волосами был нахлобучен безразмерный, съехавший набок берет неопределенного цвета, почти доходивший до плеча. Шародей всегда был в задумчивости, даже когда, покачиваясь, перебежками двигался в магазин, купаться на озеро или по каким-то еще делам. Прохожие отходили в сторону, опасаясь неосторожным движением прервать полет диковинной птицы, шептали друг другу: «Смотри, смотри!..», а что «смотри» – не объясняли. Слов подходящих у них не находилось. Иной смельчак подойдет поближе, скажет приветливо: «Добрый день, Никанор Аристархович!» Шародей тормознет, остановится на мгновенье, взглянет на прохожего пронзительно – так, будто встретил что-то особенное и даже необыкновенное, пробормочет торопливо: «Не приставай, некогда!», да и посеменит дальше своим специфическим неровным зигзагом.

* * *

Дверь приоткрыта, Кент заглянул в дом. «Музицирует, наверное», – подумал он, увидев Шародея за инструментом, но в доме было тихо. На голове у Никанора Аристарховича оказалось оцинкованное ведро, закрывающее голову, лицо и шею. Он всегда его надевал, когда играл. Даже на концертах, а Шародей довольно часто исполнял свою музыку в концертных залах и даже в филармонии. Если просили снять ведро, он снимал ненадолго, объяснял, что ведро необходимо, чтобы слушатели не отвлекали его, вновь надевал ведро и продолжал играть. К слову сказать, музыкант он был отменный. Карнавалов – когда-то это имя гремело и собирало полные залы. Импровизировал самозабвенно, играл темпераментно, а его узловатые пальцы отличались такой силой, что клавиши иной раз не выдерживали и ломались во время выступлений.

И сейчас он сидел за черным деревянным ящиком, напоминающим пианино, сидел и о чем-то думал. Может, спал – из-за ведра не видно было. Обычный допотопный клавишный ряд. От задней стенки инструмента веером расходились жесткие стальные струны, на концах которых были закреплены резиновые шары, наполненные каким-то мутным газом. На шарах надписи: Солнце, Земля, Марс, Венера, Юпитер и далее планеты солнечной системы и их спутники – от самых больших, Ганимеда и Титана, до совсем маленьких, Мимаса и Нереиды. Впрочем, Кент не настолько хорошо во всем этом разбирался… Прочесть – прочел. Подумал: «Наверное, планеты и их спутники, к чему бы это?», вот и все.

Шародей словно почувствовал присутствие гостя. Снял ведро, повернулся к Кенту и, как ни странно, принял его очень радушно.

– Привет, Пантелемоныч! А я-то думаю: «Куда пропал наш Кентухи? Уехал – и ни слуху, ни духу». Ждал я тебя. Посмотри-ка, друг мой, на этот замечательный аппарат. Ты, пожалуй, сможешь заценить. Кто еще – даже и не знаю. Не подумай, это не я играю. Аппарат сам воспроизводит музыку сфер. Каждая планета излучает гравитационные волны. По счастливой случайности они находятся как раз в звуковом диапазоне. И мы вполне их можем воспроизвести и услышать своими ушками.

Шар Земля настроен на волны Земли, Венера – на волны Венеры и те-дэ. А ящик их воспроизводит. Все сразу слушать нельзя… Не выдержит человек, слаб в коленках. Порвет и душу, и барабанные перепонки заодно. Это же, блин, музыка сфер. Да-да, та самая музыка сфер. Ну вот… Все сразу нельзя. А поочередно вполне возможно-таки. Нажимаю клавишу, включаю соответствующую планету. Смотри и слушай – это наша Земля.

Шародей коснулся какой-то клавиши, шар Земля осветился изнутри, комната наполнилась глубоким реверберирующим звуком. Внутри этого звука жили какие-то дополнительные акустические зверюшки: потрескивания, щелчки, долгие гулы, а также повизгивания и причмокивания.

– Вот она, матушка Земля, для нас поет. А вот Венера – слышишь, звуки совсем другие. Возьму-ка аккорд из трех звездных нот – наши прародители: Солнце, Луна и Земля. Звездное трезвучие – величественно, правда? Трезвучие должно задавать тональность. А здесь такое не проходит – ни тебе мажора, ни минора – планетный звук плывет. Но как-то они все равно координируются друг с другом, ладно поют. Потому и музыкой звучит.

– Да что я тебе объясняю? – продолжил Шародей. – Тебе бы для начала с собой разобраться. Низменным живешь, страстями приземленными. Вот что ты приехал? Скажешь, соскучился по верному другу? Сказать-то скажешь, почему не сказать? А на самом деле? Хочешь, чтобы как у всех: вжилплощадь, схолодильник, сгаз, натопление, отстиральная машина, а еще и смарктфон последней модели – consumendarum rerum cupiditas, вещизм, махровый вещизм! О вещах мечтаешь, о резиновой кукле для секса… Ну, не о резиновой, о настоящей, – о настоящей дуре стоеросовой, вот и все – какая разница? Жилплощадь, как я понял, у тебя есть. В общем, тебе деньги нужны.

Не подумайте, что Шародей говорил с Кентом как-то сверху вниз или, скажем, особенно презирал его. Мошкаровскому отшельнику на самом деле очень нравился этот молодой нахал, которого он почему-то иногда называл «Кандидом простодушным» и которому действительно хотел помочь выкарабкаться из его незавидного положения. А говорил он всегда недовольным голосом, как бы распекал – так это был обычный имидж ворчуна, который Шародей старательно поддерживал, причем не только в беседе с Кентом.

Он долго говорил с гостем о том о сем, угостил Кента изысканным хай-тек бутербродом. Хлеб этого бутерброда был изготовлен из синтетической целлюлозы с элементами нанокрахмала, масло – натуральное, свежевыжатое из живой масляной рыбы. Такой бутерброд, масло для которого следует выжимать очень быстро и искусно – ровно так, чтобы рыба не успела испугаться и чтобы в масло не попали гормоны страха. Если неожиданно нажать двумя пальцами под грудными плавниками, рыба засмеется от щекотки и добытое таким образом масло получит самое лучшее радостное, гормональное наполнение. Масло шприцуют сверхлегкими бензоидами, а также биологическими маркерами и другими летучими хемосигналами, управляющими в частности нейроэндокринными поведенческими реакциями, дают этой смеси отстояться и намазывают на хлеб. А сверху кладут искусственно выращенную на трех зародышевых листках визигу омуля, пропитанную эфирами азотной кислоты, аммония и селитрой.

Потом пили самый обыкновенный чай, зато с драгоценным окаменевшим вареньем – далеко не каждый посетитель Шародея удостаивается такой чести – пить чай с каменным вареньем. И честь, и эффект почти терапевтический! Кусочки варенья при растворении начинают светиться, а сердце от такого напитка екает и наполняется предчувствием будущего счастья.

Кент разомлел с дороги. Долго рассказывал, как устроился на Кавалергардской и о том, что хотел бы обжиться получше. Потому что собирается жениться, хотел бы создать для будущей возлюбленной нормальные условия жизни – и душ, и кровать, и хорошая одежда чтоб была. Правда, невесты пока нет, он еще не встретил ее. Но уверен, что встретит. И не особо торопится с этим делом он только потому, что ему нужна очень хорошая девушка, чистая и наивная, и чтобы у них все было по-настоящему – вначале любовь, а уж потом близость и все остальное. Что же он, Кент, хуже всех, не заслужил он что ли этого замечательного чувства? Да, он сожалеет о своем прошлом, когда был просто секс-машиной, но теперь с этим навсегда покончено. Да и какая из него теперь секс-машина? Пшик-машина, и все дела. Он любить хочет и чтобы его любили. Хотя бы как та милфа на Целокудровой. Но чтобы это была совсем невинная девушка.

Шародей ответил, что ему нравится добродетельный настрой Кента. Очень сложная задача нынче изыскать девственницу в брачно-допустимом возрасте. Союз двух добродетелей – это всегда немного смешно и довольно глупо. Жениться на девственнице до семнадцати-восемнадцати, жениться на ребенке по существу, – по меньшей степени неумно. А если барышне больше восемнадцати, а она еще девственница – это еще одна глупость, теперь уже с ее стороны. Любовь – вообще неумное чувство, которое вгоняет человека в состояние уязвимости. Тем не менее Шародей считает, что с девушкой у Кента обязательно все получится. Главное, что он отказался от прошлого и не планирует вновь становиться мальчиком по вызову на потребу богатеньким бездельницам.

А вот с благосостоянием вопрос посложнее будет. Все дело в том, что на стене его жизни безответственными прохожими оставлено слишком много неприличных надписей. В общем, Кенту придется еще многое осознать. А вот что надо осознать и почему это как-то может повлиять на такую тривиальную и абсолютно материальную вещь, как умеренное благосостояние (а ему большего и не надо!), об этом Шародей почему-то умолчал. Он такой, этот Шародей. Если уж не сказал о чем-то, проси, не проси – ни за что не скажет. Деньги – тривиальная вещь, а ведь никак без них. Не в деньгах счастье, но нищета – тоже большой грех. Или, быть может, расплата за грехи?

* * *

Обратный путь всегда короче дороги туда. Кент возвращался в хорошем настроении.

Шародей вручил ему крохотный девайс. Это очень скоростной компьютер с видеокартой. Крохотный девайс, но его можно приравнять целой ферме для майнинга. Такой вот «думатель», который будет зарабатывать цифровую валюту для своего владельца. Вернее так: девайс – это скоростной интерфейс, чтобы принимать программы для вычислений и выбрасывать результат в распределенный сервер. А производить вычисления по замыслу Шародея будет подвальчик Кента. Да-да, именно так: сам подвальчик, никчемный подвальчик магазина канцтоваров и сувениров на Кавалергардской будет производить вычисления.

В рюкзаке Кента припасены волноводы, изготовленные из «каменного варенья» матушки Шародея. Волноводы эти похожи на обычные прямоугольные трубочки с раструбом с одной стороны. Их следует установить в вентиляционные отверстия в стене, раструбом наружу. И, так как размеры трубочек выверены до долей нанометра, они по эффекту Козаметра будут втягивать внутрь помещения энергию элементарных частиц, постоянно возникающих из пустоты, и превращать за счет особых волновых эффектов подвальчик Кента в СВЧ-суперкомпьютер. «Безвредно, это абсолютно безвредно для живых существ, можешь не беспокоиться», – сказал ему Шародей. Как только Кент выполнит все рекомендации Шародея, девайс включится в систему майнинга и начнет получать вознаграждения в виде конгруэнток. Конгруэнтка – единица одной из самых перспективных цифровых валют. С помощью этого девайса можно расплачиваться за товары и услуги. Если платить надо в евриках или зеленых, конгруэнтка превращается в соответствующее количество евриков или зеленых. То же и в деревянных рваных, и в раскосых юанях. На первое время это закроет проблемы Кента. Но потом придется искать другие решения, так как стоимость цифровой валюты постоянно падает. «Ничего, – подумал Кент. – Для начала и это подойдет, а потом придется искать другие источники энергии. Ведь Шародей сказал, что деньги – это энергия. Энергии вокруг сколько угодно. Надо только научиться черпать ее из окружающей природы».

* * *

Возвращение оказалось тревожным. Все пространство между Кирочной и Кавалергардской было залито водой. Вода неслась, бурлила, подхватывала и уносила мусор и мелкие предметы, закручивалась в водовороты над канализационными люками. В сумерках, по колено в воде, заполошно размахивая руками, навстречу Кенту бежал дядя Даня.

– Ты что творишь, охальник? К тебе всей душой, а ты что? Кто разрешил врезаться в водопровод? А уж врезался, так не забывай воду выключать. И я еще, старый дурак, ключ тебе собственноручно вручил.

Поток несся от самой Кирочной через подворотню в сторону Кавалергардской. «Как мой кран мог повлиять на это?» – подумал Кент.

– Из-за тебя стены выперлись на Кавалергардскую, движение перекрыли, неужели не понятно? – продолжал бушевать дядя Даня.

Вода как-то продавливалась сквозь щели двери, и подвальчик надувался, подобно воздушному шару. «Чего он так расшумелся? Да, со стороны двора стены заметно раздулись. Но со стороны Кавалергардской подвал пока полностью под землей и никак не может перекрыть движение».

Кент снял замок, открыть дверь оказалось непросто – поток воды так и рвался внутрь его подвала. Навалившись на дверь, он сумел протиснуться все-таки в образовавшуюся щель, в темноте пробрался к крану и закрыл его. Поток воды сразу прекратился. Лишняя вода ушла в самопальную кентовскую канализацию. Выглянул наружу – потоки воды вдоль двора и подворотни уже исчезли. Подвал сдулся.

– Ну что, дядя Даня, не стыдно шум поднимать из-за пустяков?

Дядя Даня сконфуженно промолчал и удалился.

Кент включил свет и осмотрел помещение. Вода не дошла до его ложа в нише и не коснулась электропроводки, так что ничего серьезно не пострадало. Люси́́ была немного напугана. И она, конечно, обрадовалась появлению Кента.

– Ну-с, мадемуазель Люси́́. Вначале высушим штаны, потом сделаем кое-какие эволюции, и, похоже, что у нас с тобой теперь начнется новая жизнь, ты согласна?

Люси́́ была согласна.