Текст книги "Права нации: Автономизм в еврейском национальном движении в позднеимперской и революционной России"

Саймон Рабинович
Права нации Автономизм в еврейском национальном движении в позднеимперской и революционной России

С.М. ДУБНОВ – ПРОРОК АВТОНОМИЗМА

Валерий Дымшиц

Центр «Петербургская иудаика»,

Европейский университет в Санкт-Петербурге

 
Однажды Гегель ненароком
И, вероятно, наугад
Назвал историка пророком,
Предсказывающим назад.
 

Борис Пастернак

«Высокая болезнь»

Главный герой монографии Саймона Рабиновича «Права нации: Автономизм в еврейском национальном движении в позднеимперской и революционной России» – Семен Маркович Дубнов (1860–1941). Прежде всего, Дубнов известен как выдающийся историк, автор монументальной «Всемирной истории еврейского народа». Однако в монографии Рабиновича Дубнов выступает как политический мыслитель, идеолог внетерриториального автономизма – самой популярной идеологии в национальном еврейском движении начала ХХ века. Автономистская идеология диктовала Дубнову далекий от тацитовского «без гнева и пристрастия» метод интерпретации истории и позволяла черпать в прошлом материал для построения национального будущего. Вот уж действительно, «историк – пророк, предсказывающий назад».

Саймон Рабинович показывает, что все существовавшие в предреволюционной России еврейские политические партии и группы включили требование национальной автономии в свои программы, причем именно в том виде, в каком его сформулировал Дубнов. А было этих партий очень много.

Первая русская революция качественно изменила жизнь подданных Российской империи, одномоментно наделив их политической субъектностью. И одной из самых политизированных групп были евреи. Дело не только в том, что евреям было за что бороться: эмансипация евреев, давно произошедшая в Европе, не коснулась России, в которой действовали многочисленные дискриминационные законы; экономическое и правовое положение русских евреев ухудшалось на всем протяжении конца XIX – начала ХХ века. Главное было в объективных особенностях еврейского населения России. Оно составляло около 5,6 миллиона человек в конце XIX века, то есть это было очень крупное меньшинство. Даже огромная эмиграция не могла уменьшить эту цифру на фоне традиционно высокой рождаемости. Евреи были сосредоточены в Западном крае, чье экономическое и социальное развитие опережало темпы развития России в целом. В городах и местечках этого региона евреи составляли от половины до двух третей и более их населения, то есть речь идет о значительных компактных группах. Евреи, бывшие меньшинством в масштабах империи, в местах своего проживания очень часто были большинством. Самое главное, евреи представляли собой почти поголовно городское население. Осознанное участие в политике – городское занятие, требующее прежде всего грамотности. Евреи занимали второе после немцев место в Российской империи по уровню грамотности. Даже уровень грамотности на русском, то есть на неродном языке, среди евреев был вдвое выше, чем среди коренного населения, что неудивительно в крестьянской стране. Что касается умения читать на идише, то в начале ХХ века этим навыком обладали почти 100% еврейских мужчин и женщин.

Итак, самое главное – это городская «прописка» и городской тип занятости еврейского населения. Проведем мысленный эксперимент. В России начала ХХ века горожане составляли около 20% от всего населения. Как уже было сказано, евреи почти на 100% были горожанами. Значит, можно сказать, что политическая активность 5,6 миллиона евреев условно соответствовала политической активности в пять раз большего нееврейского населения, то есть была сопоставима с активностью 25–30 миллионов русских. Если к этому добавить, что до установления «процентной нормы» (впервые введена в 1887 году и далее непрерывно ужесточалась) успела сформироваться значительная когорта русско-еврейской интеллигенции, то нет ничего удивительного в том, что в начале ХХ века еврейские политические партии росли как грибы. Кроме того, многие евреи играли существенную роль в деятельности различных общероссийских партий, от либеральных кадетов до радикальных эсеров и социал-демократов, внося в повестку этих партий «еврейский вопрос». Многие еврейские политики совмещали членство в какой-либо общероссийской партии с членством в одной из еврейских партий, политических групп или организаций.

Еврейское общество было с экономической и социальной точек зрения сложно стратифицировано. Этой стратификации соответствовал широкий спектр либеральных, социалистических и сионистских партий, а также всевозможные их гибриды, например сионисты-социалисты. Казалось бы, ни одна из этих политических сил не была заинтересована в идеях национальной автономии, то есть в предоставлении евреям, помимо личных гражданских прав, еще и коллективных прав как нации. Во всем враждебные друг другу, либералы и социалисты сходились в том, что значимы только личные права, без учета (либералы) или с учетом (социалисты) классового статуса индивида. Что касается сионистов, то их программная цель – создание еврейского государства в Палестине – тоже имела мало общего с борьбой за национальные права в диаспоре.

Тем не менее – рано или поздно, в полном или в урезанном объеме, ссылаясь на Дубнова или продолжая его критиковать – все еврейские партии включили требования национальной внетерриториальной автономии в свои программы и в свою практическую политическую деятельность. Таким образом, в основе монографии Саймона Рабиновича лежит очевидный политический парадокс. Его раскрытию в конкретных исторических условиях исторического кризиса, который переживали и Россия, и русские евреи, посвящена эта книга.

Идея Дубнова, доведенная до голой схемы, выглядит и простой, и парадоксальной одновременно. Эмансипация евреев в Европе начиная с Великой французской революции и Наполеона шла как непрерывный обмен национальных прав на личные. Сколько каждый отдельный еврей выигрывал как гражданская личность, столько же проигрывало еврейство как национально-религиозный коллектив, как субъект права, как корпорация. Такое решение «еврейского вопроса» в России представлялось Дубнову не только невозможным (слишком велико было еврейское население Российской империи), но и глубоко неправильным. Нация имела для Дубнова априорную ценность. Его национализм был не только сознательным, но и глубоко отрефлексированным. Излагая взгляды Дубнова в своей книге, Саймон Рабинович достаточно подробно анализирует его политические взгляды и их взаимосвязь с его занятиями историей, но оставляет в стороне историософию Дубнова. А она довольно примечательна.

С точки зрения Дубнова, человечество проходит в своем развитии три стадии: на место безгосударственного этноса приходит государство, а это последнее должно быть замещено свободным объединением людей, чье единство поддерживает не государственное насилие, а добровольная приверженность общей системе культурных ценностей. Евреи две тысячи лет не имели государства и территории, но не утратили национального самосознания, а потому являются идеальным примером этой третьей, высшей стадии развития. Дубнов последовательно переносил свои историософские воззрения в свою политическую практику, например был противником политического сионизма. Планы сионистов построить национальное государство казались Дубнову (как и многим) не только утопическими; что гораздо важнее, он видел в стремлении к государству шаг назад, отказ от исторической миссии еврейского народа. Дубнов был агностиком и позитивистом, но, безусловно, продолжал, пусть и по-новому, считать евреев «светочем народов», снова прокладывающим пути для всего человечества.

Опыт национальной консолидации, позволивший евреям как нации не только выжить на протяжении столетий диаспоры (причем диаспоры без метрополии), но и создать самобытную культуру, был для Дубнова тем опытом, который нужно сберечь и использовать. Именно эти поиски «пригодного прошлого» сделали из Дубнова, начинавшего как литературный критик и публицист, историка. Рабинович показывает, что в еврейской истории Дубнова интересовал инструмент, который позволил евреям долгие века обходиться без государства и территории. Таким инструментом в глазах Дубнова была кегила – автономная, самоуправляемая еврейская община. Прежнюю кегилу скрепляла религия, это была религиозная община. Современную возрожденную светскую кегилу должна скреплять культура и преданность национальным ценностям, основанная на знании истории. Дальнейшие практические шаги: самообложение, внутриобщинная демократия, юридическое признание со стороны государства, роль общины в образовании и культурном строительстве – все это стало предметом подробного обсуждения и Дубновым, и его политическими союзниками, и его политическими оппонентами, взявшими тем не менее основные идеи великого историка на вооружение.

Благодаря своему интересу к формам общинного самоуправления, Дубнов совершил переворот в науке. Первый еврейский историограф Генрих Грец свел всю историю диаспоры к броской формуле «евреи мыслили и страдали», показав, таким образом, евреев объектом исторического процесса. Дубнов, «открыв» общинное самоуправление, «сделал» евреев диаспоры «хозяевами своей судьбы». Это не только стало революцией в еврейской историографии, но и как нельзя лучше совпало с эпохой еврейского политического и культурного возрождения. Рабинович убедительно показывает, какое огромное влияние оказала «История» Дубнова на еврейскую молодежь в России.

Первая глава монографии Саймона Рабиновича посвящена тому, чем была еврейская община в Восточной Европе, которую Дубнов выбрал как основу для своих политических построений. Рабинович справедливо указывает на то, что Дубнов идеализировал историческую кегилу в угоду своим политическим воззрениям. Но о том, чем на самом деле была автономная еврейская община в Восточной Европе в позднем Средневековье и раннем Новом времени, Рабинович пишет довольно поверхностно, поскольку сосредоточен на политической истории начала ХХ века. Между тем на истории восточноевропейской кегилы следовало бы остановиться подробнее. В сущности, ничего уникального, вопреки мнению Дубнова, в ней не было. Это была типичная патрицианская республика, постепенно вырождавшаяся в олигархию и часто в тиранию. Очевидно, несмотря на определенную специфику, типологическое сходство восточноевропейских еврейских общин XVII–XIX веков с торгово-ремесленными городами-республиками европейского Средневековья. Систему общинного самоуправления уничтожил не столько формальный запрет кагала Николаем I в 1844 году, сколько отмена крепостного права, освобождение крестьян (в Западном крае – с землей), упадок помещичьего землевладения, то есть конец феодализма. Автору монографии «Права нации: Автономизм в еврейском национальном движении в позднеимперской и революционной России» следовало бы подробнее поговорить об истории общинного самоуправления, о его структуре и полномочиях, чтобы читателю было понятнее, на основе какого «пригодного прошлого» Дубнов предлагал строить национальное будущее.

Вторая глава монографии посвящена тому, какие еще теории автономизма существовали одновременно с идеями Дубнова или предшествовали им. Анализ этих конкурирующих между собой теорий показывает, что, хотя идеи автономизма были широко представлены в конце XIX века, Дубнов выступил все же как вполне самостоятельный политический мыслитель. Его оригинальность вытекала прежде всего из того, что он хотел предначертать будущее многочисленной нации, лишенной какой бы то ни было национальной территории.

Ядро монографии – четыре главы (с третьей по шестую) – это последовательный рассказ о том, как автономистская идея была реализована в конкретном политическом поведении различных партий, групп и организаций в четыре последовательных исторических периода: Первая русская революция, период реакции, Первая мировая война, короткий период от Февральской до Октябрьской революции. Существование многочисленных культурных, образовательных и благотворительных структур, появившихся в это время, прямо показывает, что автономная еврейская община еще до своего юридического признания уже успела обзавестись многими важными институциями и функциями. Более того, «протообщина», в роли которой выступали Еврейский комитет помощи жертвам войны (ЕКОПО) и другие общественные организации, обеспечила физическое выживание десятков тысяч еврейских беженцев и депортированных из прифронтовой полосы во время Первой мировой войны.

Саймон Рабинович подчеркивает, что к концу обсуждаемой им эпохи, то есть к 1917 году, автономистские идеи были настолько прочно усвоены всеми еврейскими партиями и движениями, что это парадоксальным образом предопределило политический неуспех созданной Дубновым Фолкспартей (Еврейская народная партия). Она сконцентрировала свои усилия вокруг идеи национальной автономии, не предлагая ничего больше своим потенциальным избирателям. Все остальные партии прочно инкорпорировали в свои программы автономизм и сохранили при этом свои собственные политические задачи. Сказались и субъективные факторы: сложный характер лидера Фолкспартей, С.М. Дубнова, его неспособность к компромиссам, привычки кабинетного ученого, а не практического политика.

Завершает монографию седьмая глава, повествующая о судьбе автономистских идей после окончания Первой мировой войны. В ней Саймон Рабинович говорит о неудачных попытках реализовать еврейскую национальную автономию в новых государствах, возникших на руинах Российской и Австро-Венгерской империй. Что касается советских евреев (примерно половина еврейского населения Российской империи), то автор монографии, говоря о них в последней главе, очень краток: евреи, получив в СССР полноту гражданских прав и даже возможность развивать образование и культуру на родном языке, не имели ни малейших коллективных политических прав, а потому говорить о существовании национальной автономии при большевиках не приходится. Этого утверждения явно недостаточно. Идеи, которым посвящена книга, продолжали существенно влиять на советскую национальную политику, а их носители – в ней участвовать.

Во-первых, некоторые старые общинные структуры, о которых идет речь в книге Рабиновича, пережили революцию и возобновили свою деятельность с начала 1920-х годов. Прежде всего, это Общество для распространения просвещения между евреями (ОПЕ) и Еврейское историко-этнографическое общество (ЕИЭО). Оба общества были закрыты властями только в конце 1929 года, но до этого, будучи негосударственными, достаточно успешно развивались в годы НЭПа, поскольку могли найти частных жертвователей. Все это очень близко к прежнему автономистскому идеалу финансовой независимости общины, основанной на самообложении.

Постоянным политическим приемом большевиков была беззастенчивая апроприация идей и лозунгов своих политических противников. Так, например, большевики во многом присвоили аграрную программу эсеров. То же произошло и с идеями в области национального строительства: большевики широко использовали идеи национально-территориальной автономии, которые разрабатывали австромарксисты. В СССР были созданы многочисленные национальные территориальные автономии вплоть до таких мелких, как национальный район, национальный поселковый или сельский совет. Именно следование этим идеям привело в 1920-х годах к созданию еврейских автономных районов на Украине и в Крыму, а в 1930-х – к созданию Еврейской автономной области на Дальнем Востоке.

В поддержке аграрной колонизации, прежде всего на Украине и в Крыму, приняли участие еще несколько «персонажей» монографии Рабиновича, а именно Общество ремесленного труда (ОРТ), Еврейское колонизационное общество (ЕКО) и, в первую очередь, «Джойнт» в лице своего специально созданного филиала «Агро-Джойнт». После 1932 года, когда усилия еврейской колонизации были переориентированы на Дальний Восток, все эти организации покинули СССР – кроме Всемирного ОРТа, который продолжал сотрудничать со своим советским филиалом вплоть до перехода СССР к режиму полной автаркии в 1937 году. Существенно и то, что сотрудники этих международных организаций были поголовно выходцами из России, успевшими активно поучаствовать в тех процессах, которые описаны в монографии Рабиновича.

В то же время для советской власти оказались востребованы идеи Бунда (еще одного заклятого врага большевиков) о создании образовательной и культурной сети для евреев как для дисперсного меньшинства. Обширная сеть школ (более 1200) с преподаванием на идише работала в СССР до 1938 года, причем не только в городах и местечках бывшей черты оседлости, но и далеко за ее пределами, например в Москве и Ленинграде. Кроме школ, существовало множество других образовательных (техникумы, рабфаки, еврейские педагогические институты), политических (газеты, пропагандистские журналы), хозяйственных (еврейские колхозы и артели) и культурных (литературные журналы, театры, музеи, издательства) еврейских институций.

Эта ситуация, конечно, не была уникальной. В первые двадцать лет своего существования советская власть создавала аналогичные образовательные и культурные институции для всех меньшинств, не только обладавших своей этнической территорией, но и дисперсных: немцев, поляков, цыган и т.д. Было бы интересно обсудить, насколько автономистские идеи повлияли на конкретные решения, предпринятые в области национальной политики в СССР. Это национально-культурное строительство закончилось только в 1938 году в связи с резким изменением политики в отношении дисперсных меньшинств. С тех пор все «национальное» в СССР стало жестко привязано к соответствующим национальным республикам, союзным и автономным.

Конечно, никакой политической автономией еврейские культурные и образовательные институции не обладали. Финансировались они в основном не за счет самообложения, а из государственного бюджета. Тем не менее эти институции образовывали некоторое подобие сетевой структуры, прежде всего за счет существования Общества землеустройства евреев-трудящихся (ОЗЕТ). ОЗЕТ, созданный как общественная организация в интересах аграрной колонизации и взаимодействия с международными еврейскими организациями, превратился фактически в «министерство по еврейским делам» и одновременно в своего рода «протообщину». Его отделения существовали во многих городах и регионах Советского Союза, а также на предприятиях, в учебных заведениях и т.п. Члены ОЗЕТа сдавали членские взносы. ОЗЕТ не только исполнял свои профильные обязанности, связанные с аграрной колонизацией, но также занимался борьбой с антисемитизмом, популяризацией еврейской культуры, медицинским обеспечением переселенцев и многим другим.

Наконец, существенно и то, что многие деятели советской еврейской культуры и политики имели «автономистское» прошлое, которое не могло не сказываться на их советской деятельности. Самый яркий пример – это, несомненно, Моисей Литваков (1875–1937), один из важнейших еврейских деятелей в СССР, главный редактор «Дер Эмес» («Правда»), главной советской газеты на идише, выходившей в Москве. Дореволюционная политическая деятельность Литвакова не менее впечатляюща. Он начал как последователь Ахад га-Ама, но уже в 1904 году стал членом ЦК Партии сионистов-социалистов. В годы Первой мировой войны занимался организацией помощи еврейским беженцам, участвовал в посвященном этой проблеме межпартийном совещании в Петрограде (1916). После Февральской революции играл важную роль в создании Объединенной еврейской социалистической рабочей партии (Фарейникте). В 1921 году Литваков вступил в ВКП(б) и стал руководителем евсекции при Московском комитете партии. Деятелей с такой биографией было немало среди руководителей советской еврейской политики и культуры. Полагаю, что их дореволюционное прошлое не могло не сказываться на их советском настоящем.

В 1938 году еврейское образование в СССР было свернуто, а еврейская культурная активность резко сокращена. Но во время Великой Отечественной войны были созданы Еврейский антифашистский комитет (ЕАК) и его печатный орган газета «Эйникайт» («Единство»). Задачей ЕАК было взаимодействие с зарубежными еврейскими общинами и организациями для получения от них помощи на нужды сражающейся Красной армии. Однако очень скоро ЕАК стал заниматься помощью еврейским беженцам, а его деятельность стала напоминать деятельность ЕКОПО во время Первой мировой войны. Более того, именно по инициативе ЕАК была подготовлена «Черная книга» (сборник материалов о зверствах нацистов на оккупированных территориях). Все это походило на усилия Дубнова по сбору материалов по антиеврейскому насилию во время Первой мировой войны. Деятельность ЕАК, трагически завершившаяся арестом (в 1948–1949 годах) и казнью (12 августа 1952 года) членов его президиума, стала последним проявлением еврейского автономизма в СССР.

Идеология общинного строительства имела «долгое эхо» в СССР, но оказалась вне поля зрения Саймона Рабиновича. Подлинный научный интерес и мастерство исследователя автор монографии проявил, обсуждая богатый событиями период между Первой русской революцией и Октябрьской революцией. Вся еврейская политическая и культурная жизнь в Российской империи этого периода рассмотрена им сквозь призму идей Дубнова о внетерриториальной национально-персональной автономии. Такой подход, безусловно, обеспечил стройную внутреннюю логику историографического нарратива.

Последний вопрос, на который следует ответить, – целевая аудитория этой книги. Ее тема кажется достаточно специальной. Но в современном мультикультурном обществе автономистские идеи Дубнова и опыт общинного строительства русских евреев в предреволюционные годы перестают казаться забытой утопией и могут снова оказаться «пригодным прошлым» в широком, отнюдь не только еврейском, контексте. Быть может, наследие историка Семена Марковича Дубнова, забытого пророка автономизма, скоро снова станет актуальным.