Текст книги "Последний свидетель"

Сделав над собой усилие, Томас отвел глаза от Греты. И сфокусировал взгляд на первом попавшемся предмете. То был кусок белой фланели на краю раковины, в дальнем углу комнаты. Этой тканью мама прикрывала глаза и лоб, когда начинался приступ мигрени.

Томас резко вырвал руку, поднялся и отошел к двери.

– Нет, – сказал он, вкладывая в это короткое слово всю свою волю.

Грета поморщилась, но произошло это от боли в руке или из-за неприязни к его ответу, Томас так и не понял. Показалось даже, что лицо ее исказил гнев, но то было лишь секундное впечатление. Она тут же взяла себя в руки и тихо рассмеялась.

– Я всего-то и хотела пожать тебе руку, Томас. У тебя слишком развито воображение. Отец на этот счет прав.

Времени на ответ у Томаса не было. Внизу хлопнула входная дверь, на лестнице послышались шаги. Это была миссис Мартин.

– Что ты там делаешь, Томас? Я же тебе сказала, подарки внизу на кухне. Идем скорее, а то опоздаем.

Грета с мальчиком обменялись последним взглядом, затем он развернулся и вышел из спальни.

* * *

«Если бы не эта чертова экономка, если бы не ее дурацкие подарки, приготовленные для сестры и забытые на кухне, за которыми она послала мальчишку, меня бы сегодня здесь могло не быть…» Так размышляла Грета, шагая в сопровождении мужа и шофера к дверям в здание суда.

Томас ждал, когда кончится уик-энд, чтоб рассказать все матери. Но леди Энн не стала обсуждать инцидент с Гретой. Сэр Питер заговорил об этом со своей личной секретаршей уже в Лондоне, в середине недели, причем сделал это так неуклюже, почти стеснительно, что ее едва не стошнило от отвращения. И, разумеется, у нее было достаточно времени, чтоб подготовить достойный ответ.

Все утро ее наниматель то входил в кабинет, то выходил из него под разными предлогами. Нижний этаж лондонского дома Робинсонов превратили в некое подобие офисных помещений год тому назад, и Грета работала в приемной. На элегантном дубовом столике-приставке размещались принтер и факс, сама же Грета сидела за круглым столом орехового дерева, что стоял в центре комнаты, в окружении компьютерных мониторов и телефонных аппаратов. Вот ее наниматель обошел стол и нервно откашлялся.

– В чем дело, Питер? Какие-то проблемы?

– Да, пожалуй. Мне необходимо с тобой поговорить, но я… Короче, это очень трудно. Не знаю, с чего и начать. Это об Энн и мальчике. О Томасе. Господи, хотел бы я лучше понимать своего сына!..

– А что с Томасом?

– Ну, он рассказал кое-что Энн, а она уже потом сказала мне. И речь, э-э, идет о тебе… Она сказала… словом, я должен с тобой поговорить.

– О платьях твоей жены, что ли?

– Да, об этом. Томас утверждает, ты их примеряла. На прошлом уик-энде, когда нас не было дома. Я сказал жене, что мальчишка все это выдумал. Характер у него скверный. Следует отправить его в хорошую школу-пансион, куда-нибудь подальше. Ему бы пошло на пользу. Но Энн категорически против.

– Да, примеряла. Хотя, наверное, и не следовало этого делать.

– Так значит, это правда?

– Да. Потому что они такие красивые, и мне так хотелось посмотреть, как я в них выгляжу. У меня никогда не было таких нарядов, Питер. Я ведь из бедной семьи, ты знаешь.

– Но неужели теперь ты не можешь себе этого позволить? Зайти в хороший магазин или там бутик?..

– Ну, думаю, наверное. Иногда захожу. Впечатление такое, словно они следят за мной. Просто глаз не спускают. Так и прикидывают, есть у меня деньги или нет.

Сэр Питер не ожидал такого поворота и несколько растерялся. Его зависимость от Греты возрастала с каждым месяцем с того самого дня, как девушка впервые появилась у него в офисе. И эта ее прямота просто обезоруживала. Сэр Питер всегда ценил в людях прямоту. Ну и, естественно, внешние данные Греты не могли не произвести на него должного впечатления, в последнем порой он даже боялся себе признаться.

– Тебе, конечно, не следовало этого делать. Но ты проявила честность, открыто призналась. Лишь немногие люди осмелились бы на твоем месте. Это и моя вина. Наверное, я просто недостаточно тебе плачу.

Так Грета сумела обратить неприятный инцидент в свою пользу. Сэр Питер стал проводить с ней больше времени, даже вывозил ее пообедать в середине рабочего дня. Их часто видели вместе в «Айви» или «Пон де ла Тур», они сидели, сблизив головы, и оживленно о чем-то беседовали. Мало того, сэр Питер повысил зарплату своей секретарше на целых пятьдесят процентов, и теперь она вполне могла позволить себе купить дорогое платье от-кутюр и иметь соответствующий вид, выходя куда-нибудь с шефом. На смену осени пришла зима, сэр Питер отмечал про себя, что с каждым днем Грета выглядит все привлекательней. И нет ничего плохого в том, что у начальника красивая секретарша. Ему нечего стыдиться.

Нет, разумеется, разные там сплетники, репортеры и журналисты смотрели на это иначе, и вскоре в бульварных газетенках и журналах начали появляться статьи, впрочем, на первую полосу они никогда не попадали. Пик ажиотажа был достигнут, когда на двадцать первой странице «Дейли мейл» появился черно-белый снимок: парочка выходит из ресторана, а сверху заголовок: «Министр вышел в город».

В доме «Четырех ветров» об этом не знали и не ведали. Словно Флайт находился в тысячах миль от Лондона. Леди Энн не читала бульварной прессы, и никто из ее друзей не отличался настолько скверными манерами, чтоб обсуждать отношения сэра Питера с секретаршей в ее присутствии. Леди Энн все реже и реже посещала Лондон, предпочитая сад и общество сына.

А сэр Питер заезжал в дом «Четырех ветров» все реже, уже не каждый уик-энд, как прежде. Ездил туда всего один-два раза в месяц, а когда приезжал, то непременно в обществе Греты, мотивируя тем, что его служебные обязанности требуют работы даже по выходным.

Атмосфера в доме царила напряженная, но сэр Питер отказывался это признавать. Во время приездов Греты леди Энн бродила по дому с каким-то отстраненным видом, уходила на долгие прогулки с сыном или же запиралась наверху, в своей комнате. История с примеркой платьев так и осталась без обсуждения. Смущение не позволяло леди Энн затронуть этот вопрос, Грета расценивала ее молчание как признак крайнего неодобрения.

* * *

И все же эта тема однажды всплыла. Вечером, за обедом. Грета сидела за длинным столом между сэром Питером и его супругой. Батареи центрального отопления компенсировали типичную для конца января промозглость и сырость, в комнате было жарко, даже душно. Обедающим подали десерт, вишневый пирог с заварным кремом.

Леди Энн говорила о богатом промышленнике с севера по фамилии Корбет, этот господин купил себе внушительный участок на побережье, по другую сторону от Флайта. Он сколотил немалое состояние на производстве зажимов для бумаг и вот теперь строил себе особняк с видом на море. Многие соседи Робинсонов не преминули за последнее время отметить, что подобное соседство может самым негативным образом сказаться на «Четырех ветрах».

– Думаю, скоро он начнет посылать своих лакеев фотографировать наш сад, – заметила леди Энн. – Так что остерегайтесь мужчин в белых куртках со стремянками и фотоаппаратами.

– О, Энн. Уверен, до чего-нибудь подобного не дойдет, – сказал сэр Питер. – Не стоит воспринимать все так близко к сердцу. – Ему начало надоедать, что на протяжении всего обеда жена уже не раз заговаривала об этом.

– Ничего я не принимаю. Проблема в его чудовищной безвкусице. И в стремлении примазаться. Люди должны оставаться теми, кто есть. Им не стоит примерять чужие одежки.

– Особенно если они явились с севера, – внезапно вмешалась Грета.

– Не столь важно, откуда они явились. – Тут вдруг леди Энн резко умолкла, словно только что осознала подспудный смысл своих слов. – О, дорогая, прошу прошения. Я вовсе не это имела в виду.

– Вы ни в чем не виноваты. Просто вы леди, а я нет. Люди должны знать свое место. Именно это вы и хотели сказать, верно?..

– Нет, нет, совсем не это. Я хотела сказать, что люди должны быть самими собой и не пытаться копировать других. И эти слова ни в коем случае к вам не относятся.

– Что ж, если б я стремилась остаться собой, то, наверное, работала бы сейчас на фабрике по производству зажимов для бумаг, – вспыльчиво парировала Грета.

– Но, дорогая, не понимаю, с чего это вы так разволновались. Я говорила вовсе не о вас. Говорила об этом человеке по фамилии Корбет. Вам не следует принимать мои слова близко к сердцу.

Грета не ответила, лишь поднесла салфетку к лицу. Плечи ее задрожали, она давала понять, что расстроена просто до слез.

Первым порывом леди Энн было встать и обнять девушку. Ясно, она очень обидела Грету, та чрезвычайно редко теряла над собой контроль. Но какая-то вторая половинка души леди Энн противилась этому. От этой Греты ничего, кроме неприятностей. Ведь, в конце концов, именно она, Грета, прокралась к ней в спальню и примеряла там платья, словно они ее собственность. Именно Грета так расстроила Томаса. Этой ей, Грете, следует извиниться перед всеми ними.

– Послушайте, кто здесь пострадавшая сторона?! – воскликнула леди Энн, перенося свое раздражение на мужа, нервно ерзавшего в кресле на другом конце стола. – Ведь я не пойду примерять ее одежду, верно?

– Нет, конечно, не пойдешь. Потому что у нее не найдется для тебя ничего подходящего. В том-то и штука, черт побери! Неужели не понимаешь?

– Да, теперь понимаю, – сказала леди Энн и поднялась из-за стола. – Слишком хорошо понимаю. Пойду прилечь. Чувствую, опять ужасно разболелась голова. Здесь у нас не Лондон, Питер. И я здесь не для того, чтоб вести политические дебаты с тобой. Возможно, с Гретой и могла бы, но не буду.

Леди Энн затворила за собой дверь раньше, чем сэр Питер успел что-то ответить. Грета по-прежнему не отнимала салфетку от лица, и ее плечи продолжали вздрагивать, свидетельство того, что она еще не успокоилась. Сэр Питер скатал свою салфетку в комок и силился придумать слова, которые могли бы успокоить секретаршу, но ничего толкового на ум не приходило.

И вот в конце концов он неуклюже поднялся, обошел стол и встал за спиной у Греты. Он долго переминался с ноги на ногу, затем осторожно опустил руку ей на плечо.

– Пожалуйста, Грета. Не плачь. Она не хотела тебя обидеть. Она просто расстроена, нервы расшалились, вот и все.

Грета сидела, низко склонившись над столом, прядь черных волос падала ей на лоб, и сэр Питер осторожно отвел ее и заложил за ушко, нежно поглаживая по голове.

Грета подняла на него глаза. Они были полны слез, но она улыбалась. И вдруг перехватила взгляд сэра Питера, устремленный за вырез простенькой белой блузки. Сэр Питер не мог оторвать взор от развилки между грудями и внезапно ощутил сексуальное возбуждение.

– Спасибо, Питер… Я вела себя так глупо. А ты… ты такой…

Но Грета так и не закончила фразу. Сэр Питер резко отшатнулся и привалился спиной к стене. С противоположной стены на него смотрел портрет отца леди Энн, на губах почтенного джентльмена и аристократа играла презрительная улыбка. Портрет был скверным, с чисто художественной точки зрения, но сходство художнику уловить удалось, и рисовал он его в ту пору, когда семейные портреты уже начали выходить из моды. Особенно хорошо художнику удались аристократический изгиб губ старика и отстраненный взгляд холодных глаз из-под опущенных век. Сэр Питер вспомнил: с точно таким же холодным неодобрением смотрел на него будущий тесть, когда сам он пришел просить руки леди Энн.

«Везде бывает, везде принят, так говорит Энн. Но где именно, позвольте спросить? Вот в чем вопрос, молодой человек. Где и кем именно принят?»

– Да пошел ты куда подальше, старый дурак, – злобно прошептал сэр Питер, не сводя глаз с портрета. – Ничего плохого я не сделал.

– Что ты сказал, Питер? – спросила Грета.

– Ничего. Ничего, кроме того, что ты не единственная, кто чувствует себя не в своей тарелке в этом проклятом доме. Ладно, мне тоже пора. Пойду взгляну, в порядке ли Энн. Ну, ты понимаешь…

– Конечно, понимаю, – тихо ответила Грета, вытирая слезы салфеткой.

ГЛАВА 4

Питер взлетел наверх, прыгая сразу через две ступеньки. И обнаружил, что дверь в спальню заперта. Он постучал, окликнул жену по имени, но ответа так и не получил.

С минуту или две он расхаживал по коридору перед запертой дверью в спальню жены, затем вошел в свою, где последнее время ночевал все реже. Здесь было как-то особенно душно, воздух жаркий, спертый. Разве уснешь в такой духоте… Питер разделся догола, но облегчения не почувствовал, а сердце билось все так же учащенно.

Тогда он поднялся и распахнул настежь окна в старинных рамах. Внизу, перед домом, неподвижно застыли три тонких тиса. Черные облака неслись по небу, то закрывая, то вновь открывая бледный полумесяц; на севере, в той стороне, где находился Кармут, вдруг полыхнули над горизонтом голубоватые молнии. Чуть позже донесся глухой раскат грома, но дождя не было.

Питер вспомнил, как впервые ночевал в этой комнате, когда они с Энн приехали навестить отца еще до женитьбы. Он лежал на постели, вслушивался в шум моря и, как и тогда, ощущал тревогу, смешанную с желанием. В спальне, что находилась напротив по коридору, похрапывал сэр Эдвард. Спальня Энн находилась чуть дальше и была набита игрушками, плюшевыми медведями всех мастей и размеров, а также вышивкой, которой она занималась с детства.

«Ну, что, получил все, что хотел, да, молодой человек?» То были последние слова хозяина дома прежде, чем они отправились наверх спать. И сказаны они были таким тоном, словно старик хотел подчеркнуть, что ему, Питеру, больше ничего не светит, к примеру, его, сэра Эдварда, дочь. Но он все-таки заполучил и ее. И теперь старый придурок покоится под тяжелой могильной плитой на церковном кладбище Флайта. А он, Питер, стал рыцарем и полновластным хозяином этого дома.

Он получил рыцарский титул, причем не благодаря старику, а своими собственными стараниями. Не унаследовал рыцарство, как сэр Эдвард, Отец Питера сражался, чтоб защитить свою страну, и сумел воспитать в сыне чувство долга и ответственности перед родиной. Но сэр Эдвард считал все это ерундой. И не упускал ни единой возможности высказать эти свои чувства и мысли. Питер не из их класса. Он чужак, выскочка, нувориш. Совсем не такого человека хотел сэр Эдвард видеть мужем дочери-аристократки.

«Возможно, старик был прав, чиня препятствия нашему браку», – с горечью подумал сэр Питер. Между ним и Энн совсем мало общего, с каждым годом и днем это становится очевиднее. Прежде его привлекала ее красота, им двигало стремление заполучить эту девушку вопреки всему, что их разделяло, ведь по-настоящему Питер был счастлив, лишь преодолевая препятствия.

Тогда он мечтал увести девушку от тирана-отца и скучной деревенской жизни, но позже выяснилось, что именно такую жизнь она больше всего и любила. Находила в ней глубокое внутреннее удовлетворение, совершенно чуждое и непонятное Питеру. Она была счастлива, выращивая розы и слушая рассказы сына. Вдали от Лондона и от всего, что так много значило для мужа.

Еще большему расхождению родителей способствовал, разумеется, Томас. Это его стараниями Питер превратился в нежеланного гостя в доме. А за последний год Питер привык все больше полагаться на Грету и чувствовать себя в ее обществе куда свободнее и лучше.

Раскаты грома стали слышнее, они сливались с грохотом валов, разбивающихся о берег. Внезапно в коридоре послышались шаги. Питер накинул рубашку, отворил дверь и увидел фигуру, стоявшую у двери в спальню жены. В следующую секунду дверь распахнулась. Проем двери озарился молнией, и Питер увидел Энн. Она протянула руку и втащила Томаса в комнату.

Сын боялся молний и грома, довольно часто во время грозы Питер просыпался и видел сына рядом с женой, в постели.

– Он должен научиться сам справляться со страхами, Энн, – говорил он жене. – Мальчик вырастет трусом и посмешищем в глазах товарищей, если ты продолжишь вот так нянчиться с ним.

Но жена и слушать не желала.

– Ты не понимаешь, Питер. Просто у мальчика, как и у меня, сильно развито воображение. А ты этим никогда не отличался. Помню, как в юности я страшно пугалась гроз и штормов в Суффолке. Мне казалось, весь мир сейчас рухнет.

Дверь в спальню жены затворилась, коридор снова погрузился в полумрак. Внезапно Питер ощутил жгучую ревность. Сын лежит сейчас в постели рядом с Энн, где следовало бы находиться ему. Они постоянно заставляют его чувствовать себя посторонним в этом доме. Он им не нужен, они его не любят, не понимают. Понимает только Грета.

Питер вспомнил, как впервые увидел ее. Случилось это в 1996 году, во время кризиса в Сомали, когда премьер-министр отправил военно-воздушный полк специального назначения на выручку взятым в заложники британским дипломатам. Они провалили задание. Большинство заложников погибло, спасатели тоже понесли значительные потери. Газеты окрестили это событие национальным унижением, во всем винили прежде всего премьер-министра. Всё почему-то считали, что, если б не его самонадеянность, заложники остались бы живы. Он должен был добиться их освобождения путем переговоров. Но Питер был с этим не согласен. Ему доводилось бывать в Сомали. И он знал, что тамошнее революционное правительство совсем не склонно ни к переговорам, ни к компромиссам. Альтернативы применению силы тогда не было.

Еще долго после этих печальных событий Питер ощущал свое полное бессилие. Он был просто парализован ходящими вокруг сплетнями, слухами и разногласиями. Буквально каждый день средства массовой информации в открытую говорили о премьер-министре как о человеке вчерашнего дня, строили домыслы о его преемнике. Ключевые министры почуяли запах крови, началась жесткая подковерная борьба. Рейтинг правительства упал до самых низких показателей за последние десять лет.

А затем в один прекрасный день все вдруг изменилось самым кардинальным образом. Питер согласился дать интервью местной газете о закрытии больницы в Мидлендс, и к нему явилась молоденькая журналистка по имени Грета Грэхем. Она была хороша собой и так и лучилась энтузиазмом. И Питер пригласил ее на ленч, чтоб заодно и самому отвлечься от скандала, не утихающего в Лондоне. Но вино развязало ему язык, и в конце разговора он уже открыто говорил ей все, что думает об этом кризисе. Она внимательно слушала, пока он почти в одиночестве прикончил вторую бутылку, а затем вдруг дала ему совет. Совет был прост, но произвел на него впечатление разорвавшейся бомбы. «А вы не молчите, – сказала Грета. – Делайте то, что считаете нужным. Пусть вас не волнует ни будущее, ни чье-то чужое мнение. Если считаете, что премьер-министр был прав, так и скажите. Неужели он не заслуживает вашей поддержки?»

Позже тем же днем Грета взяла у Питера большое интервью о кризисе, и к концу недели оно появилось почти во всех средствах массовой информации. Точно все ждали, что скажет на эту тему сэр Питер. Политические пристрастия резко изменились, три месяца спустя премьер-министр одержал убедительную победу на выборах. А сам Питер был назначен министром обороны. Теперь он отвечал за проведение всех будущих спасательных операций с применением военной силы.

В момент триумфа Питер не забыл о молоденькой репортерше. Он дал ей работу, назначил своим личным секретарем и впоследствии ни на секунду не пожалел об этом решении. Она всегда была к его услугам. Не то что леди Энн, находившая политику скучнейшим занятием и страдающая от приступов мигрени всякий раз, когда покидала Суффолк. Грета просиживала с ним чуть ли не до утра, печатая и редактируя его речи. Она ободряла его в тяжелые минуты, она по праву разделяла его успехи. Грета… Что бы он без нее делал?..

Питер думал о том, что в одной из спален, по другую сторону коридора, спит сейчас его секретарша. Все же удивительно, что она продолжает бывать в доме даже после той истории с примеркой платьев, несмотря на явную неприязнь Энн. Она продолжает бывать здесь потому, что нужна ему. А Энн, та даже ни разу не приехала в Лондон на открытие парламентских сессий. Слишком занята, возится со своим садом. С этими треклятыми розами.

Питер выключил свет, но окна в спальне оставил открытыми в надежде хоть немного проветрить душную комнату. Гром продолжал греметь, но дождь все не начинался. Он долго переворачивался с боку на бок в постели, влажные от пота простыни липли к телу.

Около двух часов ночи удалось наконец заснуть. Но сон был поверхностный, беспокойный. Ему снилось, что он стоит обнаженный у изножья своей постели, здесь, в доме «Четырех ветров». Свет погашен, но комнату освещает полная луна, повисла себе в окне, точно безмолвный свидетель. Перед ним на постели с пуховым стеганым одеялом лежит лицом вниз женщина. На ней белая шелковая юбка с кружевной оторочкой на подоле, прикрывающая колени. Точно такая же юбка была сегодня на жене за обедом. А выше талии на женщине ничего нет, и лежит она, зарывшись лицом в груду белоснежных подушек. И он никак не может понять, спит она или нет, затем подходит и медленно проводит кончиками пальцев по икрам, чувствуя, как тут же напрягаются ее мышцы.

Вот пальцы доходят до лодыжек, и тут она резко отстраняется от него и становится на колени. Юбка при этом задирается выше бедер. Питер следует ее примеру, опускается на колени у изножья кровати. Потом протягивает вперед обе руки и заворачивает юбку женщины до талии, обнажив безупречной формы ягодицы.

Казалось, время остановилось. Он стоит на коленях перед женщиной, и каждую жилочку, каждую клеточку его тела переполняет томительное желание. Он отчаянно хочет овладеть ею, но не может до тех пор, пока она каким-то образом не даст знак, что согласна.

Легкое дуновение ветра, и время стронулось с мертвой точки. Движение воздуха словно вдохнуло жизнь в тело женщины, она еле слышно шепнула что-то. Потом раздвинула ноги и приподнялась на руках, и Питер увидел ее округлые полные груди, нависающие над белым одеялом. Он увидел все, и со сладострастным стоном вошел в нее, в самую сердцевину ее плоти.

Затем, еле удержавшись от оргазма, вышел и приготовился войти в нее еще раз, и в порыве слепой страсти выкрикнул имя женщины, которую так любил:

– Энн, Энни… Я так люблю тебя, Энн!

Женщина оторвала голову от груды белых подушек и взглянула на него. И Питер увидел, что глаза у нее другие. Не голубые, как у жены. Глаза были зеленые, сверкающие. Как мог он ошибиться, не заметить этих волос цвета воронова крыла? Ведь у Энн волосы светло-каштановые. В постели с ним рядом Грета. И кто-то отчаянно стучит в дверь.

Питер вздрогнул и проснулся. Резко сел в постели и только тут заметил, что весь в поту. И что разбудил его вовсе не стук в дверь, но хлопанье старой оконной рамы. Задвижка выскочила, и рама раскачивалась под бешеными порывами ветра. Видно, пока он спал, разразился сильнейший шторм. Судя по посеревшему небу, уже рассвело, но ни один лучик солнечного света не мог проникнуть сквозь плотную толщу облаков.

Затем Питер пригляделся и заметил, что от резких ударов из рамы вылетело стекло. Подоконник был мокрым от дождя и засыпан мелкими блестящими осколками. Питер встал с постели, подошел к окну и пытался закрыть раму на задвижку, но поранил локоть осколком битого стекла. На ступни и яблочно-зеленый ковер закапала кровь. Питер глянул вниз и увидел, что пенис его находится в возбужденном состоянии. Какое-то время он разглядывал себя со смешанным чувством отвращения и насмешки, затем подошел к постели, схватил пропитавшуюся потом подушку и зажал ею рану.

Стройные молоденькие тисы у дома гнулись под порывами ветра, буря налетела на дом «Четырех ветров» с удвоенной силой. За тисами виднелись распахнутые настежь черные ворота. И тут вдруг Питер заметил маленькую фигурку, сгибаясь под порывами ветра, она двигалась к дому.

Питер торопливо натянул на себя одежду и бросился вниз по широкой витой лестнице. По дороге он уронил подушку, но даже не заметил этого. Подбежал к входной двери, повернул ключ в замке. У входа на нижней ступеньке стояла миссис Марш из соседнего дома, он не сразу узнал ее в этом черном, окутывающем с головы до ног плаще. Согнувшись, она силилась побороть новый порыв ветра. Питер выскочил, схватил ее за руку и втащил в дом.

– Что случилось, Грейс? Да вы бледны как плотно. Что с вами?

– Со мной ничего, сэр Питер. Но мой Кристофер, он вызвался поработать волонтером-спасателем, и вот сегодня, незадолго до полуночи, ему позвонили, и он вышел на лодке в море. Обычно, находясь в море, он связывается с береговой службой по радио, и я всегда могу позвонить им на пост и проверить, все ли в порядке. Но сегодня у нас вдруг вышла из строя телефонная линия, и…

– И вы не можете им дозвониться. Можете позвонить от нас. Идемте, я провожу вас в кабинет. И снимите плащ.

– Спасибо, сэр Питер. Мне, право, неловко, я вас разбудила, простите…

– Меня разбудила буря. Ветром выбило стекло наверху, в спальне. Похоже, шторм разыгрался не на шутку.

– Да. Последний раз такой жуткий ветер поднимался здесь лет десять тому назад. С тех пор не припомню. Лишь бы с Кристофером ничего не случилось. Не знаю, что и делать, если…

– Все будет хорошо, Грейс, все будет просто чудесно, – произнес сэр Питер с убежденностью, которой на самом деле не чувствовал, и снял телефонную трубку. В голосе женщины звучала паника, отчасти она передалась и ему.

– Черт. Тоже не работает. Послушайте, Грейс, давайте я отвезу вас в гавань. Тут рукой подать, много времени не займет.

Миссис Марш слабо возражала в ответ, но Питер оставался непреклонен. Больше всего на свете ему хотелось выбраться сейчас из дома, хоть как-то отвлечься от вечерних событий и видений. От ссоры с Энн, от непристойности сна, от пятен крови на полу и ковре.

* * *

– Ну, вот. Я оставил Энн записку, объяснил, куда мы уехали. Сейчас, только возьму плащ. Подождите еще минутку, Грейс.

Вернувшись, Питер увидел, что Грейс Марш уже не одна. Грета в накинутом поверх ночной рубашки пальто, сидела рядом с ней в холле на старинной деревянной скамье с изображениями четырех евангелистов. Секретарша подняла на него глаза, во взгляде ее читалась озабоченность. И тут Питер снова вспомнил сон, и лишь огромным усилием воли подавил желание немедленно заключить ее в объятия.

– Вот как? Ты тоже встала? – пробормотал он. Это было первое, что пришло в голову.

– Да. Я тоже хочу поехать. Возьмите меня с собой. Если можно, пожалуйста. – Зеленые глаза Греты смотрели умоляюще.

– Хорошо. Только осторожней на ступеньках. Ветер просто сметает с ног. Держитесь за меня, дамы. Доставлю вас в гавань через десять минут.

* * *

Питер вел «Лендровер», вцепившись обеими руками в рулевое колесо, и до боли в глазах всматривался через ветровое стекло вперед, чтоб не пропустить поворот. Узкая дорога вилась вдоль побережья. Грейс Марш тоже сидела, всем телом подавшись вперед, словно стремилась как можно скорее оказаться на месте и узнать о муже.

«Выйти в море в такую погоду было равносильно подписанию смертного приговора самому себе», – думал Питер, всматриваясь в кипящий пенистый водоворот высоченных валов, что ежесекундно обрушивались на берег.

– Уверен, все будет в порядке, – пробормотал он, стараясь, чтоб голос звучал как можно убедительней. – Ведь команда спасательной лодки состоит из людей опытных.

Сквозь серую пелену дождя показалась гавань.

– Знаю. Спасибо вам, сэр Питер. Такого шторма не было здесь с 1989 года. Именно тогда…

Голос Грейс замер. Питер понял, почему. Буря, разразившаяся в 1989-м, не только вырвала с корнем огромный каштан, посаженный в церковном дворе Флайта в честь золотого юбилея королевы Виктории. Она унесла жизни двух местных горожан, отцов семейства. Волна смыла их с палубы спасательного судна, отправившегося на помощь тонущей рыбацкой лодке.

Притихшая на заднем сиденье Грета не отрывала глаз от бушующего моря. Бури и грозы всегда возбуждали ее. Никогда прежде не доводилось ей видеть подобного разгула стихии. Шум стоял такой, что ни единого слова из разговора на переднем сиденье она не слышала.

Питер остановил машину возле «Харбор Инн». И двинулся по узкой дорожке к домику начальника порта.

– С ними связывались по радио примерно полчаса назад, – сообщил он, вернувшись в машину. – Должны прибыть в гавань минут через десять.

– Но что с Кристофером? – спросила Грейс Марш. – О нем что-нибудь известно?

Питер уловил в ее дрожащем голосе истерические нотки и пытался успокоить женщину.

– О нем ничего не сказали, Грейс. И это, как мне думается, добрый знак. Они непременно бы сообщили, если б с ним что-то случилось.

Питер не стал упоминать о том, какое мрачное настроение царило в дежурке начальника порта. Там собрались с дюжину мужчин, и никто ничего толком так и не сказал. Радиосвязь со спасательной лодкой прервалась, восстановить ее не удавалось.

Десять минут прошло, спасательная лодка так и не появилась. Шторм начал понемногу стихать. Стал виден противоположный берег реки Флайт. Покачивались на волнах побитые непогодой лодки, берег покрывали какие-то обломки и горы водорослей. У церкви Койн несколько деревьев были вырваны с корнем, стволы других изогнулись под странными углами.

Грета стояла рядом с Питером и Грейс Марш у самого края воды. К ним присоединилось еще несколько человек, и все они не сводили глаз с входа в гавань, где начиналась река Флайт и кончалось Северное море.

И вот лишь когда колокола на двух церквях, Флайт и Койн, пробили семь утра, вдалеке показалась лодка. Покачиваясь на волнах, она медленно направлялась к берегу.

– Черный флаг! – выкрикнул какой-то мужчина, вооруженный биноклем. – На мачте у них черный флаг.

По толпе пробежал легкий ропот, Питер едва успел подхватить Грейс Марш, она пошатнулась, словно начала терять сознание.

Вскоре уже все могли разглядеть не только черный флаг, но и желтые шапочки и плащи членов команды на палубе. Вот они бросили на мол конец, его закрепили, и люди начали сходить на берег.

Среди членов команды сразу можно было выделить несколько спасенных. Дрожащих, промокших насквозь людей, выдернутых из лап смерти спасателями Флайта. Питер знал всех этих храбрецов в лицо, в обычной жизни то были банковские служащие, рыбаки, церковные служки. Лица у всех были осунувшиеся, посеревшие, изможденные неравной борьбой с неукротимой стихией.

Питер обнимал Грейс Марш за плечи и глаз не сводил с молчаливых мужчин, сходящих на мол, в надежде узнать среди них своего соседа. Прошла минута, последний человек шагнул на берег. Похоже, на лодке больше никого не осталось.

– Где мой муж?! – диким от отчаяния голосом вскричала Грейс. – Где мой Кристофер?

И тут, словно специально дождавшись этого клича, из кабины лодки показались Кристофер Марш и еще один спасатель в желтом, они несли на руках какого-то мужчину. Утопленника. Это было ясно по тому, как его несли. Словно выполняли тяжкую обязанность, шли, понурив плечи и низко опустив головы, скорбя о потере.