Текст книги "Пути России. Новый старый порядок – вечное возвращение? Сборник статей. Том XХI"

Александр Балобанов[143]143
  Балобанов Александр Евгеньевич – кандидат философских наук, заместитель заведующего кафедрой государственного управления Факультета государственного управления Института общественных наук РАНХиГС при Президенте РФ.


[Закрыть]
Социальный порядок и государственность

Социальный порядок можно пытаться понять как определенный объект, формируя представления о нем в соответствии с общими принципами (естественно-)научной работы: выделяя инварианты, отслеживая закономерности, моделируя и т. п. Но знание о том, что люди, вообще говоря, ведут себя в соответствии с тем, что они думают, какие ставят цели, заставляет обращаться к представлениям, в которых социальный порядок определяется такими вещами, как смысл, понимание, целеполагание и другие характеристики субъективно организованного действия и отношения.

Первое направление разработок ориентирует на формирование картины «объективного порядка», противопоставляя исследователя изучаемому им объекту в классической схеме «субъект – объект». Второе отсылает к исследованию «субъективного порядка», выявлению смыслов и целей/ценностей, определяющих поведение и действия участников/акторов и отношений между ними. Исследователь здесь так или иначе оказывается включенным в этот круг отношений: либо непосредственно, либо пытаясь «понять/заимствовать внутреннюю логику» поведения участников, определяющую исследуемый порядок.

Идея/онтология порядка

Двигаясь во второй логике, резонно поставить базовый вопрос: зачем людям порядок? В чем состоит его смысл и назначение? Для формирования ответов на так поставленный вопрос есть смысл присмотреться к корневым значениям понятия. Их анализ дает прямые указания к пониманию того, что, собственно, обозначается данным словом, и позволяет сформулировать исходные гипотезы относительно исследуемого предмета.

Порядок происходит от латинского ordō (-inis) – «ряд, вереница, отряд» (русское «по-ряд-ок» строится на той же основе). Этот смысл вполне сохраняется и сегодня: «порядок» (как и order в английском или Ordnung в немецком) продолжает указывать на выстраивание последовательности – «ряда».

По-ряд-ок – выстраивание в ряд – характеризует концентрацию, эффективную организацию наличного ресурса, необходимую для того, чтобы сделать что-то, что можно сделать только за счет такой концентрации, а не в обычном режиме повседневной деятельности. Можно попробовать обозначить два исходных горизонта, в которых появляется такая необходимость: противостояние тому, что грозит тебя уничтожить, и совершение героического деяния, выходящего за пределы повседневности обычной человеческой жизни. Первый горизонт кажется более естественным в силу того, что противостояние разного рода напастям является обычной человеческой заботой. В этом смысле родство «по-ряд-ка» с «от-рядом» неслучайно: противостояние серьезным угрозам концентрированно проявляется в экстремальных ситуациях (в частности, военных), где и создается такая форма организации человеческих коллективов, как отряды.

Порядок формируется в противостоянии тому, что грозит разрушением, – «хаосу»: неожиданному, незнакомому, непонятному. Порядок возникает и существует на преодолении хаоса, противостоянии ему. И это противостояние неизбывно, поскольку хаос возвращается снова и снова, в новых и новых обличьях. При этом хаос выступает как нечто принципиально неизвестное и неопределимое – любая его характеристика упорядочивает его, т. е. превращает в порядок, любое высказывание о нем выстраивается в определенную языковую упорядоченность, уничтожая его главную характеристику – разрушающую мощь.

Хаос – «чистое небытие/ничто», в постоянной борьбе с которым воспроизводится и творится порядок. Порядок – «борьба за бытие» («против небытия»), «удержание и воспроизводство бытия», которое необходимо осуществлять снова и снова, противостоя хаосу. И «окончательной победы» в этой борьбе нет: исчезновение хаоса и необходимости противостоять ему означает также и исчезновение порядка[144]144
  «Порядок и беспорядок возникают и существуют одновременно… – один включает в себя другой… Порядок и беспорядок сосуществуют как два аспекта одного целого и дают нам различное видение мира»: Пригожин И. Философия нестабильности // Вопросы философии. 1991. № 6.


[Закрыть]. «Тотально упорядоченные» структуры, «уничтожившие хаос», так же убийственны для бытия – и порядка, – как и само небытие. В этом смысле «порядок» и «хаос» – парные категории, предполагающие друг друга. Порядок – становящаяся сущность, складывающаяся любыми формами, кладущими пределы хаосу, ограничивающая небытие/неопределенность, формирующая определенность того или иного рода.

Реальность порядка

Разные типы порядка формируются на противостоянии разным горизонтам хаоса[145]145
  «Номенклатура хаоса», являющегося в жизнь человека, включает в себя, в частности, такие вещи, как:
  небытие: смерть, сон, болезнь;
  лишение: потерю, нехватку, грабеж/воровство;
  важным частным случаем здесь выступает лишение свободы: попадание в зависимость, претерпевание насилия или завоевания (пленения, рабства) и т. п.;
  бедствие, неожиданное препятствие, неожиданность вообще;
  отсюда вырастает представление о случае и случайности;
  творчество: открытие, откровение, озарение, потрясение и т. п.


[Закрыть].

Для формирующегося человека порядок прежде всего выступает в лице других людей, которые с первых дней жизни определяют, что можно и чего нельзя, что хорошо, что плохо, что стоит или не стоит делать. Овладевая практиками и структурами повседневности и врастая в них, человек осваивает и обобщенные структуры, упорядочивающие его мир.

Одна из важнейших таких структур – язык. Любое высказывание является действием, упорядочивающим мир человеческого существования, противостоящего хаосу.

Восходящие языковые средства противостояния хаосу можно представить следующим образом:

● звук → произвольный звук → ритмичный звук → гармоничный звук → музыка;

● язык как система значений, позволяющая упорядочивать явления → литература;

● ритмичный и гармоничный язык → поэзия;

● упорядочивающий анализ / нормирование языка → риторика, логика, рациональность.

Отдельная линия упорядочивания мира связана с изображением и, далее, с искусством, которое, начинаясь как изобразительное, становится синтетическим, вовлекая в себя музыку, движение, язык, гармонизируя все, до чего оказывается в состоянии дотянуться.

Разные линии, упорядочивающие бытие, сопрягаются, поддерживая и усиливая друг друга. Это сопряжение синтезируется в таких разных вещах, как ритуалы и нормы повседневной жизни, декоративное искусство, представления об устройстве мира и т. п.

Соорганизуясь, разные линии упорядочивания формируют социальный порядок.

«Номенклатура» порядка включает в себя, в частности:

● постижение порядка в логосе → познание;

● сопряжение с мировым порядком (космосом), овладение гармонией, следование судьбе (как порядку индивидуальной жизни, вплетенному в мировой порядок);

● установление собственных/произвольных порядков;

●…

Социальный порядок

Социальный порядок выступает как многосоставный синкретический синтез разных линий упорядочивания, позволяющих конкретному социуму сохранять свое бытие, противостоя внешним ему угрозам разрушения (хаосу).

Важной характеристикой социального порядка является его естественно-искусственная природа. Спонтанно формирующиеся линии упорядочивания дополняются целенаправленными воздействиями, усиливающими одни из них, ослабляющими другие, создавая новые за счет различного комбинирования имеющихся возможностей и т. п. Так создаются основные конструкты, обеспечивающие социальный порядок, – социальные институты.

Спонтанные модели действия/поведения формируются локальными обстоятельствами пространства/времени, в которых разворачиваются конкретные деятельность и отношения. Выход за пределы таких локусов, превращение конкретной модели действия/отношения в типовую, формирование на ее основе единицы социального порядка связаны с обобщением представлений о мире и нормированием деятельности/поведения в нем. За счет этого появляются а) обобщающие картины мира, представления о типичности тех или иных его характеристик, в частности понимание того, что образы действия или форматы отношения могут воспроизводиться, и б) представление о модельных образцах действия, определяющих порядок будущих действий в сходных ситуациях.

Нормирование деятельности/отношений сдвигает и трансформирует границу, отделяющую человека и социальный мир от хаоса, изменяет характер ситуаций, в которых человек встречается с хаосом. Возникают два разных типа порядка: один из них по-прежнему постоянно воссоздается для регулирования поведения и действия на границе с хаосом, организует (взаимо)действие людей в зоне нестабильности («порядок границы»), другой ориентирован на сохранение и воспроизводство нормированных образцов деятельности и организует (взаимо)действие людей в зоне стабильности/воспроизводства («порядок стабильности»)[146]146
  Важная особенность порядка этого типа состоит в том, что он позволяет «сворачивать/концентрировать» опыт предшествующей деятельности. За счет этого появляется возможность справляться с вновь повторяющимися ситуациями как со знакомыми/известными, опираясь на ранее сформированные способы действия, которые таким образом становятся моделями и шаблонами. В пределе они механизируются, практически перестают требовать от человека специальных усилий и, соответственно, представлять для него какую-либо потенциальную угрозу. Опасность возвращается, когда привычный шаблон нарушается и ситуация становится «нештатной».


[Закрыть]. Форматы и институты этих разных социальных порядков существенно различаются между собой.

Характер «порядка границы» определяется (пред)ощущением хаоса, которое выступает движущей силой, энергией «воли к порядку». Важным обстоятельством, определяющим его, является предшествующая история противостояния хаосу, поэтому среди его важнейших составляющих – «память о героях» и «истории успеха».

«Порядок стабильности» ничего не преодолевает, он поддерживает и воспроизводит форматы деятельности, сложившиеся ранее. Здесь среди важнейших составляющих – образец и норма, чаще всего обеспечиваемые сакральным авторитетом того или иного рода (от прямой адресации к «божествам сообщества» до апелляции к «общепризнанным» идеям и авторитетам). Сохраняясь и воспроизводясь, он может «уходить от реальности» достаточно далеко, становясь самоцелью и теряя осмысленность в глазах новых поколений членов данного социума.

В реальной жизни конкретных социумов эти типы порядка переплетаются. «Интегральный порядок», собирающий в себе составляющие обоих типов, строится на базе а) опыта реальных взаимодействий с окружающим миром, б) представлений, собранных как отражения реальных взаимодействий в сознании, и мыслительных конструктов, возникающих на этой основе, в) принципов порядка, устанавливаемого волевым образом («навязываемого»). Все эти разные составляющие взаимосвязаны и влияют друг на друга, а результирующий порядок составляет фундамент относительно устойчивых социальных комплексов, эволюционирующих во времени и проходящих, в том числе фундаментальные («катастрофические», «революционные») преобразования.

Разные линии формирования порядка создают разные социальные институты. Среди них, в частности:

● насилие (ключевой институт – власть);

● вера (ключевой институт – церковь);

● знание (ключевой институт – наука и, позже, экспертиза);

● право (ключевой институт – суд);

● общественное мнение (ключевой институт – СМИ);

● авторитет (ключевой институт – статус).

Эти нормирующие сферы имеют собственные истории развития, взаимодействий и взаимовлияний. Конкретный субъект социального (взаимо)действия собирает в своем (взаимо)действии разные констелляции нормировок. В таких сборках формируется, в том числе, и то, что внешний исследовательский глаз номинирует как «естественный/спонтанный социальный порядок».

Разные институты конкурируют между собой за возможность навязывать порядок. Ключевым для анализа и концептуализации здесь является вопрос о том, в какие (динамические) ансамбли собираются результаты этой конкуренции, определяющие принятие конкретных решений, формирование и установление нормативных наборов, определяющих жизнь и деятельность данного социума. Иначе этот вопрос может быть номинирован как вопрос о субъектах социального порядка, процессах и процедурах принятия социальных решений. В «обратном направлении» вопрос читается как вопрос о том, как и какие социальные группы складывают устанавливаемые социальные порядки.

Государство как источник порядка

Одним из самых сильных «источников порядка» традиционно считается государство. Отражение такого представления можно найти в самых разных текстах, трактующих государство, – от античных до современных[147]147
  Среди самых ярких трактовок, безусловно, гоббсовская о «войне всех против всех».


[Закрыть]. И всегда порядок, вносимый государством, в заметной мере связан с насилием[148]148
  Квинтэссенцией этого понимания выступают фундаментальные представления о государстве как аппарате насилия (по К. Марксу) или уникальной инстанции легитимного насилия (по М. Веберу).


[Закрыть].

По эффективности навязывания порядка государство среди других явно входит в число лидеров. Оно выступает в качестве доминирующего института порядка как в пространстве реальных взаимоотношений, так и в картинах мира, определяющих поведение людей. Государство оказывается упорядочивающей инстанцией не только по отношению к собственно социальности, но также и по отношению к другим упорядочивающим инстанциям, зачастую перехватывая и присваивая их механизмы институционализации/навязывания порядка. Оно приобретает сакральный характер (оказываясь высшей ценностью и таинством), выступает в качестве источника права (монополизируя законодательную функцию), формирует общественное мнение (определяя условия деятельности СМИ), оказывается наиболее авторитетной инстанцией, а то и держателем истинного («официального») знания и т. д. В пределе государство начинает порой выступать едва ли не единственным агентом порядка.

Заходя в процессе присвоения функции упорядочивающего агента слишком далеко, государство рискует утратить «реальность социума», предъявляющего к нему свои запросы относительно порядка. Государство как власть, осуществляемая определенной коалицией, система конкретных институций и т. п. существует только в границах легитимности, которые определяются не самими этими институциями, а признанием социума, готовностью людей и социальных групп принимать государство как источник порядка. В этом смысле фундаментом, на котором вырастает и покоится государственность, оказывается состав и строение всего ансамбля социальных (взаимо)действий и (взаимо)отношений[149]149
  Это различение, в частности, маркируется понятийной связкой/оппозицией: «государство» (ставшая, завершенная, институционализованная система «навязанного» порядка) vs. «страна»(широкая система общественных отношений, определяемая территориальной и социокультурной общностью).


[Закрыть]. Порядки, «навязываемые государством», и «спонтанные» социальные порядки оказываются созависимыми, предполагают друг друга, взаимодействуют друг с другом, взаимно обусловливают друг друга.

Специфическим пространством, связывающим государство и социум, выступает политика.

Понятие «политика» вырастает на базе фундаментального для античной Греции понятия «полис», город-государство, базовое пространство жизни античного грека, вмещавшее мир, организующий его жизнь. Полис – базовый социальный порядок античного мира, а политика – сфера взаимодействий по поводу этого порядка, складывающихся между теми, кто может и считает важным влиять на этот порядок, участвовать в его поддержании и регулировании. Политика – это наше общение по поводу общих дел в нашем городе, выступающем для нас как ойкумена повседневности.

В латинском языке Рима такое понимание политики сохранилось, но наряду с ним появились новые значения. Государство Римской империи уже не город, и «общие дела» здесь зовутся «res publica». Для римлян важной составляющей отношения к своему городу является осознание его не только как собственно города, но и как центра Империи, поэтому res publica в целом ряде отношений оказывается существенно шире полиса.

Античное понимание политики, таким образом, собирает в себе следующие коренные смыслы:

● «публичный» = относящийся к общественным (общезначимым) делам;

● высшее выражение общественных забот = государство;

● государство = общение, направленное к высшему благу = «политика».

Значения, собираемые этим базовым пониманием политики, удерживают представления о том, как люди взаимодействуют между собой для решения дел, имеющих для них общее значение. Это взаимодействие и есть (публичная) политика, предельной формой которой является государство[150]150
  Прочтенное так понятие публичной политики тавтологично, поскольку политика и публичность здесь, по сути дела, одно и то же – забота об общезначимом. Так понимаемая политика не может быть никакой иной, кроме публичной, поскольку она направлена на решение общезначимых вопросов и включает в себя тех, для кого эти вопросы имеют значение. Причем именно включение людей в публичные взаимоотношения («политическое общение») складывает государство, превращая «население» в «народ».


[Закрыть].

Конечно, в так понимаемые политические отношения включались не все люди, составлявшие население данного города или государства, – в общезначимых делах могли участвовать только те, кто обладал правами гражданства. Помимо этого разные люди, имеющие статус и права гражданина, обладают различной возможностью влиять на течение общих дел, в силу различия своих мотивов, способностей, социального статуса, особенностей процедур, определяющих рамки участия и т. д. И, конечно, реальная многосложность интересов и отношений людей включает в себя вольное и невольное их стремление ориентироваться в ходе «политического общения» на реализацию не только общезначимых, но и частных интересов.

Различить частное и публичное (общее) значение конкретных соображений или решений часто очень непросто, и вопрос такого разграничения с самого начала оказывается одним из ключевых вопросов (публичной) политики. Его так или иначе вынуждены решать как те, кто размышляет о политике, так и те, кто вовлечен в политику и участвует в ней.

Из-за сложности и запутанности человеческой коммуникации, изменчивости настроений и ориентаций людей, их взаимного влияния друг на друга, расхождения между декларируемыми и реализуемыми целями политика оказывается делом очень разносоставным и запутанным. Реально участвовать в ней оказываются в состоянии только те, кто обладает определенной предрасположенностью к этому: специфической мотивацией, горизонтом видения, быстротой соображения, способностью анализировать и продумывать разноприродные события, отношения, возможности, последствия… Здесь возникает важный разрыв: круг забот (публичной) политики имеет (все)общее значение, а реально этими вопросами могут заниматься не все люди.

Сложность «политического общения» приводит к тому, что политика и публичность (общезначимость) совпадают далеко не всегда. Стремление участников политических процессов скрыть расхождение между общим значением решаемых вопросов и частным характером интересов, которые они реально преследуют, невозможность предъявить все основания предлагаемых и совершаемых действий, утомительность и длительность объяснения и достижения взаимопонимания – все это приводит к тому, что люди, активно вовлеченные в политику, часто оказываются вне пределов «общего» понимания и «общих» интересов.

Представление о политике «раздваивается»: с одной стороны, им занимаются только некоторые (порой немногие) люди, а с другой – результаты их действий имеют (все)общее значение. Этот разрыв формирует, в частности, ряд общепринятых представлений о политике. Она, с одной стороны, интерпретируется как «грязное дело» (которым занимаются люди, переступающие через те или иные общественные ценности или представления, выгадывающие в ней свой интерес и т. п. – читай «делают то, чего не могу сделать я») или «искусство возможного» (дающегося, опять-таки, не каждому и не в любой ситуации), а с другой стороны, не позволяет относиться к себе безразлично, постоянно привлекает интерес, побуждает следить за новостями, обсуждать их и т. п.

Рожденный в Античности опыт (публичной) политики в конечном счете был вытеснен отношениями централизованной власти. Опыт публичного ведения общественных дел был достаточно широко представлен в средневековых вольных городах, но они в конце концов также стали единицами централизованных государств.

В этих системах отношений политика и публичность разошлись друг с другом. Государство перестало быть «общим делом», превратившись в вотчину и круг забот ограниченного круга лиц: королей и аристократии. В соответствии с этим и политика перестала пониматься как дело всех, став, напротив, уделом избранных – обладающих властью или причастных к ней.

Понимание политики начинает определяться в первую очередь вниманием к кругу отношений, возникающих по поводу завоевания и удержания власти[151]151
  В этом смысле мы сегодня говорим о политической системе, политических процессах, политической деятельности и т. п.


[Закрыть]. Формирование системы межгосударственных отношений приносит представление о «внешней политике» – включающей круг отношений, возникающих у государства с другими государствами. В оппозицию этому формируется представление о «внутренней политике» – включающей круг забот и деятельность государства[152]152
  Сегодня точнее будет сказать – государственных органов.


[Закрыть] по организации жизни на своей территории.

В XVIII–XIX вв. забота об общем благе вернулась в круг государственных интересов, но уже не как «общее дело», а как дело центральной власти, с которой и стало ассоциироваться государство. Общезначимые дела теперь оказываются предметом забот не граждан, а специализированных институций (государственной машины)[153]153
  В ходе этой эволюции, в частности, поддержание порядка начинает пониматься не как основная задача государства как такового, а как предмет профессиональной заботы специализированной «отрасли» – полиции. Слово «полиция», выросшее из «политики», – один из отголосков исходного понимания политики как круга забот об общезначимых (государственных) делах. Но здесь они составляют не общегражданское дело, а напротив – предмет профессиональной заботы специализированных структур.


[Закрыть], а политика начинает пониматься еще и как формирование действий по достижению тех или иных целей в условиях наличия большого количества разных субъектов[154]154
  В этом смысле мы сегодня говорим, например, о социальной или экономической политике, политике поддержки предпринимательства, политике в отношении безопасности и т. п.


[Закрыть]. Государство все больше начинает пониматься именно как система специализированных институций, а не как общее дело, res publica. Появляется возможность говорить об эффективности или неэффективности государства и политики того или иного типа.

Представление о государстве как системе управления, доросшее ко второй половине XIX – началу XX в. до того, чтобы выступить антитезой представления о государстве как пространстве политики, оформляется в таких концептах, как полицейское или социальное государство, эффективное государство, тотальное государство, социально-экономическое развитие и т. п. В этой логике государство выступает как отвечающее за все процессы, происходящие на подконтрольной ему территории и управляющее этими процессами. Социальность как источник порядка, по сути, элиминируется.

Эта логика определила многие практики государственного строительства XX в.: от тотальной мобилизации всех ресурсов в военных целях и всеобъемлющего государственного планирования до развернутых практик «идеологической работы», манипулирования общественным сознанием и «воспитания нового человека».

Но параллельно формируются новые представления о взаимоотношениях граждан и государства. Философия Просвещения и революции XVIII–XIX вв. по-новому возвращают античное представление о том, что смысл государства связан с делами, имеющими общественное (общее) значение, а не с взаимоотношениями «сильных мира сего». Возвращается вопрос о формах и институтах, обеспечивающих участие граждан в этих общих делах, который и составляет смысловую сердцевину современного понимания (публичной) политики. Оно наследует исходному античному пониманию, но, безусловно, формируется на базе современных представлений и практик, определяющих государственные/политические отношения.

Принципиальными здесь являются несколько обстоятельств.

Предельной рамкой политики («политического общения») выступают общие интересы. В этом смысле это существенно иное пространство, нежели пространство частных договоренностей. В так понимаемой политике невозможно сказать «вот – мой интерес, вот – твой интерес, если мы сделаем так-то и так-то, нам обоим это окажется выгодно». Здесь можно говорить только об (все)общем интересе, а не об интересах отдельных субъектов.

Ориентация на общие интересы делает политику принципиально открытой. Это не политика королей, аристократии или каких-то иных «носителей государственности». Публичная политика открыта для всех как с точки зрения того, что в ней есть место голосу и отношению каждого участника, так и с точки зрения того, что у каждого заинтересованного субъекта есть возможность принять участие в формировании решений и последующей реализации выбранных стратегий[155]155
  Это отчетливо показывают, в частности, переломные ситуации в жизни государств, политика в которых является максимально закрытой. Например, переструктурирование внутриэлитных отношений после смерти И. Сталина потребовало вынести набор более чем щекотливых вопросов на обсуждение последовательно расширяющегося круга участников (при идеологическом оформлении этого как диктуемого всеобщими интересами развития страны).


[Закрыть].

Реальные субъекты, принимающие участие в «политическом общении», обычно преследуют собственные, частные интересы. Вкупе с предыдущим это обстоятельство задает принципиальную двуслойность отношений в пространстве публичной политики: стремясь реализовать свои интересы, политический актор должен представить их как общезначимые. Простейший вариант этого – подмена, более тонкий – обнаружение общего значения собственных интересов или, наоборот, «интерпретирующее доращивание» собственных интересов до общезначимых.

При этом ответ на вопрос, в чем состоят «общие интересы», обычно далеко не очевиден. Отнюдь не редкими являются, например, ситуации, когда политик предлагает некие решения, представляя их как отвечающие общим интересам, а от их реализации в выигрыше оказываются лишь определенные группы. Эти группы могут стремиться к такому «избирательному» выигрышу целенаправленно, лишь прикрываясь представлением об общих интересах, а могут и искренне считать, что ориентируются именно на общие интересы.

Государство оказывается «в руках» тех субъектов, которые считают для себя важным заниматься его делами и обладают необходимыми для этого компетенциями. Оно оказывается инструментом или механизмом реализации интересов этих субъектов, осуществляемой в острой конкурентной борьбе за такую возможность. Круг этих субъектов достаточно широк, и, в этом смысле, государство всегда выступает следствием их мироотношения, всегда воплощает в себе запросы и особенности социума. Но не всего социума, а его активной части, готовой и способной к самостоятельному действию и необходимым для такого действия формам самоорганизации. Значительные части социума оказываются отторгнуты от государственных забот – в соответствии с их собственным решением, невозможностью «быть на уровне», в частности, противостоять целенаправленному манипулированию со стороны тех, кто рассматривает государство как демиурга, а не «общее дело» граждан – по отношению к ним государство во многом выступает как источник порядка. При этом по-прежнему сохраняется возможность попадания государства в такие точки своей истории, где эти «спящие» части социума начинают играть критическую роль, определяя выбор альтернативных решений, предлагаемых различными элитными группами, либо просто не принимая и разрушая сложившиеся форматы государственных отношений.

В XX в. молодая и энергичная американская традиция понимания государства попыталась синтезировать дихотомию «политического» и «управленческого» государства, сформировав две разные линии размышления и исследования: Public policy и Public administration. Большой опыт мыслительной и организационной работы, проделанный в этой парадигме, показал, однако, что четкой демаркационной линии между этими сферами провести не удается[156]156
  См.: Классики теории государственного управления: Американская школа. М.: Изд-во Московского университета, 2003.


[Закрыть]. В рамках парадигмы New public management эта дихотомия снимается за счет попытки организации деятельности систем Public administration в ориентации на «запрос потребителя» – гражданина. Здесь, по сути, происходит отказ от попытки строгого («профессионального») разделения «зон ответственности» «политиков» и «бюрократов» в пользу возвращения к античному представлению о том, что государство является делом многих (в пределе – всех). Но это представление, по отношению к временам Античности, обогащается пониманием возможностей и форм организации специализированной управленческой деятельности.

Представления о задачах государства, существующие у разных участников политического процесса, в большей или меньшей степени различаются между собой. В то же время устойчивость государства и его возможность выполнять базовую функцию, ожидаемую от него социумом, – обеспечение порядка, требует так или иначе согласовывать эти разные представления и связанные с ними запросы и интересы акторов, отсутствие такой согласованности порождает напряжения и конфликты между разными социальными группами/слоями. Это обстоятельство определяет непреходящую значимость для государственности пространства (публичной) политики, собирающее различные институты медиации. Богатство и разнообразие этого пространства, обеспечивающее взаимную согласованность представлений о государстве и связанных с ними запросов/интересов разных социальных групп/слоев, – залог возможности социума противостоять вечно подстерегающему его хаосу.