Текст книги "Псевдонимы русского зарубежья. Материалы и исследования"

Чтобы рассеять недоверие к де Поттеру, Брандт указывал на свое долголетнее знакомство с ним, а также на то, что слухи вокруг него до сих пор не получили подтверждения:

Лично я знаком с П[оттером] с 1922 года и не имел до сих пор никакого повода предполагать, что он является провокатором или чьим [бы] то ни было агентом. […] Мне давно уже было известно, что против П[оттера] распускались в Париже слухи, что он германский шпион. […] Одно время, но длилось оно недолго, поверил этому и Mgr. Umberto Benigni в Риме […], но в конце концов пришел к убеждению, что подозрения ни на чем не основаны. […] К сожалению, он, бедняга, скончался этим летом, а потому подтвердить он вышесказанное не может[337]337
  Е. К. Брандт – Н. Ф. Степанову, 15 февраля 1935 г. Holy Trinity Monastery, Jordanville, NY. Nikolai Stepanov papers. Цит. по: Платонов О. А. Терновый венец России. С. 434–440; здесь: C. 439.


[Закрыть].

То и дело Брандт заклинал своих корреспондентов «ради святости всего этого дела ни в коем случае не отказываться от участия в процессе. Ведь этого только и добиваются жиды»[338]338
  Там же. C. 435.


[Закрыть].

Несмотря на всю конспиративную секретность, о Брандте узнали наконец и еврейские истцы, которые произвели расследования, выясняя его личностъ. Результаты, однако, были мизерные. В двух письмах еврейской общины Копенгагена к секретарю Швейцарского союза еврейских общин, кроме даты рождения Брандта, сообщалось лишь, что тот «известен в русских кругах как отвратительный антисемит» и что он «перевел [!] несколько книг о ритуальных убийствах»[339]339
  Det Mosaiske Troessamfund – S. Meyer, 16 и 28 июля 1935 г. (Archiv für Zeitgeschichte, ETH Zürich. IB SIG Berner Prozess 179).


[Закрыть].

В 1930-е гг. Брандт входил в целый ряд подозрительных международных антисемитских сетей; его имя есть, например, в числе членов «совета» объединения «Alliance Raciste Universelle», архив которого находится в Москве[340]340
  См. рукописный список «членов Совета», 22 января 1935 г. (Российский государственный военный архив, Москва. Ф. 1299. Оп. 1. Д. 1. Л. 6–7).


[Закрыть]. На созванном Флейшхауером и де Поттeром тайном конгрессе «Панарийского движения» в Эрфурте в 1934 г. Брандт познакомился с княгиней Мэри Караджей (Mary Karadja; 1868–1943). Дочь шведского «короля алкогольных напитков» (Brännvinskungen) Ларса Олсона Смита (Lars Olsson Smith) и вдова посланника Османской империи в Стокгольме и Гааге посвятила себя писательскому делу, астрологии и спиритизму. Со своим особняком «Villa Lux» в Локарно эта состоятельная аристократка, владеющая несколькими языками, стала в межвоенные годы средоточием широко разветвленной сети «антисемитского интернационала». В 1934 г. она основала «Христианско-арийскую лигу охраны» (Christian Aryan Protection League) с целью способствовать «территориальному решению еврейского вопроса» на основе «мадагаскарского плана». В том же году она опубликовала в Париже под псевдонимом «W. Creutz» апологию подлинности «Протоколов» («Les Protocoles des Sages de Sion. Leur authenticité»), также по-шведски (Stockholm, 1934) и по-английски (Chicago, 1935). Брандт и Караджи вели в последующие годы бурную переписку[341]341
  Корреспонденция М. Караджи (на шведском, английском, французском и немецком языках) перлюстрировалась и документировалась швейцарской федеральной полицией (Schweizerisches Bundesarchiv Bern. E 4320 (B), 1990 / 266, Bd. 58: C. 16–00055 P Karadja, Mary).


[Закрыть]. Брандт, проявивший в своих письмах заинтересованность астрологией, переводил эзотерические писания Караджа на русский язык; княгиня поддерживала его экономически и назначила его своим литературным душеприказчиком и наследником своих издательских прав[342]342
  См.: E. Брандт – M. Караджи, 14 ноября 1939 г., 24 июня 1940 г. (Schweizerisches Bundesarchiv Bern. E 4320 (B), 1990 / 266, Bd. 58: C. 16–00055 P Karadja, Mary).


[Закрыть].

Еще в 1929 г. Бениньи сожалел о том, что автору книги о ритуальных убийствах не удалось найти издателя для перевода своего труда «на один из главных европейских языков»[343]343
  Poulat E. Catholicisme, démocratie et socialisme. P. 502.


[Закрыть]. Однако, если верить Бостуничу, в это время уже готовилась публикация на немецком языке в издательстве Флейшхауера:

Исследование Бранта является наиполнейшим и наидобросовестнейшим из всех без исключения книг [так!], написанных на эту тему. Материал, собранный Брантом с трудолюбием пчелы, подавляет. Улики его страшны. Доказательства неопровержимы. А выводы сделает не один только русский народ, ибо книга его уже переводится на немецкий язык и выйдет в свет в известном антисемитском издательстве Бодунг в Эрфурте[344]344
  Бостунич Г. В. Масонство в своей сущности и проявлениях. C. 109.


[Закрыть].

В 1931 г. Бостунич заявлял, что трехтомное исследование Брандта о ритуальных убийствах появится «вскоре по-немецки в издательстве У. Бодунг»[345]345
  Schwartz-Bostunitsch G. Der Zarenmord und die rätselhaften Zeichen am Tatort des Mordes. München, 1931. S. 4.


[Закрыть]. Книга никогда опубликована не была. Однако она по крайней мере частично была переведена на немецкий язык, возможно, самим Брандтом. Королевская библиотека в Копенгагене обладает машинописью перевода второго тома; в справке библиотеки сообщается: «Содержимое – это предисловие на двух страницах, 204 страницы текста и 28 страниц со ссылками на литературу и указателями. Оно обозначено как произведение, конфискованное Датским Государством из “немецких библиотек в Дании” в 1945–1947 гг.[346]346
  Det Kongelige Bibliotek, Kopenhagen, письмо к автору от 3 августа 2011 г.


[Закрыть]».

В марте 1941 г. имя Брандта появляется очередной раз в списке участников конгресса агентства «Welt-Dienst» во Франкфурте-на-Майне[347]347
  См.: Archiv für Zeitgeschichte, ETH Zürich. JUNA-Archiv 1491. Wiener Collection, University of Tel Aviv. Bern Trial 25.


[Закрыть]. После этого его следы теряются. 26 июня 1961 г. он умер в Копенгагене.

Ирина Белобровцева
М. Булгаков и А. Ветлугин

В названной паре Ветлугин – Булгаков к авторам русской эмиграции относится только А. Ветлугин. Псевдонимами пользовались оба писателя, однако для Булгакова это было актуальным лишь в связи с работой в газете «Гудок», что диктовалось частотностью появления фельетонов и нежеланием подписывать настоящим именем заметки-однодневки, отчасти вымученные[348]348
  В неоконченной автобиографической повести «Тайному другу» Булгаков описывал этот процесс следующим образом: «Я подписывал фельетон или каким-нибудь глупым псевдонимом, или иногда зачем-то своей фамилией и нес его или к Июлю, или к другому помощнику редактора» (Булгаков М. Тайному другу // Булгаков М. А. Собр. соч.: В 5 т. М., 1990. Т. 4. С. 558).


[Закрыть]. В. И. Рындзюн также прошел газетную школу, также часто использовал псевдонимы, которые, как представляется, до сих пор установлены не в полном объеме[349]349
  Известны в основном псевдонимы времен его работы в газетах доэмигрантского периода: Эръ (газ. «Жизнь»; Москва), Новый (газ. «Жизнь», Ростов), Д. Денисов (там же), Д. Д. (там же), Дельта (там же) (см. об этом примечания Д. Д. Николаева в кн.: Ветлугин А. Сочинения: Записки мерзавца / Сост. Д. Д. Николаев. М., 2000). В Ростове он начал подписывать свои статьи «А. Ветлугин», который стал его основным псевдонимом (после переезда в США он называл себя Voldemar Vetluguin). С 1933 г. писал в американских газетах и журналах под псевдонимом Frederick Van Ryne, отчасти используя в двух последних именах псевдонима свои настоящие имя и фамилию; ср.: «Frederick Van Ryne, whose entertaining article on Gregory Ratoff is in the current “Liberty”, is the pen name of Voldemar Vetlugin, associate editor of “Red Book”» (Dixon Hugh. The Monday Wash // Pittsburgh Post-Gazette. 1941. October 27. P. 3; то же: http: // news.google.com / newspapers? nid=1129&dat=19411027&id=o8 RRAAAAIBAJ&sjid=MmoDAAAAIBAJ&pg=3932,1901965).


[Закрыть].

Эти два имени сопоставляются не впервые. В «Жизнеописании Михаила Булгакова», написанном М. О. Чудаковой, приводится фрагмент воспоминаний первой жены Булгакова Татьяны Николаевны Лаппы о том, что муж

часто приносил читать книги, «торопил, чтоб читала быстрей – нужно было их отдавать. Один раз, помню, принес книгу – “Записки мерзавца”, не помню автора. – Вот, читай». Это был роман А. Ветлугина, вышедший от апреля до лета 1922 года в берлинском издательстве «Русское творчество» и привлекший внимание и зарубежной русской критики (Роман Гуль напечатал в «Новой русской книге» уничтожающую рецензию), и отечественной, отнесшейся к автору более благосклонно. Рецензент журнала «Печать и революция» (1922, № 2[350]350
  Головин Р. А. Ветлугин. Записки мерзавца. Роман. Изд. «Русское творчество». Берлин. Стр. 249 // Печать и революция. 1922. № 2. С. 224–225.


[Закрыть]) признал за книгой значение «человеческого документа», «попытки весьма сведущего человека нарисовать картину душевного разложения целого слоя “зеленой” молодежи, которую старые деятели “того берега” склонны считать продолжателями своего обреченного дела». Еще раньше Вяч. Полонский, рецензируя в том же журнале (1922, № 8) предыдущую книгу А. Ветлугина «Третья Россия» (Париж, 1922), утверждал: «Сейчас Ветлугин еще пытается держаться по ту сторону черты, отделяющей его от “этой” России. Но что он стоит на пороге редакции “Накануне” – это несомненно»[351]351
  Чудакова М. Жизнеописание Михаила Булгакова. М., 1988. С. 214.


[Закрыть].

Нам неизвестна реакция Булгакова на единственный роман А. Ветлугина, вызвавший немало критических отзывов в русском зарубежье[352]352
  См., например: Р. Плохая книга. А. Ветлугин. «Записки мерзавца» – изд-во «Русское творчество», Берлин, 1922 г. // Веретеныш. 1922. № 3. С. 16; Гуль Р. А. Ветлугин. Записки мерзавца. Роман. Изд-во «Русское творчество». Берлин. 1922 (249 стр.) // Новая русская книга. 1922. № 10. С. 13–14; Василевский (Не-Буква) И. Современники («Записки мерзавца» А. Ветлугина. Изд. «Русское творчество» Берлин, 1922 г.) // Накануне. 1922. 27 авг. № 15. С. 4.


[Закрыть]. Он написан в формате «человеческого документа», широко распространенного в литературе русской эмиграции и, правда, значительно позже проявившегося в творчестве самого Булгакова, в повести «Тайному другу» и романе «Записки покойника»[353]353
  Хотя следует отметить, что по своему строю и авторскому отношению к герою «Записки мерзавца» предвосхищают значительно позже высказанные утверждения В. В. Набокова («так называемый человеческий документ уже сам по себе красивый фарс»; Набоков В. Пушкин, или Правда и правдоподобие // Набоков В. Лекции по русской литературе. М., 1996. С. 422) и Г. В. Иванова («Человеческий документ подложен»; Иванов Г. Распад атома // Иванов Г. Собр. соч.: В 3 т. М., 1994. Т. 2. С. 17).


[Закрыть]. Но мы согласны с мнением М. О. Чудаковой о том, что у А. Ветлугина он читал не только роман. Исследовательница цитирует письмо Булгакова, опубликованное одновременно в берлинских журналах «Новая русская книга» и «Веретеныш»:

М. А. Булгаков работает над составлением полного библиографического словаря современных русских писателей с их литературными силуэтами. […] Просьба ко всем журналам и газетам перепечатать это сообщение[354]354
  Новая русская книга. 1922. № 11 / 12. С. 35; Веретеныш. 1922. № 3. С. 16; ср.: Чудакова М. Жизнеописание Михаила Булгакова. С. 211.


[Закрыть].

Можно воспринять это обращение в редакцию «Новой русской книги» как свидетельство того, что Булгаков журнал читал, а значит, имя А. Ветлугина, переехавшего в Берлин из Парижа в январе 1922 г., было ему известно.

Биография Владимира Ильича Рындзюна, писавшего под псевдонимом А. Ветлугин, несомненно должна была представлять для Булгакова интерес (другой вопрос – в какой степени она была ему известна), потому что сильно напоминала его собственную. Назовем лишь некоторые схожие черты: началом литературного творчества обоих была публицистика; оба учились на медицинском факультете, Булгаков окончил Киевский университет, А. Ветлугин не окончил Московский; оба участвовали в Гражданской войне на стороне Добровольческой армии; оба переболели сыпным тифом, Булгаков во Владикавказе, А. Ветлугин в Ростове; обоих волновала так называемая чеченская тема[355]355
  Характерно замечание сегодняшнего критика о перекличке чеченской темы А. Ветлугина с современностью: «Многое из описанного Ветлугиным рифмуется с днем сегодняшним» (Князев С. Невыросший мастер // Русская мысль. 2001. 10 мая. № 4364–65).


[Закрыть]; оба оказались в 1918 году в Киеве (хотя Булгаков провел там значительно более долгое время). В автобиографии, написанной для журнала «Новая русская книга»[356]356
  Ветлугин А. Писатели о себе // Новая русская книга. 1922. № 3. С. 40–41.


[Закрыть], Ветлугин упоминает, что был мобилизован атаманом Балбачаном в Харькове и бежал (М. О. Чудакова справедливо сополагает этот факт с мобилизацией Булгакова петлюровцами, также завершившейся побегом). Однако на этом сходство резко обрывается: А. Ветлугин покидает Россию, вначале уехав в Крым из Батума, откуда, как известно, собирался эмигрировать и Булгаков, чему помешала болезнь, а потом из Крыма в Константинополь.

Упомянутое сходство не ограничивается фактами – во многом совпадают и их взгляды: на потрясшую обоих жестокость народа-богоносца, на сменовеховство, к которому оба относились с презрением, хотя и сотрудничали в сменовеховской прессе[357]357
  А. Ветлугин называл сменовеховцев «неославянофильскими ублюдками» и обвинял в отсутствии оригинальности и службе Коминтерну (Ветлугин А. Последняя метель // Ветлугин А. Сочинения: Записки мерзавца. С. 136). М. Булгаков записывал в дневнике: «Компания исключительной сволочи группируется вокруг “Накануне”. Могу себя поздравить, что я в их среде. О, мне очень туго придется впоследствии, когда нужно будет соскребать накопившуюся грязь со своего имени» (Булгаков М. Под пятой // Михаил и Елена Булгаковы. Дневник Мастера и Маргариты / Сост. В. И. Лосева. М., 2001. С. 35).


[Закрыть], и, как будет показано ниже, чрезвычайно сходно их видение Гражданской войны и будущего России.

Из написанного А. Ветлугиным, по мнению М. О. Чудаковой, Булгаков «конечно, со вниманием вчитывался в циническую исповедь человека, с которым вполне мог успеть познакомиться в Киеве, – и в роман, и в автобиографию, опубликованную в журнале “Новая русская книга”». Оценка автобиографии как циничной, скорее всего, представляет собой уступку литературоведа общепринятому в русской эмиграции мнению о Ветлугине как завзятом цинике. Однако если вчитаться, то, признав прежде всего ее «литературность», можно сполна отдать должное автору – перед нами подробное, емкое и исполненное – при всей своей суховатости – внутреннего драматизма повествование о пути человека выживающего (стоит напомнить, что выживанием был занят и Булгаков, вынужденный остаться в Советской России, и аналогичный документ, им написанный, представлял бы большую ценность), своего рода хроника крестного пути русского эмигранта первой волны.

Цитируя эту автобиографию, М. О. Чудакова противопоставляет А. Ветлугина Булгакову как профана провидцу: «Осенью 1919 г. слушал “Сильву”, писал на тему “наша победа несомненна” (Булгаков в ноябре 1919 года настроен уже на трагический лад – автор статьи “Грядущие перспективы” зовет своего читателя к борьбе, но предчувствует поражение. – М. Ч.) и боролся с сыпными вшами»[358]358
  Чудакова М. Жизнеописание Михаила Булгакова. С. 215.


[Закрыть]. Но с этим противопоставлением согласиться трудно, скорее разница в их настроениях была прямо противоположной: и в булгаковском эссе (более подробно о нем позже) ни в чем не проглядывает провидческое «предчувствие» поражения, и в приведенной фразе Ветлугина нет никакой веры в победу (особенно если знать его саркастическое описание всеобщего бегства от большевиков. Там повсеместное исполнение слезливой оперетки «Сильва» становится одним из признаков очередного этапа отступления): «От “Сильвы” до последнего поезда или парохода остается одна, maximum две недели»[359]359
  Ветлугин А. Джеттаторе // Ветлугин А. Сочинения: Записки мерзавца. С. 162.


[Закрыть].

Это цитата из книги А. Ветлугина, которую Булгаков не мог не читать, – отрецензированной в советской печати «Третьей России», увидевшей свет в издательстве «Франко-Русская печать» в начале 1922 г., накануне переезда А. Ветлугина в Берлин, где, примкнув к сменовеховству, которое еще совсем недавно саркастически обличал, Ветлугин публиковался в той же самой газете «Накануне», что и М. А. Булгаков.

В одном из составляющих «Третью Россию» очерков – «Гибель надежды» – Ветлугин писал о военачальниках Добровольческой армии, вызывавших его восхищение. Две главки очерка посвящены Якову Слащеву и запечатлели обе его ипостаси: Слащев-Крымский, организатор успешной обороны Крыма в январе – марте 1920 г., за боевые заслуги произведенный в чин генерал-лейтенанта и награжденный титулом «Крымский», и другой Слащев – Слащев-Вешатель, наводивший страх на весь Крым.

В 1921 г., когда А. Ветлугин заканчивает «Третью Россию», Слащев после Декрета ВЦИК от 4 ноября 1921 г. «Об амнистии» возвращается в Россию. Чего Ветлугин не знает – что в январе 1929 г. Слащев будет убит у себя на квартире при той самой стрелково-тактической школе комсостава РККА («Выстрел»), в которой будет преподавать.

Надо полагать, что Булгаков, самым добросовестным образом изучавший всю релевантную избранной теме литературу (что бы он ни писал – биографию Мольера, древние главы «Мастера и Маргариты» или, как в данном случае, историю Гражданской войны в России), работая над пьесой «Бег» в 1926–1928 гг., пройти мимо книги Ветлугина не мог. Кроме устных воспоминаний о Константинополе своей второй жены, Л. Е. Белозерской-Булгаковой, он предположительно читал: «Записки. Ноябрь 1916 – ноябрь 1920» П. Н. Врангеля, книгу бывшего главы крымского земства князя В. А. Оболенского «Крым при Врангеле. Мемуары белогвардейца» (1924), самого Слащева – «Требую суда общества и гласности» (1921), «Крым в 1920 г.: Отрывки из воспоминаний» (1924) – и т. д. На этом фоне можно считать, что книга «Третья Россия», по крайней мере в той ее части, где речь идет о Слащеве, также была Булгаковым прочитана.

Отдельные черты героя пьесы «Бег» Хлудова, прототипом которого послужил Я. А. Слащев, Булгаков подбирает, как ему было свойственно, из разных источников, например из воспоминаний Оболенского, в котором справедливо усматривают мемуариста весьма недоброжелательного:

Слащев Оболенского подозревал в социалистических воззрениях и искренне ненавидел, глава земства, в свою очередь, смотрел на «спасителя Крыма» как на авантюриста и больного человека. Оболенский оставил следующий портрет Слащева: «Это был высокий молодой человек с бритым болезненным лицом, редеющими белобрысыми волосами и нервной улыбкой, открывающей ряд не совсем чистых зубов. Он все время как-то странно дергался, сидя, постоянно менял положения, и, стоя, как-то развинченно вихлялся на поджарых ногах. Не знаю, было ли это последствием ранений или потребления кокаина. Костюм у него был удивительный – военный, но как будто собственного изобретения: красные штаны, светло-голубая куртка гусарского покроя. Все ярко и кричаще безвкусно. В его жестикуляции и в интонациях речи чувствовались деланность и позерство»[360]360
  Соколов Б. Булгаковская энциклопедия. М., 2007. С. 632.


[Закрыть].

Не менее враждебным мемуаристом был и барон Врангель (записки написаны в 1923 г., опубликованы в 1928 г.), у которого внешность Слащева составлена из тех же самых черт и черточек (болезненный вид, поредевшие волосы, нервозность и т. д., что и у Оболенского):

Генерал Слащев, на несколько часов приезжавший в Севастополь, посетил меня. Я видел его последний раз под Ставрополем, он поразил меня тогда своей молодостью и свежестью. Теперь его трудно было узнать. Бледно-землистый, с беззубым ртом и облезлыми волосами, громким ненормальным смехом и беспорядочными порывистыми движениями, он производил впечатление почти потерявшего душевное равновесие человека.

Одет он был в какой-то фантастический костюм, – черные, с серебряными лампасами брюки, обшитый куньим мехом ментик, низкую папаху «кубанку» и белую бурку…[361]361
  Ср.: «Врангель старательно распространял слухи о моих расстроенных нервах, и в “обществе” стали упорно говорить о моей ненормальности; почву для этого давало и то, что, как я указал выше, настроение мое было действительно ужасно, и я жил затворником, почти нигде не появляясь» (Слащев Я. Крым в 1920 году // http: // www.krimoved-library.ru / books / krim-v-1920-godu6.html).


[Закрыть]

По-видимому, оба эти описания послужили основой для пространной авторской ремарки, рисующей Хлудова:

съежившись, на высоком табурете сидит Роман Валерьянович Хлудов. Человек этот лицом бел как кость, волосы у него черные, причесаны на вечный неразрушимый офицерский пробор. Хлудов курнос, как Павел, брит как актер, кажется моложе всех окружающих, но глаза у него старые. На нем солдатская шинель, подпоясан он ремнем по ней не то по-бабьи, не то как помещики подпоясывали шлафрок. Погоны суконные, и на них небрежно нашит черный генеральский зигзаг. Фуражка защитная грязная, с тусклой кокардой, на руках варежки. На Хлудове нет никакого оружия. Он болен чем-то, этот человек, весь болен, с ног до головы. Он морщится, дергается, любит менять интонации. Задает самому себе вопросы и любит сам же на них отвечать. Когда хочет изобразить улыбку, скалится. Он возбуждает страх. Он болен – Роман Валерьянович[362]362
  Булгаков М. Бег // Булгаков М. Собр. соч.: В 5 т. М., 1990. Т. 3. С. 227.


[Закрыть].

Неприязнь Врангеля и Оболенского к Слащеву прозрачна. Книги самого Слащева резки, нелицеприятны для многих и многих военачальников, воевавших рядом с ним, полны разочарования и фактически написаны уже в ином состоянии духа, совпадая по времени с его возвращением и работой в Советской России.

Можно подумать над тем, почему Булгаков, прочитав у Оболенского о белобрысых волосах Слащева, делает его темноволосым[363]363
  Мнение Б. В. Соколова о том, что изменения во внешности Хлудова по сравнению с описанием Оболенского объясняются тем, что писатель заранее приближал портрет своего героя к чертам лица мхатовского актера Н. П. Хмелева, который сыграл бы эту роль, в случае если бы пьеса была поставлена, скорее всего, ошибочно. Хотя его разделяет, например, А. Варламов, автор биографии М. А. Булгакова в серии «Жизнь замечательных людей», который дает сноску: «Курносый потому, что эта роль предназначалась курносому Н. П. Хмелеву» (Варламов А. Михаил Булгаков. М., 2008. С. 417). Однако курносость Слащева видна на его фотографиях, а цвет волос своих персонажей Булгаков менял нередко, например, именно так, от светловолосого, т. е. автобиографического, мастера в ранних редакциях герой становится темноволосым в последнем тексте.


[Закрыть], но не внешность здесь главное. Видимо, применительно к «Бегу» первичное значение приобретает вопрос о связи литературы с реальностью. Считается, что изменения финала пьесы, которые Булгаков последовательно вносил в варианты 1933, 1934, 1937 годов (три из четырех финалов в 1937 г. завершаются самоубийством Хлудова), продиктовала сама реальность: убийство Слащева при странных обстоятельствах в 1929 г. Интересно, что машинопись единственного варианта 1937 г., завершающаяся намерением Хлудова уехать в Россию и вызывающая ехидное замечание генерала Чарноты о том, что его там моментально поставят к стенке, снабжена карандашной припиской М. А. Булгакова: «Тупик»[364]364
  [Гудкова В. В.] Примечания // Булгаков М. А. Пьесы 1920-х годов. Л., 1990. С. 552.


[Закрыть].

Однако для нас интереснее вопрос – что именно могло привлечь М. А. Булгакова в ветлугинском описании Слащева? По всей видимости, это было постижение масштаба личности, утраченное в мемуарах. Ветлугин, говоря о Слащеве, создает образ «почти легендарного человека», возвысившегося до бытийного измерения – «достойный если не прижизненной статуи, то загробного внимания ада»[365]365
  Ветлугин А. Третья Россия // Ветлугин А. Сочинения: Записки мерзавца. С. 189–190.


[Закрыть]. Описания боев, в которых участвует Слащев, по своей напряженности не сравнимы с какими бы то ни было даже у самого Ветлугина, публицистика которого вообще отличается поистине реактивной энергетикой. Акцент поставлен на преодолении невозможного:

За ночь большевики прорвали Сивашские позиции и двигаются на полуостров… Остается последний резерв – 1000 юнкеров. С винтовкой в судорожно сведенных руках, с безумным взором остекленевших глаз, поведет он эту кучку навстречу соленому весеннему ветру, в лоб пулеметам, в дико-неравный, фантастический бой. Через несколько часов большевики отхлынут назад… «Требую от вас всех максимума работы для победы. Ничего не обещаю. Кого надо, повешу!» – с такими речами, высокий и строгий входит он в толпу севастопольских рабочих, без оружия, без охраны, в развевающейся черкеске, с одним трясущимся ординарцем… Забастовка прекращается (С. 190).

Благорасположенность Ветлугина к Слащеву, которого одинаково недолюбливают в обоих лагерях, не могла не броситься Булгакову в глаза. Хотя он и не мог знать еще одной, патетичной ветлугинской оценки, где тот, не переставая размышлять о Слащеве, примеряет его судьбу на себя, а это происходит с пишущими нечасто. Обращаясь 21 августа 1920 г. из Константинополя к Дон-Аминадо, Ветлугин пишет:

С Перекопа дул соленый насыщенный трупами ветер; ни дышать, ни жить здесь было нельзя и даже мне – закостенелому в [не пропечаталась часть нижней строчки] Земсоюза и Освага – стало ясно, как простая гамма – что нужно или взять винтовку и со слащевским десантом пойти туда, где снова от Суджи и Кизляра до Ростова и Юзовки шевелились казачьи станицы, гремели дедовские берданки и на сотни верст подымалось зарево сожженных совдепов и сметенных округов, или ехать в Константинополь для позорных дел и голодных забвений. Для первого не хватило – чего? не знаю, может быть, элементарного долга…[366]366
  Белобровцева И. «Вами забытый и Вас любящий А. Ветлугин…» // Работа и служба. Сборник памяти Рашита Янгирова / Сост. Я. Левченко. СПб., 2011. С. 217.


[Закрыть]

Оценить понимание Булгаковым фигуры Слащева помогает одно выразительное решение в тексте пьесы: список действующих лиц. В его архитектонике отсутствует единый принцип: некоторые персонажи названы вполне традиционно, с указанием рода их занятий или общественного статуса. Таковы, например, главные герой-любовник и героиня: Серафима Корзухина, «молодая петербургская дама», и Сергей Голубков, «сын профессора-идеалиста из Петербурга», сообщаемых данных о которых, как подразумевается, достаточно, чтобы судить об их сущности. То же относится и ко многим другим персонажам, чьи имена хотя бы названы: «Паисий, монах», «Баев, командир полка в конармии Буденного», «Де Бризар, командир гусарского полка у белых», «Тихий, начальник контрразведки» и т. д. Некоторые так и не удостаиваются быть поименованными – среди них Комендант станции, Начальник станции, Буденновец, Дряхлый игумен, Грек-донжуан и – скорее по иным причинам, вдаваться в которые здесь не место, – Белый главнокомандующий. Очень подробно выписаны опознавательные приметы Чарноты: «запорожец по происхождению, кавалерист, генерал-майор в армии белых». При этом явно просматривается и второй вектор определения персонажей – намекающий на некоторую иррациональность изображаемого: «Африкан, архиепископ Симферопольский и Карасу-Базарский, архипастырь именитого воинства, он же – химик Махров», «Барабанщикова, дама, существующая исключительно в воображении генерала Чарноты». Особо обозначен Крапилин, наделенный и вполне реальным статусом – «вестовой Чарноты», и ремаркой, предсказывающей его гибель, – «человек, погибший из-за своего красноречия».

На этом пестром фоне выбрана иная стратегия изображения интересующего нас персонажа. Он назван лапидарно: «Роман Валерьянович Хлудов», и эта лапидарность выделяет его из всех многочисленных персонажей, населяющих пьесу «Бег». Лишенный опознавательных знаков, он предстает как человек-загадка, выдвинутый на первый план, самодостаточный в своем имени – трудно не сопоставить это с характеристикой, данной Слащеву А. Ветлугиным. Уже упомянув о пристрастии Слащева к кокаину, он тем не менее дает ему высокую характеристику – «сшитый из одного куска»[367]367
  Ветлугин А. Третья Россия // Ветлугин А. Сочинения: Записки мерзавца. С. 191. «Сшитый из одного куска», то есть «Цельный, единый человек – это человек, у которого воля, мысли и поступки находятся в гармоничном соответствии» (Мень А. Человек это личность // Истина и Жизнь. 2002. № 9. С. 2).


[Закрыть], три года назад «в компании четырех таких же отчаянных, таких же à tout faire [на все руки мастеров (фр.)], восстал […] против всей России и сумел поднять Северный Кавказ». На художественном решении одинокой и трагедийной фигуры Хлудова явно сказался и вывод Ветлугина: Слащев переходит на сторону большевиков потому, что

белое движение убило душу живого антибольшевизма и осталось с шаблонами. […] Слащевыми и теми, кого подбодрит пример Слащева, расплачиваются Деникин, Врангель, Юденич за патриотизм полкового буфетчика, за чванство, за самоуверенность, за пристрастие к обоюдоострым шаблонам[368]368
  Ветлугин А. Третья Россия // Ветлугин А. Сочинения: Записки мерзавца. С. 192.


[Закрыть].

Трагедию именно такого, цельного человека и показывает Булгаков в пьесе «Бег» вопреки авторам мемуаров (напомним, что его всегда волновала возможность незаурядного, порой гениального, порой высокопоставленного человека остаться самим собой, не предать свою цельность и свои убеждения – см. «Роковые яйца», «Собачье сердце», «Мольера», «Мастера и Маргариту» и др., где эта проблема становится судьбоносной). Итак, масштаб личности, отмеченный А. Ветлугиным у Слащева, Булгаков принимает и воплощает в образе Хлудова.

Еще один довольно любопытный пример сходства их мыслей, порой мучительных и мрачных, вычитывается в уже упоминавшемся эссе Булгакова «Грядущие перспективы», написанном в ноябре 1919 г. и опубликованном им в газете «Грозный», и нескольких статьях А. Ветлугина того же периода. В их творчестве эти статьи занимают неравноценное место: у Булгакова это первое (по крайней мере опубликованное) произведение, для Ветлугина это журналистские будни. Вопрос, который задает в эссе Булгаков: а что же будет с нами дальше? – в ноябре 1919 г. задают уже многие из тех, кто был настроен против большевиков.

Оба автора столкнулись на путях Добровольческой армии с оскорбительным безразличием гражданского населения, и у обоих есть жесткие определения бездействующего, паразитирующего юга, увиденного собственными глазами:

Теперь, когда наша несчастная родина находится на самом дне ямы позора и бедствия, в которую ее загнала «великая социальная революция», у многих из нас все чаще и чаще начинает являться одна и та же мысль.

Эта мысль настойчивая.

Она – темная, мрачная, встает в сознании и властно требует ответа.

Она проста: а что же будет с нами дальше?

Мы проанализировали свое недавнее прошлое. О, мы очень хорошо изучили почти каждый момент за последние два года. Многие же не только изучили, но и прокляли.

Что же будет с нами?..[369]369
  Булгаков М. Грядущие перспективы // Булгаков М. Из лучших произведений. М., 1993. С. 54.


[Закрыть]

В том же году чуть раньше А. Ветлугин пишет о вере в будущее освобождение России, о том, что

[…] придет очередь изголодавшегося, истосковавшегося от безработицы и застоя севера освобождать юг от маразмов бездарности, растления, паразитизма.

Ходишь по Ростову, Екатеринодару, Новороссийску, присматриваешься, прислоняешься, останавливаешься – и с какой-то душащей радостью думаешь: какое все же счастье, что здесь лишь начало, лишь этап, а жить и строить будем там, в милой широкой Москве, в строгом мощном Петербурге![370]370
  Денисов Д. [Рындзюн В. И.] Юг России // Жизнь (Ростов). 1919. 10 (23) июля. № 64.


[Закрыть]

О двух «югах России» (А. Ветлугин) пишет и Булгаков:

Расплата началась.

Герои-добровольцы рвут из рук Троцкого пядь за пядью русскую землю. И все, все – и они, бестрепетно совершающие свой долг, и те, кто жмется сейчас по тыловым городам юга, в горьком заблуждении полагающие, что дело спасения страны обойдется без них, все ждут страстно освобождения страны.

И ее освободят[371]371
  Булгаков М. Грядущие перспективы // Булгаков М. Из лучших произведений. С. 55.


[Закрыть].

Ожидать искренности от Ветлугина, сотрудничающего в газете ОСВАГа, не приходится, в 1919 г. даже ему, обладающему, по словам Е. Д. Толстой, «фантастической информированностью» и «необычайным знанием материала», не дано понять исхода событий. Но из статьи в статью под разными псевдонимами он пишет о победах Добровольческой армии, предсказывая ей близкий триумф. Так оценивается, например, завоевание Воронежа: «Еще один “красный Верден” не оправдал репутацию “неприступности”. […] Взятие Воронежа есть начало конца генерального сражения. Развязка близка»[372]372
  А. В. [Рындзюн В. И.] Воронеж // Жизнь (Ростов). 1919. 20 сент. (3 окт.). № 122. С. 1.


[Закрыть]. Он торопится настолько, что даже успевает объявить о взятии Петрограда: «Получение снаряжения и танковой армии ген. Юденича, с одной стороны, и невозможность для красных бороться одновременно на четырех фронтах решили судьбу Петрограда»[373]373
  Ветлугин А. [Рындзюн В. И.] Освобождение Петрограда // Жизнь (Ростов). 1919. 9 (22) окт. № 137. С. 2.


[Закрыть].

Там, где А. Ветлугину положено быть оптимистом «по службе», Булгаков живет верой или заклинает самого себя: «Мы будем завоевывать собственные столицы. И мы завоюем их»[374]374
  Булгаков М. Грядущие перспективы // Булгаков М. Из лучших произведений. С. 55.


[Закрыть].

Порой ход их мысли совпадает удивительным образом: именно так в дни тяжелых боев и высокого напряжения духа оба писателя подоплеку происходящего усматривают даже не в революции как таковой, не в ошибках тех или иных политиков или военачальников. Для них первопричина в том, что в России с традиционно важнейшего места на аксиологической шкале стронут труд. Булгаков с завистью вглядывается в фотоснимки мирного труда в других странах:

Недавно мне пришлось просмотреть несколько экземпляров английского иллюстрированного журнала.

Я долго, как зачарованный, глядел на чудно исполненные снимки.

Колоссальные машины на колоссальных заводах лихорадочно день за днем […] куют, чинят, строят… […] На Западе кончилась великая война великих народов. Теперь они зализывают свои раны. Конечно, они поправятся, очень скоро поправятся!

И всем, у кого, наконец, прояснился ум, всем, кто не верит жалкому бреду, что наша злостная болезнь перекинется на Запад и поразит его, станет ясен тот мощный подъем титанической работы мира, который вознесет западные страны на невиданную еще высоту мирного могущества.

А мы?

Мы опоздаем…

Мы так сильно опоздаем, что никто из современных пророков, пожалуй, не скажет, когда же, наконец, мы догоним их и догоним ли вообще?[375]375
  Там же. С. 54–55.


[Закрыть]

А. Ветлугин, много размышляющий о том, что Добровольческая армия не объявила в будущем устройстве России приоритет труда, видит вокруг всеобщее нежелание трудиться, которое наносит стране значительно более ощутимый удар, нежели так называемый «позорный Брестский мир»:

Три с половиной года войны, две с половиной революции, 120 миллиардов бумажек с самыми фантастическими подписями, 80 миллионов русских людей, корчащихся в обезьяньих лапах большевизма; невыясненное (!) число миллионов убитых, искалеченных, расстрелянных, зарубленных, повешенных, заживо зарытых, «без вести пропавших»; необъятные отнятые земли, сожженные дома, вырубленные леса, умерщвленная промышленность, потопленный флот, астрономические долги…

Таковы итоги. Таково только начало, ибо самое страшное не в них, не в том, что нами утрачены Польша и Финляндия.

Последним роковым ударом окажется тот несомненный факт, что за войну и революцию мы окончательно разучились работать.

Север и юг, восток и запад, город и деревня – все одинаково заражено маразмом упорного нежелания палец о палец ударить. […] Рабочие отказываются идти на заводы и предпочитают путешествовать на крышах вагонов с мешком хлеба или бутылью спирта.

[…] Такова Россия… Птицы небесные, не сеем, не жнем… а только перелетаем из города в город и щебечем о чем-то невнятном и тоскливом…[376]376
  Денисов Д. [Рындзюн В. И.] Птицы небесные // Жизнь (Ростов). 8 (21) авг. № 87. С. 2.


[Закрыть]

В «Грядущих перспективах» Булгаков совпадает с этой филиппикой почти текстуально:

Тогда страна окровавленная, разрушенная начнет вставать… Медленно, тяжело вставать.

Нужно будет платить за прошлое неимоверным трудом, суровой бедностью жизни. Платить и в переносном, и в буквальном смысле слова.

Платить за безумство мартовских дней, за безумство дней октябрьских […] за развращение рабочих, за Брест, за безумное пользование станком для печатания денег… за все!

И мы выплатим. […] мы, представители неудачливого поколения, умирая еще в чине жалких банкротов, вынуждены будем сказать нашим детям:

– Платите, платите честно и вечно помните социальную революцию![377]377
  Булгаков М. Грядущие перспективы // Булгаков М. Из лучших произведений. С. 56.


[Закрыть]

Это пересечение взглядов двух писателей на возможную победу, а скорее на грядущее поражение показательно в свете их дальнейшей судьбы. Оставшийся на родине Булгаков, не имея возможности прибегнуть к прямому слову о Гражданской войне, претворил свой опыт и знания в «Белую гвардию» и «Бег». Эмигрант А. Ветлугин в 1920–1922 гг. написал об этой войне четыре книги, став объектом пристального внимания Булгакова, и после этого отошел от нее навсегда. Не пройдет и пяти лет, как А. Ветлугин навсегда покинет русскую культуру.