Текст книги "Творчество и развитие общества в XXI веке: взгляд науки, философии и богословия"

Современная цивилизация и культура в своей целостности плохо поддаётся точным определениям в силу всё ещё развивающихся процессов, последствия которых невозможно предсказать. К определяющей черте модерна следует отнести не только утрату веры в Бога, но и отрицание Бога вообще. Даже в своих лучших выражениях эпоха модерна представлена как эпоха «обезбоженности», богооставленности и «кризиса искусства» (М. Хайдеггер). Основная и определяющая тенденции модерна последовательно ведёт от отрицания Бога к отрицанию человека как мыслящего существа и его души, к конструированию сначала безбожной, а затем и бесчеловечной реальности. С одной стороны, возникающее внутри самого творчества требование постоянного преодоления границ творчества или традиции, с другой – непредсказуемый по определению характер творчества в условиях безрелигиозной цивилизации превращают творчество в опасную для человечества силу. В первую очередь речь идёт о научном творчестве. Уже изобретение атомной бомбы поставило под вопрос само существование человека. Связанная с модерном технологическая революция грозит полным внутренним и внешним переустройством человека, а в отдалённом будущем – возможной утратой множеством людей образа и подобия Божьего.

Уже предшественники модерна – атеисты различных философских направлений конца XIX века – видели будущий мир безбожным и безрелигиозным. Два важнейших представителя атеизма XIX века К. Маркс и Ф. Ницше с разных философских и мировоззренческих позиций стремились освободить творчество и культуру от религиозных представлений. Маркс считал, что вера в Бога, существующая в качестве «религиозной иллюзии» и заблуждения, исчезнет с установлением нового общественно-экономического порядка, а тем самым будущая культура будет иметь сугубо атеистический характер. Не менее важной для понимания модерна была и другая идея Маркса: отрицание у человека души, обезличивание человека, понимание его как «совокупности общественных отношений» и растворение отдельного человека в «классе» или массе.

Ф. Ницше, возвысивший значение культуры до метафизического статуса – одной из высших ценностей и единственного оправдания жизни, – в своей книге «Происхождение трагедии из духа музыки» склонен был объяснять греческую трагедию из религиозного культа Диониса. Поздний Ницше, писавший не только о «смерти Бога», но и о преодолении человека в «сверхчеловеке», считал, что исторические, политические и культурные ценности создаются творчеством, доступным исключительно сверхчеловеку, и не нуждаются больше ни в каком религиозном обосновании.

Мысли Ницше были положены в основание морфологии культуры О. Шпенглера, соединившего в своей книге «Закат Европы» философскую интуицию культуры, с историческим пониманием культуры как самодовлеющей и неповторимой исторической реальности, существующей во времени и обречённой на гибель. Особого внимания заслуживает идея О. Шпенглера, что гибель культуры, её превращение в цивилизацию, как судьба всякой культуры, обусловлена состоянием, когда исчерпаны все творческие возможности, заключённые изначально в данном типе культуры, когда на смену «художнику» приходит «инженер», неспособный к творчеству, но преуспевающий в комбинировании старых идей.

В своей замечательной книге «История слов» выдающийся лингвист, академик В. В. Виноградов писал, что слово «творчество», кажущееся церковнославянским, на самом деле относится к русским литературным новообразованиям XVIII–XIX веков. Слово «творчество» отсутствует в «Словаре церковно-славянского и русского языка в 4 томах», изданного Вторым отделением Императорской академии наук в 1847 году. Оно, по-видимому, впервые упоминается в отрицательном отзыве относительно его употребления, написанном в 1815 г. А. С. Шишковым в «Мнении моем о рассматривании книг, или цензуре»[117]117
  Записки, мнения, переписка адмирала А. С. Шишкова. Berlin, 1870, Т. 2. С. 51.


[Закрыть].

Происхождение слова «творчество» В. В. Виноградов связывал со словообразованиями в немецком языке Schopfer – творец, Schopfung – творчество и во французском языке createur, creation, creatrice, и к числу самых ранних упоминаний относил появление этого слова в текстах Н. В. Станкевича, В. Г. Белинского. В. Ф. Одоевского. Их этого списка следует философское происхождение термина «творчество», а на его связь с Шеллингом указывает отрывок из письма «Моя метафизика», написанного в марте 1833 года Н. В. Станкевичем к Я. М. Неверову. Станкевич писал: «жизнь природы есть непрерывное творчество, и хотя всё в ней рождающееся умирает, ничто не гибнет в ней, не уничтожается, ибо смерть есть рождение» [118]118
  Западники 40-х годов: Н. В. Станкевич, В. Г. Белинский, А. И. Герцен, Т. Н. Грановский и др. / Составил Ф. Ф. Нелидов. М.: Тип. Сытина, 1910.


[Закрыть].

Не подвергая сомнению объяснение происхождения слова «творчество» академиком В. В. Виноградовым, необходимо отметить, что в «Словаре древнерусского языка» И. И. Срезневского присутствует слово «творьчьскыи», которое объясняется как «поэтический» (ποιητιχών), что вполне соответствует термину Аристотеля из его «Поэтики». Здесь же И. И. Срезневским приведены ссылки на Изборник 1073 и Хроники Георгия Амартолы[119]119
  Срезневский И. И. Словарь древнерусского языка. Т. III. Ч. 2. М.: Книга, 1989. С. 939.


[Закрыть]. В. И. Даль слово «творчество» сравнивал с твореньем, с созиданием и понимал его как «деятельное свойство»[120]120
  Даль В. Толковый словарь живого великорусского словаря. Т. IV. СПб.-М., 1882. С. 395.


[Закрыть]. В богатейшем «Словаре языка Пушкина» присутствует слово «творчество», но нет слова «культура».

Л. Н. Толстой, продолжая традицию, идущую от Ж.-Ж. Руссо, в ряде своих поздних сочинений писал о бесполезности и безнравственности искусства, художественного творчества и культуры, как средств, создаваемых для развлечения и удовольствия богатых.

Специально проблеме творчества, его богословскому и религиозному назначению была посвящена опубликованная в 1916 г. книга Н. А. Бердяева «Смысл творчества». Понимая христианство как религию искупления и благую весть о спасении, Бердяев считал, что «конечные цели бытия лежат дальше – в положительной творческой задаче»[121]121
  Бердяев Н. А. Собрание сочинений. Т. 2. Смысл творчества. Опыт оправдания человека. [2 изд. с разночтениями и дополн.]. Париж, YMCA-PRESS, 1985. С. 126–127.


[Закрыть]. Искуплению и спасению как выявленному «аспекту» Христа Бердяев противопоставлял невыявленный – творчество. В качестве обоснования он приводил следующее рассуждение: искупление греха и спасение от греха – это действия отрицательные по отношению к греху, и они должны быть дополнены положительным действием – творчеством. Творчество, понимаемое в узком смысле как создание ценностей культуры (в духе Ницше), а в широком – как создание «нового бытия», Бердяев ставил в один ряд со святостью и искуплением и склонен был видеть в нем ещё один «религиозный путь». Он писал: «…ценна перед Богом не только святость Серафима, спасавшая его душу, но и гениальность Пушкина, перед людьми как бы губившая его душу» (там же. С. 206) <sup>[122]122
  В первом издании это положение дано в другой редакции.


[Закрыть]</sup>.

Вяч. Иванов в рецензии «Старая или новая вера?» отмечал, что тезис Бердяева об оправдании творчеством означает веру в оправдание собственными силами, в возможность быть оправданным «еще до своего во Христе воскресения»[123]123
  Иванов Вяч. Старая или новая вера? // Вяч. Иванов. Собрание сочинений. Т. 3. Брюссель. 1979. С. 311–320. (Впервые опубликовано: Биржевые ведомости. 1917. 6 янв. № 16022).


[Закрыть].

Справедливости ради отметим, что, готовя к публикации второе издание книги «Смысл творчества», Бердяев опускает предложения, отождествляющие творчество и спасение[124]124
  Достаточно посмотреть на разночтения между 1-ми 2-м изданиями книги «Смысл творчества», чтобы убедиться в том, какое количество предложений пришлось исключить, заменить или иначе изложить Бердяеву, для того чтобы избежать ошибочного отождествления творчества со спасением.


[Закрыть]. Однако критерии подлинности и духовности творчества остаются у Бердяева весьма неопределенными. Если в книге «Смысл творчества» он считал, что подлинное творчество от Бога и не имеет отношения к демонизму (там же. Т. 2. С. 198), то в статье «Спасение и творчество», написанной в 1925 г., не отказываясь от идеи «творчества», Бердяев признаёт, что «творить можно не только во имя Божие, но и во имя дьявола» (там же. С. 31).

Обоснование религиозного характера творчества Бердяев видел в Боге-Творце. При этом он ошибочно, склоняясь к гностическим толкованиям, излагал творение мира Богом, полагая, что наряду с библейской историей творения, надо иметь в виду, что «творение мира есть внутренний процесс расщепления и развития в Божественном бытии» (там же. С. 165); что «Божье творение продолжается в воплощении Христа-Логоса» (там же. С. 170) и далее в Святом Духе. Пользуясь методом аналогии: Бог – Творец, следовательно, и человек должен творить, Бердяев мало внимания обращал на принципиальные религиозно-онтологические различия, существующие между божественным творением и человеческим творчеством, по-видимому, считая, что они тождественны в смысле творения из ничего.

На значимость темы творчества для Бердяева указывает его постоянное возвращение к ней. В одной из своих последних книг, изданной в 1947 г., «Опыт эсхатологической метафизики. (Творчество и объективация)» Бердяев, оставляя в стороне тему творчества как спасения, разрабатывает её с эсхатологических позиций, выдвигая на первый план новое понимание бытия, сложившееся не без влияния европейского экзистенциализма. Монистической и статичной онтологии, ставшей господствующей, по его мнению, в философии, Бердяев противопоставляет новую онтологию, в основу которой положена идея новизны, творчества, разрушающего привычные рамки неизменного мира. В разработке этой идеи Бердяев, как и прежде, с одной стороны, пытается найти оправдание правильности своей идеи в самом божественном замысле о мире и человеке, с другой – подчеркивая свободу человека, видит наряду с Богом, творческое начало в человеке. Характеризуя творческое начало, Бердяев писал, что «творческая новизна беспричинна», а её необходимым условием он считает «небытие». Возвращаясь к своей излюбленной идее, Бердяев писал: «Становление, диалектика мирового развития возможны лишь потому, что есть небытие. Если допустить лишь бытие, то никакого становления, никакого развития не будет. Новизна в становлении возникает из недр небытия»[125]125
  Бердяев Н. А. Опыт эсхатологической метафизики (творчество и объективация). Париж: YMCA-PRESS, 1947. С. 143.


[Закрыть]. В контексте этой идеи

Бердяев объяснял творчество, как постижение вневременного, которое объективируется во времени, и тем самым соединял понимание творчества с проблемой тайны самого времени, которое у него, как и у Хайдеггера, течёт из будущего.

Вяч. Иванов в статье «Л. Толстой и культура» (Логос, 1911. Кн. 1), обсуждая различные трактовки вопроса о смысле культуры и творчества, в краткой форме излагал своё религиозное понимание этой проблематики. Он выделял три типа религиозного и нравственного отношения к культуре: первый тип – релятивистический, который предполагает «отказ от религиозного обоснования культуры как системы ценностей»; второй тип – аскетический, «обнажая нравственную и религиозную основу культурного делания, содержит в себе отказ от всех культурных ценностей производного, условного или иррационального порядка; он неизбежно приводит к попытке подчинить моральному утилитаризму инстинкт, игру и произвол творчества и зиждется на глубоком недоверии к природному началу, на недоверии в мировую душу… хотя и склонен указывать на преимущество жития “сообразно с природой”»; третий тип – символический («единственно правильный»); «героический и трагический путь освобождения мировой души». Это «решимость превратить преемственными усилиями поколений человеческую культуру в координированную символику духовных ценностей, соотносительную иерархиям мира божественного, и оправдать всё человечески относительное творчество из его символических соотношений к абсолюту» (с. 177).

Глубокими размышлениями о судьбах культурного творчества и самой культуры наполнена книга Вяч. Иванова и М. О. Гершензона «Переписка из двух углов»[126]126
  Вячеслав Иванов и М. О. Гершензон. Переписка из двух углов. Пб.: Алконост, 1921. (См. также новое издание с комментариями Р. Берда: М.: Водолей Publishers, Прогресс-Плеяда, 2006.)


[Закрыть]. Гершензону, обремененному знаниями и культурой и пытавшемуся сбросить с себя этот груз, освободить себя от умственного заточения и выйти на свободу «к новой жизни», Вяч. Иванов писал: «напрасно сбрасывать с себя устарелые одежды, нужно скинуть ветхого Адама. Молодит только вода живая. И предносящийся вам образ обновленного общежития “без Муз и письмен”, как бы прельстителен он ни был, – обманчивое сновидение и déсadence, как всякий руссоизм, если грезящийся вам людской сонм не молитвенная община, а новые всходы таких же порченных, как мы сами» (с. 22).

Одна из важнейших тем «Переписки…» – отношение сознания к культуре. Вяч. Иванов отмечал возникшие по этому вопросу принципиальные разногласия: «…Вы не мыслите пребывания в культуре без существенного с нею слияния. Мне же думается, что сознание может быть всецело имманентным культуре, но может быть и частию лишь имманентным ей, частию же трансцендентным» (там же. С. 20). Причины кризиса современной культуры Вяч. Иванов видел в абсолютизации её принципов, в истолковании религии как части культуры, в подмене религиозных норм культурными ценностями. По мнению Иванова, сознание имманентное, пребывает в культуре как в системе «тончайших принуждений», оно опутано культурой и рано или поздно начинает ею тяготиться. Ограниченное культурным горизонтом и склонное к бесконечной рефлексии, оно превращает и мир в призрачный и неустойчивый образ. Лишь сознание трансцендентное, считал Иванов, свободно в культуре, им культура воспринимается как живое предание и историческое преемство, как «лестница Эроса и иерархия благоговений» (там же. С. 13).

Священник Павел Флоренский полагал, что существует три основных точки зрения на происхождение культуры: первая выводит её из мировоззрения (идеология); вторая – из экономики (экономический материализм); третья – из культа (религиозный реализм). Флоренский считал, что на общность культа и культуры указывает то, что “cultura” «этимологически происходит от “cultus”, культ, т. е. от совокупности святости. Итак, по значению своего этимона культура есть святыни, культура религиозного, культового происхождения…»[127]127
  Флоренский Павел, свящ. Философия культа. М.: Мысль, 2004. С. 427.


[Закрыть].

Это важнейшее положение о происхождения культуры из культа Флоренским неоднократно высказывалось и обосновывалось различными аргументами, как имеющими отношение к культу, так и относящимися к истории развития искусств и происхождения культуры из культа, из церковных таинств и из самой церковной жизни, в которой изначально в богослужении были соединены те церковные «искусства», которые в будущем, обособившись от него, станут существовать как самостоятельные и нецерковные. Флоренский писал: «изящные искусства исторически суть выпавшие из гнезд или выскочившие звенья более серьезного и более творческого искусства – искусства богоделания – феургии [теургии. – Л. К.]. Феургия, как средоточная задача человеческой жизни, как задача полного претворения действительности смыслом и полной реализации в действительности смысла, была во времена древнейшие точкою опоры всех деятельностей жизни; она была материнским лоном всех наук и всех искусств» (там же. С. 56–57).

Однако, по Флоренскому, суть проблемы не только в том, что искусства стали самостоятельными. Происхождение всей человеческой деятельности (в том числе и философии) из культа означает, что «сужение культа… до обрядовых действ» принципиально изменило их характер и содержание. «Всё стало подобным Истине, перестав быть причастным Истине, перестав быть Истиною и во Истине. Короче, всё стало светским. Так произошла западноевропейская гуманитарная цивилизация – гниение, распад и почти уже смерть человеческой культуры» (там же. С. 57). И если эта смерть ещё не наступила окончательно, то тому причиной всё ещё сохраняющая в культуре, но почти забытая связь её с культом. Проблематика творчества рассматривалась П. Флоренским специально и подробно, когда после написания книги «Столп и утверждение Истины», составившей его теодицею, он приступил к разработке своей антроподицеи, также в цикле работ «Иконостас», «Анализ пространственности (и времени) в художественно-изобразительных произведениях»[128]128
  Флоренский Павел, свящ. История и философия искусства. М.: Мысль, 2000.


[Закрыть].

Ф. А. Степун в книге «Жизнь и творчество»[129]129
  Первая публикация: Степун Ф. А. Жизнь и творчество //Логос. Международный ежегодник по философии культуры. М.: Мусагет, 1913. Книга 3-я и 4-я. С. 71–126. Далее ссылки на издание: Степун Ф. Жизнь и творчество. Берлин: Обелиск, 1923.


[Закрыть] на основе трансцендентализма и феноменологического учения о переживании строил свою разновидность философии жизни, в которой пытался соединить религиозное понимание Бога как Жизни с логическим обоснованием правомерности исследования жизни средствами философии. Рассматривая переживание в качестве «феномена» – исходного пункта своей философии, и различая переживание (как психический процесс) от переживаемого, Степун разрабатывал учение о природе переживания и двух типах переживаний: 1) «переживание творчества», в основе которого был (обусловленный «порождением» понятия в самом переживании) субъектно-объектный дуализм, и 2) «переживание жизни», которое было связано с «областью жизни», получающей выражение в трансцендентальной идее положительного всеединства. Если в первом случае речь шла о понимании жизни в её относительных, специализированных и обособленных формах, характерных для творческой деятельности человека, взятой в самом широком смысле (творчество религиозное, философское, культурное, научное, государственное и т. д.), то во втором имелась в виду жизнь в её абсолютности, «жизнь в образе космического и мистического всеединства» (с. 128). При этом Ф. А. Степун подчёркивал, что и в одном, и другом случае необходимо отличать иррациональную глубину и непрозрачность жизни от форм её выражения как попыток её, с одной стороны, творческого постижения («логического ознаменования жизни»), с другой – мистического переживания. Понимая творчество как сложную совокупность связанных друг с другом, а вместе с тем независимых культурных форм, опирающихся на субъектно-объектное толкование жизни, Степун относил к ним и религию, не видя принципиальной разницы между религией и человеческим творчеством. Переходя от творчества к жизни, символизируемой идеей положительного всеединства, Степун отмечал, что «положительное всеединство не есть… само абсолютное. Оно есть в лучшем смысле логический символ абсолютного, да и то неабсолютного, как оно есть на самом деле и в самом себе, но как оно дано в переживании», и, соответственно, невозможно из понятия положительного всеединства «дедуцировать… всю полноту творческих форм» (там же. С. 198–199). Тем самым, по мнению Степуна, идея положительного всеединства приобретает значение только трансцендентальной идеи, необходимой для построения «областей» (региональных онтологий) жизни и творчества.

Возвращаясь к переживанию жизни в его сравнении с переживанием творчества, Степун завершал своё построение, утверждая, что переживание жизни есть предельное переживание, «религиозное переживание Бога». Он писал: «кому в переживании дана жизнь в раскрытом мною смысле, тому тем самым уже дана и жизнь религиозная, т. е. тому дано внутреннее знание жизни, как Бога, знание Бога Живого, знание Жизни. Таким образом, отождествление Жизни и Бога является как бы мистическим apriori всего моего миросозерцательного значения понятий Жизни и творчества» (там же. С. 201). Полагая, что такое противопоставление жизни творчеству ведет к пониманию творчества как отпадения от Бога, Степун утверждал: «из двух безусловно правильных положений, что Жизнь есть Бог, а творчество – отпадение от Него, отнюдь не вырастает третьего положения, что всякое творчество есть грех богоборческого самоутверждения человека» (там же. С. 203). Однако это утверждение Степуна, дополненное общими рассуждениями о равноценности полюсов жизни и необходимости «исходить» всеми путями творчества в мире, не снимает остроты поставленной им проблемы и обнаруживает свою ошибочность в изначальном противопоставлении Бога и религии.

Исследованию культуры и творчества посвящены многочисленные труды А. Ф. Лосева. Особого упоминания заслуживают его замечательные труды по истории и теории эстетики античной культуры и эпохи Возрождения[130]130
  Лосев А. Ф. Эстетика Возрождения. М.: Искусство, 1978.


[Закрыть]. Ранний Лосев специально эстетике, как теоретической науке о творчестве произведений искусства, связанной с историей искусства и культуры, предпосылал сложное и многоуровневое учение, включающее типологию разрабатываемых обоснований: 1) общую онтологию в качестве религиозно-философского учения и 2) региональную онтологию, частное, философское исследование предметной области искусства и культуры.

Занимаясь построением своей религиозно-философской системы, получившей название «абсолютная мифология», Лосев проводил тонкие различия между: 1) религиозно-философским исследованием оснований творчества, имеющим непосредственное отношение к учениям о «первосущности» (Боге), мифе и имени; 2) исследованием специальной предметной области (включающей разработку общего учения о художественной форме и философский анализ оснований частных предметных областей искусства и культуры, например музыки, художественной литературы и т. д.); 3) теории и истории эстетики, искусства и культуры, связанной с их принадлежностью к определённой исторической эпохе и имеющей характерные исторические черты[131]131
  См. религиозно-философское исследование оснований творчества в кн.
  А. Ф. Лосева «Философия имени» и «Диалектика мифа»; исследование специальной предметной области искусства и культуры – в кн. «Диалектика художественной формы» (М., 1927), «Музыка как предмет логики» (М., 1927); теория и история эстетики, искусства и культуры в кн. «Диалектика художественной формы» (М., 1927. С. 131–248), а также в многочисленных работах второго периода творчества А. Ф. Лосева.


[Закрыть].

При этом Лосев отмечал неразрывную связь культуры и эстетики с диалектической структурой мифа, заключающего в себе многообразие творческих форм, среди них искусству и культуре принадлежало определённое место в связи с присущими им «конкретно-выразительными формами» и типами целеполагания.

Создаваемая Лосевым в книге «Философия имени» порождающая модель диалектически устроенного мифа предполагала сложное вертикально-горизонтальное учение о первосущности, символом которого был крест. Согласно этому построению, всё многообразие мирового сущего (в том числе и творчество), отождествляемое с мифом, возводилось к его диалектическому первоначалу и первоисточнику, к Богу-Троице, Имени Божиему и Софии – Премудрости Божией (как четвертого начала «тетрактиды» – четверицы). Эта идея находит своё воплощение в книге Лосева «Диалектика мифа», в которой учение о творчестве как «единстве бытия и сознания» является важнейшей характеристикой самого абсолютного мифа, а затем рассматривается применительно к ипостасным отношениям в разрабатываемой Лосевом «тетрактиде». Лосев писал: «Действие смысла модифицируется под влиянием четвертого начала в творчество, исходящее из первоединого Одного (экспоревтический момент тетрактиды; и, наконец, сам четвертый момент, как существующий только лишь в качестве факта триады, модифицируется под влиянием диалектического сопряжения с цельной триадой в самосоздаваемое, самосоздающее и самовозникающее тело триады, или, короче, в живое существо триады (софийный момент тетрактиды)[132]132
  Лосев А. Ф. Диалектика мифа. М.: Мысль, 2001. С. 313.


[Закрыть]. Оставляя в стороне требующий специального и подробного обсуждения вопрос, в какой мере формулировки Лосева соответствуют учению Церкви о Преев. Троице, не подлежит сомнению, что приводимое толкование Софии Премудрости Божией выходит далеко за пределы христианской догматики. В «Дополнении» к «Диалектике мифа» (М., 2001) издателями был опубликован текст А. Ф. Лосева «Три типа мифологического творчества» (с. 467–498), в котором мифологическое понимание творчества связано с творчеством культуры, понимаемой в её историческом развитии.

Для общего (мифологического) понимания природы творчества и искусства является чрезвычайно важным положение Лосева, что диалектическая структура мифа и связанный с нею метод его описания обусловлены логосом и эйдосом, имеют феноменологический характер и предполагают преодоление противоположности между объективным и субъективным познанием, Лосев исключает редукционизм как выход за пределы мифа и объяснение мифа из чего-то находящего за его пределами. Эти требования в полной мере относятся к творчеству и анализу искусства и культуры.