Текст книги "«Вратарь, не суйся за штрафную!» Футбол в культуре и истории Восточной Европы"

Футбол как массовое мероприятие и форма искусства

Популярность Кубка Митропы объясняется как раз тем, что футбол, самое позднее – после Первой мировой войны, из спорта высших и средних слоев общества сделался элементом массовой культуры. Опосредованный акустически, в те годы он оказал влияние и на венские размышления Элиаса Канетти о теории масс[27]27
  Canetti E. Masse und Macht. Hamburg, 1960. (Русский перевод: Канетти Э. Масса и власть. М., 1997.)


[Закрыть]. В истории своей жизни (в записи от 15 июля 1927) ученый констатировал, что регулярно становился «свидетелем по слуху» шумовой кулисы стадиона Рапидплатц в венском районе Гюттельдорф:

Однако за те шесть лет, что я прожил в этой комнате, я никогда не упускал возможности послушать эти вопли. Приток людей я мог наблюдать еще внизу, при выходе со станции городской железной дороги. Когда в это время суток он становился полноводнее обычного, я знал, что запланирован матч, и спешил в свою комнату, на обычное место возле окна. Было бы трудно описать напряжение, с которым я следил издали за невидимым матчем. […] Там сходились две массы – это было все, что я знал, – в равной степени возбужденные, говорящие на одном языке. […] Иногда… во все время подобного мероприятия я сидел за столом в центре комнаты и писал. Однако что бы я ни писал, со стадиона от меня не ускользало ни единого звука. […] Подобным образом я принимал эту шумную пищу, и с не слишком далекого расстояния[28]28
  Canetti E. Die Fackel im Ohr. Lebensgeschichte 1921–1931. Frankfurt/M., 1981. S. 240.


[Закрыть].

Весьма вероятно, что Канетти был «слушателем» и первого матча «Рапида» в рамках Кубка Митропы, который 14 августа 1927 года на глазах 18 000 зрителей стадиона «Пфарвизе» венцы выиграли со счетом 8:1 у команды «Хайдук» (Сплит)[29]29
  О восприятии команды «Хайдук» (Сплит) современниками см. эссе Дино Баука в настоящем издании.


[Закрыть]. Резонанс встреч Кубка Митропы в основном оправдывал смелые чаяния клубов. Игры сезона 1934 года, к примеру, смотрело 505 000 человек. Рекордом можно считать финальный матч 1936 года между «Австрией» (Вена) и «Спартой» (Прага), который привлек 100 000 зрителей[30]30
  См. также: «Метрополия Вена была в то время… центром футбола, становившегося профессиональным (!), решающие встречи команд „Первая Вена“, „Рапид“, „Вакер“, „Адмира“, „Хакоа“ и „Австрия“, как и международные товарищеские встречи Кубка Митропы со „Спартой“, „Богемцами“ и „Славией“ (Прага), а также лучшими венгерскими и итальянскими командами могли собирать десятки тысяч зрителей» (Brändle F., Koller Ch. Goal! Kultur– und Sozialgeschichte des modernen Fußballs. Zürich, 2002. S. 113).


[Закрыть]. Кубок выигрывали исключительно развитые в отношении футбола страны, по четыре раза Австрия и Венгрия, три раза – Чехословакия и два – Италия. Рекордсменом по количеству сыгранных матчей (50) был провозглашен Ярослав Бургр из «Спарты» (Прага), лучшим бомбардиром в истории соревнования стал Дьёрдь Шароши из команды «Ференцварош» (Будапешт), забивший 49 голов.

Помимо подобных рекордов, кубок был «игровым полем» гениев, героев коллективной памяти. Символы (футбольной) культуры вроде Маттиаса Синделара (1903–1939) или Джузеппе Меаццы (1910–1979) в финале Кубка 1933 года встретились к тому же в непосредственном поединке – в матче между «Австрией» (Вена) и «Амброзианой-Интер» (Милан). Именно благодаря их выдающейся игре футбол впервые был определенно воспринят и описан как форма искусства:

Душа, если можно так сказать, была у него в ногах. Они выделывали на бегу столько непредвиденного, внезапного, а удар Синделара по воротам просто стал блистающей вершиной, с высоты которой только и можно было правильно понять и оценить мастерскую композицию всего сюжета, этой вершиной увенчанного[31]31
  A. P. (Alfred Polgár). Abschied von Sindelar // Pariser Tageszeitung. 25.01.1939. S. 3.


[Закрыть].

Футбол становится, помимо того, объектом изобразительного искусства, выдающийся пример чего представляет собой бронзовая скульптура «Футболист» Рене Синтениса (1888–1965). То, что она была создана в год основания Кубка Митропы (1927), можно считать характерным совпадением. Синтенис уловил завершающий миг удара подъемом ноги с такой точностью, что зритель будто и вправду ощущает рядом с фигурой исходящее от нее динамическое силовое поле. Сила убедительности образа почти позволила многолетнему капитану команды «Вердер» (Бремен), в прошлом – игроку немецкой национальной сборной, Клеменсу Фрицу «узнать коллегу, который играет у „Вердера“ в нападении». Потенциал повествовательности скульптуры Фриц также не оставил без внимания: «Взгляд игрока очень необычен, в нем чувствуется большая сосредоточенность и абсолютная воля к голу. Почти ощущаешь мяч, за которым футболист следит глазами»[32]32
  Fritz C., Mickein J. Fußball und Kunst. Ein Interview mit Clemens Fritz vom SV Werder Bremen. https://www.kunsthalle-bremen.de/blog/fussball-und-kunst-ein-interview-mit-clemens-fritz-vom-sv-werder-bremen/.


[Закрыть]. Это справедливо и для русского, соответственно – советского, авангарда, который также использует футбол(иста) в качестве сюжета, но при этом обнаруживает склонность к существенно большей абстрактности, пока в советском искусстве с наступлением социалистического реализма не наступает перелом[33]33
  Strożek P. Footballers in Avantgarde Art and Socialist Realism before World War II // Handbuch der Sportgeschichte Osteuropas / Hilbrenner A., Emeliantseva E., Koller Ch., Zeller M., Zwicker S. (Hg.): http://www.ios-regensburg.de/fileadmin/doc/Sportgeschichte/Strozek_Footballers.pdf.


[Закрыть].

«Если это настоящий матч Кубка, он должен быть доигран на дипломатическом паркете»[34]34
  Torberg F. Lieben Sie Sport? // Die Tante Jolesch, oder Der Untergang des Abendlandes in Anekdoten / Die Erben der Tante Jolesch. München, 2013. S. 493.


[Закрыть]

Интернационализация и профессионализация футбола получили отражение в составе команд и в назначениях тренеров. Так, например, «Спарту» (Прага) накануне ее побед в Кубке сезонов 1927 и 1935 годов тренировали, соответственно, шотландец Джон Дик (1876 – после 1931) и венгр Ференц Седлачек (1898–1973), ФК «Болонья», завоевавший титул победителя в 1932 и 1934 годах, – венгры Дьюла Лелович (1897–?) и Лайош Ковач (1894–1973). Частью транснациональной сети профессионалов были также «ориундо» – поколение южноамериканских игроков (чьи предки были выходцами из Италии), немало сделавших для успеха итальянских клубов, равно как и для побед Италии на Чемпионатах мира 1934 и 1938 годов.

Будучи инструментом создания профессиональных сетей и интернационализации, Кубок Митропы служил в то же время и средством установления границ идентичности. То, как спорт вообще открывает пространства символического и как событие на пересечении общественного с частным способствует коллективному самоопределению, можно рассмотреть на конкретных примерах. Это подтверждают «юная» Чехословакия, Венгрия после Трианона, фашистская Италия и утратившая свое гегемониальное положение Австрия. В отношении последней связь между футболом и формированием некой австрийской, не-немецкой идентичности обнаруживается в дискурсах о легендарной «Чудо-команде» (признанной и на международном уровне сборной 1931–1933 годов) и стиле «венской школы»[35]35
  Suppanz W. «Voll Freude am Schönen und am Wirken, aber ohne Sinn für das Praktische». Konstruktionen von Identitäten und Alteritäten über den «österreichischen Fußball» // Mapping contemporary history / Franz M. et al. (Hg.). Wien [u. a.], 2008. S. 77–105.


[Закрыть].

Процитированное выше изречение Фридриха Торберга никоим образом не следует считать преувеличением. Встречи Кубка Митропы неоднократно оборачивались беспорядками, прерыванием игры и ее «постлюдией» (усилиями клубов или дипломатии). В 1930-е годы за этим нередко обнаруживается национальный унтертон. Сообщения подобного рода были не только местной составляющей новостной хроники больших ежедневных и спортивных газет в странах-участницах (вроде Illustriertes Sportblatt; Nemzeti Sport; Gazzetta dello Sport), но и находили отражение даже в региональной и местной прессе других стран, не имеющих отношения к поединку. Скользящим лучом света выглядит сообщение на первой странице Obermosel-Zeitung от 6 июля 1937 года, в котором изображаются происшествия во время матча «Адмиры» (Вена) против «Генуи 1893»: «Дело дошло до форменных боксерских поединков между командами, на сей раз при участии публики. Задержано множество людей». Хотя упоминаемые события – лишь один пример в длинном ряду подобных уродливых явлений, на сей раз обнаружились не вполне обычные их последствия. Вследствие соображений о безопасности, высказанных президентом полиции Генуи, итальянское министерство иностранных дел запретило ответную встречу, из-за чего комитет Кубка Митропы исключил обе команды из числа участников турнира. Характер события и информационная «дальнобойность» Кубка обнаруживаются также в таких деталях, как специальные почтовые штемпели, изготовленные в связи с финальными матчами пражской «Спарты» с «Ференцварошем» (Будапешт) в 1935 году или с венской «Австрией» – в 1936-м[36]36
  Bortolato O. Mitropa Cup. Edita in occasione della Mostra Nazionale del Francobollo Calcistico, Ancona. Salsomaggiore Terme, 1966.


[Закрыть].

После 1945 года все попытки возродить Кубок Митропы в его прежнем значении не увенчались успехом. Железный занавес препятствовал проведению соревнований, что лишало идею смысла. В 1955 году основанный за год до того УЕФА принял было решение о его проведении, однако учрежденный им же параллельно Кубок европейских чемпионов установил новые рамки взаимодействия политических институтов и надолго оказался в спортивном плане вне конкуренции. Тем не менее вплоть до 1992 года Кубок Митропы в различных форматах влачил свое существование в качестве значительно менее важного соревнования, последним победителем в котором стала команда футбольного клуба «Борац» (Баня-Лука), основанного, впрочем, в год основания самого Кубка. Обладатель последнего Кубка, изначально учрежденного как пространствообразующее событие, происходил, следовательно, из того политического и культурного «федеративного пространства» – Югославии, что находилось в то время в процессе быстрого и все более тесно связанного с насилием распада. После 1955 года турнир был сильнее представлен – правда, скорее как удобный случай завоевать титул международного уровня для европейских команд второго плана. Характерна в этом смысле «политика памяти» ФК «Милан», завоевавшего в перигее блестящей истории клуба Кубок 1982 года, однако сегодня умалчивающего об этом на своем официальном ресурсе в интернете[37]37
  Taccone S. La Mitropa Cup Del Milan. Prag, 2012. [Публикация в интернете без пагинации.]


[Закрыть]. Так престижное массовое событие межвоенного периода в иное время превратилось в заштатное мероприятие, «отражением» которого в памяти оказалось лучше пренебречь.

Футбол и литературное пространство

Вопрос о (его) отражении адресован понятийной паре «литературное пространство – игра в футбол» (по сути, это вопрос об их связи) как вопрос о масштабах этого пространства в Восточной Европе.

Ответа на этот вопрос здесь не предполагается. Он поднимается здесь, однако, вновь через посредство аналитических вариаций способов описания и изображения.

Роман Оты Филипа (род. 1930) «Вознесение Лойзека Лапачека из Силезской Остравы» (1972, Nanebevestoupení Lojzka Lapácke ze Slezské Ostravy) открывается пространным списком действующих лиц, посредством чего паратекстуально задается обстановка места действия – городка Остравы. Обзор выявляет, вплоть до мелких деталей, и социальную структуру. В повествовании она всплывает снова в составе игроков футбольной команды СК «Силезская Острава», расстановка которой также изящно набрана в начале книги[38]38
  Что интертекстуально пересекается с «Выставкой футбольного клуба „Нюрнберг“ 21.01.1968» у Петера Хандке, ср.: Handke P. Die Innenwelt der Außenwelt der Innenwelt. Frankfurt/M., 1969. S. 59.


[Закрыть] и которая становится своего рода коллективным протагонистом романа. История команды занимает центральное место в романе и охватывает период с 1928 года до послевоенного времени. За рамки этого периода, вплоть до 1968 года, тянутся некоторые сюжетные линии, касающиеся истории города Остравы и отдельных героев произведения. Переименования клуба и его местных соперников СК «Моравская Острава» и СК «Маккаби Моравская Острава» заостренно отражают прежде всего специфическую (футбольную) топографию Остравы. То же справедливо и для населения города, состоящего из многочисленных разнородных групп, и в не меньшей степени характерно для понимания происходящего на местной сцене польско-чешско-немецкого межнационального конфликта, включающего и антисемитские настроения межвоенного периода. Футбольный стадион «Силезской Остравы», «естественно», расположенный на силезской стороне реки Остравницы, является пространственно-нарративным центром гравитации для всего текста, поскольку с ним связаны не только частные истории ансамбля действующих лиц, но и (самым непосредственным образом) рождение главного героя Лойзека Лапачека:

Жалко, что знаменитый матч в первое сентябрьское воскресенье 1928 года я еще не мог видеть сам. Позже уже об этой встрече и обо всех, кто принимал в ней участие, я слышал так много рассказов, что легко мог бы пересказать каждую минуту игры.

Я родился на свет на шестидесятой минуте этого грандиозного матча, после того как с восхитительной передачи Губерта Мушиала Ада Лакубец забил тот решающий гол. Счет стал 3:2 в пользу «Силезской Остравы». Одна тысяча девятьсот тринадцать зрителей, оплативших свои места, где-то среди них и мой отец, наблюдавший за игрой бесплатно, поскольку он был коммерческим директором клуба и пользовался привилегией продавать свои бретцели в перерывах между таймами, заревели: «Гол!»[39]39
  Filip O. Die Himmelfahrt des Lojzek Lapáček aus Schlesisch Ostrau / A. d. Tschech. v. J. Spitzer. Frankfurt/M., 1972. S. 14. (Перевод с нем.)


[Закрыть]

Вторая сцена рождения Лойзека в заключительной фразе романа («Я начал жить, – повторил я, – я снаряжен для мира, теперь начинается моя личная война, я вступаю в игру!»), его взросление, приходящее через насилие, происходит опять-таки непосредственно на стадионе – месте его появления на свет.

Многочисленные персонажи к тому же едва не каждый раз упоминаются с уточнениями вроде «центральный защитник, вратарь „Силезской Остравы“», которые словно служат их футбольными прозвищами и вместе с тем содержат отчетливые отсылки на город, на место действия романа, но прежде всего – на спортивную родину их клуба[40]40
  Это становится особенно ясно из нагромождения всех этих имен, см.: Filip O. Die Himmelfahrt des Lojzek Lapáček aus Schlesisch Ostrau. S. 25–26.


[Закрыть]. При этом все центральные для города события в политической и культурной сферах также связываются с этим главным местом. Так, например, когда описываются военные действия 1939 года, «перед входом на поле футбольного клуба „Силезская Острава“» останавливается «первый немецкий военный автомобиль» и «со всех сторон вокруг главного входа на стадион» стягивается толпа народа, то «с быстротой молнии распространился слух, что у футбольного стадиона началось»[41]41
  Ibid. S. 192.


[Закрыть].

Когда же ярый поборник христианства Ржехорж Коцифай (отец вратаря ФК «Силезская Острава» Людвы Коцифая) для своей неудачной попытки подражания Христу сооружает крест и использует старые стойки ворот, библейская топография Иерусалима оказывается связанной с футбольным полем. Иначе говоря, в тексте с местом проведения игр оказываются связаны не только игроки и члены клуба, но и само (религиозное) действие героя, который с футболом ничего общего не имеет. Благодаря этому христианский ритуал «изготовления поделок» Ржехоржа Коцифая перемежается, так сказать, с футболом:

На другое утро я видел, как господин Коцифай, закутанный в свое роскошное розовое одеяние, подхватив крест, изготовленный из выброшенных стоек футбольных ворот «Силезской Остравы», отправился к Фридлантскому мосту[42]42
  Ibid. S. 289.


[Закрыть].

В конце романа футбольное поле ФК «Силезская Острава» еще раз становится местом историко-политического события, ибо именно там, в «Силезской Остраве», прозвучал последний аккорд нацистского рейха и его узурпаторских планов покорения огромных пространств. Пребывающий в состоянии упадка военный оркестрик германского вермахта играет с трибуны стадиона:

– Господа, – сказал [капельмейстер], – с военного оркестра всегда что-то начинается… Мы же сыграем сегодня еще разок и поставим на этом точку.

– Deutschland, Deutschland, über alles… – крикнул ему в ответ солдат с тромбоном, – но без песни Хорста Весселя!

– Хорошо, господа, это мы можем и на память… Так, внимание!

Капельмейстер поднял руку.

Над футбольным полем взлетали теперь зеленые осветительные ракеты.

Я представил себе, что весь город слушает, как военный оркестр, опьяненный шнапсом, скорбью, воспоминаниями и еще бог знает чем, играет по случаю своего ухода. Сейчас я думаю, что тогда музыканты повторяли слова гимна про себя, но что смысл этих слов был уже совсем иным, чем мог быть для них еще в 1939 году[43]43
  Filip O. Die Himmelfahrt des Lojzek Lapaček aus Schlesisch Ostrau. S. 311–312.


[Закрыть].

Футбольное поле в Остраве у Филипа в этом конкретном смысле – повествовательное, маркированное историей и историями игровое пространство.

В дальнейшем мы будем более интенсивно рассматривать здесь с точки зрения литературы и литературоведения, как литературные тексты – из Восточной Европы, а также, контрастно и комплементарно, из Западной – повествуют о футболе: как он становится поэзией, короче – как происходят его фикционализация и литературизация. Установления голого сюжета при этом было бы недостаточно, если бы литературно-художественные тексты не уравновешивала производная от футбола фанатская проза, которая публикуется в виде отчетов об играх, критики игроков и тренеров, обобщений кульминационных пунктов, анализа стратегии и ее толкования, а также ностальгических или только ретроспективных отсылок на крупные события – и которая иногда вполне исчерпывает тему. Тем не менее некоторые лишь бегло упомянутые здесь виды текстов (о типах можно было бы только говорить: для начала стоило бы, возможно, разработать жанровую типологию текстов о футболе) возможно рассматривать как художественные, поскольку в них обнаруживается элемент, который мог бы содержать в себе нечто большее сверх того, что было сказано и что беспрепятственно можно идентифицировать как сюжет о футболе. Однако разница с маркированными путем эстетизации сюжета литературными текстами будет в этом случае больше, чем, образно выражаясь, при выборе на стадионе стоячего места – соответственно, ракурса наблюдения за игровым полем и, что еще важнее, за ходом игры[44]44
  Это не обозначенное прямо различие между более журналистским и более литературным дискурсами футбола выражено, впрочем, не остро. Объясняется это не только незаметностью возможных разграничений между этими областями (а равно и прочими, другими), но и привлекательностью журналистского дискурса футбола. Ведь критические разборы футбольных игр содержат прежде всего не только (отчасти) художественные элементы, среди которых анекдотическое, например, нередко играет важную роль благодаря своему характеру, часто направленному на самую суть; однако (именно) в текстах о футболе к тому же хорошо просматриваются гибридность жанра эссе и стилистические переливы между репортажем, отчетом о пережитом и рассказом как наративизации игры. Примеры тому см.: Акмальдинова А., Лекманов О., Свердлов М. «Ликует форвард на бегу…»: Футбол в русской и советской поэзии 1910–1950 годов. М., 2016; Okoński M. Futbol jest okrutny. Wołowiec, 2013; Co piłka robi z człowiekiem? Młodość, futbol i literatura – antologia / Borowczyk J., Hamerski W. (Ed.). Poznań, 2012; Totalniy futbol. Eine polnisch-ukrainsche Fußballreise / Zhadan S. (Hg.). Mit einem Fotoessay von K. Golovchenko Berlin, 2012; Wodka für den Torwart. 11 Fußball-Geschichten aus der Ukraine / Hg. u. i. Dt. übertr. vom Verein translit e. V. Berlin, 2012; Kőrösi Z. Az utolsó meccs. Történetek a titkos magyar focikönyvből. Pozsony [Bratislava], 2012; Kampa, Daniel / Winfried, Stephan (Hg.): Früher waren mehr Tore. Hinterhältige Fußballgeschichten sowie zwei Dialoge und zwei Gedichte. Zürich, 2008; Darvasi László: A titokzatos világválogatott. Budapest, 2006.


[Закрыть]. Ибо художественный текст представляет собой не только иной по своему ракурсу взгляд на сказанное в нем и через его посредство, он представляет прежде всего сам себя и предпринимает в отношении футбола его изображение, его mise en scène, его новую форму в ином средстве и его перевод в иное средство, которым сам он не является. Поскольку текст, таким образом, является чем-то иным по отношению к футболу, своему сюжету, свои правила один другому устанавливает только в фикции.

Вместе с тем характерно, чтó в сжатом виде констатирует Петер Эстерхази в рассказе «Жизнь и литература», выдержанном в духе эссе или новеллы (1993, Élet és irodalom), с почти дословным включением сентенции Оскара Уайльда[45]45
  Имеется в виду следующий текст: «Сирил: […] Но ты ведь не будешь всерьез утверждать, что Жизнь подражает Искусству, и что Жизнь есть, в сущности, отражение, а Искусство – действительность? В.: Конечно, буду. Как ни парадоксально это выглядит, а парадоксы – вещь опасная, но Жизнь действительно подражает искусству куда больше, чем Искусство жизни» (Уайльд О. Упадок искусства лжи. Пер. с англ. А. Махлиной).


[Закрыть] как непосредственной интертекстуальной ссылки на роман Имре Кертеса «Протокол» (1993, Jegyzőkönyv):

…Жизнь подражает искусству; правда, только такому искусству, которое подражает жизни, то есть закону. Случайностей не бывает, все происходит для меня и через меня, и, когда я пройду свой путь до конца, я пойму наконец собственную жизнь[46]46
  Esterházy P. Élet és irodalom // Kertész I., Esterházy P. Egy történet. Budapest, 1993. S. 71. Цитата приводится в переводе Юрия Гусева: Имре Кертес. Протокол // http://e-libra.su/read/93016-protokol.html.


[Закрыть].

Хотя футболу в этом тексте Эстерхази (как и в тексте Кертеса) не отводится никакой роли, отрывок этот все же релевантен как взгляд на законность литературных (и художественных) набросков некоей футбольной реальности. Ибо событие текста здесь, у Эстерхази, изображается как взаимное подражание и как событие, на которое решающее влияние оказал сам автор – событие, в котором к тому же благодаря этому установлению не остается места для случайности. В этом и открывается основополагающая разница с футболом как событием, в самой высокой степени зависящим от воли случая. Следовательно, в своей детерминированности литературный текст не может (и не должен!) достигать той силы воздействия случая, что оказывает существенное влияние на перипетии игры в футбол. Однако именно эти его перипетийные моменты являются точками соприкосновения, местами сцепления, ситуативными данностями, в которых литература может сблизиться с футболом в фикции, поэтизировать его, выдумывать, короче – литературизировать. Это подразумевает не только то, что матч можно рассказать или пересказать, что многократно подтверждают на практике примеры из любой футбольной или спортивной газеты – от «Советского спорта» до L’Equipe, от Nemzeti Sport до Gazzeta dello Sport и «Спорт-экспресса»; в гораздо большей степени это подразумевает способность литературной фикции создавать возможный мир футбола и, соответственно, футбол как возможный мир. Это будет созданием некоего нового пространства, детерминированного через посредство литературы и литературного «как будто», которое соотносится с футболом так, что литературное пространство последнего возникает в процессе создания литературной реальности футбола.

Как реальность футбол сам по себе не обладает содержанием, которое можно было бы сравнить непосредственно с содержанием, заключенным в произведении искусства, здесь – литературного текста, и которое предполагается в его интерпретации. Тем не менее литература с футбольным сюжетом, иначе говоря, литература, имеющая своей темой или одной из своих тем футбол, нуждается в нем не просто для того, чтобы пересказать ход игры как некую каузальную последовательность, как взаимодействие, скажем, движений игроков, их спортивного мастерства и спортивной формы. Ибо литература о футболе изображает его как событие, подлежащее контролю текста, и в этом изображении – опираясь на Ханса Блуменберга – поднимает, обсуждает и изменяет вопрос о том, что он, футбол, «еще мог бы значить… и тем более надежно все еще означает»[47]47
  Blumenberg H. Wirklichkeitsbegriff und Wirkungspotential des Mythos // Terror und Spiel. Probleme der Mythenrezeption. Fuhrmann M. (Hg.). München, 1971. S. 11–66; зд. S. 66.


[Закрыть].

При рассмотрении ниже текстов речь идет не столько о том, чтобы продемонстрировать во всех деталях действительно имеющее место метафорическое качество футбола. Выбор текстов к тому же не обязан никакому правилу, он следует одному только интересу к футболу как сюжету и его эстетической постановке в этих текстах. Нами показано, как в каждом отдельном случае функционирует литературно-фикциональная репрезентация и инсценировка футбола – соответственно, как она сделана и в каком плане в том или ином случае обращена к футболу.

На суперобложке первого, посмертного, издания оставшегося незавершенным романа Альбера Камю (1913–1960) «Первый человек» (1994, Le premier homme)[48]48
  Первое посмертное издание фрагмента романа: Camus A. Le premier homme. (= Cahiers Albert Camus 7). Paris, 1994. Первые следы замысла этого романа можно проследить, однако, уже в 1940-х годах – возможно, начиная с 1943 (см.: Spiquel A. Notices // Camus A. Œuvres complètes IV, 1957–1959 / Ed. publ. sous la dir. de Raymond Gay-Crosier. Paris, 2008. P. 1509–1532, зд. P. 1510–1511.


[Закрыть] помещен фрагмент фотографии. На ней сам автор, в характерной кепке, снятый, вероятно, в 1929/30 учебном году, запечатлен сидящим на корточках перед группой молодых людей в белой спортивной форме. Фигура его на одном из вариантов суперобложки выделена ослаблением фона из всего кадра так, что кажется вырезанной и затем вклеенной в снимок. Фотография, послужившая основой для лицевой сторонки суперобложки, – снимок команды, который для самих спортсменов отнюдь не был рутиной. Лишь постановкой игроков она напоминает снимки, которые делают сегодня перед встречами, к примеру, Чемпионата Европы или Чемпионата мира. На самой фотографии, в полном формате опубликованной в другом месте[49]49
  Vd. Vircondelet A. Albert Camus. Vérité et légendes. Photographies collection C. et J. Camus. Paris, 1998. P. 33.


[Закрыть], имеется подпись: «Альбер Камю с молодежной футбольной командой „Расинг университер“ (Алжир)»[50]50
  «Racing universitaire algérois» (RUA).


[Закрыть]. Отсылка на успешную[51]51
  См. об этом: Todd O. Albert Camus. Une vie. Paris, 1999. P. 50–51. См. также: «L’année [1929/1930, Шт. K.] s’écoule sur le rythme ordinaire: études, matches de foot dans l’équipe junior du Racing universitaire algérois, le RUA où Camus entre; il y jouera très régulièrement et obtiendra les plus vifs éloges de la presse étudiante qui admire sa maîtrise sur le terrain…» – Vircondelet A. Albert Camus. Vérité et légendes. P. 33.


[Закрыть] футбольную карьеру лауреата Нобелевской премии по литературе 1957 года не только устанавливает известную автобиографическую деталь, которая упоминается и в тексте, но прежде всего оправдывает внешне необычное замечание автора, в этом случае – драматурга Камю, в контексте скорее публицистическом, которое в приложении к футбольному полю производит двойной эффект: автор объявляет футбольные поля театральными сценами и, в той же фразе, – «моральными заведениями». Связь между этими тремя учреждениями устанавливается в высказывании Камю в небольшом тексте «Почему я занимаюсь театром?» (1959, Pourquoi je fais du théâtre?):

Это мощное чувство надежды и солидарности, которое я испытывал во время длительных тренировок вплоть до победы или же поражения в игре, я познал только в командном спорте, во времена моей юности. Воистину, те частицы морали, которые мне свойственны, я приобрел на футбольном поле и на театральной сцене, которые навсегда останутся моими университетами…[52]52
  Camus A. Pourquoi je fais du théâtre? // Œuvres complètes. IV. P. 607.


[Закрыть]

Театр, категорично подчеркивает Камю уже в самом начале, в качестве прямого ответа («обескураживающая банальность»[53]53
  «Pour moi je n’ai connu que dans le sport d’équipe, au temps de ma jeunesse, cette sensation puissante d’espoir et de solidarité qui accompagne les longues journées d’entraînement jusqu’au jour du match victorieux ou perdu. Vraiment, le peu de morale que je sais, je l’ai appris sur les terrains de football et les scènes de théâtre qui resteront mes vraies universités» (Ibid. P. 603).


[Закрыть]) на вопрос в заголовке, «это то место в мире, где я счастлив»[54]54
  Ibid.


[Закрыть], которое несколькими страницами позже называется наряду с футбольным полем важнейшим местом юности. С этим автобиографическим заявлением можно сравнить изображение играющего в футбол главного героя «Первого человека» Жака Кормери, который узнает в романе именно то, что автор заостряет как публицистическую сентенцию. Так, футбол для Жака является не только страстью в том же смысле, в каком театр у Камю обозначен как место, где он был счастлив: «Что же касается игр, то это был в основном футбол, которому суждено было стать страстью Жака на долгие годы»[55]55
  Цитаты из романа А. Камю «Первый человек» приводятся в переводе с фр. И. Кузнецовой (СПб., 2011). https://www.e-reading.club/book.php?book=1025182.


[Закрыть]. Между тем мысль эта получает развитие в изображении переживания нравственного свойства и репутации, приобретенной благодаря футболу, что находится в полном внутреннем соответствии с замечанием автора в его рефлексии об организации театра:

С такими же, как он, фанатиками футбола он мчался в покрытый цементом двор, окруженный со всех четырех сторон аркадами на толстых колоннах, где, чинно беседуя, прогуливались тихони и зубрилы. Там же стояли пять или шесть зеленых скамеек и росли за железными решетками огромные фикусы. Площадка делилась между командами пополам, вратари с двух сторон занимали свои места между колоннами, а в центр ставился большой резиновый мяч. Судей не было, и после первого же удара начинались крики и беготня. Здесь, на футбольном поле, Жак, общавшийся в классе на равных с лучшими учениками, завоевал авторитет и у отстающих, которых Бог не одарил светлой головой, зато дал крепкие ноги и выносливость.

Место игры в футбол у Камю, расположенное почти классически – в школьном дворе, вызывает не только словно существующую в каком-то устойчивом выражении и воспетую на ином стадионе простоту[56]56
  Ср.: «Auf einer grünen Wiese / zwei Tore aufgestellt / und zwischen diesen Toren / der schönste Platz der Welt» («На травяной лужайке, меж парою ворот – с мячом, в трусах и в майке футбольный бог живет». Пер. Ю. Макусинского). Строки из стихотворения «Настроения в старом лесничестве» (Stimmung in der Alten Försterei, 1985) Ахима Менцеля (1946–2016), ср. также: https://www.youtube.com/watch?v=1pT779tNFzU.


[Закрыть], с которой футбол наделяется пространством (тем не менее это не только пространство для игры, но и место, где осуществляются, честно и всерьез, отношения между людьми). Реальность в тексте определяет именно спортивное соревнование, футбольный матч как возможность добиться признания равенства в рамках некоей группы – возможности, которой Жак воспользовался вполне успешно, – в известной степени так, словно если бы мастерство в игре, с мячом у ноги, подразумевало надежность, сноровку и силу за рамками игры, в реальной жизни. Но это представляется естественно присущим футболу, самым ярким признаком которого является, вследствие запрета на использование рук, особое признание и восхищение теми игроками, которые, словно компенсируя этот запрет, наиболее выразительно, виртуозно владеют мячом.

Ил. 2a и 2б. Две сцены из детской книжки «Борибон играет в футбол» (Boribon focizik, 2010) © Veronika Marék, Pagony kiadó Budapest

Каким образом эта основополагающая идея игры, запрещающая использовать в ней руки, – идея, которой футбол во многом обязан зрелищным очарованием и напряжением в ходе игры – графически доносится до сознания детей, демонстрирует эпизод приключений венгерского героя детской книги с картинками Борибона. В истории «Борибон играет в футбол» (2010, Boribon focizik) Вероники Марек (род. 1937) коричневый плюшевый медвежонок пытается поначалу научиться играть в футбол сам, методом проб и ошибок. Наконец, друг помогает ему усвоить все основные правила и предлагает показать, как следует обращаться с мячом. Самое же первое объяснение, которое дает разочарованному после первой неудачной попытки Борибону его приятель Бенце, немыслимо просто, понятно для детей: «Самое главное – мяч нельзя трогать руками»[57]57
  Marék V. Boribon focizik. Budapest, 2010. 18. (Перевод с нем.)


[Закрыть].

Основное правило футбола, которое заставляет игроков пользоваться ногами, запрещая тем самым использовать самую ловкую часть их тела, отражается здесь, в произведении детской литературы, с той же отчетливостью, что и в антропологической перспективизации футбола у Гюнтера Гебауэра. Уже в следующей сцене рассказа разучиваются самые первые приемы игры:

– Я делаю тебе передачу. Лови мяч!

– Но как, если нельзя его руками трогать?

– Головой, грудью, коленом, ногой[58]58
  Marék V. Boribon focizik. 20.


[Закрыть].

Эта почти примитивная понятность игры и движений, допустимых правилами, как активного игрового результата, в качестве предмета детской литературы является также нарративом самой игры в футбол, не только его изучения – которое, с оглядкой на фигуру Борибона, возможно, задумано и как шаг на пути к взрослению. Особенно впечатляет при этом, что медвежонок учится футболу именно у мальчишки Бенце, хотя показать ему, как нужно играть, хотела главная героиня Аннипанни. Бенце в рассказе «только» подменяет ее.

То, что футбол являет собой прямо-таки непреложный топос в детской и юношеской литературе, видно не из одного только этого венгерского примера. Так, в число классических произведений, бесспорно, входит фантастический роман о футболе Эдуарда Басса (1888–1946) «Команда Клапзуба» (1922, Klapzubova jedenáctka)[59]59
  Русские переводы: Басс Э. Команда Клапзуба / Пер. с чешск. Е. Аникст; предисл. В. Длугача, С. Романова; ил.: М. Вабро. М., 1959; Басс Э. Команда Клапзубовых / Для сред. и ст. возраста; сокр. пер. с чешск. П. К. Эдиет; ил.: Б. Стародубцев. Л., 1960.


[Закрыть], в котором сам момент наррации уже настолько важен, что становится мотивом нарратива футбола для всей детской и юношеской литературы: почти безграничный успех главного героя или героев, целой команды, включая отца-тренера, как в романе Басса, или персонажей, возведенных и без того в ранг героев, как в случае с футбольными сериями приключений Болека и Лёлека. В обоих мультипликационных фильмах, в которых футболу отведена центральная роль, «Большой матч»[60]60
  Польша, 1974, режиссер Йозеф Бырды, сценаристы Владислав Нагребецкий и Лешек Мех.


[Закрыть] и «Гол»[61]61
  Польша, 1984, режиссер Ромальд Клыщ, идея Владислава Негребецкого.


[Закрыть] (Wielki mecz, Olimpiada Bolka i Lolka 3), братья активно играют в футбол, оба вынуждены платить за обучение и прежде всего, как и в прочих спортивных сериях фильма с этими героями, основательно тренироваться. Успех же, однако, в обеих историях, как и в «Клапзубе» у Басса или в рисованном мультфильме «Как казаки в футбол играли»[62]62
  СССР, 1970, режиссер Владимир Дахно.


[Закрыть], зависит от случая, причем каждый раз – все больше. Так, в «Большом матче» оба тайно путешествуют на важную игру, в которой легко узнается по изображенному месту ее проведения[63]63
  В этом, как и во многих других фильмах с Болеком и Лёлеком, прямо об этом не говорится, но становится ясно по изображению и сопровождающей его музыке.


[Закрыть] игра за третье место между сборными Бразилии и Польши во время Чемпионата мира 1974 года на Олимпийском стадионе в Мюнхене. Рисованный мультфильм был создан в том же году. Результата 0:1 в той игре удалось добиться на 79-й минуте благодаря лучшему бомбардиру Чемпионата мира 1974 года Гжегожу Лято (род. 1950). Определить изображенного противника, Бразилию, помогают и цвета его трико (желтая футболка – голубые трусы).

В рисованном мультфильме «Как казаки в футбол играли» также представлена хорошо продуманная история футбольного успеха, в которой казаки поначалу вводятся в игру лишь как начинающие любители, а затем рассказывается, как они выиграли свой чемпионат. Фильм входит в девятисерийный мультсериал «Как казаки…», к которому относятся, в частности, серии «Как казаки соль покупали» (1975) или «Как казаки в хоккей играли» (1995). Главными героями являются три очень разных по типажу персонажа: Грай (высокий), Око (маленький) и Туп (мощный), которые в серии, посвященной футболу, выступают «импортерами» футбола, первыми тренерами своих будущих товарищей по команде казаков, а также их первыми плеймейкерами. В этой серии проводятся всего три матча, по одному против Германии (матч перенесен в позднее Средневековье, так что им приходится сражаться против команды рыцарей в полной амуниции), против Франции (разыгран в эпоху Людовика XIV, из-за чего французские игроки предстают танцующими менуэт придворными) и против Англии, где постоянно идет дождь, англичане, оснащенные цилиндрами и зонтами, ведут в счете, и прежде всего в качестве места проведения матча показан огромный стадион. Казаки одерживают победы во всех играх и в конце получают из рук королевы (the Queen) золотой кубок, за которым они и отправились в начале фильма в долгий путь.

Взаимоотношения между рассказом для подростков и футбольным романом устанавливают нетипичную связь спортивного образования в футболе и важных ступеней «школы жизни» (ср. в этом смысле сцены из «Первого человека» Камю). Это сформулировано, к примеру, в книге Яцека Подсядло (род. 1964) «Красная карточка для Спренжины» (2009, Czerwona kartka dla Sprężyny) – романе для юношества, главный герой которого Даниэль Ручински, талантливый молодой футболист, вместе с товарищами по команде «Футбольной школы „ФК Друзья“»[64]64
  Podsiadło J. Czerwona kartka dla Sprężyny. Warszawa, 2016. S. 17. В том же месте приводится краткое рассуждение относительно того, как следует называть «нормальный» клуб и, соответственно, как не следует: «Во-первых, нормальный клуб должен назваться „Легией“, „Гвардией“, „Полонией“ или как-то вроде этого, но только не „Друзьями“. Во-вторых, клуб это клуб, а не школа для отстающих в развитии. На визитной карточке значилось, черным по белому: Футбольная школа „ФК Друзья“. Иржи Петрык, тренер II класса. Молодые люди, не только из Воли. Тренировки трижды в неделю на площадке по Элекцийной улице. Зимой тренировки в зале. Тут же было изображение бегемота с мячом, классической „божьей коровкой“. Ниже были адрес, электронная почта и номер телефона» (перевод с нем.). Об именах польских и немецких футбольных клубов см. статью Кристиана Любке в этом сборнике.


[Закрыть] мечтает о победе на юношеском чемпионате. Игра в футбол и ее бои в тексте описываются параллельно с подростковым нарративом, средством которого и является спорт. Это нарративное перекрещивание взросления, испытания себя и спортивного стимула как спортивного (футбольного) и вместе с тем – юношеского противоборства и (попытки) преодоления границ при этом может обнаруживать еще связи с каким-то явно выраженным историко-политическим фоном[65]65
  Хотя и у Подсядло тоже обнаруживаются отсылки к некоему вполне конкретному спортивному фону – например, при упоминании многих современных футболистов вроде Месси, Роналду, Смолярека, Касильяса, Это’о, Клозе – впрочем, лишь в надписях на футболках, которые ребята носят в школе (Ibid. S. 7).


[Закрыть], как, положим, в романе Адама Багдая (1918–1985) «0:1 в первом тайме» (1957, Do przerwy 0:1)[66]66
  Bahdaj A. Do przerwy 0:1. Warszawa, 1957, последнее изд.: Łódź, 2011. Перевод на немецкий язык не установлен. Впрочем, в каталоге Национальной библиотеки Польши перечисляются переводы на болгарский (София, 1965), латышский (Рига, 1961), русский (Багдай А. 0:1 в первом тайме / Пер. с польск. М. Брухнова. М., 1960), сербохорватский (Сараево, 1960), словацкий (Братислава, 1963), чешский (Прага, 1977), украинский (Киев, 1960), венгерский (Будапешт, 1961) и вьетнамский (Ханой, 1981) языки.


[Закрыть], в центре повествования которого находятся члены футбольной команды «Парагон», юношеской команды с задних дворов еще разрушенной в годы войны Варшавы. Их главный план – провести турнир среди равных. Однако он может состояться лишь после того, как удастся убедить некоторых несогласных взрослых, для которых злоба дня важнее «второстепенного» футбола. Поддержку мальчишки в результате получают со стороны варшавского клуба «Полония». Роман Багдая вполне можно рассматривать как классическое произведение, которое не только было экранизировано[67]67
  Польша, 1969, режиссер Станислав Ендрыка.


[Закрыть] и удостоилось дополнительной популярности как основа для сценария телесериала;[68]68
  Польша, 1969, TVP, режиссер Станислав Ендрыка.


[Закрыть] помимо того, герои его получили новую жизнь в романе «Каникулы с привидениями» (1961, Wakacje z duchami)[69]69
  Bahdaj A. Wakacje z duchami. Warszawa, 1962, последнее изд.: Warszawa, 2016. Русский перевод: Багдай А. Тайна замка с привидениями / Пер. с польск. Б. Гринькова. М., 1997.


[Закрыть].