Текст книги "Маруся отравилась. Секс и смерть в 1920-е. Антология"

IX

– Слушаю.

– Это Нина Георгиевна Велярская?

– Да. Кто говорит?

– С вами говорит некто Тумин. Вы меня не знаете. Я привез вам привет от вашего знакомого Пономарева.

– Как? Он жив?

– Нет, умер полгода назад от тифа. Разрешите мне зайти, я вам все расскажу.

– Пожалуйста! Буду очень рада.

– Когда прикажете?

– Заходите завтра, часа в три.

– Слушаюсь.

– Адрес вы знаете?

– Знаю.

– Значит, жду вас.

– Непременно.

Муж сидел на кушетке. Перелистывал книжку.

– Кто это звонил?

– От портнихи.

И поцеловала мужа в лоб.

X

Перед заседанием бюро Тарк отозвал в сторону нескольких партийцев.

– Я вот насчет чего. Сегодня нам надо наметить кандидата на партконференцию. Был разговор о Сандарове. Так?

– Да.

– Я считаю его неподходящим.

– Почему?

– Я всегда говорил, что он неустойчив, а теперь я в этом убедился.

– Говори ясней.

– Он задается; считаться с ячейкой перестал, разводит оппозицию, наводит критику. Интеллигент.

– Брось, Сандаров – испытанный партийный работник. Ему позволительно.

– Все так. Но есть в нем буржуазный душок, интеллигентский. Безусловно есть.

– Э, ерунду ты говоришь.

– Нет, не ерунду. И вот доказательства: он спутался сейчас со спекулянтской бабой.

Партийцы разинули рты.

– Врешь!

– Мало того, с женой одного из наших контрагентов.

– Фу, черт возьми.

– То-то и есть. Забросил дела. Шляется с каким-то шпингалетом по кабакам. И все такое.

– Откуда ты все это знаешь?

– Будьте покойны. Мне его жена говорила, Бауэр.

Партийцы покрутили головами.

– Нехорошо.

– То-то и есть: баба, вино. Не хватает еще карт.

– Ты бы с ним поговорил по-товарищески.

– Уполномочьте – поговорю.

– Ладно. Уполномочим.

Пробили часы.

– Товарищи! Пора начинать. Почти все в сборе. Ждать не будем.

Через два с половиной часа секретарша диктовала машинистке.

– Пункт третий. О кандидате на партконференцию. Постановили. Наметить т. Тарк. Единогласно.

XI

Ровно в три часа горничная доложила Велярской, что ее спрашивает Тумин.

Вошел хорошо одетый молодой человек. Поклонился и поцеловал протянутую ручку.

– Садитесь и рассказывайте.

– Рассказывать, собственно, нечего. Я познакомился с Пономаревым на фронте. Он мне много говорил о вас. Потом заболел тифом и умер. Просил, если я поеду в Москву, непременно зайти к вам и передать, что любит вас по-прежнему. Вот и все.

– Бедный Пономарев! Мне его очень жаль. Скажите, а что он вам про меня говорил?

– Что вы замечательная женщина, что у вас удивительные глаза и руки, что вы какая-то необыкновенно живая, настоящая, что если я вас увижу, то непременно влюблюсь.

Велярская засмеялась.

– Скажите пожалуйста. Ну, и как вам кажется, он прав?

– Пока прав. Глаза и руки у вас удивительные. Об остальном не берусь судить по первому впечатлению.

– А насчет того, что вы в меня влюбитесь?

Тумин улыбнулся.

– Не исключена возможность.

– Мерси. Вы очень любезны.

Велярская подошла к зеркалу и поправила волосы. Тумин пристально оглядел ее всю с головы до ног.

– Не смотрите на меня так. А то я волнуюсь, как на экзамене, и очень боюсь провалиться.

– Не бойтесь. В крайнем случае вы, надеюсь, не откажетесь от переэкзаменовки.

Велярская расхохоталась.

Тумин встал и подошел ближе.

– Кроме шуток, Нина Георгиевна. У меня к вам серьезная просьба. Я человек грубый, пролетарий. Ничего не знаю, ничего не видел. У вас тут культура, искусство, театры. Введите меня в курс всех этих прелестей. Займитесь культурно-просветительной работой.

Велярская хохотала до слез.

– А вы можете арапа заправить! Пустяки – пролетарий! Если бы такие были все пролетарии, от коммунизма давно бы ничего не осталось.

– Ошибаетесь, Нина Георгиевна. Жестоко ошибаетесь. Я пролетарий, коммунист. По убеждениям, по образу жизни, по работе я самый настоящий коммунист. Вы думаете, если я хорошо одет, брит и причесан, я уже не могу быть пролетарием. Ужаснейший предрассудок! Пролетарий обязательно должен быть шикарен, потому что он теперь завоеватель мира, а вовсе не нищий, которому, как говорится, «кроме цепей терять нечего».

– А вы в партии?

– Это не важно. Допустим, что я в партии не состою. Разве я от этого перестаю быть коммунистом?

– Я с вами не спорю.

– Для партии требуются не просто коммунисты, а партийные работники. Дисциплинированные. Один в один. Без всякой отсебятины, как в армии. А я был бы белой вороной. Это плохо. Теперь я белая ворона среди беспартийных, и это хорошо.

Он вдруг осекся.

– Впрочем, извиняюсь. Вам это, должно быть, совершенно неинтересно.

– Напротив. Очень интересно. Я только не пойму: как это коммунист может быть не нужен коммунистической партии?

– Почему не нужен? Очень нужен. Но не как член партии. Не все же коммунисты делают партийную работу. Больше. Можно быть прекрасным партийным работником и очень плохим коммунистом.

Велярская села на кушетку и откинулась на подушки.

– Ну, вы мне совсем заталмудили голову. Я уж ничего не понимаю.

Тумин подбежал и поцеловал обе ручки.

– Простите. Не буду больше. Я вам, должно быть, здорово надоел. Я пойду.

– Нет, нет. Сидите. Мне с вами очень приятно.

– Нет, я отправлюсь. Если вам не скучно, пойдемте завтра куда-нибудь по вашему выбору. Начните свою культурно-просветительную работу.

– Хорошо. Пойдемте.

– Позволите за вами зайти?

– Да, пожалуйста.

Тумин ушел.

Велярская подошла к зеркалу. Попудрилась. Потом кликнула горничную.

– Позвоните портнихе, чтобы прислала платье непременно завтра к 6 часам; никак не позже.

XII

Велярский накинулся на Стрепетова.

– Послушайте, голубчик. Так же нельзя! Нина Георгиевна рвет и мечет.

– Да уверяю вас, я ничего такого не сказал. Чего она рассердилась, не понимаю.

– Как не понимаете? Вы предлагаете ей дать Сандарову взятку натурой. Это же скандал.

– Ничего подобного. Дамские штучки. Просто-напросто попросил пойти со мной к Сандарову, потому что она ему нравится и он будет поэтому покладистей.

– Мне объяснять нечего. Я понимаю отлично. Но она-то это воспринимает иначе. Она – не мы с вами.

Стрепетов развел руками и отвернулся.

Велярский хлопнул его по плечу.

– Ну, не расстраивайтесь, Стрепетов. Все уладится. Просто вы неудачно подошли. Через некоторое время попробуйте еще раз.

Стрепетов дернул головой.

– Ладно. Сделаем. А не выйдет так – есть запасный путь.

– Какой?

– Через его секретаршу, тов. Бауэр. Коммунистка, но тем не менее женщина.

Велярский захохотал.

– С вами, Стрепетов, не пропадешь.

– Главное – сама подошла. Вы Стрепетов? Да. Ждете тов. Сандарова? Да. Я его секретарша. Очень приятно. То да се. Поговорили. Хочу свезти ее в театр.

Вышли на улицу. Стрепетова ждал извозчик.

– Вы домой? Я вас подвезу.

Извозчик тронулся.

– Коммуниста надо брать умеючи. На культуру. В этом, батенька, весь фокус.

И хлопнул Велярского по колену.

XIII

Тумин и Велярская ушли со второго действия.

– Может, я ничего не понимаю, но это невыносимо скучно.

– Вы грубый пролетарий.

– Должно быть.

Вышли на улицу.

– Пройдемтесь пешком. Хотите?

– С удовольствием.

Тумин взял Велярскую под руку. Медленно пошли по бульвару.

– Вы замужем?

– Да. А почему вы спрашиваете?

– Так, просто. Интересуюсь.

– А почему это вас интересует?

– Да меня многое интересует, что вас касается.

– Например?

– Например, как вы проводите день? Что вы целый день делаете?

– Ничего не делаю.

– Решительно ничего?

– То есть делаю: читаю, гуляю, хожу в гости, в театр, к портнихе, за покупками.

– А муж?

– А муж занят своими делами. Приходит домой поздно, усталый, ложится отдохнуть, потом опять уходит. Иногда уходим вместе.

– Так что вы как бы не замужем?

Велярская засмеялась.

– Это и называется быть замужем. А быть вместе целый день называется иначе.

– Как же?

– Ну, я думаю, вы не настолько грубый пролетарий, чтобы таких вещей не знать.

Тумин крепче прижал ее руку к своей.

– Вы ужасно милая женщина, Нина Георгиевна. Я понимаю Пономарева.

– Уже?…

Они засмеялись и пошли еще медленней.

– Странный вы человек! Вы спрашиваете, что я делаю. А что я могу делать? Трудиться?

– А почему бы нет?

– Как? В какой области?

– У меня, конечно, может быть один ответ: в коммунистической.

– Пожалуйста! С громадным наслаждением; если это будет забавно.

– Очень мило! Если это будет забавно!

– Конечно. Если не забавно, то зачем я стану тогда делать.

Тумин нахмурился.

– Вот, вот. Тут-то оно и начинается.

– Что начинается?

– Черта, через которую не перескочишь.

– Какая черта?

– Женская. Все женщины такие. И самые квалифицированные – особенно.

– Я не понимаю, про что вы говорите.

– Я говорю про то, что забавного в коммунизме ничего нет и что поэтому у коммунистов нет настоящих женщин, а есть такие, которые давно забыли, что они женщины. Поэтому коммунист бежит к буржуазным дамам, корчит перед ними галантного кавалера, старается спрятать свой коммунизм подальше, потому что он, видите ли, незабавный, и понемногу развращается.

Велярская засмеялась.

– Это относится как к членам партии, так и не членам, да?

– Вы хотите сказать, относится ли это ко мне? Да, относится.

Велярская заглянула ему в лицо.

– Вы как будто даже рассердились. Простите меня, если я в чем-нибудь виновата.

Тумин отвернулся.

– Вам смешно, а мне грустно. Женщина – ужасная вещь. Особенно для нас, коммунистов. Хуже всякой белогвардейщины.

Велярская отстранилась и высвободила руку.

– Ну, знаете! Если общество буржуазной дамы вам так вредно, то лично я могу вас от этой неприятности избавить. Я совершенно не заинтересована в вашем коммунистическом падении.

Они подошли к подъезду.

Тумин прижал ее ручку к губам.

– Простите меня, Нина Георгиевна. Я вам чего-то наболтал. Больше не буду.

– Просите прощенья как следует.

Тумин взял обе ручки и поцеловал каждый пальчик.

– Ну, простила. Звоните мне.

И скрылась за дверью.

Тумин постоял в задумчивости.

Подъехали двое на извозчике. Человек в котелке слез, а другой уселся поудобней.

– А Сандарова с Ниной Георгиевной я все-таки сведу.

Котелок засмеялся и вошел в подъезд.

XIV

Сандаров сидел в кабинете. Вошел Тарк.

– Я к вам по поручению ячейки.

– Прошу.

– За последнее время в ячейке много толков вызывает ваше поведение.

– Мое?

– Да, ваше.

– Очень интересно! И что же говорят?

– Говорят, что вы обуржуились.

– В чем же это выражается?

– В вашем отношении к партии, в ваших суждениях.

– Это что я критикую наших партийцев?

– Хотя бы.

– А разве они не подлежат критике?

Тарк поморщился.

– Тов. Сандаров, не будем заниматься диалектикой. Вопрос ясен. Ячейка находит, что вы расхлябались, и поручила мне сделать вам соответствующее указание.

– Но позвольте, тов. Тарк. Я желаю знать, в чем меня обвиняют. Мало ли какие у нас распространяются сплетни. На то ведь это и ячейка.

– Видите! На то это и ячейка. Настоящий коммунист не станет так отзываться о своей партийной организации.

– А по-вашему, это не так?

– Это другой вопрос. Может быть, и так. Но отсюда не следует, что об этом можно говорить в таком тоне.

Сандаров пожал плечами.

– У вас какая-то своя логика, мне, по-видимому, недоступная.

– В этом все дело.

Сандаров заходил по комнате.

– Есть во всем этом какая-то горделивая тупость, какое-то нежелание прогрессировать, боязнь сдвинуть что-либо с места. Вот мы такие. Всегда были и впредь будем. А если вам не нравится, то убирайтесь вон. На этом далеко не уедешь.

– Ну, как сказать. Едем на этом уже четыре года и, кажется, неплохо едем.

– Да, четыре года. Но теперь пора обновиться, стать шире, глубже.

– Напротив. Именно теперь партийная сплоченность и выдержка особенно важны. А то недолго попасть в буржуазное болото.

– Не так страшно. Партийный коммунист от этого всегда гарантирован.

– Вы думаете?

– За себя я, во всяком случае, ручаюсь.

Тарк глянул в сторону.

– А ваш роман с госпожей Велярской?

Сандаров быстро подошел к столу.

– Тов. Тарк, я полагаю, что партийный контроль имеет известный предел и на некоторые чисто личные обстоятельства не распространяется. Не так ли?

– Не совсем. Если эти личные обстоятельства отражаются на общественной физиономии члена партии, то партия вправе сказать свое слово.

– В таком случае я требую партийного суда. А на сплетни отвечать не намерен.

– Не волнуйтесь, тов. Сандаров. Я исполняю волю ячейки и передаю вам все, что о вас говорят. Вы можете представить объяснения, и вопрос будет исчерпан.

– Никаких объяснений я не представлю и разговаривать на эту тему отказываюсь.

– Это ваше дело. Должен только заметить, что вопрос о госпоже Велярской приобретает особую остроту только потому, что она жена одного из наших контрагентов.

– И что ж из этого следует?

– А то следует, тов. Сандаров, что от романа с женой до спекуляции с мужем – один шаг.

Сандаров бросился к Тарку.

– Вы с ума сошли, Тарк! Вы не слышите, что говорите.

– Отлично слышу и считаю своим партийным долгом вас об этом предупредить.

Сандаров подошел к двери.

– Тов. Тарк! Я полагаю, что рисовать картину моего уголовного будущего едва ли входит в ваши партийные обязанности. Все, что могли, вы мне сказали. А потому ваша миссия может считаться законченной.

Тарк встал.

– Я доложу ячейке о результате нашей беседы.

– Пожалуйста.

Тарк вышел. Сандаров подошел к телефону.

– Дайте М. К. М. К.? Никого нет? Передайте, что звонил Сандаров из Главстроя и просил непременно ему позвонить.

XV

Велярская сотый раз подошла к зеркалу и поправила волосы.

Отошла. Взяла книжку. Бросила.

– Маша! Мне, наверное, никто не звонил?

– Нет, барыня.

– А вы никуда не уходили?

– Нет.

Звякнул телефон. Велярская быстро подошла.

– Да. Кто говорит?

– Нина Георгиевна?

– Это вы, Тумин? Куда ж вы пропали? Я уж думала, что вы решили радикально бороться с буржуазными соблазнами.

– О нет. Я просто был несколько занят. За вами заехать можно?

– Можно.

Тумин и Велярская сидели в отдельном кабинете. На столе стояло вино.

– Знаете, Нина Георгиевна, когда я с вами, я, как говорится в романах, вне времени и пространства.

– Это что же, хорошо или плохо?

– Конечно, плохо.

– Ах, вот как!

– Конечно, плохо. Потому что, значит, вы никак не вкомпоновываетесь в мою обычную жизнь.

– А разве это необходимо?

– Для меня – да.

Велярская откинулась на спинку кресла.

– Если бы мне такое сказал простой смертный, я подумала бы, что он делает мне предложение. Но у вас, коммунистов, это, должно быть, означает что-либо другое.

Тумин замолчал, уткнулся лбом в ладонь.

– Вы не хотите меня понимать.

Велярская засмеялась.

– Ну, идите сюда. Сядьте со мной рядом и не говорите глупостей. Я вас отлично понимаю; только не понимаю, зачем вы себе талмудите голову всякой ерундой, когда все очень просто.

Тумин сел совсем близко и обнял ее. Велярская медленно обернулась к нему лицом. Они поцеловались. Велярская подошла к зеркалу.

– Вот видите, как просто.

– Это-то просто.

– А вам этого мало?

Тумин молчал.

– Чего же вы молчите?

– Мне трудно с вами разговаривать, Нина Георгиевна.

– А вы не разговаривайте.

Села рядом. Тумин молчал.

– Ну чего вы помрачнели? Я вас обидела!

Положила руки на плечи. Заглянула в глаза. Тумин улыбнулся.

– Вы очаровательная женщина, Нина Георгиевна, и потому ничего не выходит.

– А что должно выйти?

– Что должно выйти? Я бы вам сказал, только вы не хотите слушать.

Велярская отсела.

– Ну бог с вами. Говорите. Я буду слушать.

– Вы поймите. Можно с женщиной сойтись и тут же ее забыть. А можно сойтись с женщиной и забыть все, кроме этой женщины. Меня ни то, ни другое не устраивает. Если бы я был буржуй, мне было бы наплевать, но я, к сожалению, коммунист.

– Какой вывод?

– Вывод такой: либо я должен сделаться буржуем, либо вы должны стать коммунисткой.

Велярская улыбнулась.

– Есть еще третий вывод, Тумин. Чтобы вы перестали думать.

Притянула к себе. Обняла. Поцеловались. И долго сидели молча.

– Надо идти.

Вышли лениво, не спеша.

Муж был дома.

– Откуда ты?

– Из театра. Нет ли у тебя «Азбуки коммунизма»?

Велярский расхохотался.

– Нету. А тебе зачем?

– Так. Хотела почитать.

– Роман с коммунистом, что ли?

Велярская не ответила. Прошла к себе.

XVI

Стрепетов подлетел к Соне.

– Здравствуйте, тов. Бауэр. Сандаров у себя?

– Его нет. Должен скоро быть.

– Разрешите подождать?

– Пожалуйста. Зайдите в кабинет.

– Мне одному скучно. Посидите со мной.

Соня улыбнулась.

– Пойдемте.

– Зачем вам Сандаров?

– Тут дельце одно есть.

– А я не могла бы его заменить? Все равно он без меня ничего не сделает.

– Конечно, могли бы, но…

– Что – но?

Стрепетов подсел ближе.

– Дело вот в чем. Есть у вас такой контрагент, «Производитель». Просил отсрочки – отказали. Теперь дела так запутались, что никакая отсрочка не поможет. Необходимо получить деньги. Но деньги можно получить, только сдавши работу, а работу невозможно окончить без денег. Понимаете, какой переплет?

– Ну?

– Значит, надо получить деньги за якобы сданную работу, выписать ассигновку без приемочных актов, по одним счетам. Вот и все.

– Вы с Сандаровым об этом говорили?

– Говорили.

– Ну и что ж он?

Стрепетов глянул в сторону.

– Согласен.

– Странно. Мне он ничего об этом не сказал. Обыкновенно я ему подготовляю ассигновки и проверяю все документы.

– Должно быть, не успел. Да здесь ничего такого нет. Работа будет же сдана, и можно подложить приемочные акты потом.

– Я понимаю.

Стрепетов сел совсем близко.

– Такая услуга не забывается. «Производитель» сумеет отблагодарить.

Соня отвернулась. Стрепетов встал и прошелся по комнате.

– Скажите, а Велярская имеет к этому какое-нибудь отношение?

Стрепетов круто повернулся.

– Велярская?… Почему вы спрашиваете?

– Она, кажется, жена одного из компаньонов?

– Да.

– И Сандаров с ней знаком?

– Не думаю. Но он безумно в нее влюблен и ей тоже очень нравится.

Соня встала.

– Простите. Меня ждут в секретариате.

Стрепетов посмотрел на часы.

– Пожалуй, и я пойду. Сандарова не дождешься. Да он мне теперь и не очень нужен.

Пожал Соне руку.

– Я надеюсь.

И вышел.

Звякнул телефон.

– Тов. Бауэр? Говорит Сандаров. Я буду через полчаса. Приготовьте бумаги на подпись. И не забудьте ассигновки – там, вероятно, накопилось много счетов.

XVII

Тумин заехал за Велярской на автомобиле.

– Почему закрытый?

– Погода дождливая.

Выехали за город.

– Ваша пропаганда начинает действовать, Тумин. Я прочла сегодня обе газеты – «Известия» и «Правду».

– Ну и как?

– Очень скучно.

Тумин бросился целовать ручки.

– Милая вы, очаровательная Нина Георгиевна.

– Ну это ничего не значит. Я твердо решила заниматься политикой и требую, чтобы вы достали мне всякие книжки.

Тумин стремительно обнял ее. Целовал в голову, в глаза, в плечи. Велярская отбивалась.

– Вы с ума сошли. Я вам про политику, про коммунизм, а вы меня целуете. Вы буржуй. Вы меня развращаете.

Хохотали оба. Тумин был вне себя.

– Это замечательно. Это моя величайшая победа на коммунистическом фронте. Это трофей.

– Подождите, Тумин. Рано торжествовать.

– Это не важно. Важно, что есть начало, что Нина Георгиевна Велярская сбита с позиции, что она заколебалась.

Велярская посмотрела ему в глаза.

– А вам это очень важно?

– Ужасно важно. Важней всего.

Велярская прижалась к нему и поцеловала в щеку.

– Милый вы человек.

Тумин схватил ее за руку.

– Вас, должно быть, удивляет, при чем тут коммунизм. Это очень трудно объяснить. Но поймите, мне невыносимо, когда коммунизм делается таким же делом, как торговать или служить в конторе. От десяти до четырех коммунист, а потом делай что хочешь. Для меня коммунизм – все. Где его нет, там пусто.

– Я только неясно понимаю, про что вы говорите, когда говорите «коммунизм». Про политику, про рабочих, что ли?

– Не только про политику, про рабочих – про все. Нет ничего такого, где коммунизм был бы ни при чем. Коммунизм – во всем.

– А книжки про все это есть?

– В том-то и дело, что книжек нет. Есть, да не про все.

– Это печально.

– Не в том суть. Вам бы только войти во вкус. Вы сами книжки напишете.

– Вы обо мне очень высокого мнения.

– Очень. Я считаю, что вы замечательная женщина и если войдете в работу, то развернетесь вовсю.

– Не спешите, Тумин. Вы как будто собираетесь меня уже в партию записывать.

– О нет! Это было бы чрезвычайно вредно и для вас, и для партии.

Велярская хитро сощурилась.

– Пока что вы будете моей партией? Так?

– Так точно.

Подъехали к дому.

– Когда же мы увидимся?

– Приходите в среду вечером ко мне. Муж уезжает в Питер. Я буду совершенно одна дома.

– Слушаюсь.

Велярская вошла в подъезд. Тумин подошел к автомобилю. Шофер открыл дверцы.

– Нет, не надо. Поезжайте в гараж и скажите там, что прождали меня зря, что я никуда не ездил.

Шофер кивнул головой и покатил.

XVIII

Соня пошла с Тарком в столовую обедать.

– Вы были правы, тов. Тарк. Дело принимает печальный оборот.

– Какое дело?

– С Сандаровым.

– Сандаров – погибший человек. После нашего с ним разговора у меня не осталось никаких сомнений.

– Плохо то, что спекулянты начинают его использовать. Этот самый Стрепетов, о котором я вам говорила, проболтался мне вчистую, думая найти во мне сообщницу.

Тарк насторожился.

– Сообщницу в чем?

– В одном грязном деле, на которое Сандаров дал уже согласие.

– А именно?

– Выдать деньги под фиктивную сдачу работы.

Тарк развел руками.

– Приехали.

– Сандаров мне ничего об этом не говорил, и, разумеется, я разговора не начну.

– Понятно. Пусть все идет своим чередом. А когда дело будет сделано, заявите в ЧК.

– Как – в ЧК?

– А как же иначе? Вы обязаны это сделать. Нельзя покрывать спекулянтов. А если Сандаров замешан, то что ж поделаешь. Все равно не в этот раз, так в следующий, но влипнет он непременно. И лучше, чтобы он влип теперь, когда за ним еще мало грешков, чем потом, когда грехов накопится слишком много. Я понимаю, вам это тяжело. Но лучше, если нельзя спасти падающего, его толкнуть. По крайней мере он сразу увидит, куда это ведет.

Соня встала.

– Я тоже так думаю. И, кроме того, у меня нет причин щадить Сандарова, а его спекулянтов тем более.

Когда Соня ушла, к Тарку подошел секретарь ячейки.

– Вы знаете резолюцию М. К. на жалобу Сандарова?

– Нет.

– Признать действия бюро ячейки и тов. Тарка вполне правильными.