Текст книги "Идеал воспитания дворянства в Европе. XVII–XIX века"

Новые тенденции: от Grand Tour и идей Руссо к критике дворянского воспитания

Далеко не всегда просто определить, что более повлияло на распространение тех или иных практик воспитания дворянства – теория, человеческие контакты или изменение общекультурного контекста. Хорошим примером процесса распространения педагогических идей и практик воспитания является Grand Tour.

Как показывает Альбрехт Буркардт, вплоть до конца XVI – начала XVII века в трактатах и учебниках о дворянском воспитании мы не находим позитивных оценок роли путешествия в образовании аристократа, а в XVII веке таковые уже присутствуют повсеместно. Оформление этой идеи происходит, вероятно, одновременно с появлением нового идеала придворного. Согласно Норману Дуарону, этот идеал кардинально отличался от идеала рыцаря: если в конце Средних веков к рыцарским странствиям относились весьма негативно, представляя их как бессмысленные скитания, то в идеале придворного путешествиям отводится важное место. По мысли А. Буркардта, сыграла свою роль и смена парадигмы, влияние Возрождения и, в частности, идей Макиавелли: к приобретению опыта и к поиску знаний уже не относились с таким подозрением, как раньше.

Начиная с этого времени опыт образовательного путешествия, пребывания при зарубежном дворе или учебы в удаленном университете, как пишет Ж.-Л. Ле Кам, «отличал дворянство от других социальных групп и вместе с кровью, доблестью и древностью рода составлял основу его претензий на превосходство в обществе». Как показывает в своей статье А. Буркардт, в Германии XVII века представители патрициата также ориентируются на этот образовательный идеал и включают путешествия в свою образовательную траекторию, обосновывая тем самым собственные претензии на роль «городского дворянства». Эта европейская практика достигла России с некоторым опозданием – примерно в середине XVIII века. Учитывая большую неоднородность дворянского сословия в России – как в материальном, так и в культурном отношении, – неудивительно, что Grand Tour, требовавший значительных финансовых затрат и связей, не нашел здесь широкого распространения, но укоренился в сравнительно узком кругу аристократии, став визитной карточкой этой группы, отличавшей ее от более низких дворянских слоев. Как показывает в своей статье Владимир Берелович, для этого достаточно узкого социального круга были характерны клановость, сочетание обращенности к Европе с любовью к отечеству, сознание своей социальной и культурной миссии. Внимание, которое эти семейства обращают на организацию образовательного путешествия, в частности на поиск достойного наставника и разработку маршрута и деталей образовательной и воспитательной программы, значительные финансовые средства, расходуемые на подобные путешествия, – все это показывает, что Grand Tour серьезно повлиял на воспитательный идеал высшего дворянства в России.

В. Берелович замечает также, что в конце 1780‐х годов в России модель европейского образовательного путешествия, судя по всему, теряет для многих свою привлекательность. В это время часть дворянства отходит от традиционной модели, строго кодифицированной и основанной на принуждении и постоянном контроле, и начинает интересоваться новыми тенденциями в воспитании, которые строятся на иных принципах. Конечно, изменения происходят не в одночасье, и старые формы иногда причудливо сочетаются с новыми, как это можно видеть на примере ряда дворянских семей в России, например семьи княгини Н. П. Голицыной, как это показано в статье В. Ржеуцкого.

Одной из таких новых идей, получивших некоторое распространение в среде высшего дворянства, стала идея дружбы как воспитательного идеала, которую на русском материале исследует Виктория Фреде. Автор прослеживает усвоение некоторыми представителями российского дворянства идеи дружбы между воспитателем, воспитуемым и родителями ученика, получившей достаточно широкое отражение в педагогической литературе века Просвещения, прежде всего в знаменитом «Эмиле» Руссо. На примере общения молодого графа Павла Строганова со своим отцом графом Александром Строгановым и воспитателем Жильбером Роммом В. Фреде показывает, каким образом эта модель привилась в России. Ромм и Строганов-старший были адептами этого нового для России воспитания, основанного на усвоении сентиментального языка как способа не только выражения, но и формирования чувств. Эта модель шла, однако, вразрез как с придворными обыкновениями – и, действительно, она порицалась придворными, которые знали об «опытах», проводившихся в семье Строганова, – так и с традиционным подходом к воспитанию дворянина, основанным на авторитете и власти воспитателя, на контроле за учеником, применении символического и, в отдельных случаях, физического насилия и других наказаний. Именно такое воспитание было наиболее распространенным в России на протяжении всего XVIII века, не исключая и царскую семью[49]49
  См. об этом: Vochtchinskaïa N., Rjéoutski V. La Harpe éducateur des princes // Rjéoutski V. (Dir.). Quand le français gouvernait la Russie. Paris, 2016. P. 201–219.


[Закрыть].

В статье В. Ржеуцкого показано, что многие гувернеры, работавшие в семьях русского дворянства, были проводниками этих новых тенденций и критиками не только традиционного воспитания аристократа, но и самого образа жизни придворного. Порицанию подвергаются самые разные стороны воспитания: набор предметов для изучения, часть которых эти гувернеры считали по меньшей мере бесполезными, а подчас и вредными, – это, как правило, поэзия, литература, иногда даже история, которые следует заменить точными или более практическими дисциплинами, ведущими к получению профессии; «развращающее» влияние театра, от которого следует защитить воспитанников; вредные застольные разговоры придворных, при которых могут присутствовать дети. Авторы воспитательных планов критикуют и саму философию образовательного путешествия, которое, в соответствии с предписаниями Руссо, должно быть средством познания мира, а не завершения учения, начатого по книгам, и которое должно познакомить молодого дворянина прежде всего с его родной страной, в то время как обычно маршрут Grand Tour проходил по зарубежным странам… Не случаен, хотя в чем-то парадоксален тот факт, что эти изменения идеала воспитания дворянина находят понимание – впрочем, относительное – в некоторых семьях высшего дворянства, близкого ко двору, в то время как придворное общество в целом, как было сказано, обычно не поддерживало такие педагогические новинки и эксперименты[50]50
  Разумеется, некоторые из этих изменений придворное общество не могло игнорировать, например изменение взгляда на полезность тех или иных языков в дворянском воспитании: в конце XVIII века внуки Екатерины II, как и российское дворянство в целом, не учат латынь, а основной упор делают на французский и немецкий.


[Закрыть]. Дело, разумеется, в том, что именно высшее дворянство имело возможность путешествовать по Европе, знакомиться с новыми веяниями в педагогике и приглашать на службу гувернеров, обладавших хорошим образованием и нередко исповедовавших демократичные взгляды на воспитание.

Тема реформирования сферы образования дворянства затронута и в статье Виттории Фиорелли, которая изучает либеральный образовательный проект в Неаполе первой половины XIX века. Целью этого проекта было, с одной стороны, сделать публичную сферу доступной женщинам нового правящего класса, а с другой стороны, создать в одном из центров недавно возникшего Итальянского королевства современную модель учебных заведений для девочек, причем не только аристократок, но и представительниц буржуазного сословия.

Критика старой модели образования дворянства, помимо общественной жизни, находила выражение в беллетристике. В русской литературе начиная с середины XVIII века мы видим немало произведений, где те или иные аспекты традиционного воспитания русского дворянина подвергались порицанию. Одним из поздних примеров отражения общественной полемики о воспитании дворянина в России может служить повесть В. А. Соллогуба «Тарантас» (1840). Как показывает в своей статье Дмитрий Редин, живописав весь цикл воспитания дворянина, Соллогуб указал на несоответствие этого воспитательного идеала новым потребностям времени.

* * *

Несмотря на ряд отличий российского дворянства от дворянства других стран Европы, о которых было сказано выше, в области образования и воспитания мы видим между ними немало параллелей. Это касается и модернизации обучения, и роли ряда дисциплин в оформлении особого аристократического идеала воспитания, и растущего интереса дворянства к университетскому образованию… В рассматриваемый период мы имеем дело с невероятно быстрыми культурными изменениями дворянства в России, по крайней мере его среднего и высшего сегмента, которые шли в направлении сближения с дворянством главных европейских стран. Эти изменения происходят на фоне громких успехов русского оружия и территориальной экспансии Российской империи, признания страны в Европе как одного из главных игроков европейской политики, быстрого развития ее экономики и т. д. Этот контекст дает российскому дворянству ощущение стабильности и уверенности в себе, а европейская направленность культурной политики и политического дискурса российских монархов способствует быстрейшему проникновению в дворянскую среду западных моделей дворянского воспитания.

Конечно, в большом числе случаев можно говорить о сравнительно позднем появлении в России этих идей и практик дворянского воспитания и об их заимствованном характере. Это касается и места «дворянских искусств», и изучения иностранных языков, и роли Grand Tour… Эта констатация, казалось бы, с неизбежностью должна привести нас к старому вопросу о неорганичности культуры российского дворянства, впервые сформулированному, как известно, еще литераторами XVIII века, а позже развитому рядом историков. Не предлагая поставить точку в этой дискуссии, мы хотели подчеркнуть высокую степень интериоризации частью российского дворянства моделей поведения европейского дворянина и превращение европейского дворянского воспитания в неотъемлемую часть культурной идентичности русского дворянства, которое не только хотело стать европейским, но и чувствовало себя и во многих случаях было таковым. Это ощущение принадлежности к европейской дворянской корпорации, которое мы видим на многих индивидуальных примерах, могло – вполне органичным образом – сочетаться с любовью к отечеству.

Воспитательные стратегии: какое воспитание и для какого дворянства?

Анни Брютер
Дворянство шпаги и дворянство мантии во Франции XVII века: два идеала образования?

Во Франции, как и во многих европейских странах, построение абсолютистского государства привело к возникновению нового типа дворянина, служившего королю в качестве судейского чиновника (магистрата). В 1604 году магистраты получили право завещать свою должность и чин сыновьям в обмен на выплату особого налога («полетты»), превращаясь тем самым в наследственных дворян. Их называли «дворянами мантии» в отличие от остальных дворян, которые служили королю на поле боя и, соответственно, назывались «дворянами шпаги». Слились ли два разных дворянства в одну социальную группу в отношении образа жизни и культуры после того, как судейские должности стали наследоваться, или же каждая из этих групп продолжала жить и думать по-своему? Этот вопрос, ставший предметом многочисленных исследований, и все еще вызывает споры среди историков.

Возможно, ответить на него поможет изучение образования, которое они давали своим детям: именно в нем долгое время заключалось одно из главных различий между дворянством шпаги и дворянством мантии. С одной стороны, многие дворяне шпаги в рассматриваемую эпоху отрицательно относились к изучению гуманитарных наук[51]51
  См., например: Succintz adversaires de Charles de La Ruelle, escuyer, sieur de Mavault, prévost d’hostel du Roy au voyage de Poloigne, contre l’histoire et professeurs d’icelle. Poictiers, 1574.


[Закрыть] и оставались малообразованными, о чем свидетельствуют многочисленные жалобы на их невежество, раздававшиеся в конце XVI – начале XVII века[52]52
  Франсуа де ла Ну в своих Политических и военных рассуждениях сетовал на недостаток учености у нижнего слоя дворян шпаги и рекомендовал королю принять меры для их обучения: Noue F. de la. Discours politiques et militaires. Bâle, 1587 (1-е изд.). Тома Пеллетье в 1604 году также отметил, что «большинству дворян сегодня кажется, что самая отличительная черта галантного дворянина – не знать ничего» («[…] il semble aujourd’hui à la plupart de la Noblesse que la marque essentielle d’un galant gentilhomme est de ne rien savoir»). См.: Pelletier T. La nourriture de la noblesse, où sont représentées, comme un tableau, toutes les plus belles vertus, qui peuvent accomplir un jeune gentilhomme. Paris, 1604. P. 18.


[Закрыть]. В 1630 году Никола Фаре сетовал, что при королевском дворе было «немало этих дурных голов, которые по глупости и грубости своей не могут представить, что дворянин может одновременно быть ученым человеком и воином»[53]53
  «Il est certain que le nombre n’est pas petit dans la Cour de ces esprits malfaits, qui par un sentiment de stupidité brutale ne peuvent se figurer qu’un Gentilhomme puisse être sçavant & soldat tout ensemble». См.: Faret N. L’Honnête homme ou l’art de plaire à la cour. Paris, 1630. P. 45.


[Закрыть]. С другой стороны, глубокие познания в латинском и римском праве помогали в XVI веке выходцам из буржуазии сделать судейскую карьеру и временно получить дворянский статус. Став благодаря «полетте» наследственными дворянами, они могли, по словам Пьера Бурдье, соединить господство, легитимированное культурным капиталом, как у священников, и господство, основанное на государственной службе, как у дворян шпаги[54]54
  Bourdieu Р. La noblesse d’État. Grandes écoles et esprit de corps. Paris, 1989; английский перевод: Bourdieu Р. The State Nobility. Elite Schools in the Field of Power. Stanford (Cal.), 1998. P. 378.


[Закрыть]. Тем не менее, хотя французским дворянам мантии были посвящены многочисленные труды[55]55
  См. большую (хотя и не совсем полную) библиографию в работе: Haddad É. Introduction. La robe comme observatoire des évolutions de la noblesse // Descimon R., Haddad É. (Dir.). Épreuves de noblesse: les expériences nobiliaires de la haute robe parisienne, XVI^e—XVIII^e siècle. Paris, 2010. P. 13–26.


[Закрыть], вопрос их образования на протяжении XVII века так и не стал предметом отдельного исследования, а недавние книги и статьи, посвященные образованию дворян во Франции в раннее Новое время, рассматривают эту тему лишь мимоходом. К примеру, в самом конце своей монографии об образовании детей из аристократических семей во Франции XVII века Марк Мотли задается вопросом: а следовали ли дворяне мантии примеру аристократии в вопросах образования?[56]56
  Motley M. Becoming a French aristocrat: the education of the court nobility. 1580–1715. Princeton (N. J.), 1990.


[Закрыть] Возможно, этот вопрос не удостаивался подробного рассмотрения, поскольку ответ казался очевидным: как хорошо известно, стать адвокатом или судьей можно было лишь при наличии университетского диплома, что, в свою очередь, требовало изучения философии в университетском коллегиуме. Вместе с тем покупка университетского диплома без посещения каких-либо занятий была стандартной практикой на французских юридических факультетах в XVII веке[57]57
  Brockliss L. W. B. French Higher Education in the Seventeenth and Eighteenth Centuries. A Cultural History. Oxford, 1987. P. 79.


[Закрыть] (не говоря уже о том, что некоторые молодые люди добивались особого права занимать должность без диплома). Джонатан Дьюалд утверждает, что дворяне мантии получали полное гуманитарное образование, а дворяне шпаги часто покидали коллегиум, так и не закончив учебу[58]58
  Dewald J. Aristocratic Experience and the Origins of Modern Culture. France 1570–1715. Berkeley (Cal.), 1993. Зд. см. гл. III: Family, Education and Selfhood.


[Закрыть], но это не доказывает, что все дворяне мантии посещали коллегиум, поскольку гуманитарные предметы можно было изучать и с домашним учителем. Поэтому мы можем задаться вопросом: каков же был образовательный идеал дворян мантии? Был ли он таким же, как у дворян шпаги? А если нет, в чем заключалась разница?

Отчасти ответ на эти вопросы содержится в книге, впервые опубликованной в 1688 году Адрианом Байе[59]59
  Адриан Байе, более известный как автор биографии Декарта, опубликованной в 1691 году, был священником из епархии Бове, небольшого города к северу от Парижа. См.: Baillet А. Abrégé de la vie de M. Baillet // Monnoye M. de La (Dir.). Jugemens des savans sur les principaux ouvrages des auteurs. Paris, 1722. T. I. S.p.


[Закрыть]. Байе служил Ламуаньонам, высокопоставленному семейству дворян мантии. В первой части статьи я объясню, кем были Ламуаньоны и почему их взгляды на образование могут считаться показательным примером взглядов дворян мантии. Затем я рассмотрю книгу Байе и проанализирую сформулированную в ней модель образования, что позволит мне оценить различия между моделью, изложенной в этой книге, и соответствующими взглядами дворян шпаги.

Взлет рода Ламуаньонов отражает подъем дворянства мантии в целом. В начале XVI века представители семейства Ламуаньон де Бавиль были мелкими землевладельцами и чиновниками низшего ранга на службе у высокопоставленного рода герцогов Неверских, а позднее они стали членами парижского парламента, высшего судебного органа во Франции в эпоху раннего Нового времени: вскоре членство в парижском парламенте стало передаваться по наследству[60]60
  См. о семье Ламуаньон недавнее, хотя, к сожалению, выполненное не на самом высоком уровне исследование: Lemoine Y. La grande robe, le mariage et l’argent. Histoire d’une grande famille parlementaire, 1560–1660. Paris, 2000. См. также: Vie de M. le Premier Président de Lamoignon, écrite d’après les mémoires du temps et les papiers de la famille pour être mise à la tête d’une édition nouvelle des Arrêtés de Lamoignon. Paris, Nyon, 1781. Эта книга отсутствует в каталоге Французской национальной библиотеки, но ее содержание отражено в работе: Gaillard G.-H. Vie ou éloge historique de M. de Malesherbes, suivie de la vie du premier président de Lamoignon. Paris, 1805.


[Закрыть]. Первым представителем рода, сделавшим действительно заметную карьеру, стал Гийом де Ламуаньон (1617–1677). В 1658 году Мазарини и Людовик XIV назначили его первым президентом парижского парламента. Тогда же он достиг большой известности как литератор. В 1640 году он женился на Мадлен Потье, девушке из другой видной семьи дворян мантии, и породнился тем самым со многими заметными фигурами как в парижском парламенте, так и при дворе. В числе его новых родственников был дядя Мадлен, Огюстен Потье, епископ Бовэ, передавший в 1650 году свою епархию племяннику, Никола Шуару де Бузенвалю. Так и возникли связи между Ламуаньонами и некоторыми клириками из епархии Бовэ, в том числе Адрианом Байе.

Двое из сыновей Гийома прожили достаточно долго и сделали карьеру в парламенте и на гражданской службе. Наиболее известен его младший сын, Никола де Бавиль (1648–1724), который в бытность «интендантом», то есть управляющим от лица короля в Южной Франции в 1685–1718 годах, прославился своей суровостью по отношению к протестантам. Что касается старшего сына, Кретьена-Франсуа де Ламуаньона (1644–1709), то он в 1666 году стал членом парижского парламента, в 1674‐м – генеральным прокурором, а в 1690‐м занял должность «президента в шапочке» (président à mortier)[61]61
  «Mortier» – черная шапочка с золотыми лентами, указывающая на высокий ранг магистрата, председательствовавшего на сессиях важнейших палат французских парламентов в раннее Новое время.


[Закрыть]. Среди его потомков – Гийом де Ламуаньон де Бланмениль (1683–1772), канцлер Франции, а также Кретьен-Гийом де Ламуаньон де Мальзерб, друг и покровитель «философов», впоследствии защищавший Людовика XVI на суде и гильотинированный в 1794 году. Ламуаньоны, занимавшие высокие государственные посты и связанные многочисленными узами с другими высокопоставленными семьями, принадлежали к высшему слою дворянства мантии.

Подобной семье полагалось покровительствовать ученым людям. В числе друзей первого президента Гийома де Ламуаньона был знаменитый поэт Буало, посвятивший ему несколько своих трудов и регулярно организовывавший у него дома ученые и литературные встречи[62]62
  Adam A. Histoire de la littérature française au XVII^e siècle. Paris, 1956.


[Закрыть]. Сын Гийома, генеральный прокурор, последовал примеру отца. Он нанял Адриана Байе в качестве своего библиотекаря и воспитателя своего сына и позволил ему опубликовать ученые труды, которые составили ему славу покровителя учености и владельца большой библиотеки. Байе действительно был ученым. Хотя его происхождение было очень скромным[63]63
  Baillet А. Abrégé de la vie de M. Baillet. S.p.


[Закрыть], в юности он проявил столь выдающиеся умственные способности, что был отправлен в коллегиум и стал священником в епископстве Бовэ. Когда в 1680 году Франсуа-Кретьен начал искать человека, который мог бы заведовать его библиотекой и воспитывать его сына, Годфруа Эрман[64]64
  Baillet A. La Vie de Godefroy Hermant, docteur de la maison et société de Sorbonne, chanoine de l’Église de Beauvais. Amsterdam, 1717.


[Закрыть], близкий друг Гийома, рекомендовал ему Байе, прославившегося своей ученостью уже в юном возрасте.

В качестве библиотекаря Байе отвечал не только за составление каталога книг. Он должен был помогать генеральному прокурору в поиске нужной информации среди этого огромного массива текстов. Таким образом, Байе приходилось оценивать каждую книгу, и, конечно, именно это привело его к коллекционированию мнений образованных людей об этих книгах. Итогом стал труд под названием Суждения ученых, впервые опубликованный в 1685–1686 годах[65]65
  Baillet A. Jugemens des savans sur les principaux ouvrages des auteurs / Éd. par M. de La Monnoye: 4 tomes; 9 vols. in-12. Paris, 1685–1686.


[Закрыть]. Два года спустя у того же издателя вышла книга о раннем обучении, посвященная воспитаннику Байе. Поскольку там описывались достижения этого конкретного мальчика, нет сомнения, что она печаталась с согласия его отца. Как сообщает биограф Байе, книга хорошо продавалась: многие родители и учителя хотели, чтобы их дети или ученики прочитали ее[66]66
  Baillet А. Abrégé de la vie de M. Baillet. S.p.


[Закрыть]. Во-первых, она давала много примеров хорошего поведения; во-вторых, факт покровительства со стороны Ламуаньонов, конечно, сам по себе способствовал ее успеху. Именно эту книгу я и проанализирую в настоящей статье[67]67
  Baillet A. Des enfans devenus celebres par leurs etudes ou par leurs ecrits. Paris, 1688. Воспроизведено в: Idem. Jugemens des savans sur les principaux ouvrages des auteurs. Paris, 1722. T. VI (доступен: http://gallica.bnf.fr/ark:/12148/bpt6k113888h. Последнее обращение: 30.03.2016). Все библиографические ссылки в настоящей статье относятся к этому изданию, поскольку оно доступно в интернете; оно подверглось редактированию со стороны другого ученого, Ла Моннуа, который, не меняя содержания, добавил замечания, иногда корректировавшие Байе в некоторых вопросах. Впервые книга была напечатана в Париже у Дезалье (Paris, 1688). В 1725 году Jugemens des savans были переизданы в Амстердаме. Я сравнила три издания, убедившись, что в содержании текстов нет различий.


[Закрыть].

Воспитанником Байе был юный Кретьен де Ламуаньон, маркиз де Бавиль, к которому Байе часто обращается по ходу книги с глубоким уважением и нежностью. Цель книги – помочь мальчику противостоять тем людям, которые предостерегают его от раннего обучения, будто бы представляющего угрозу детскому здоровью и благополучию. Эти люди именуются «противниками обучения», но никогда не называются по имени, возможно из уважения. Мы можем предположить, что против раннего обучения выступали представительницы женской части семьи, более озабоченные физическим здоровьем ребенка, чем его будущей карьерой в парламенте, но это всего лишь предположение. В любом случае способ борьбы с ними, избранный Байе, состоял в том, чтобы собрать воедино как можно больше примеров ценных трудов, написанных очень молодыми людьми. Отсюда и название книги – О детях, ставших знаменитыми благодаря своей учебе и сочинениям, отсюда и ее содержание. Байе не только приводит множество примеров успешной учебы молодых людей (почти всегда мальчиков и молодых мужчин, лишь маленький фрагмент книги посвящен девочкам)[68]68
  Baillet A. Des enfans devenus celebres. Р. 182–185.


[Закрыть], но и старательно подчеркивает те случаи, когда эти люди жили долго и счастливо.

Суждения ученых стали результатом работы Байе в качестве библиотекаря, а его книга о раннем обучении свидетельствует о его деятельности в качестве наставника. Рассказывая о сочинениях молодых людей Античности и Нового времени, Байе нередко напрямую обращается к своему ученику, напоминая о том, что он читал или говорил в прошлые годы. Мы узнаем, к примеру, что Кретьен де Ламуаньон плакал, читая отрывок из Наставлений Квинтилиана, где автор рассказывает о смерти своего сына[69]69
  Ibid. Р. 24.


[Закрыть]. В восемь лет Кретьен развлекался, применяя на практике правила, изложенные в книжке о латинском стихосложении[70]70
  Это была книга Карамуэля: [Caramuel J.] Joannis Caramuelis primus calamus ob oculos ponens metametricam quae variis currentium, recurrentium, adscendentium, descendentium necnon circumvolantium versuum ductibus… multiformes labyrinthos exornat. Rome, 1663 (Т. I); [Caramuel J.] Joannis Caramuelis primus calamus, tomus II, ob oculos exhibens rhytmicam, quae hispanicos, italicos, gallicos, germanicos, etc. versus metitur… Editio secunda. Campaniae, 1668 (изд. 2-е; Т. II).


[Закрыть]. Такая игра, однако, по словам Байе, была доступна лишь детям, хорошо знакомым с Вергилием и Горацием[71]71
  Baillet A. Des enfans devenus celebres. Р. 170.


[Закрыть], а стало быть, восьмилетний мальчик прочел этих авторов хотя бы частично. Поэтому мы можем предположить, что латынь он начал изучать намного раньше. Конечно, он учил и греческий: на определенном этапе Байе напоминает, какое удовольствие доставило мальчику чтение рукописного сборника греческих стихотворений, составленного французским поэтом Баифом в XVI веке и показанного ему знаменитым филологом Дю Канжем[72]72
  Ibid. Р. 85.


[Закрыть]. Перечисление всех достижений мальчика, о которых говорит книга, займет слишком много времени, и я ограничусь тем, что приведу еще один пример. В перерывах между занятиями Байе писал книгу, а Кретьен де Ламуаньон читал сборник латинских надписей и в одной из них нашел еще одно имя для списка молодых писателей, составлявшегося его наставником: имя римского мальчика, выигравшего приз на поэтическом состязании в эпоху Римской империи. Байе вставил это имя, а также ученое рассуждение о дате состязания в конце первого издания своей книги[73]73
  Во втором издании Ла Моннуа переместил его на место, соответствующее хронологии (Ibid. P. 15–16).


[Закрыть] (вполне возможно, что книга печаталась постепенно, по мере того как Байе ее дописывал) и не преминул упомянуть в этом рассуждении достижение своего ученика. Возможно, с его стороны это не было лестью. Есть косвенное указание на то, что юный Ламуаньон и правда был известен своей ученостью (которое показывает, насколько близкими были отношения между Ламуаньонами и семейством Ле Телье, родственниками министра Лувуа): именно Кретьен де Ламуаньон открывал заседание, на котором публично экзаменовали 12-летнего сына Лувуа, ставшего библиотекарем короля в возрасте девяти лет[74]74
  Baillet A. Des enfans devenus celebres. P. 180. Юный библиотекарь сдавал экзамен на знание Гомера. На экзамене присутствовали очень заметные люди, такие как сам министр Лувуа или епископ Боссюэ, наставник сына короля: Histoire de l’Académie royale des Inscriptions et Belles-Lettres. Т. V. Paris, 1729. P. 369. О назначении сына Лувуа см.: Delatour J., Sarmant T. La charge de bibliothécaire du roi aux XVII^e et XVIII^e siècles // Bibliothèque de l’École des Chartes. 1994. Vol. 152. № 2. P. 465–502.


[Закрыть].

Таким образом, образование Кретьена де Ламуаньона действительно следовало схеме, созданной такими педагогами-теоретиками раннего гуманизма, как Эразм или Хуан Луис Вивес, и воплощенной в многочисленных коллегиумах, открытых в XVI–XVII веках. В них питомцев стремились научить латыни и греческому так, чтобы они в полной мере могли понимать труды древних. Тем не менее в ряде аспектов образование юного Ламуаньона отличалось от того, что мог дать коллегиум. Во-первых, серьезное обучение началось гораздо раньше: как мы увидели, мальчик к восьми годам уже успел прочесть Вергилия и Горация. Кроме того, это образование включало в себя французский язык и историю – предметы, которые Байе считал не менее необходимыми, чем латынь. Мы знаем об этом, потому что Байе снабдил свою книгу собственными многочисленными замечаниями и размышлениями. На определенном этапе он предложил даже собственный план идеального воспитания. В его представлении оно должно начинаться рано, опираться на живость чувств детей и использовать их вкус к играм. Детей нужно учить географии, музыке и анатомии, а также ознакомить их с разными видами оружия, зданиями, памятниками, важными личностями, костюмами, животными и растениями. Религия отдельно не упоминается, поскольку для Байе как для священника было самоочевидным, что она должна быть частью образования. Хотя он и черпал свои примеры среди представителей самых разных верований – христиан и язычников, католиков и протестантов, – Байе никогда не забывал напомнить своему ученику, что католицизм – единственная истинная религия.

Когда мальчик подрос, он занялся изучением истории, мифологии, управления, генеалогии важнейших родов и самых распространенных языков, как мертвых, так и живых[75]75
  Baillet A. Des enfans devenus celebres. Р. 194–195.


[Закрыть]: эта программа включала в себя множество предметов, совершенно незнакомых ученикам тогдашних коллегиумов. Дело в том, что их программа ограничивалась пятью-шестью годами изучения гуманитарных наук, а именно латинской и греческой грамматики и риторики, которые преподавали на основе лучших трудов древних авторов[76]76
  Garin E. L’Educazione in Europa, 1400–1600, problemi e programmi. Bari, 1957 (1-е изд.). Dainville F. de. Les Jésuites et l’éducation de la société française. La Naissance de l’humanisme moderne. Paris, 1940; Idem. L’éducation des Jésuites, XVI^e—XVIII^e siècles. Paris, 1978; Grafton A., Jardine L. From humanism to the humanities. Cambridge (MA), 1986; Brockliss L. W. B. French Higher Education.


[Закрыть]. В коллегиумах, предлагавших полный курс обучения, кроме этого преподавали философию, то есть логику, этику, физику и метафизику, на что уходило два дополнительных года; однако на протяжении большей части XVII века учителя философии были вынуждены следовать Аристотелю[77]77
  Преподавание идей Декарта было запрещено Людовиком XIV.


[Закрыть]. Таким образом, живые языки, новая история и современная на тот момент наука не были частью программы обучения в коллегиумах, если не считать тех учеников, у которых были дополнительные частные наставники[78]78
  Bruter А. Collège jésuite // Compère M.-M. (Dir.). Les collèges français 16e–18e siècles. Répertoire 3 – Paris. Paris, 2002. P. 359–396, особенно p. 389–391.


[Закрыть]. Неудивительно, что Байе относился с глубоким презрением к тому образованию, которое давали коллегиумы. С его точки зрения, оно было неэффективно и не учитывало индивидуальные склонности и таланты учеников, не каждому из которых, как считал Байе, могли подойти действовавшие в коллегиуме правила[79]79
  Baillet A. Des enfans devenus celebres. P. 110.


[Закрыть]. Более того, он называл учеников коллегиумов «галерными рабами», считая, что они тратят слишком много времени – семь или девять лет – на получение знаний, которые можно освоить гораздо быстрее[80]80
  Ibid. P. 170.


[Закрыть]. Третьей причиной его негативного отношения к коллегиумам был запрет на использование там французского языка: «Таким образом, – писал он, – молодому французу не стоило надеяться, что ему будет позволено свободно изучать французский язык и учиться правильно говорить на нем»[81]81
  Baillet A. Des enfans devenus celebres. P. 77.


[Закрыть]. В то же время Байе считал, что большинству домашних учителей доверять нельзя: он очень живо описывал, как недостойные люди обманчивыми речами соблазняют наивных родителей, чтобы те доверили им своих чад[82]82
  Ibid. P. 98–100.


[Закрыть]. Поэтому он решительно выступал за домашнее образование под родительским контролем или, еще лучше, под руководством самого отца. В книге постоянно восхваляются отцы, самостоятельно обучающие своих детей.

Конечно, ему пришлось признать, что некоторые отцы бывают заняты другими, более важными делами: к примеру, глава парижского парламента Гийом де Ламуаньон или его сын, генеральный прокурор. Будущий прокурор был отправлен в иезуитский коллегиум в Клермоне, как минимум для изучения философии (мы знаем, что он в итоге защитил в этом коллегиуме диссертацию по математике[83]83
  Dupont-Ferrier G. Du collège de Clermont au lycée Louis-Le-Grand. T. III. Paris, 1925. Appendice I: Thèses et exercices publics au collège de Clermont et Louis-Le-Grand (1589–1754). P. 278, № 24. Lamoignon Ch.-F. de. Agones mathematici ad arcem copernicani systematis expugnatam in Collegio claromontano. Paris, 1663.


[Закрыть]), поскольку это было необходимо для получения университетского диплома. Однако ни Гийом, ни Кретьен-Франсуа не воспитывали своих сыновей сами по весьма уважительной причине, подчеркивает Байе: они посвятили все свое время служению обществу. Но хотя Гийом де Ламуаньон не смог самостоятельно дать образование своему сыну, он намеревался стать наставником своего внука, чему помешала лишь его преждевременная смерть[84]84
  Baillet A. Des enfans devenus celebres. Р. 230–233.


[Закрыть]. Похоже, призыв Байе к домашнему образованию вполне отвечал образовательному идеалу семьи Ламуаньон.

Можем ли мы считать, что подобные идеи были свойственны всем дворянам мантии или по крайней мере самым высокопоставленным семьям, относившимся к их числу? Почти все примеры раннего обучения, которые приводит Байе, относятся к дворянам мантии. Единственное исключение – незаконнорожденный сын короля Людовика XIV герцог Мэнский, сочинения которого, написанные в семилетнем возрасте, были опубликованы за несколько лет до того, как Байе написал свой труд[85]85
  Bourbon Louis-Auguste de, duc du Maine. Œuvres diverses d’un auteur de sept ans. S. l., s. n., s. d.


[Закрыть]. Конечно, Байе упоминает герцога Мэнского и говорит о нем с большим уважением, как того и требовал придворный этикет. Однако это единственный дворянин шпаги в перечне тех, кого Байе приводит в пример своему воспитаннику. Более того, в нашем распоряжении есть и другие примеры того, как в эпоху Людовика XIV мальчики, которых готовили к карьере юриста, получали аналогичное образование. Один из них – Анри-Франсуа д’Агессо (1668–1751), впоследствии канцлер Франции. Он тоже был отпрыском высокопоставленного семейства: его отец, рекетмейстер Анри д’Агессо (1638–1716), получил от Кольбера и Людовика XIV должность интенданта, а впоследствии стал членом Государственного совета. Хотя до нас не дошло сведений о его образовании, Анри-Франсуа сообщает о нем несколько фактов из биографии своего отца, который сам (при помощи наставников) обучал своих детей и даже брал их с собой в дальние деловые поездки и учил их во время путешествия в карете[86]86
  Aguesseau H.-F. d’. Discours sur la vie et la mort de mon père // Aguesseau H.-F. d’. Œuvres d’Aguesseau, précédées d’une étude biographique par M. E. Falconnet. T. I. Paris, 1865. P. 449.


[Закрыть]. Обучение заключалось прежде всего в том, чтобы дать мальчику твердое знание латинского и греческого языков, но включало и ряд более современных предметов, например историю. Когда впоследствии Анри-Франсуа составлял программу обучения для собственного сына, закончившего в итоге курс гуманитарных наук и философии, он высказывал аналогичные идеи[87]87
  Aguesseau H.-F. d’. Instructions sur les études propres à former un magistrat // Ibid. T. II. Paris, 1865. P. 51–208.


[Закрыть]. Предметы, которые молодой человек должен был изучить сам, включали в себя не только религию и право, но и историю, а также belles-lettres, то есть греческую, латинскую и французскую литературу. Мы видим, что идеал образования у д’Агессо и Ламуаньонов оказывается очень похожим. В обоих случаях можно наблюдать сильную склонность к гуманитарным дисциплинам, стремление быть в курсе современных научных знаний, почтение к отцу (на что указывает обычай писать его биографию[88]88
  По поводу этого обычая в семье Ламуаньон см.: Vie de M. le Premier Président de Lamoignon écrite d’après les mémoires du temps et les papiers de la famille. Paris, 1781. P. viii.


[Закрыть]), а также готовность отца лично заниматься обучением сына.

Конечно, не все дворяне мантии реализовывали подобный идеал на деле: кому-то не хватало времени, кому-то – способностей. В то же время среди дворян мантии, передававших своим сыновьям в наследство свое положение на королевской службе, было обычным делом завещать сыновьям и свою библиотеку[89]89
  Примеры такой практики можно найти в сборнике работ: Descimon R., Haddad É. (Eds.). Épreuves de noblesse. P. 101, 111, 137.


[Закрыть], в данном случае выступающую символом образования, которое наследник уже получил или должен был получить. Отсюда можно сделать вывод, что многие, хотя, разумеется, и не все дворяне мантии разделяли приверженность эрудиции, лежавшей в основе образовательной программы Байе и образовательных практик в семьях Ламуаньон и д’Агессо.