Текст книги "Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников. Том 1"

Сборник
Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников. Том 1

© Краснов Г. В., наследники, комментарии, 2017

© Шумова Б. М., наследники, перевод на русский язык, комментарии, 2017

© Александров В. А., перевод на русский язык, комментарии, 2017

© Амбросимова В. Н., наследники, перевод на русский язык, комментарии, 2017

© Оформление. ООО «Издательство «Пальмира», АО «Т8 Издательские Технологии», 2017

Юность. Кавказ. Крымская война

С. А. Толстая
Материалы к биографии Л. Н. Толстого и сведения о семействе Толстых и преимущественно гр. Льва Николаевича Толстого

24 октября 1876 года

Граф Л. Н. Толстой родился 1828 года, 28 августа в сельце Ясной Поляне, где мы и теперь. Ясная Поляна было именье матери Л. Н., которое она наследовала от отца. Он был четвертый сын графа Николая Ильича и графини Марьи Николаевны, рожденной княжны Волхонской.

Имя Лёв дано ему было по следующей причине: князь Николай Сергеич Волхонский был очень дружен с князем Голицыным и еще с детства помолвил свою единственную дочь за сына Голицына. Но молодой князь Лев Голицын умер в молодости, и княжна Марья Волхонская, вышедши впоследствии уже не в молодых годах за графа Толстого, назвала в память своего молодого, умершего жениха сына своего Львом. Она к нему чувствовала всегда особенную нежность и называла его: «mon petit Benjamin»[1]1
  Мой маленький Вениамин (франц.).


[Закрыть].

Еще не было ему двух лет, когда умерла его мать[2]2
  М. Н. Толстая умерла 4 августа 1830 г.


[Закрыть], и потом всегда, на всю жизнь женское попечение о детях перешло в руки дальней родственнице, но прелестнейшей тетушке Татьяне Александровне Ергольской, которая никогда не хотела выйти замуж, навсегда осталась с Толстыми, в семействе которых была воспитана, и воспитала детей, любила их, как своих собственных, и, наконец, и умерла у нас в доме в глубокой старости 20 июня 1874 года.

Не было еще Льву Николаевичу 8 лет, как раз его отец застал его за какой-то хрестоматией, в которой маленькой Левочка с большим увлечением и с интонациями читал стихи Пушкина «На смерть Наполеона»[3]3
  Имеется в виду стихотворение «Наполеон» (1821).


[Закрыть]. Отца поразила, вероятно, верность интонаций и увлечение ребенка; он сказал: «Каков Левка, как читает, ну-ка прочти еще раз». И, позвав из другой комнаты крестного отца Льва Николаевича Семена Ивановича Языкова, он при нем заставил сына читать стихи Пушкина[4]4
  Об этом же эпизоде Толстой рассказывал в своих «Воспоминаниях»: Его отца поразил, очевидно, тот пафос, с которым я произносил эти стихи, и он, прослушав меня, как-то значительно переглянулся с бывшим тут Языковым. Я понял, что он что-то хорошее видит в этом моем чтении, и был очень счастлив этим» (Толстой Л. Н. Полное собрание сочинений. Т. 34. С. 357).


[Закрыть].

Судя по словам старых тетушек[5]5
  Кроме Т. А. Ергольской, имеется в виду также Пелагея Ильинична Юшкова.


[Закрыть], которые мне рассказывали кое-что о детстве моего мужа, и также по словам моего деда Исленьева, который был очень дружен с Николаем Ильичем, маленький Левочка был очень оригинальный ребенок и чудак. Он, например, входил в залу и кланялся всем задом, откидывая голову назад и шаркая. А то раз его заперли в наказание в комнату во втором этаже, а он выпрыгнул оттуда, следствием чего было то, что он сутки проспал, а потом остался совершенно здоров[6]6
  Есть другое толкование этого поступка в воспоминаниях сестры Толстого, М. Н. Толстой: «Левочка, неизвестно по какой причине (как он сам теперь говорит, только для того, чтобы сделать что-нибудь необыкновенное и удивить других), задумал выпрыгнуть в окошко из второго этажа, с высоты нескольких сажен. И нарочно для этого, чтобы никто не помешал, остался один в комнате, когда все пошли обедать» (Бирюков П. И. Биография Льва Николаевича Толстого. М. – Пг.: ГИЗ, 1923. Т. I. C. 47).


[Закрыть].

Первые года детства прожил Л. Н. в кругу многочисленного своего семейства в Ясной Поляне. Кроме отца, матери и старой бабушки Пелагеи Николаевны, семейство состояло из пяти детей, тетушки Татьяны Александровны, тетушки Александры Ильинишны и воспитанницы ее Пашеньки. Жили они довольно уединенно, и самые близкие и частые посетители Ясной Поляны были мой дед Исленьев и его шестеро детей, в том числе и мать моя, которую раз, расшалившись, Лев Николаевич столкнул с террасы, и она долго хромала. Впоследствии она смеясь говорила ему, что, «видно, ты меня для того в детстве столкнул с террасы, чтоб жениться на моей дочери».

Дом, в котором жило семейство Толстых, был наскоро построен на начатом кн. Волхонским каменном фундаменте отцом Льва Николаевича и был очень велик. Он стоял посреди двух каменных флигелей, построенных тоже Волхонским, и впоследствии был продан по желанию Льва Николаевича во время его пребывания на Кавказе. Теперь он стоит, как был, в селе… помещика Горохова[7]7
  Летом 1853 г. Толстой, находясь на Кавказе и нуждаясь в деньгах, поручил своему родственнику, В. П. Толстому, продать этот дом. Дом был продан соседнему помещику П. М. Горохову осенью 1854 г. и перевезен им в свое имение Долгое.


[Закрыть].

Многие эпизоды из детства Льва Николаевича описаны в его «Детстве». Но не все типы взяты из семейства Толстых. Например, тип «папа» в «Детстве» есть живой портрет моего деда Исленьева; гувернантка Мими тоже жила у деда. Но первый воспитатель их Федор Иваныч (в «Детстве» Карл Иваныч) действительно существовал и описан таким, каким он был. Потом воспитателем их был умный, живой француз St. Thomas, который, вероятно, видел в меньшем из четырех братьев что-нибудь особенное, потому что он говорил про него: «Ce petit a une tête; c’est un petit Molière»[8]8
  Этот малыш – голова; это – маленький Мольер (франц.).


[Закрыть].

Когда я спрашивала других и самого Льва Николаевича, хорошо ли он учился, то всегда получала ответ, что «нет». Но это, главное, объяснялось тем, что разница лет между им и другими братьями была слишком велика, и им, как меньшим, плохо занимались.

Когда ему было восемь лет, все семейство жило в Москве, куда поехали, чтоб брать учителей старшим братьям. Глава дома была бабушка; ее все боялись и уважали. Тетушка Александра Ильинишна, несчастная в супружестве, все молилась, принимала странников, помогала бедным и ходила в церковь. Детьми и домом занималась Татьяна Александровна.

Как-то раз летом отец уехал по делам в Тулу, и, идя по улице к приятелю своему Тимяшеву, он вдруг упал и умер скоропостижно. Некоторые думают, что он умер ударом, другие предполагают, что его отравил камердинер, так как деньги у него пропали, а именные билеты принесла уже в Москве к Толстым какая-то таинственная нищая.

Когда умер Николай Ильич, тело его из Тулы привезли в Ясную Поляну, и хоронила его Александра Ильинишна и старший сын его Николай. Лев Николаевич рассказывал, какое он испытал чувство, когда стоял в трауре на панихидах отца. Ему было грустно, но он чувствовал в себе какую-то важность и значительность вследствие такого горя. Он думал, что вот он такой жалкий, сирота, и все это про него думают и знают, но он не мог остановиться на потере личности отца. Отец и мать Льва Николаевича похоронены у нашей церкви в часовне, там и брат Дмитрий.

Смерть сына совсем убила старую бабушку Пелагею Николаевну[9]9
  Она все плакала, всегда по вечерам велела отворить дверь в соседнюю комнату и говорила, что видит там сына, и разговаривала с ним. А иногда спрашивала с ужасом дочерей: «Неужели, неужели это правда, и его нет?» (Прим. С. А. Толстой.)


[Закрыть]. Она умерла тоже через девять месяцев от тоски и горя чахоткой. Опекуншей детей назначена была Александра Ильинишна. Беспомощная, но милая, честная натура, она занималась и делами и детьми.

Меньших – Льва, Митеньку и Машеньку увезли в Ясную Поляну, где они и жили довольно долго с Татьяной Александровной. Старшие учились и жили зимами в Москве с Александрой Ильинишной и m-r St. Thomas. Но и она прожила недолго. Место ее заступила Пелагея Ильинишна, другая, меньшая сестра отца, которая жила в Казани и была замужем за Владимиром Ивановичем Юшковым.

Прежде чем оставить совсем тетушку Александру Ильинишну, надо и о ней сказать несколько слов; история ее очень трогательна.

Замужем она была за графом Остен-Сакен. Он был ревнивый и сумасшедший человек. В первый же год ее замужества она раз ехала с ним в дорогу в карете. Она была беременна на седьмом месяце. Он стал с ней говорить, что кто-то за ним гонится, стал упрекать ее, что она знает, кто гонится, что она в заговоре с кем-то против него, и, наконец, пришел в бешенство, вынул пистолет и выстрелил ей в грудь. Пуля ранила ее навылет. Вследствие этого, конечно, начались сейчас же родовые муки. Принуждены были остановиться у какого‹-то› дьячка, и Александра Ильинишна родила преждевременно дочь, которая тут же скончалась. Но она все спрашивала, где ее ребенок; все боялись ее огорчить и потому скрыли от нее его смерть. Случилось так, что в том же доме жена дьячка, у которого было большое семейство, тоже родила дочь; она охотно уступила свою девочку, которую и принесли к больной. Не знаю, почувствовала ли она обман, но знаю, до шести недель она эту девочку считала своей дочерью; и когда после ее выздоровления ей сказали, что это не ее дочь, хотя была очень огорчена, но ответила, что она считала ее шесть недель своей дочерью, так пусть всю жизнь будет считать ее дочерью. И так эта Пашенька, бледная, молчаливая и кроткая, всегда жила с Александрой Ильинишной, называла ее матерью и потом в молодости умерла от чахотки. Лев Николаевич ее помнит, она была член их семьи.

Александра Ильинишна умерла в Оптиной пустыни. В то время, как она была там, дети оставались в Ясной Поляне с Татьяной Александровной. Но когда пришло известие, что Александра Ильинишна умирает, Татьяна Александровна поехала туда же. Это время особенно памятно было потом всем детям. Они остались с учителем Федором Иванычем и с странницей Марьей Герасимовной, полуюродивой, которую я знала. Она была крестной матерью маленькой Машеньки, которую родители вымолили у бога как единственную дочь, и потому и в крестные матери ей взяли богомольную, юродивую странницу. Была у них тогда собака черная моська, с которой они играли. Сделали ей трон и сажали ее на этот высокий трон, с которого она все прыгала. Но раз она прыгнула и вдруг завизжала и поползла под стул. Ее осмотрели, и оказалось, что сломана лапа. Отчаяние было ужасное, все плакали навзрыд, а впоследствии это впечатление слилось с воспоминанием об уединении с монотонным пением каких-то псалмов Марьи Герасимовны и с известием о смерти любимой тетушки Александры Ильинишны.

Итак, после смерти Александры Ильинишны все дети, и опека, и дела перешли в руки Пелагеи Ильинишны. Это была добродушная, светская, чрезвычайно поверхностная женщина. Муж ее Владимир Иваныч Юшков не любил ее и относился к ней презрительно. Она же в молодости его очень любила и считала свое сердце разбитым. Но на ней этого не было видно. Всегда живая, веселая, она любила свет и всеми в свете была любима; любила архиереев, монастыри, работу по канве и золотом, которые раздавала по церквам и монастырям, любила поесть, убрать со вкусом свои комнаты, и вопрос о том, куда поставить диван, для нее был огромной важности…

Муж ее был хотя человек умный, но без правил. Жил он бездеятельно, прекрасно вышивал по канве, подмигивал на хорошеньких горничных и играл слегка на фортепиано.

И вот в какую среду попали дети после смерти прекрасных умных родителей.

Когда умерла ее сестра, Пелагея Ильинишна приехала из Казани. Старший брат, Николаи Николаевич, который уже был в то время студентом 1-го курса и не перешел на второй, обратился к тетеньке с словами: «Ne nous abandonnez pas, chère tante, il ne nous reste que vous au monde»[10]10
  Не оставляйте нас, дорогая тетенька, вы теперь у нас одна на свете (франц.).


[Закрыть]. Она прослезилась и задалась мыслью «se sacrifier»[11]11
  Принести себя в жертву (франц.).


[Закрыть]. Что она под этим подразумевала, не знаю. Только она сейчас же стала собираться в Казань и для этого вперед заказала барки, которые потом нагрузила всем, что только можно было вывезти из Ясной Поляны. Дворню тоже всю повезли: столяров, портных, слесарей, поваров, обойщиков и пр. В Казани заняли два дома, и все это почему-то тогда считалось нужным.

Льву Николаевичу в то время было 12 лет. Это было в 1840-м году[12]12
  Неточно. Переезд в Казань произошел в ноябре 1841 г.


[Закрыть], который был голодным годом. Летом, живши в Ясной Поляне, все мальчики имели своих лошадок. У Льва Николаевича была тоже своя, вороненькая лошадка. По случаю голода детским лошадям овса не давали, и они бегали в поле, в шапках приносили чей-то овес и сами кормили своих лошадей. И в голову им не приходило, что это овес какого-нибудь бедного мужи ка, так сильно было в то время чувство собственности. В многочисленных экипажах, каретах потянулось все семейство осенью из Тулы в Казань. В карете ехали меньшие с тетенькой Пелагеей Ильинишной. Дорогой шла целая жизнь. Останавливались иногда в поле, в лесу, собирали грибы, купались, гуляли. Большое горе было при расставании с тетенькой Татьяной Александровной, которая была в недружелюбных отношениях с Пелагеей Ильинишной и уехала к своей сестре графине Елизавете Александровне Толстой в село Покровское. Неприязнь Татьяны Александровны и Пелагеи Ильинишны происходила оттого, что муж Пелагеи Ильинишны в молодости был влюблен в Татьяну Александровну и делал ей предложение, но она ему отказала. Пелагея Ильинишна никогда не простила Татьяне Александровне любовь ее мужа к ней и за это ее ненавидела, хотя на вид у них были самые фальшиво сладкие отношения.

Пять лет прожили Толстые в Казани. Каждое лето все семейство, сопровождаемое Пелагеей Ильинишной, отправлялось в Ясную Поляну. Барки нагружались вещами и прислугой и тянулись по Волге, семейство же путешествовало в экипажах. Каждую осень все возвращались в Казань, где все четыре брата вступили в университет[13]13
  Николай был переведен в 1841 г. на второй курс математического отделения философского факультета Казанского университета, Сергей и Дмитрий в 1843 г. были зачислены на то же отделение.


[Закрыть]. По собственному своему желанию вдруг Лев Николаевич решил, что он поступит на факультет восточных языков, и, не слушая никого, привел в исполнение свое решение, но не выдержал больше года и перешел на юридический факультет[14]14
  Толстой был зачислен студентом Восточного отделения философского факультета Казанского университета в 1844 г., а в 1845 г. он стал студентом юридического факультета, на котором учился до апреля 1847 г. В письме Т. А. Ергольской в августе 1845 г. Толстой так объяснял причины своего перехода на другой факультет: «Не знаю, одобрите ли вы это, но я переменил факультет и перешел на юридический. Нахожу, что применение этой науки легче и более подходяще к нашей частной жизни, нежели другие, поэтому я и доволен переменой» (Толстой Л. Н. Полное собрание сочинений. Т… 59. C. 11. Перевод с франц.).


[Закрыть]. Учился он плохо, всегда ему было трудно всякое навязанное другими образование, и всему, чему он в жизни выучился, он выучился сам, вдруг быстро, усиленным трудом.

Студенческая жизнь Льва Николаевича мало представляет интересного. Рассказывал он мне на мои вопросы о том, писал ли он тогда что-нибудь, что раз он почему-то много думал о том, что такое симметрия, и написал сам на это философскую статью в виде рассуждения[15]15
  Такое сочинение Толстого неизвестно, хотя идея симметрии интересовала будущего писателя (см. в его «Отрочестве» размышления Николеньки Иртеньева).


[Закрыть]. Статья эта лежала на столе, когда в комнату вошел товарищ братьев Шувалов с бутылками во всех карманах, собираясь пить. Он случайно увидел на столе эту статью и прочел ее. Его заинтересовала эта статья, и он спросил, откуда Лев Николаевич ее списал. Л. Н. робко ответил, что он ее сам сочинил. Шувалов рассмеялся и сказал, что это он врет, что не может этого быть, слишком ему показалось глубоко и умно для такого юноши. Так и не поверил и с тем и ушел.

На юридическом факультете пробыл Л. Н. менее двух лет. Братья, кончивши курс, уехали из Казани; пришло время им всем делиться. Оставшись один в университете, Лев Николаевич стал усердно готовиться к экзаменам 2-го курса, но тут он увлекся философией и решил, что учиться незачем. Философией стал он заниматься вот каким путем.

Был в Казанском университете молодой профессор Мейер: он обратил особенное внимание и заметил Льва Николаевича. Через студента Пекарского он велел передать студентам и в особенности Льву Николаевичу, чтобы кто-нибудь взял на себя труд написать сравнение наказа Екатерины[16]16
  «Наказ» был написан Екатериной II для «Комиссии о сочинении проекта Нового уложения». Многие положения «Наказа» были заимствованы из сочинений Монтескье и других западноевропейских мыслителей.


[Закрыть] с «Esprit des lois» Montesquieu[17]17
  «Дух законов» Монтескье (франц.).


[Закрыть]. С горячностью взялся за это дело Лев Николаевич и начал изучать Montesquieu, потом философию юридическую, потом философию вообще и бросил учиться; а с свойственной ему горячностью и увлечением весь отдался философии. Приехав в Ясную Поляну, он и сам вообразил себя Диогеном. Сшил себе длинный халат из грубой материи, который не снимал никогда, вел более суровый образ жизни и изучал философов.

Та философия, которую он тогда изложил в записках и дневниках, с некоторыми изменениями, но в сущности своей осталась та же и на всю его жизнь.

Праздно и бестолково прожил он следующие годы. Молодость, свобода увлекли его в праздность, игру и рассеянную жизнь. Но, живши в деревне, не одни развлечения занимали его. Он взял к себе немца учителя музыки и тут сам своей охотой выучился музыке, которую любил всегда, и занимался ею до старости.

Зиму 1850 года провел Лев Николаевич в Москве. Приехавши, он решил жить аккуратно, ездить в свет, не играть, и первое, что сделал, – пошел к Иверской[18]18
  Иверская – часовня Иверской иконы божьей матери у бывших Воскресенских (Неглиненских) ворот в центре Москвы.


[Закрыть]. Потом занимало его щегольство квартирки, саней, cabinet de toilette[19]19
  Умывальная комната (франц.).


[Закрыть] и пр. Но, живши в Москве, он уже думал о повести из цыганской жизни, которую все собирался написать[20]20
  Повесть, вероятно, не была написана.


[Закрыть]. Также писал он тогда о музыке, которой занимался[21]21
  Летом и зимой 1850 г. Толстой писал сочинение «Основные начала музыки и правила к изучению оной» (см. Толстой Л. Н. Полное собрание сочинений. Т. 1. C. 244–245).


[Закрыть]. Умная и добрая тетушка Татьяна Александровна своими письмами и советами постоянно удерживала его от увлечений игры. Но к концу зимы Л. Н. запутался в мелких делах и суетности московской жизни и вернулся в Ясную Поляну, всегда тихое убежище его от всех волнений жизни. Здесь он сосредоточивался в себе, проверял все дурное и хорошее и всегда находил новые силы на все хорошее. Старый анализ самого себя, постоянная проверка и внутренняя работа, стремление ко всему идеальному во всю жизнь были главными чертами его характера и выработали со временем твердый, высоконравственный и прелестный характер.

Борьба с неудержимо страстной и живой натурой окончилась все-таки торжеством всего идеального и прекрасного.

В первый раз, живши в Москве, ему пришло в голову описать что-нибудь. Прочитав «Voyage Sentimental» par Sterne[22]22
  «Сентиментальное путешествие» Стерна (франц.).


[Закрыть], он, взволнованный и увлеченный этим чтением, сидел раз у окна, задумавшись, и смотрел на все происходящее на улице. «Вот ходит будочник, кто он такой, какая его жизнь; а вот карета проехала – кто там и куда едет, и о чем думает, и кто живет в этом доме, какая внутренняя жизнь их… Как интересно бы было все это описать, какую можно бы было из этого сочинить интересную книгу».

Приехав в Ясную Поляну весной 1851-го года, Лев Николаевич застал тут своих братьев. Брат Сергей был страстно увлечен цыганами и влюблен в свою будущую жену – Машу-цыган ку. Он хотел и Л. Н. завлечь в свою страсть к цыганам вообще и к какой-нибудь цыганке в особенности. Но тут же приехал в отпуск милый, умный старший брат Николай Николаевич, служивший в то время на Кавказе. То всегда верное чувство самосохранения и сердечного понимания, что хорошо и что надо, и на этот раз спасло Льва Николаевича от увлечения. Он вдруг решил, что он едет с братом Николаем служить на Кавказ, и, несмотря на холодность брата Сергея, он решения своего не изменил.

В мае 1851 года, в прелестную весеннюю погоду, оба брата предприняли путешествие на Кавказ. Письма их с дороги полны веселья, восхищения природой и новизны впечатлений[23]23
  Толстой писал Т. А. Ергольской из Астрахани 27 мая 1851 г.: «В Казани я провел неделю очень приятно, путешествие в Саратов было неприятно; зато до Астрахани мы плыли в маленькой лодке, – это было и поэтично и очаровательно; для меня все было ново и местность, и самый способ путешествия» (Толстой Л. Н. Полное собрание сочинений. Т. 59. C. 100. Перевод с франц.).


[Закрыть]. В Казани они пробыли неделю; здесь повидались они с Загоскиной, начальницей института[24]24
  Е. Д. Загоскина была в Казани начальницей Родионовского института для благородных девиц.


[Закрыть], которая в их студенческое время была одна из лучших знакомых, умная, энергическая женщина.

Из Саратова до Астрахани плыли они по Волге в маленькой лодочке, и этот род путешествия очень веселил их.

Приехали они в Старогладовскую станицу, где стоял лагерь, в котором служил Николай Николаевич. Впечатление местности, общества офицеров было грустное. В письме своем к тетушке Татьяне Александровне яркое описание типов офицеров и добродушного, хотя очень ограниченного артиллериста, начальника Льва Николаевича – Алексеева[25]25
  Толстой писал Т. А. Ергольской 22 июня 1851 г.: «Офицеры все, как вы можете себе представить, совершенно необразованные, но славные люди и, главное, любящие Николеньку. Его начальник, Алексеев, маленький человечек, белокуренький, рыжеватый, с хохольчиком, с усиками и бакенбардами, говорящий пронзительным голосом, но прекрасный человек, добрый христианин…» (Толстой Л. Н. Полное собрание сочинений. Т. 59. C. 105. Перевод с франц.).


[Закрыть]. Но вскоре Николай Николаевич получил назначение переходить в Горячеводск (Старый Юрт). И здесь вся картина переменилась. Кавказские горы, живописнейшая местность, горячие ключи с картиной моющих белье ногами татарок под горой, прелестнейшая природа – все это охватило своей поэзией впечатлительную душу Льва Николаевича, и он упивался этим наслаждением природой, проводя целые часы у окна и глядя на всю эту кавказскую, новую для него картину.

Из Старого Юрта Л. Н. волонтером ходил в набег, который и был написан им на Кавказе[26]26
  Речь идет о рассказе «Набег», опубликованном в «Современнике» (1853. № 3).


[Закрыть] и послан в Петербург. Природа так трогала его на Кавказе, что он часто себе говорил: пойду опишу, что вижу. Но потом ему казалось так прозаично, так невозможно взять чернила, перо, писать буквы и все это, чтобы выразить чувство, и он останавливался…

Он часто говорил мне, что лучшие воспоминания его жизни принадлежат Кавказу. Он много там читал, переводил Стерна[27]27
  Толстой переводил в 1851 г. «Сентиментальное путешествие» Стерна (см. Толстой Л. Н. Полное собрание сочинений. Т. 1. C. 249–278).


[Закрыть], играл в шахматы с братом и офицерами; вел самую чистую, спокойную, нравственную жизнь. Особенно трогательны его воспоминания о его тогдашней дружбе с братом Николаем, который осторожно, умно и дружески относился к нему и вместе с тем имел на Льва Николаевича самое благотворное и хорошее влияние. Потом охота и природа доставляли ему огромные наслаждения. Но главное, на Кавказе он начал в первый раз свою авторскую деятельность. На Кавказе, в Тифлисе, было написано «Детство», «Отрочество». Потом «Набег» и «Казаки», которые продолжал он в Иере в 1860 году, кончены и напечатаны уже в 1862-м году[28]28
  «Отрочество» было завершено уже во время пребывания Толстого в Дунайской армии. «Казаки» были опубликованы в 1863 г.


[Закрыть].

Мне говорил Л. Н., что брат и на талант его имел влияние тем, что он любил все настоящее, всегда вникал в жизни в самую суть всего, не терпел внешности, поверхностности и лжи. И эту любовь к правде передал он незаметно и Льву Николаевичу, и это и в произведениях его есть главная прелесть.

Теперь он иногда говорит: если во мне есть что-нибудь хорошее, то всем, всем я обязан Николеньке. Состояние его души в бытность его на Кавказе очень хорошо выражается словами его дневника; в них видно предчувствие чего-то, чем должен был со временем прославиться Лев Николаевич, не говоря уже о жажде к совершенствованию нравственному. Он еще пишет: «Есть во мне что-то, что заставляет меня верить, что я рожден не для того, чтобы быть таким как все. Но отчего это происходит? Не согласие, отсутствие гармонии в моих способностях или, действительно, я чем-нибудь стою выше людей обыкновенных? Я стар, пора развития прошла или проходит, а все меня мучили жажды… не славы, славы я не хочу и презираю ее, а принимать большое участие в счастии и пользе людей. Неужели я так и сгасну с этим безнадежным желанием?»[29]29
  Неточная цитата из дневника Толстого от 29 марта 1852 г. (см. Толстой Л. Н. Полное собрание сочинений. Т. 46. C. 102).


[Закрыть]

Литературная деятельность его на Кавказе была очень обширна. Там же начал он писать «Роман русского помещика», который не кончил, но который он сам ценит, и жалеет, что не продолжал.

Осенью 1851-го года, в октябре, Лев Николаевич должен был переехать в Тифлис держать экзамен. Денег у него не было по случаю игры, от которой он, несмотря на все желание, не мог иногда воздержаться, и потому он на малые средства поселился в Немецкой слободе в домике, окруженном виноградником, с фортепиано для развлечения и с твердым намерением жить аккуратно. Здесь, в Тифлисе, он страдал морально от двух причин: от болезни и от замедления в присылке его бумаг, которые где-то затерялись в России, и это мешало производству Л. Н. в офицеры, несмотря на то что он был в деле и давно мог бы быть произведен. Хотя в Тифлисе он испытывал огорчение от разлуки с братом и от замедления в его производстве, но он был в то время счастлив своим трудом. В первый раз он начал свое «Детство», то радуясь своему труду, то сомневаясь в нем, то говоря себе, что он занялся литературой потому только, что этого очень желала Татьяна Александровна. В январе он снова вернулся в Старогладовскую станицу, но, не застав брата, ушел в экспедицию. Он потом прожил еще несколько месяцев в Старогладовской, томясь ожиданием производства, и продолжал свою литературную деятельность. Хотя бумага, нужная для назначения Л. Н., в батарею еще не приходила, генерал Вольф устроил так, что в январе 1852 года велел написать такого рода бумагу, где предписывалось взять Л. Н. на службу, несмотря на то что бумага не получена еще, с тем что, когда получится, записать его на действительную службу со дня употребления в батарее.

С этой бумагой, надевши мундир и считаясь фейерверкером 3-го класса, довольный хоть тем, что кончается его бездействие, Л. Н. собирается в Старогладовскую. Но выехать не может по случаю безденежья. Во время этих сборов наконец получает деньги и письмо от брата Николая, которое доставило ему большую радость. Это очень трогательный эпизод. Летом 1851-го года в Старогладовской, где была батарея, шла постоянная игра в карты между офицерами. К ним приходил также играть Садо, тамошний житель, и офицеры его обыгрывали и обсчитывали, потому что Садо не умел считать. Л. Н. не стал играть против Садо и сказал ему, что его обманывают, предложив играть и считать за него. Садо за это ему был очень благодарен и предложил быть кунаками (друзьями). Потом Садо подарил Льву Николаевичу оружие, а Л. Н. ему лошадь, и они были самыми лучшими друзьями, несмотря на то что Садо был конокрад и разбойник. В это же лето Л. Н. проиграл Кноррингу все свои деньги и, кроме того, 500 р., на которые дал вексель сроком до января.

Живши в Тифлисе, когда подошел срок, Л. Н. страшно мучился этим долгом и не видел исхода из ужасного положения. Тогда раз вечером он стал молиться так, как никогда в жизни не молился, прося бога вывести его из безвыходного положения. Он так верил, что молитва его услышится, что встал на другой день спокойный. И вдруг получает письмо от брата, что Садо был у него и сказал, что он вексель Льва Николаевича выиграл у Кнорринга и разорвал его. И при этом Садо так был счастлив, так наивно и весело хохотал от радости, что Николай Николаевич полюбил его за это.

На станции Моздокской по дороге из Тифлиса он написал тетушке Татьяне Александровне прелестное письмо с мечтами о будущем семейном идеальном счастии[30]30
  В письме Т. А. Ергольской от 12 января 1852 г. Толстой писал о своей «большой нравственной перемене» и нарисовал идиллическую картину «счастья», которое его ожидает в будущем: «… Дела мои в порядке, нет ни волнений, ни неприятностей… Вы немного постарели, но все еще свежая и здоровая… Я женат – моя жена кроткая, добрая, любящая, и она вас любит так же, как и я. Наши дети вас зовут «бабушкой»… и т. д. (Толстой Л. Н. Полное собрание сочинений. Т. 59. C. 162–163. Перевод с франц.).


[Закрыть]. Все мечты его исполнились, но не стало двух любимых им людей: брата Николая Николаевича и тетушки Татьяны Александровны.

Когда Л. Н. приехал в Старогладовскую, он брата своего там не застал и вскоре отправился на экспедицию. Тут писание «Детства» прекратилось на время, и он весь отдался службе. На экспедицию он отправился волонтером и не мог ничего ожидать за нее – ни чина, ни награды. Но в глубине души его было только одно сильное желание, одна цель, одна мечта – получить георгия. Два раза представлялся случай, и оба раза он был разочарован в своих ожиданиях, и это доставило ему такое огорчение, которое он потом не забыл во всю жизнь.

Он рассказывал мне раз, как ему не дали георгия. Передаю рассказ со слов его. В батарею после 1-й экспедиции 1852 года было прислано несколько крестов для раздачи. Добрый начальник артиллерии уже назначил один Георгиевский крест Льву Николаевичу за то, что он действительно действовал в ряду самых храбрых; но при раздаче крестов Алексеев вдруг обратился к великодушию Льва Николаевича.

Обыкновенно кресты эти раздаются самым старым и заслуженным солдатам, которым этот знак потому очень важен, что дает право на пожизненную пенсию, какое они в настоящем чине получают жалованье. Или же георгия дают молодым юнкерам, находящимся под протекцией начальства. Чем больше георгиев получают молодые юнкера, тем более их отнимается у старых солдат.

Алексеев обратился к Льву Николаевичу со словами: «Вы заслужили крест, хотите я вам его дам, а то тут есть очень достойный солдат, который заслужил тоже и ждет креста как средства к существованию».

Конечно, Л. Н. с отчаянием в душе отказался от креста и от любимой мечты. Но была еще надежда.

Когда по прошествии менее года опять были присланы кресты, то Л. Н. опять был представлен и с нетерпением ждал дня раздачи. Наконец на другой день должна была исполниться его мечта. Но с свойственным ему неудержимым увлечением он до ночи заигрался в шахматы вместо того, чтобы идти на службу, на остров, где стояли орудия. Дивизионный начальник Олифер, не найдя его на карауле, страшно рассердился, сделал ему выговор и посадил под арест.

На другой день в полку с музыкой и барабанным боем раздавали Георгиевские кресты. Он знал, что и ему следовало получить этот знак, всю цель, все счастье его заветных мечтаний, и вместо торжества сидел одинокий под арестом и предавался крайнему отчаянию (как он сам говорит). В письмах его к тетеньке я не нашла этих подробностей, а там причина неполучения георгия выставлена та, что замедлили присылкой его бумаг. Он пишет: «19-го февраля было послано представление о наградах, а 20-го получились мои бумаги»[31]31
  Цитата из письма (в переводе с франц.) к Т. А. Ергольской от 26 июня 1852 г. (см. Толстой Л. Н. Полное собрание сочинений. Т. 59. C. 191).


[Закрыть].

Возвратившись в Старогладовскую, Л. Н. продолжал писать «Детство». 1-го апреля 1852 года была написана глава о молитве, и он сам пишет о ней, что «вяло». Вот как строг он был к себе. 17-го апреля он написал главу «Ивины». Не принимая участия ни в пьянстве, ни в жизни офицеров, одинокий в своем внутреннем мире, он чувствовал свою силу и твердо, последовательно, раз ставши на этот путь литературного творчества, последовал ему. Охота, природа, старый казак Епишка, казачья жизнь – вот чем он жил, помимо труда. Иногда он вдруг говорил себе, что все дурно, что вяло, растянуто; то вдруг сам плакал над тем, что писал. То он говорил себе, что, например, начатый им «Роман русского помещика» есть «чудная вещь».

К весне 1852 года здоровье Л. Н. совсем расстроилось, и он отправился в отпуск, уехал пить воды и купаться в Пятигорск. Здесь жил он уединенно в маленьком домике, лечился, вел самый правильный образ жизни, почти никого не видал и много работал. Здесь кончено было «Детство» и 9-го июля 1852 года отправлено с робким письмом к Некрасову для напечатания в «Современнике»[32]32
  Толстой отправил «Детство» с письмом к Некрасову 4 июля 1852 г.


[Закрыть]. Умный, даровитый Некрасов понял талант молодого, начинающего писателя, он напечатал в «Современнике» «Детство» и написал Льву Николаевичу, что повесть его имеет настолько интереса, что может быть напечатана. Вознаграждение начинающим никогда не дают, а за дальнейшее назначают ему по 50 р. серебром за лист.

Л. Н. говорил, что он испытал огромное наслаждение при получении этого письма. В то же время Некрасов написал сестре Льва Николаевича очень лестный о нем отзыв, и появились хвалы неизвестному писателю под литерами Л. Н.[33]33
  Повесть «Детство» при публикации в «Современнике» была подписана инициалами: «Л. Н.» Утверждение, что Некрасов написал сестре Толстого, Марии Николаевне, едва ли верно. Некрасов с ней познакомился около 1855 г.


[Закрыть].

В это время, не зная своего успеха, Л. Н. жил на Кавказе и продолжал работать. Поправившись здоровьем в Пятигорске, потом в Железноводске, он вернулся в августе в Старогладовскую на службу. Тут опять получил он бумагу осенью 28 октября 1852 ‹года›, по которой не может быть произведен ранее двух лет.

Он писал родным в Москву, Тулу и Петербург, где и задержали бумаги, и наконец уж тетушка Пелагея Ильинишна через хлопоты князя Дмитрия Александровича Оболенского выручила задержанные бумаги. Но эти постоянные неудачи по службе страшно огорчали Льва Николаевича, но укрепляли в нем силу авторскую и углубляли его в эту работу. Он пишет к тетеньке уже 18 месяцев после своего поступления на службу на Кавказ, что все к лучшему, что он не унывает и ее просит не огорчаться, потому что он нравственно чувствует себя сильнее, лучше и радуется своему исправлению[34]34
  В письме Т. А. Ергольской от 29 октября 1852 г. (см. Толстой Л. Н. Полное собрание сочинений. Т. 59. C. 208–210).


[Закрыть]. А главное, там, в этом уединении, проснулся его талант.

Рассказывал он мне, что раз получили они на Кавказе «Отечественные записки» и Л. Н. стал читать статью: «О «Современнике», а там самые лестные похвалы о неизвестном авторе «Детства»[35]35
  В «Отечественных записках» (1852. № 10) была напечатана рецензия, написанная, вероятно, С. С. Дудышкиным.


[Закрыть]. Он говорил мне: «Лежу я в избе на нарах, а тут брат и Оголин, читаю и упиваюсь наслаждением похвал, даже слезы восторга душат меня, и думаю: «Никто не знает, даже вот они, что это меня так хвалят».

Добавления

Мать Л. Н. была очень умная, живая, некрасивая и вспыльчивая женщина. Но у нее был дар, говорят, удивительный – рассказывать сказки. Бывало, в молодости соберет вокруг себя подруг и рассказывает им сказки и истории собственного вымысла; и все так заслушаются, что забывают все другие удовольствия. Дар этот перешел и к старшему ее сыну, Николаю Николаевичу, и выразился в виде авторитетного таланта в меньшом – Льве.

Отец был веселый, остроумный человек и любил образование. Он, например, взял твердое решение, составляя библиотеку, не поставить в шкаф ни одной книги, которую он бы не прочел, и так и сделал.

К 1850-му году. Зимою, то есть в марте, живя в Москве и не находя довольно нравственных в себе сил, чтобы достигнуть какого-то идеального, морального совершенства, Л. Н. вдруг решил, что ему нужно серьезное занятие, и стал готовиться к кандидатскому экзамену. Но скоро он охладел к этому и стал заниматься английским языком. Бросаясь от одного занятия к другому, во всем у него видна одна цель твердая и несомненная – совершенствоваться. Изредка мелькала мысль о писательстве. Так, в дневнике он пишет: «Интересно бы описать жизнь Татьяны Александровны». А то собирался писать повесть из цыганской жизни.