Текст книги "Блаженный Августин и августинизм в западной и восточной традициях"

The proposed article contains the general parameters of philosophical reflections on history taken as a type of human science. It shows insufficiency of means of its selfidentification in the frames of only philosophical rationality. A compensation of this lack could be realized by theological efforts based on the Christian Revelation. An analysis of different ancient documents as well as of current researches shows that St Augustine has said in this field the first considerable word; its significance remains to keep its own value till now. Historical reflection of Augustine richly represented in his numerous works discloses his understanding of world history as a science concerning mankind and lets wide opportunities of revealing in it the transcendental or eschatological meanings obtained by the tools of theological epistemology.

Keywords: philosophy of history, theology of history, De Civitate Dei, political philosophy, eschatology.

1. Арон Р Избранное: Измерения исторического сознания. М.: РОССПЭН, 2004.

2. Арон Р Критическая философия истории: Эссе о немецкой теории истории // Избранное: Введение в философию истории. М.; СПб.: Университетская книга, 2000. С. 15–76.

3. Блок М. Апология истории, или Ремесло историка. М.: Наука, 1986.

4. Дильтей В. Построение исторического мира в науках о духе // Собрание сочинений: В 6 т. М.: Три квадрата, 2004. Т. 3. С. 10–413.

5. Коллингвуд Р Д. Идея истории: Автобиография. М.: Наука, 1980.

6. Кроче Б. Теория и история историографии. М.: Языки русской культуры, 1998.

7. Ранке Л. фон. Идея всеобщей истории. 3. Е. II. Рукопись 1830-х гг.; цит. по: Phitosophies of History: from Enlightenment to Postmodernity / Intr., ed. R. M. Burns, H. Rayment-Pickard. Oxford, 2000.

8. Флоровский Г. В. Затруднения историка-христианина // Флоровский Г. В. Христианство и цивилизация. СПб.: РХГА, 2005.

9. Gibellini R. Panorama de la theologie au XX^e siecle. P.s: Cerf, 2004.

10. Kampenhausen H. von. Augustin und der Fall von Rom // Tradition und Leben. Krafte der Kirchengeschichte. Aufsatze und Vortrage. Tubingen, 1960. S. 253–271.

11. Lowith K. Histoire et Salut. Les presupposes theologiques de la philosophie de l’hi-stoire. P.: Gallimard, 2002.

12. Markus R. A. Vie monastique et ascetisme chez Saint Augustin // Atti del Congresso Internazionale su S. Agostino nel XVI Centenario della Conversione. R., 1987. P. 119125.

13. Markus R. A. Saeculum: History and Society in the Theology of St Augustine. Cambridge: Cambridge University Press, 1970.

14. Marrou H.-I. De la connaissance historique. P.: Ed. du Seuil, 1954.

15. Weithman P Augustine’s political philosophy // The Cambridge Companion to Augustine / E. Stump, N. Kretzmann, eds. Cambridge University Press, 2006. P. 234252.

Учение Аврелия Августина о внутреннем слове
А. Р. Фокин

В статье делается попытка систематизировать представления Аврелия Августина о внутренней речи; прослеживается эволюция этих представлений, начиная с его ранних философских диалогов и заканчивая монументальным трактатом «О Троице»; показывается связь учения Августина о внутреннем слове с его представлениями о человеческом мышлении, слове и знаке, а также о самопознании, в котором человеческий дух объективирует себя и конституирует свое внутреннее бытие посредством внутренней речи или внутреннего слова, во всем равного уму, которое ум порождает посредством желания его и соединяется с ним посредством любви к нему. Показывается важность этого учения для тринитарного богословия Августина, в котором процесс рождения Сына от Бога Отца рассматривается как рождение вечного Слова Божиего, являющегося совершенным Образом Отца, отражающим в Себе всю полноту Его бытия.

Интерес Аврелия Августина к проблеме человеческого мышления и его соотнесения с речью возникает в самый ранний период его творчества – начиная с философских диалогов в Кассициаке (386–388). Поскольку в рамках одной статьи невозможно представить детальный анализ всего учения Августина о мышлении и о знаке (другими словами, его эпистемологии и семиотики), мы сосредоточимся лишь на одном аспекте этого учения – на понятии «внутреннего слова» (verbum interius), или «внутренней речи» (locutio interna), и ее связи с августиновской тринитарной теологией.

В ранний период творчества Августина (386–393) понятие о внутренней речи у него отсутствовало[23]23
  См.: Panaccio C. Le discours int6rieur: de Platon й Guillaume d’Ockham. P., 1999. P. 109. Автор этого фундаментального исследования указывает на 395 г., однако появление учения о «двойственном слове» и о «внутренней речи» отмечается уже в сочинении «De fide et symbol», написанном ок. 393 г. (см. ниже).


[Закрыть]. В своей ранней незаконченной работе «О диалектике» (ок. 387 г.) Августин считал слово (verbum) лишь «знаком какой-либо вещи (uniuscuiusque rei signum), который может быть понят слышащим, когда его произносит говорящий»[24]24
  «Verbum est uniuscuiusque rei signum, quod ab audiente possit intellegi, a loquente prolatum» (De dialectica. 5). Вообще в этот период Августин признавал неразрывную связь слова со звуком или голосом, звучащим в воздухе, опираясь на известную этимологию: «verbum» от «verberando» («сотрясение» воздуха, или уха, см.: De dialectica. 6).


[Закрыть]. Поэтому всякое слово является не чем иным, как звуком (omne verbum sonat), а «речь» (loqui) – это процесс порождения знаков с помощью членораздельного голоса (articulata voce signum dare)[25]25
  См.: Ibid. Ср.: «…omnia quae voce articulata cum aliquo significatu proferuntur, verba appellari» (De magistro. 4.9). Слова, записанные на бумаге, Августин называет уже не «словами», а «знаками слов» («quae legimus igitur non verba sunt sed signa verborum» – De dialectica. 5).


[Закрыть]. В диалоге «Об учителе» (ок. 389) Августин упоминает о том, что впоследствии будет названо «имагинативным словом» (verbum imaginabile), т. е. о мысленном представлении или воображении слова в душе (imaginatio vocis)[26]26
  Panaccio. Op. cit. P. 110.


[Закрыть], прежде того как оно будет высказано с помощью языка, поскольку произносящий слово лишь объективирует вовне (foras) тот знак (или значение: signum), который он желает выразить посредством артикулированного звука[27]27
  «Qui enim loquitur, suae voluntatis signum foras dat per articulatum sonum» (De magistro. 1.2).


[Закрыть]. Кроме того, Августин вслед за стоиками проводит различие между словом и его интеллегибельным смыслом, хранящимся в душе (quod in verbo intellegitur et animo continetur), который он по примеру Цицерона называет dicibile[28]28
  «Haec ergo quattuor distincta teneantur; verbum, dicibile, dictio, res. Quod dixi verbum, et verbum est et verbum significat. Quod dixi dicibile, verbum est, nec tamen verbum, sed quod in verbo intellegitur et animo continetur, significat. Quod dixi dictionem, verbum est, sed quod iam illa duo simul id est et ipsum verbum et quod fit in animo per verbum significat. Quod dixi rem, verbum est, quod praeter illa tria quae dicta sunt quidquid restat significat» (De dialectica. 5).


[Закрыть], что соответствует стоическому понятию о Zcxr6v как «мыслимой предметности», отличающейся и от внешнего предмета, и от обозначающего его слова[29]29
  См.: «…τό τε σημαινόμενον καὶ τὸ σημαῖνον καὶ τὸ τυγχάνον» (Sext. Emp. Adv. Math. VIII. 11–12).


[Закрыть]. Таким образом, dicibile указывает у Августина на определенный ментальный феномен, находящийся внутри души и обозначаемый с помощью слов языка, и в этом смысле можно сказать, что оно в определенной степени предвосхищает понятие о «внутреннем слове», которое появится у Августина уже вскоре в связи с потребностями экспликации тринитарного учения.

В самом деле, в трактате «О вере и символе» (393) Августин, разбирая вопрос о том, почему в Библии Сын Божий называется Словом Божиим (Verbum Dei), опирается на восходящую к Платону и стоикам и излюбленную раннехристианскими апологетами теорию «двойственного слова»[30]30
  См.: Sext. Emp. Adv. Math. VIII. 275; Pyrr. hyp. I. 65; I. 73; Galen. Adhort. ad art. 1; Philo. De Abrah. 83; Iren. Adv. haer. II. 13.2 и др. О теории «двойственного слова» у стоиков см.: Spanneut. 1957. P. 310–312; Schindler. 1965. S. 104–106; Kelly. 1968. P. 13–14; Braun. 1977. P. 259–261; Столяров. 1995. С. 70. О христианской рецепции этой теории у ранних апологетов см.: Фокин А. Р. Формирование тринитарной доктрины в латинской патристике. М., 2014. С. 129–138, 145–162, 183–188, 193–203.


[Закрыть]. По мысли Августина, подобно тому как у нас есть внутреннее слово, сокрытое в душе, которое совпадает с содержанием нашего разумного духа, а также внешнее слово, посредством которого мы выражаем свои сокровенные мысли, так и Сын Божий, неизменно пребывая в Отце, нисходит от Него на души верующих, сообщая им познание об Отце:

«Когда мы говорим истину (loquimur), то что иное мы приводим в движение, как не сам наш дух (animum ipsum nostrum), насколько это возможно, чтобы сделать его познаваемым и постижимым (cognoscendum et perspiciendum) для духа слушателя? При этом мы остаемся в самих себе и не удаляемся от самих себя, хотя и производим такой знак (tale indicium), благодаря которому наша мысль (nostra notitia) становится [понятной] другому человеку, так что, насколько позволяет возможность, от одного духа происходит как бы другой дух (quasi alter animus), через который первый выражает себя (se indicet). Мы пытаемся это сделать и словами, и самим звуком голоса, и выражением лица, и жестами тела, то есть всеми возможными способами, желая показать то, что внутри [нас]. Но поскольку мы не можем достичь этого во всей полноте и дух говорящего не может проявиться полностью, отсюда возникает возможность лжи. А Бог Отец и пожелал, и смог истинно открыть Себя духам, стремящимся к [Его] познанию, и, для того чтобы открыть Себя Самого, родил То, что есть Он Сам (quod est ipse), [т. е. Свое Слово], Которое называется также Его Силой и Премудростью»[31]31
  De fide et symb. 3. 4.


[Закрыть].

Так по примеру ранних апологетов – Феофила, Тертуллиана, Новациана и других – стоическая теория «двойственного слова» привлекается Августином для объяснения отношений между Богом Отцом и Сыном:

«Слово Отца произнесено так, что через Него познается Сам Отец (per ipsum innotescit Pater). Так же как мы, когда говорим истину, с помощью наших слов делаем так, что наш дух становится известен слушателю (noster animus innotescat audienti), и все тайное, что мы имеем в сердце (quidquid secretum in corde gerimus), произносится посредством такого рода знаков (per signa huiusmodi) для понимания кем-то другим, так и эта Премудрость, Которую родил Бог Отец, весьма справедливо называется Его Словом, поскольку через Нее достойным душам открывается сокровеннейший Отец (per ipsam innotescit secretissimus Pater)»[32]32
  De fide et symb. 3. 3. Ср.: De div. quaest. 23, 63.


[Закрыть].

Изложенное здесь раннее учение Августина о Слове Божием несет на себе следы представления раннехристианских апологетов о Сыне как посреднике Божественного откровения, что предполагает определенное неравенство между Отцом и Сыном, поскольку Отец всегда остается сокрытым Богом и Его непосредственное познание невозможно, но оно становится возможным лишь посредством Его Сына – Слова. Однако, в отличие от апологетов, это учение у Августина не предполагает наличия двух стадий или двух форм существования Сына: внутренней, сокрытой, и внешней, проявленной. Августин прямо отрицает применимость к Сыну понятия «произнесенного слова», оставляя за Ним лишь значение внутреннего слова:

«Мы должны понимать, что Он есть Слово не так, как наши слова, которые произносятся голосом и устами, а затем исчезают в колеблющемся воздухе и пребывают не дольше, чем звучат. Это Слово пребывает неизменным. В самом деле, к Нему относится то, что говорится о Премудрости: Пребывая Сама в Себе, Она все обновляет (Прем 7. 27)»[33]33
  De fide et symb. 3. 3.


[Закрыть].

Но что такое для Августина внутреннее слово, которое противоположно слову произнесенному? Представление о нем связано с понятием о «слове в сердце» (verbum in corde), которое мы находим в незаконченном «Комментарии на Послание к Римлянам», написанном Августином в 395 г.[34]34
  К. Панаккио связывает с этим вторую фазу формирования учения Августина о «внутреннем слове» (см.: Panaccio. 1999. P. 111). Однако, как мы показали, это произошло на два года раньше, в 393 г., когда Августин осознал богословскую значимость стоического представления о «двойственной речи».


[Закрыть]:

«Как представляется, сказать слово (verbum dicere) здесь означает не только то, которое мы производим с помощью языка, но то, которое замышлено в сердце (quod corde conceptum) и которое мы выражаем и самим делом»[35]35
  Epist. ad Rom. inch. Exp. 23.


[Закрыть].

Более подробно понятие «сердечного слова» Августин разъясняет в трактате «О христианской науке» (396), когда старается показать, как можно понимать совместимость воплощения Слова Божиего с неизменностью Его Божественной природы:

«Когда мы говорим, для того чтобы то, что мы обдумываем в душе (animo gerimus), посредством телесных ушей достигло души слушающего, то слово, которое мы носим в душе (verbum quod corde gestamus), становится звуком и называется речью (fit sonus… et locutio vocatur). Однако наше размышление (cogitatio nostra) само не превращается в этот звук, но, оставаясь целостным в самом себе, без всякой тени своего изменения принимает форму голоса, с помощью которого сообщает себя слуху. Так и Слово Божие не изменилось, став плотью, чтобы обитать с нами»[36]36
  De doct. chr. I. 13. 12.


[Закрыть].

Таким образом, Августин отождествляет слово, проговариваемое в сердце, с умственным размышлением (cogitatio), которое затем вербально выражается в словах того или иного языка, само не принадлежа к языку какого-то народа:

«Внемли своему сердцу. Когда ты задумываешь слово, которое [потом] произносишь (concipis verbum quod proferas), ты хочешь высказать [какую-то] вещь, и само представление об этой вещи в твоем сердце уже есть слово (ipsa rei conceptio in corde tuo iam verbum est); оно еще не произнесено, но уже рождено в сердце и пребывает там, [ожидая момента] произнесения. И ты обращаешь внимание на то, к кому оно обращено, когда говоришь с ним: если он латинянин, то говоришь с ним на латыни; если грек, пользуешься греческими словами, если карфагенянин, то обращаешься к нему на пуническом языке, если его знаешь. Итак, ты пользуешься разными языками в зависимости от разной аудитории, чтобы довести до нее замысленное тобой слово (verbum conceptum); само же это слово, которое ты замысливаешь в сердце (quod corde conceperas), не принадлежит к какому-то [определенному] языку»[37]37
  Tract. In Ioan. XIV. 7; cp.: Serm. 288.3.


[Закрыть].

Таким образом, согласно Августину, внутреннее слово – это умственное понятие (conceptio) о какой-либо вещи; оно универсально и конкретизируется лишь при его произнесении на каком-либо конкретном языке. Так Августин постепенно пришел к понятию о мышлении как внутренней или ментальной речи, отражением которой является внешняя речь, вербализованная в словах.

Более того, в зрелый период своего творчества, отражением которого служит трактат «О Троице» (ок. 399/400-419/425)[38]38
  Brachtendorf. 2007. S. 363. Согласно Р. Кани, трактат был начат ок. 399 г. и закончен где-то между 419/420 и 425/427 гг. (см.: Kany. 2007. S. 46). Известно, что в 416 г. были закончены первые 12 книг трактата (см.: Aug. Ep. 174.1).


[Закрыть], Августин приходит к более глубокому понятию о внутренней речи не только как о способе мышления и познания внешнего мира, но и как самопознании человеческого духа, в котором дух, или ум (mens), объективирует себя и конституирует свое внутреннее бытие[39]39
  К. Панаккио связывает c трактатом «De Trinitate» третью (окончательную) фазу формирования учения Августина о «внутреннем слове» (см.: Panaccio. 1999. P. 114).


[Закрыть]. В самом деле, в девятой книге трактата «О Троице» Августин начинает рассуждение с уже известной нам теории «двойственной речи»:

«Постигнутое истинное знание вещей (rerum veracem notitiam) у нас имеется как слово (tanquam verbum), которое мы порождаем, говоря внутри себя (dicendo intus gignimus). Но это слово, родившись, не отделяется от нас. Когда же мы говорим с другими, к слову, которое остается внутри (verbo intus manenti), мы прилагаем на помощь голос или какой-либо телесный знак так, чтобы посредством некоторого рода чувственного напоминания в памяти слушающего осталось то, что не исчезает из памяти говорящего… И это [внутреннее] слово зачинается любовью (verbum amore concipitur)»[40]40
  De Trinit. IX. 7.12–13. Ср.: Ibid. X. 10.17–19.


[Закрыть].

Но вскоре Августин, стремясь найти в человеческом духе и его устройстве отражение Божественной Троицы, впервые формулирует имманентное учение о самопознании как «внутренней речи» или «внутреннем слове» ума (verbum interius, verbum intus manens, verbum in corde), во всем равном ему, которое ум рождает посредством желания его (appetitus), а затем, когда оно уже рождено, соединяется с ним любовью (amor):

«Когда сам ум знает и одобряет самого себя (se mens ipsa novit atque approbat), это самое знание есть его слово (est eadem notitia verbum ejus) таким образом, что оно совершенно равно, одинаково и тождественно ему (par omnino et aequale, atque identidem), поскольку оно не есть знание низшего, каковым является тело, и не есть знание высшего, каковым является Бог. И когда знание уподобляется той вещи, которую оно знает, т. е. знанием чего оно является, оно имеет совершенное и равное подобие, благодаря которому познается сам ум, который познает. Поэтому оно есть и образ и слово [ума] (et imago et verbum est), ведь оно высказывается об уме, с которым оно сравнивается в познании, и то, что рождено, равно порождающему его (est gignenti aequale quod genitum est)»[41]41
  De Trinit. IX. 11.16. Ср.: Ibid. XV. 10.19.


[Закрыть].

При этом Августин замечает, что «порождению ума предшествует некоторое желание (appetitus quidam), благодаря которому через посредство поиска и нахождения того, что мы желаем познать, рождается порождение – само знание (nascitur proles ipsa notitia). И поэтому само желание, посредством которого зачинается и рождается знание (appetitus ille quo concipitur pariturque notitia), неправильно называть порождением и рожденным (partus et proles recte dici non potest). И то же самое желание, которое побуждает нас к познанию вещи, становится любовью, когда вещь уже познана (fit amor cognitae), когда любовь удерживает и охватывает любезное порождение, т. е. знание (prolem, id est, notitiam), и соединяет его с тем, кто его породил (gignentique conjungit) [т. е. с умом]»[42]42
  De Trinit. IX. 12. 18.


[Закрыть].

Таким образом, Августин показывает, как процесс самопознания ума завершается в рождении им «внутреннего» или «ментального слова» (verbum interius), которое во всем подобно и равно самому породившему его уму и является в человеке подобием вечного Слова Божиего, равного и единосущного Богу Отцу[43]43
  См.: Paissac. 1951. P. 56–57; Sullivan. 1963. P. 121.


[Закрыть]. В рождении человеческого «внутреннего слова» Августин видит сразу несколько сходств с вечным рождением Божественного Слова. Прежде всего, это указание на нераздельное пребывание Слова внутри Бога Отца, подобно тому как наше «внутреннее слово» всегда пребывает внутри нашего ума. Кроме того, так же как наше «внутреннее слово» есть образ ума (imago) и, будучи совершенным познанием ума, во всем равно и тождественно ему (par omnino et aequale atque identidem), так и Божественное Слово есть совершенный Образ Отца, отражающий в Себе всю полноту бытия Отца[44]44
  Ср: De Trinit. VI. 10.11 и др.


[Закрыть]. В отличие от познания внешних предметов, возникающего как от познающего ума, так и от познаваемого предмета, рождение самопознания в уме происходит в единстве познающего и познаваемого, поскольку, как разъясняет Августин, «когда ум познает самого себя, он один является родителем своего знания, ведь и познаваемое и познающее здесь есть он сам (cognitum enim et cognitor ipsa est)»[45]45
  De Trinit. IX. 12.18.


[Закрыть]. Поэтому когда ум в совершенстве познает самого себя, он познает себя не менее, чем он есть на самом деле (non minus se novit quam est); тем самым он порождает такое совершенное знание, которое равно ему самому (parem sibi notitiam) и единосущно ему (nec alterius essentiae est notitia ejus)[46]46
  Ibid.


[Закрыть]. Но то же самое можно сказать и о Божественном Слове, Которое во всем равно Отцу и единосущно Ему, будучи одновременно посредником в творении мира, поскольку в Нем содержится полнота Божественных замыслов, или идей (formae, rationes incommutabiles)[47]47
  Другие сходства между нашим «ментальным словом» и Словом Божиим Августин подробно рассматривает в De Trinit. XV. 11. 20.


[Закрыть]:

«Сын есть совершенное Слово (Verbum perfectum), у Которого ничего не отсутствует, и как бы некое Искусство всемогущего и премудрого Бога (ars quaedam omnipotentis atque sapientis Dei), исполненное всеми разумными замыслами, живыми и неизменными (plena omnium rationum viventium et incommutabilium); в Нем все едино (omnes unum), так же как Оно Само [произошло как] одно от Того одного, с Которым Оно едино (unum de uno, cum quo unum). В Нем Бог знает все, что сотворил посредством Него; и поэтому, по мере того как уходит и приходит время, в знании Божием ничего не уменьшается или увеличивается. Ибо Бог знает сотворенные вещи не потому, что они сотворены; но, пожалуй, они были сотворены, причем изменчивыми, именно потому, что Бог знает их неизменным образом (immutabiliter ab eo sciuntur)»[48]48
  De Trinit. VI. 10.11. Это представление о Сыне Божием как Слове, Премудрости, Искусстве Божием (ars Dei), Истине (veritas) и универсальной Идее (forma omnium), в Которой содержится полнота Божественных форм-идей и посредством Которой Бог творит мир, характерно для раннего тринитарного учения Августина (390-е гг.). См.: De ver. rel. 18.35; 36.66; 55.113; De lib. arb. II.16–17; III 15; De div. quaest. 46. 1; 59.3; 63; 78; De octo quaest. ex Vet. Test. 3; Serm. 117.3 и др. Оно встречается и в зрелой тринитарной мысли Августина (см.: In Ioann. Tract. I. 17; Enarr. in Ps. 26. 2.12; De civ. Dei VIII. 6; XI. 7; XI. 10; XI. 29 и др.).


[Закрыть].

Вместе с тем в своем учении о «внутреннем слове» Августин также логически обосновывает, что третий элемент «психологической триады»: mens – notitia – amor («ум – знание – любовь»), а именно любовь, которую Августин рассматривает как «усиленную волю» (voluntas), выполняет роль своего рода связки (quasi medius conjungens, copulans) между первыми двумя элементами триады – умом и знанием:

«Наше [внутреннее] слово и ум, от которого оно рождается, объединяются любовью, словно посредником (quasi medius amor conjungit), которая связывает себя с ними в качестве третьего в бестелесном объятии безо всякого слияния (tertium complexu incorporeo sine ulla confusione constringit)»[49]49
  De Trinit. IX 8.13.


[Закрыть].

Как верно подметил Дж. Салливан, «этими словами Августин указывает нам на взаимность той любви Отца и Сына, которая есть Дух»[50]50
  Sullivan. 1963. P. 123.


[Закрыть]. При этом интересно отметить, что в данной «психологической тринитарной модели» Августина воля вначале в виде неопределенного желания побуждает ум порождать знание себя как свое внутреннее слово, а когда оно уже рождено, то это желание становится наслаждающейся любовью, посредством которой ум одновременно любит себя и порожденное им знание. Действительно, Августин говорит об этом уже в заключительной, 15-й книге своего трактата «О Троице», где мы также находим пространные рассуждения о «внутреннем слове»:

«…воля первоначально исходит из человеческого ума, чтобы исследовать то, что, будучи обнаружено, называется порождением (proles); а после того когда оно уже рождено, эта воля усовершается, успокаиваясь этим пределом, так что то, что ранее было желанием ищущего (appetitus quaerentis), стало любовью наслаждающегося (amor fruentis), которая происходит уже от обоих, то есть от рождающего ума и от рожденного знания (de utroque, id est, de gignente mente et de genita notione procedat), как бы от родителя и порождения (tanquam de parente ac prole)»[51]51
  De Trinit. XV. 26.47.


[Закрыть].

В связи с этим, переходя с психологического уровня на теологический, Августин утверждает:

«Вот Троица [в Боге] – это Премудрость, и Знание себя, и Любовь к себе (sapientia scilicet et notitia sui et dilectio sui). Ведь так же мы обнаруживаем троицу и в человеке – это есть ум, и знание, которым он себя знает, и любовь, которой он себя любит (mentem et notitiam qua se novit et dilectionem qua se diligit)»[52]52
  De Trinit. XV. 6.10. В данном месте под термином sapientia («премудрость») Августин понимает совокупность Божественных совершенств, совпадающих с самой сущностью Бога, место которой в человеке занимает ум, а в Боге – Отец.


[Закрыть].

Рассмотренное нами учение Августина о «внутреннем слове» оказало колоссальное влияние на последующую философско-богословскую традицию на христианском Западе. Ограничимся здесь лишь одним примером адаптации этого учения в поставгустиновской латинской патристике – у Фульгенция, епископа Руспийского (467–532), жившего в период вандальского правления в Северной Африке. Так, в трактате «Против проповеди Фастидиоза арианина» мы встречаем следующее длинное рассуждение, в основе которого лежит указанная выше «психологическая модель» и тесно связанное с ней представление о размышлении как «внутренней речи» (verbum interius, interna locutio), несущей в себе подобие вечного рождения Слова Божия от Отца:

«Существует образ, готовый для познания верующими, который Бог дал в качестве Своего подобия. Этот образ есть человеческий ум (mens humana)… Этот образ, то есть внутренний человек (interior homo), как представляется, по природе имеет в себе некую троицу (tria quaedam) – я имею в виду память, мышление и волю (memoriam, intellegentiam et voluntatem). Память – это способность души, благодаря которой мы вспоминаем (vis animae qua reminiscimur). Мышление – [это способность], благодаря которой мы мысленно обдумываем (cogitatione versamus) то, что восприняли памятью. Воля – [это способность], благодаря которой мы чего-то желаем или избегаем (appetimus aliquid vel vitamus), то есть благодаря которой мы находим что-то, что следует любить, а от чего отвращаться. Итак, эти три [способности] хотя и не обладают в человеке особыми лицами, но отличаются друг от друга благодаря различию. И в этих трех пребывает одно лицо одного человека и одна субстанция человеческого ума таким образом, что в самой природе разумной души, в которой заключается образ Божий, мы находим, что одно есть память, другое – мышление, а третье – воля. В самом деле, мы не могли бы мыслить, любить или ненавидеть то, чего не было бы в нашей памяти, так как то, что по забвению исчезло из сердца, в нем никак не может обнаружить размышление или воля. Однако чтобы осознать различие между памятью, размышлением и волей (ad agnoscendam discretionem memoriae, cogitationis, et voluntatis), [следует обратить внимание], что мы вспоминаем много такого, чего мысленно не обдумываем и не желаем волей. Мы также размышляем о чем-то, чего не любим. Итак, наше размышление, которое рождается и образуется в памяти, по справедливости называется внутренним словом (verbum interius). В самом деле, что такое размышление, как не внутренняя речь (interna locutio)? <…> Итак, ясно, что размышлять – это значит говорить внутри себя (hoc esse cogitare, quod est intra se dicere). Ведь размышление происходит невидимо, а значит, всякий говорит без колебаний телесного голоса то, о чем он размышляет, и доводит это до слуха другого человека не иначе как при помощи телесной речи. Итак, это слово, которое рождено из памяти согласно одной лишь природе, благодаря которой оно оказывается рожденным из памяти, не может достичь слуха какого-либо человека без телесного голоса… И мы не можем сказать, что это произнесение одного слова не происходит посредством памяти или воли. Ведь тот, кто говорит, конечно, помнит и мыслит то, о чем говорит; и именно потому он говорит, что эту речь производит воля совместно с памятью и размышлением (cum memoria et cogitatione voluntas pariter operatur)… Но, возвращаясь к тому, о чем я говорил, [следует сказать], что в том образе Божием, то есть в человеческом уме, одно лишь размышление, которое рождается и образуется из памяти и верно называется словом, принимает телесный голос для того, чтобы могло быть услышано телесными ушами. Так и в Той святой и Божественной Троице одно лишь Слово Отца (solum Patris Verbum), Которое есть чистое Зеркало и Образ благости Бога (Прем. 7:26), Сияние славы и Образ субстанции Его (Евр. 1:3), будучи Образом Божиим, не почитало хищением быть равным Богу, но уничижило Себя Самого, приняв образ раба (Флп. 2:6). Следовательно, только Сын принял плоть, чтобы мог быть видим телесными очами и ощущаем руками; Он один воспринял человеческую природу так, что сделал ее Своей и посредством нее милостиво сообщил знание о Своем Божестве»[53]53
  Contra serm. Fastid. 15–17; ср.: Ad Monim. III. 7.


[Закрыть].

Как видим, Фульгенций использует не только августиновскую «психологическую теорию» Троицы, но и учение о «внутренней речи» и ее вербальном выражении для обоснования не только вечного рождения Сына от Отца, но и Его явления в мире в результате акта воплощения. Дальнейшее исследование влияния учения Августина о «внутреннем слове» на латинскую богословскую традицию выходит за рамки данной статьи.

Подводя итог нашему исследованию, следует заметить, что учение Августина о «внутреннем слове» претерпело длительную эволюцию. В ранний период мы встречаем представление о слове как лишь о вербальном знаке какой-либо вещи, произносимом телесным голосом и отражающем в себе мысль или понятие (conceptio), которое содержится в уме в качестве бестелесного смысла (dicibile). Затем Августин развивал стоическое учение о «двойственной речи» как процессе мышления (cogitatio) и его последующего выражения в словах конкретного языка. Это представление у зрелого Августина трансформировалось в учение о «внутреннем», или «ментальном, слове» (verbum interius, locutio interna), как самопознании (notitia sui), рождающемся из глубин человеческого ума (mens) при помощи воли (voluntas) и отражающем вечные отношения в Божественной Троице. Это имманентное учение Августина о «внутреннем слове», характерное для его развитой психологии, гносеологии и тринитарной теологии, оказало непосредственное влияние на всю западную философскую и богословскую традицию вплоть до мыслителей позднего Средневековья и второй схоластики, таких как Жан Буридан, Григорий из Римини, Вильгельм Оккам, Франциско Суарес и другие.

Ключевые слова: Аврелий Августин, христианство, философия, богословие, эпистемология, семиотика, антропология, триадология.