Текст книги "Бессмертный полк Ленинграда"

Юлия Андреева

Девочка и война

– Элина, расскажите про войну?

– Мне трудно вспоминать как это было: не то, чтоб не хочу или забыла, а нужно говорить за всю страну.

Николай Манацков

Над черным полем порхали белые уголки солдатских писем, они вылетали из развороченного бомбой черного, обгорелого чрева пульмановского вагона, беспомощно кружась в пахнущем гарью воздухе и оседая на черную выжженную землю. Письма с фронта домой, весточки из дома.

Кто теперь соберет в поле черном их белый урожай? Кому собирать?

В который уже раз Элина просыпалась в холодном поту, давясь слезами и собственным бессилием. А действительно, что она могла тогда сделать – худенькая девчонка в санитарном вагоне, когда их поезд летел сквозь эту белую метель чьих-то надежд и тревог? Не скажешь же: «дяденьки, тетеньки, давайте остановимся и вернем все на свои места». Не бросишься в обугленную степь за чьим-то ускользающим счастьем.

Элина отвернулась от окна, беспомощные как и она сама, раненые со слезами на глазах смотрели на белую метель солдатских писем. Стараясь не плакать, Элина лепетала слова утешения, говорила, что письма обязательно кто-нибудь соберет, что они непременно доберутся до адресатов.

Черно-белый ужас недавней войны вот уже сколько лет нет-нет, да и пробирался в сны Элины, заставляя ее переживать все снова и снова.

Когда началась война, Элине было 13 лет – явно непризывной возраст, да еще и девочка. Тем не менее, Элина отправилась в госпиталь, где в то время служил ее отец, и попросила пропустить ее в штаб. Конечно она могла попросить отца, дать ей работу в госпитале, но не такой характер у Элины, чтобы позволить себе хотя бы небольшую поблажку. Поэтому приметив у дверей часового, девочка смело направилась к нему.

– Пропустите меня к комиссару.

Оказалось, без пропуска нельзя. Удачно, что много раз, сокращая путь до отцовского кабинета, Элина перелезала через ограду, так что и в этот раз она воспользовалась привычной дорогой. Самое начало войны, часовые еще вели себя расслабленно, и не пальнули в сторону забравшемуся на охраняемый объект постороннего.

В штабе она отыскала кабинет комиссара, вошла и с порога:

– Хочу помогать фронту.

– Что ты умеешь делать?

– Для фронта я умею делать все.

Последовала недолгая пауза, должно быть военный размышлял, что такое поручить настырной девчонке, чтобы она не надорвалась и при этом принесла хоть какую-то пользу. О том, что девчонка не отстанет, он уже понял, по лихорадочному блеску темных глаз.

– Хорошо, будешь разносить раненым почту, писать им письма под диктовку, читать газеты и книги…

Это было мудрое решение. Вежливая, воспитанная девочка, которая будет выполнять мелкие поручения. Кто-то, смотря на Элю, вспомнит оставленную дома дочку, кто-то младшую сестру. Военным людям просто необходимо время от времени общаться со штатскими, тем более, если это домашняя девочка с двумя тугими косичками.

Первое время Элю не ставили на довольствие, проверяли, выдержит ли, не сбежит ли при виде первой крови. Не сбежала, выдержала, прижилась, осталась, стала своей.

Госпиталь располагался в городе Нежин в том самом лицее, в котором когда-то учился Николай Васильевич Гоголь.

Подобно разбушевавшейся стихии фронт катился в сторону Нежина, и добравшись до места, с наскока чуть было не поглотил город. Госпиталь сняли с места и, погрузив в поезда, погнали по всем фронтам.

Так Элина оказалась в самом сердце войны. На счастье, хотя какое там счастье, мама и младшая сестренка находились в том же поезде. Семья решила не разлучаться. Умереть – так вместе. А пока не умерли, всеми силами помогать друг другу.

Из окон поезда были видны черные от гари поля, урожай в 1941 году выдался богатейший, хлеб не успели убрать, его жгли. Низко стелился черный едкий дым, рыжее пламя катилось по полям, пожирая принесенную ему золотую жертву. Для того, чтобы проехать через территорию, полностью охваченную пламенем, пришлось поливать брезент, закрывающий окна и крышу поезда. Дышать было нечем, Элина прижимала одной рукой к лицу мокрое полотенце, обнимая другой рукой плачущую сестру. Когда черный дым остался за спиной, гарью пропахли волосы и одежда, гарь впитывалась в поры кожи, прорисовывая морщины в уголках глаз.

Им позволили переночевать в сарае на соломе, а на следующий день семью Элины и еще нескольких врачей и сестер посадили на грузовик, и в путь-дорогу…

И вот хрупкая нежная девочка наравне со взрослыми таскает тяжеленные носилки. Занятая каторжной работой среди крови и боли, Элина еще не знает, что война догонит ее уже после победы.

Когда мы говорим о войне, обычно начинается счет, погибших, раненых, искалеченных. Служа на фронте наравне со взрослыми, хрупкая тринадцатилетняя санитарка заплатила самой возможностью иметь когда-либо детей! Надорвалась, и. приговор врачей был неутешительный.

– Ты никогда не сможешь иметь собственных детей! – Смеялась глядя в доверчивые глаза девочки-подростка злобная богиня войны, или это была сама смерть. «Хочешь получить от войны хлеба, дай ей мяса», – вторила ей главная героиня пьесы Бертольда Брехта «Мамаша Кураж». Но Элина не хотела военного хлеба! Она шла на фронт, не за пайком. Все, что она хотела, это работать для фронта. Она ничего не собиралась брать у войны, она жертвовала во имя победы.

Получается, что война умудрилась отобрать у нее то, о чем она еще даже не помышляла, нанеся удар в далеком будущем.

Но на то она и богиня-война, чтобы косить своей кровавой косой не только то, что есть, но и то, что еще даже не появилось, да теперь уже и не появится на свет.

Санитарный поезд летел к Сталинграду. К месту назначения прорывались под непрекращающимися бомбежками, причем немцы прекрасно видели красные кресты на крышах и стреляли по ним, должно быть, находя последние отличной мишенью.

Когда начиналась бомбежка, раздавалась команда «Всем из вагонов!» и все, кто мог, бежали в степь, оставив беззащитный поезд, зачастую с лежачими ранеными в нем и теми врачами и медсестрами, которые не могли отойти от своих пациентов. Горели вагоны, взрывались бомбы, часть состава сходила с рельс, с глухим стоном болезненно заваливаясь на бок.

Когда все заканчивалось, уцелевшие вагоны снова собирались в поезд. Погибших складывали на крыши вагонов, и эшелон спешил дальше. После одной из таких бомбежек отец отправился добровольцем под Сталинград. Со стороны это выглядело самоубийством.

В это время госпиталь был эвакуирован в Уральск на переформирование, но часть личного состава, в том числе Эля, ее мама и сестренка, должны были дожидаться назначения в Актюбинске. Об этом городе ходила мрачная шутка: «из Актюбинска две дороги – в землю и на фронт».

Что такое Актюбинск военного времени – тыловой город, в который съезжаются раненые, эвакуированные, словом, все те, кто бежит от разгулявшейся войны или кого нужно там временно спрятать. А ведь всех этих людей необходимо куда-то поселить, чем-то накормить, как-то обогреть… Все школы были отданы под госпитали. Это был тыловой город, где сбились тысячи эвакуированных, раненых.

Жить в таких условиях сложно, впрочем, они и не собирались отсиживаться в тылу. Мама и две ее дочки ждали приказа на фронт, а приказа не было. Пришлось снять комнату и приготовиться ждать. Еды не хватало. Но это еще полбеды, топить было нечем. Начались суровые казахстанские морозы. Дров или угля купить невозможно, точнее возможно, но только за бешеные деньги. Приходилось бродить по степи, собирая кизяки и сухую полынь. Разумеется, они моментально сгорали, хорошо, если успеешь испечь лепешки. Поели, и вроде даже легче стало, теперь другая задача – как-то уснуть в ледяной постели, и не замерзнуть к утру.

Наконец мама нашла через военкомат свой госпиталь и выхлопотала разрешение ехать. Семья, не раздумывая более ни дня, снялась с места и отправилась в Уральск, а оттуда уже со своими в Донецк.

Донецк встретил их трупной вонью. В развалинах и шахтах оставались гнить незахороненные останки.

В Донецке Элина тяжело заболела. Без сознания девочку доставили в подвал железнодорожной поликлиники, где разместился главный корпус госпиталя – 5 тысяч коек.

Когда же молодой организм пересилил смерть и девочка заставила себя подняться с койки, она снова работала наравне со всеми. Каждая пара рук на счету. Подвалы нужно было очищать от мусора и битого кирпича, помещения чистили, мыли, ставили железные кровати. В свободное время бродили по городу и вытаскивали из руин разбомбленных домов уцелевшие вещи, которые еще можно было приспособить для нужд раненых.

В это время Элина и ее подруги как-то не сговариваясь приучились молиться, это была странная молитва о том, чтобы их не назначали на ночные дежурства. Говорили, будто ночью по коридорам госпиталя бродит Смерть. Злобное чудовище, уносящее души солдат, за которыми днем ухаживали медсестры. Уходишь вечером к себе, прощаешься с раненым, человек уже пришел в себя, отвечает, даже улыбается, а утром – холоден как камень.

В это время Элина нашла еще один способ трудиться ради победы, она стала донором.

Больше всего на свете, Элине хотелось стать врачом, как ее отец, как люди, которыми она была окружена и которыми откровенно восхищалась. Но у нее была другая судьба.

Перед войной в «Новом мире» Элина прочитала «Тихий дон» и буквально заболела Аксиньей. Сильной, умеющей любить и жить казачкой. Вот бы и ей такой любви, такой силы, вот бы хотя бы на минуту превратиться, стать ею…

Говорят, что для того, чтобы сыграть на сцене сильного человека, необходимо этим сильным человеком быть в жизни. За свою Аксинью Элина Быстрицкая заплатила фронтовыми буднями и военным детством. От начала и до конца войны каждый день она делала то, что была должна, и не задумывалась о наградах. В горниле войны актриса Элина Быстрицкая сформировала свой сложный характер, сделавшись такой, какой и запомнилась она миллионам зрителей.

Конечно, кроме Аксиньи в «Тихом Доне», были и другие роли, роли врачей, которые она так любила, роли сильных целеустремленных людей, роли классических красавиц и даже роли в комедиях.

Всю жизнь Элина Быстрицкая была сильной, верной, не идущей на компромиссы женщиной, всегда старающейся помогать другим людям и не требуя ничего взамен. Такой она и осталась в наших сердцах.

© Андреева Ю., 2020

Алексей Ахматов

Пригороды.1941 год

 
Мы вывезли все, что сумели,
Под крики безумных ворон.
Уже расстреляли Растрелли
И взорван уже Камерон.
 
 
И надо скорей, Бога ради,
Из Павловска всем уезжать.
Уже павильоны Ринальди
Под горку ведут убивать.
 
 
И парки похожи на бойни.
И пал под бомбежкой Земцов.
Они достают бронебойными
До двух предыдущих веков.
 
 
И вывороченные корни
Разрывов вдоль улиц встают.
Развалины флигелей черных,
Как зубы больные, гниют.
 
 
Трехтонка последняя мчится,
Чихая, по насыпи вдаль.
И женщины все пересчитывают
Спасенный фарфор и хрусталь.
 

© Ахматов А., 2020

Лариса Бабкина

К сверкающей заре Победы

В августе 1941 года, в дни, когда фашисты стояли на подступах к городу Ленина, штурмовали его, когда всё, казалось, рушилось и качалось, Ленгорисполком принял решение: в ознаменование 100-летия со дня рождения писателя Федора Решетникова переименовать Георгиевскую улицу в улицу Решетникова. Этот факт поражает воображение. Да – война… Но – какое немыслимое спокойствие, твердость, уверенность! Как будто смерть близких, голод, бомбежки – не главное, все это шло как бы поверх сознания, а внутри – дело, долг, память.

Федор Михайлович Решетников родился в Перми 5 (17) сентября 1841 года. В августе 1863 переехал в Петербург и поступил чиновником в министерство финансов. В 1864 в журнале «Современник» появилось его наиболее значительное произведение – повесть «Подлиповцы», в которой изображались ужасающая нищета и бесправие крестьян. После чего Решетников оставил службу и всецело занялся литературным трудом. Редакция журнала (ежемесячного) находилась тогда на Литейном проспекте, 38, рядом с квартирой Некрасова. Журнал пользовался огромной популярностью в кругах прогрессивной интеллигенции, о чем свидетельствует его тираж (например, в 1861 году – 7 126 экземпляров, что было необычным для того времени). В журнале печатались произведения Гончарова, Некрасова, Салтыкова-Щедрина, А. Н. Островского, Н. Г. Помяловского, Г. И. Успенского и др. После покушения Каракозова на Александра II в 1866 журнал был закрыт.

В Петербурге продолжают выходить романы Решетникова: «Горнорабочие» (1866), «Глумовы» (1866–1867), «Где лучше?» (1868), «Свой хлеб» (1870). Суровые материальные лишения подточили здоровье писателя: он умер 9 (21) марта 1871 года, когда ему не было и 30 лет. Похоронен на литераторских мостках Волкова кладбища. Но память о нем живет в названии улицы, начинающейся от Московского проспекта возле метро «Электросила» и продолжающейся за Сызранскую улицу. Невольно возникает вопрос: сколько жителей улицы Решетникова знают о нем как писателе, найдется хотя бы один человек, прочитавший хотя бы один из его романов?

Перенесемся теперь мысленно на проспект Огородникова. Вот далеко за полночь светится окно в маленькой комнатке. Здесь живет простой и скромный человек, он пишет стихи и видит в этом свое призвание. Высокий и широкоплечий, с копной непокорных волос, Борис Костров – душа дружеских собраний, горячих и по-юношески шумных. Он часами говорит и спорит о книгах, без конца читает свои стихи.

 
Ветер ветку ивы клонит,
ни тумана, ни росы.
Частокол ломая, кони
пробираются в овсы.
Чуть осока шевелится,
берег, отмель, невода.
Не читается, не спится
и не тянет никуда.
На столе коврига хлеба,
соль да кринка молока.
В эту горницу тебе бы
залетать издалека.
Я бы скатертью льняною
застелил сосновый стол,
Баяниста бы с женою
в полночь темную привел.
Мы бы спели и сплясали,
подружились бы с тобой.
Люди добрые сказали б:
Свадьба здесь не за горой.
Только это – небылица,
далека ты, как звезда,
не читается, не спится
и не тянет никуда.
 

Борис Алексеевич Костров родился в 1912 году в семье конторского служащего Путиловского завода. Детство прошло в Петрограде-Ленинграде, еще на школьной скамье начал писать стихи. Впервые выступил в печати на страницах журналов «Резец» и «Звезда». В 1934 году Костров поступает в рабочий литературный университет имени А. М. Горького. В 1937 году активно сотрудничает в периодической печати, принимает участие в сборнике поэтов «Молодой Ленинград». Его первая книга стихов «Заказник» вышла в свет в начале 1941 года. Лирик по складу своей души, настойчиво работая в этом жанре, он, наряду со стихами, писал большую поэму, хотел рассказать в ней о подвигах своих ровесников, об их жизни.

 
И пусть нам по тридцать,
мы юны и правы,
нас море влечет,
мы слагаем стихи…
 

Костров готовил к печати вторую книгу, когда началась война. Отложив в сторону перо, поэт взял в руки оружие. 24 июня 1941 он вступил добровольцем в ряды Красной Армии. Сражался на Волховском и Калининском фронтах, воевал в Карелии. Трижды был ранен, но снова и снова занимал свое место в боевом строю. Не раз участвовал в самых опасных и дерзких операциях. Научившись на фронте многому, Костров не изменил себе: в коротких перерывах между боями писал о людях, с которыми мерз в окопах, о тех, с которыми делился последним сухарем и махоркой и для которых существовало только одно слово – вперед! В 1943, после третьего ранения, Кострова посылают учиться в танковое училище. В 1944 ему вручили погоны младшего лейтенанта. Он принял на заводе самоходную артиллерийскую установку и пошел на ней в бой на Прибалтийском фронте. В январе 1945 Костров был награжден орденом Красного Знамени. Советские люди уже чувствовали дыхание Победы, до нее оставалось недолго, но тем яростней становились бои. 11 марта 1945 командир самоходной установки офицер-коммунист Борис Костров был тяжело ранен при штурме города Крейцбург в Восточной Пруссии и через три дня скончался в госпитале.

Похоронен с воинскими почестями в братской могиле на центральной площади города. Б. А. Костров посмертно награжден орденом Отечественной войны 1 степени.

 
Отдав салют, товарищей останки
торжественно мы предали земле,
и по команде боевые танки
пошли вперед к сверкающей заре.
 

Вот такие пророческие стихи написал Борис незадолго до своей гибели. Вместе со всем народом поэт пришел к «сверкающей заре» Победы.

Несколько слов о проспекте Огородникова, где жил поэт. Он идет от Лермонтовского проспекта до набережной реки Екатерингофки. Эта магистраль в прошлом сменила несколько названий. В начале 19 века ее западная часть, от Екатерингофского проспекта (ныне улица Степана Разина) до реки Таракановки (по засыпанной реке сейчас проходит улица Циолковского), именовалась Песчаной улицей, а восточная часть до нынешнего Лермонтовского проспекта – Ново-Измайловским проспектом. В 1859 году этот проспект переименовали в Рижский (тогда многие улицы в Нарвской части получали названия по городам прибалтийских губерний). С 1923 Рижский проспект стал носить имя видного петроградского большевика Ивана Викентьевича (Войцеховича) Огородникова (1881–1923), похороненного на Красненьком кладбище рядом с могилами других видных путиловских большевиков. В настоящее время проспект опять стал Рижским.

© Бабкина Л., 2020

Наталия берзина

Песенник

У моего дедушки Виктора Ивановича Берзина еще до войны был песенник, куда он записывал тексты любимых песен. Нот он не знал. Но у него была хорошая музыкальная память и прекрасный голос, похожий на тенор Лемешева.

До призыва в армию в 1940 году дедушка работал в Выборгском дворце культуры осветителем. В то время там выступали Клавдия Шульженко, Леонид Утесов, Иван Козловский и Сергей Лемешев. После их концертов дедушка, мечтавший стать профессиональным артистом, нередко тоже выходил на сцену и пел «для своих».

Срочную службу дедушка проходил на флоте, в береговой обороне под Таллином.

Когда началась война, первые двое суток – 22 и 23 июня – они стреляли практически безостановочно. Коррекция огня проводилась по рации. По рации же им передавали: «Молодцы! Хорошо стреляете!» Во всяком случае, взять Таллин с ходу немцы не смогли.

Но уже на следующий день, 24 июня 1941 года, пришел приказ сниматься и уходить в Кронштадт. Дело в том, что они оказались в «котле», под угрозой окружения.

Получив приказ отступать, весь личный состав артиллерийского дивизиона, в котором служил дедушка, отправился из-под Таллина к месту назначения для погрузки на баржи.

Шли двое суток. Все очень устали, замерзли и промокли. Сделали привал в пакгаузе, где было очень много народу – в основном гражданское население, беженцы. Все пребывали в глубоком унынии.

Тогда к дедушке подошел политрук и сказал: «Витя, спой. Видишь, что творится с людьми. Подними им дух».

Дедушка запел. И вскоре увидел, что у людей начали светлеть лица и в глазах появилась надежда.

Их дивизион смог добраться только до Сескара. На этом острове они пробыли до 1944 года, до момента, когда с финнами был заключен сепаратный мир.

На острове бойцы жили в землянках, которые по флотской привычке называли кубриками. В столовой садились по четыре человека за стол. В основном – два украинца и два ленинградца. Такое распределение было связано с тем, что украинцам требовалось намного больше еды, чем ленинградцам, и они часто буквально пухли от голода. Но, конечно, еды не хватало всем.

Однажды вечером они с боевыми товарищами собрались в столовой. Дедушку попросили спеть, и он пошел к себе в кубрик за песенником.

В этот момент немцы совершили налет. Одна из бомб попала в столовую. Все, кто там был, погибли.

А дедушку спас песенник.

© Берзина Н., 2020

Светлана Блохина

Не хлебом единым

Как же странно устроена наша память; привычную жизнь яркой вспышкой вдруг озаряет давно забытое воспоминание из детства. Запах, звук, прикосновение – и вот ты уже отброшен на десятилетия назад, в прошлое. Так случилось и со мной, когда в магазине старушка попросила достать ей с верхней полки упаковку бубликов. Поблагодарив, она назвала меня внучкой… и я будто снова стала шестилетней девочкой в Ленинграде летом 1980-го года.

Помню, что тогда вся страна болела за наших спортсменов. Олимпиада в Москве стала событием, но у нас в семье строго: обед по расписанию! И нас с бабушкой отправили в булочную за хлебом. Рожденные в СССР помнят тот дурманящий аромат, которому не требовались химикаты и отдушки. Бабушка купила ржаной хлеб и нарезной батон, а мне с высокой полки было никак не достать бублик. Заметив мои мучения, бабушка помогла. Пока я бурно радовалась любимому лакомству, у бабушки по лицу катились слезы. Такая реакция на простой бублик меня ошарашила и даже испугала. Тогда я узнала историю, которую бабушка трепетно хранила в своем сердце.

1941 год для семьи Блохиных начинался очень счастливо. Вернувшемуся без единой царапины с финской войны Николаю 21 марта жена Антонина родила второго сына, Бориса. Летом собирались погостить у родни в деревне под Угличем, показать внуков бабушке. Николай и отпуск оформил в воинской части, где работал поваром. Но утро 22 июня разделило жизнь на до и после. Николая перевели на казарменное положение, а жену он уговаривал уехать к свекрови. Власти убеждали, что война скоро кончится и фашисты далеко в глубь страны не пройдут. Но в июле объявили об эвакуации женщин и детей. Тоня сомневалась; соседка-учительница ее убедила:

– Твой долг жены и матери – сберечь детей! Ты не жила в Петрограде в Гражданскую, а я помню болезни, голод и бандитизм на улицах. Есть куда и к кому ехать – уезжай!

Со дня на день полк Николая должны были отправить на фронт. Он сам оформил документы на эвакуацию своей семьи, чтобы не тревожиться хотя бы об этом. Летом 1941 ленинградцы неохотно покидали город. Поезда уходили полупустыми, поэтому разрешили взять много вещей. Самым ценным имуществом у Блохиных была швейная машинка «Зингер», которую Николай подарил жене перед отъездом на финский фронт. Тогда она очень помогла продержаться и сейчас не подведет, где бы ни пришлось жить в лихие времена.

На вокзал Тоню провожали соседи. Комфорт в грузовых «телячьих» вагонах был относительным, но никто не жаловался. Стоя в дверях вагона, Антонина высматривала на перроне мужа, молясь только о том, чтобы его отпустили из части. Николай молнией вскочил в вагон, когда машинист уже дал гудок. Быстро обнял детей и жену.

– Береги себя и детей! Я за вами приеду! – последнее, что услышала Тоня от мужа. Когда поезд тронулся, он отдал ей узелок и спрыгнул на перрон. Сквозь слезы Тоня развернула ткань и нашла флягу с молоком, хлеб, яйца и… два бублика. Под стук колес маленький Алик с аппетитом уминал последний гостинец отца, а Боре сделали тюрю – завернули в марлю мякоть бублика с молоком. Сейчас до станции, где Блохиных встречали родные, ехать 15 часов. Тогда путь занял трое суток; пропускали военные эшелоны и санитарные поезда.

Напоследок Николай успел дать телеграмму в родную деревню о приезде семьи, поэтому встречали всем селом.

Помогли устроиться, нашли Тоне работу в детском саду, куда пошел Алик. Легкой жизнь в эвакуации не была: рыли окопы, помогали раненым в лазарете, с тревогой и надеждой ждали писем с фронта. Николай писал исправно, хоть и немногословно… А в 1943-ем, после наступления, пришла бумага, что Николай Сергеевич Блохин пропал без вести.

Антонина не верила в смерть мужа и упрямо ждала его. В 1947-м с детьми вернулась в Ленинград. Работала, одна растила сыновей и… ждала. Сменялись эпохи и правители; женились сыновья и родились внуки. Дожила до правнука и вопреки всему ждала. На 81-ом году жизни закончился ее земной путь; надеюсь, в лучшем мире они воссоединились. Не хлебом единым жив человек, а верой, надеждой и любовью.

© Блохина С., 2020