Текст книги "На берегах Голубой Лагуны. Константин Кузьминский и его Антология. Сборник исследований и материалов"

Всё еще Вена,

Какенгассе (голодное и неотапливаемое) 20–21,

ноября (который «уж наступил») 21-е

Сидней, дорогой,

просто и не знаю, как тебя благодарить за то внимание и заботу, кои ты мне уделяешь! Внешние же обстоятельства не зависят от нас, и не твоя вина, если ничего не получается. Пока меня содержит (и поддерживает) благороднейший Толстовский фонд, я обеспечен, по крайней мере, жильем (а к холоду нам не привыкать) и «прожиточным минимумом». В Штаты торопиться не приходится, надо попытать счастья в Европе. Виза у меня годится до февраля, в крайнем случае продлю по май – в Европе у меня дел полно, в Штаты же можно приехать и в конце учебного года, чтоб договориться на следующий. До сентября Толстой меня прокормит, а может, и дольше. В Париже же мне предстоит поднять альманах этак из 50–70 имен эмигрантов и тех, кто остались. Будут художники, танцоры (о них), поэты, прозаики, словом, все. Шемякин уже напечатал художников, Тышлера 10 работ в цвете, графику Свешникова, к сожалению, никак не могу получить слайды Тюльпанчика. С чего ты взял, что он здесь? Ему еще предстоит начать всю выездную процедуру с сомнительным шансом на успех. И решить вопрос с вывозом картин. У него их всего восемь, но власти заломят такую цену, что не поднять. Он же не Женя Рухин, который сотни своих безобразий переправил через дипломатов и прочих идиотов, которые его (правда, талантливую) мазню принимают за «последнее слово в искусстве». У Тюльпана оно, может быть, и предпоследнее, зато гениальное. Но кому что нужно. Рухин делает «работу» за 30 минут, Тюльпанов работает по полтора года над одним холстом. Тут дело не во времени, а в профанации искусства. Михнов-Войтенко, гениальнейший абстракционист Ленинграда, тратит на холст тоже не более 30 минут, но его линия так же неповторима, как линия Клее или Хуана Миро. Ибо он из миллиарда возможных выбирает одну, присущую только ему. Он приходит к Востоку, к знаку, к иероглифу – недаром индусы, увидев его, восприняли как свое. Так и поэтика может быть «выше» языкового барьера, к чему я стремлюсь. Рухин же меня раздражает, при всей симпатии к нему (мы с ним подружились год назад). Он талантливый «штукарь», как говорят у нас в России. Сидней, я сторонник всяческого авангарда, но не его одного! Прости мне эту «лекцию» о живописи, но я насмотрелся этих гениев в России выше головы. Притом что мы очень подружились с Юрой Жарких, я никак не ставлю его выше Шемякина или Левитина, настоящих мастеров. Или моей новой любви, Тюльпанчика! Ничем я ему сейчас помочь не могу, да и никто не может. Ему нужно найти покупателя-миллионера, а имени на Западе (в отличие от шарлатана Рухина!) у него нет. И сделать его – вопрос долгого времени. Нужны слайды, фотографии и прочее, а всё это разбросано по Западу, по различным людям, милый Доджик («Морж»)[185]185
  Нортон Додж (Norton Townshend Dodge, 1927–2011) – американский коллекционер.


[Закрыть] куда-то запихал единственный слайд и найти не может (а он молодец, прислал мне около 300 фотографий, те, что я ему давал, и свои – очень пригодятся!). Тюльпану надо делать имя, сам он не умеет, а я пока помочь не могу.

Саша Глейзер не вызывает у меня ни симпатии, ни антипатии – так, ни рыба ни мясо. Виделись тут с ним дважды (за четыре-то месяца!), и не тянет. Работы у него средние (хотя художники крупные), по Ленинграду просто ничего нет, статьи же он пишет, мягко говоря, кретинские. О том, как он сражался с КГБ (за широкой спиной дипломатов и иностранных журналистов, это он опускает!). Ругать же (в письменной форме) его не могу, поскольку и так в «третьей эмиграции» такой разнобой и разброд, что только СССР на руку. Поэтому молчу и ругаю устно. Попал тут к нему на выставку семерых москвичей – зрелище крайне среднее. Словом, общего языка я с ним не нашел, а это для меня редкость! Говорить с ним крайне скучно.

С Ленинградом связи у меня почти никакой. Секретарша и та перестала звонить, вероятно, не на что. Послал из своих толстовских денег подарков ей и своим детям с одной профессоршей, но они еще не дошли (а уже месяц там, профессор). Равно как и письма. Всё, что неофициальным путем, отнимает массу времени, официальным же боишься говорить. У Ильи пока всё глухо, но отчаиваться не след: люди по 14 раз подают на выезд, и если сам не наделает глупостей – отпустят. Вот с моей секретаршей сложнее. Она не еврейка, папа полковник, согласия не даст, а найти мужа-еврея практически невозможно. Не говоря уже о том, что развод на Западе стоит 2000 баксов! И это бы я поднял, только б выехала. А то я боюсь, что у нее будут неприятности из-за меня. Писать ей можно, но на Главпочтамт (читают и там, и на дом, без разницы), дома же у нее папа. Вытаскивать же ее имеет смысл по многим причинам: она машинистка, корректор – без хлеба не останется, и золотой по характеру человечек. Жить же на Западе лучше (в этом я уже успел убедиться). Илья же и сам не выехает, и ее взять отказался. А Вена и Нью-Йорк (по данным австрийских социал-демократов) к октябрю прикроются, все поедут через Букарешти, это более или менее точно.

Теперь о делах. Сидней, милый, спасибо за все предложения, я ими не премину воспользоваться, но только после Парижа. Из Парижа я напишу, когда буду знать, сколько я там пробуду (до февраля или до мая). Постараюсь заработать какое-никакое имя, тогда и будем говорить о турне. Ездить (и читать) я могу сколько угодно, было бы куда жену с собакой пристроить, но это дело толстовцев. В любом варианте у меня сейчас больше дел в Париже. Имело бы смысл подумать и поговорить на тему переводчиков: а) для альманаха, который обещает быть весьма серьезным, и б) романа, который обещает быть крайне несерьезным (заканчиваю 4-ю, последнюю, часть). Далее, Сидней. Нет ли у тебя желания написать своего рода рецензию на «14 поэтов», каковая помогла бы и мне (для представительства) и могла бы быть использована как статья (оповещающая о выходе)? Еще две я хочу заказать Роберту Л. Джексону и Ефиму Григорьевичу Эткинду. Это для солидности. Если туго со временем, то тогда не стоит. Всё равно я намерен начать с альманаха и книги прозы (она еще в Израиле), где представлены 23 прозаика Ленинграда. А уж потом – поэзия. Для альманаха же были бы очень ко времени предложенные тобой Хармс, Введенский и Олейников. Миша очень хочет дать их с иллюстрациями. Охапкин же и Кривулин (равно Трифонов) у меня есть в книге, этого пока достаточно. Но вообще, все дубли (ну, не 40 кг, а поменьше) можно послать и обычной почтой (а не авиа) на Париж, где я пробуду всяко до февраля. У меня из Израиля 12 кг, тоже придется обычной почтой, хоть и горю без материала. Микрофильмы твои еще не получил, это на таможне, теперь только в понедельник. Очень хотел бы послать тебе свой роман, но здесь крайне сложно с серокопиро-ванием, денег нет, делают, как и в России, по блату и не всегда. А проза у меня идет крутая, такой в России с 30-х годов не было. Как и в поэтике – квинтэссенция всех систем, сознательная эклектика. Боюсь, что за этот роман меня и на Западе посадят. Уж больно хулиганский. Читал ли ты Веничку Ерофеева, самого гениального прозаика России, «Москва – Петушки» – так я его слабая тень. Так что посылай пока Хармса и иже с ним, это нужно сейчас. Мои стихи мне тоже бы не помешали, но их можно обычной почтой. В альманах пойдет моя проза.

Пока я со дня на день жду Мишу (Шемякина), паспорт и денег на дорогу в Париж. Там меня Толстой содержать не будет, придется жить у Миши в мансарде, но нам не привыкать, и вообще, эмигрантское житье меня (пока) устраивает. Пристроить бы куда статьи, не нужны ли они в Америке, часом? О художниках, поэтах – голая фактология.

Надеюсь вскорости свидеться, не там, так тут (не будете ли в Париже на Рождество?). Пиши мне (и шли) на Мишин адрес:…[186]186
  См. прим. 154 (стр. 135).


[Закрыть]

Нижайший поклон Кэрол, целую руки.

Обнимаю, твой петербургский поэт – Константин Кузьминский

Вена,

Хакенгассе,

23 ноября

Сидней,

не отправил тебе письмо по причинам марочного кризиса, но это и к лучшему: у меня появилось некоторое количество идей и новостей. Звонила секретарша, говорит, что у Ильи всё глухо, сама же она то хочет ехать, то не хочет. Сложно ли сделать приглашение из Америки на постоянное жительство (фиктивное, разумеется), по типу, как мне Миша делал во Францию? Я бы предложил ей свой вариант: два приглашения из Америки и из Франции, с последующим через Израиль, на наших властей это действует. Кроме того, если бы было «приглашение» из Америки, я бы смог известить о нем сенатора Джексона, и он, в свою очередь, нажал бы. Сюзанна, похоже, исчезла с горизонта, ездит где-то по Европам по своим делам, помогать же секретарше – мое дело. Сложно ли сделать в Америке приглашение «от двоюродного дяди» (более близкое родство не годится, у нее все родственники живы, а двоюродного дядю, пойди, доказывай!). Я действительно очень беспокоюсь за нее. Причем время поджимает, как я писал, остался год до полного (?) закрытия еврейского канала. А получение приглашения отнимает как минимум полгода. Во Франции-то я легко сделаю «приглашение от тетушки», продублировать же его через Израиль будет сложнее, связей у меня там никаких. Из Америки же очень бы помогло: убеждает власти в серьезности намерений на выезд. Моя жена всячески убеждает Наталью, что ей стоит уехать (не говоря уже об опасности оставаться), но та еще не понимает, что такое «свободный мир», который действительно свободный, при всём его неблагоустройстве, бюрократии, этсетера. Я впервые за несколько лет СПЛЮ СПОКОЙНО! Нет ощущения, что могут «повязать», а «выдворить» из Австрии, допустим, в Америку – не так уж страшно. Я впервые не боюсь полиции, хожу без документов, а если удастся получить хотя бы фремденпасс, так плевал я на всех! Америка имеет то преимущество, что через два года я имею «грин карту», чего нет в Европе. Но Америка для меня отнюдь не исключена, просто надо на время задержаться в Европе. Скорее всего, я приеду в мае, к концу учебного года, никак не позже. Лето меня прокормит Лев Толстой, а к сентябрю, ты сам говоришь, может чего-то наклюнуться. У меня появилась идея, что меня, может быть, следует подавать не как поэта, а как своего рода специалиста по живому и литературному современному языку. Может быть, если университет крупный, предложить что-то вроде университетского «издательства» на ксероксе пособий, которые я в состоянии подготовить. Помнишь книгу выборок из дамской поэзии?[187]187
  Сб. «Зачем я это сделала?» (СПб., 1970; впоследствии многократно пополнялся). Предисловие С. Монаса к сборнику см. [АГЛ 4А: 657].


[Закрыть]У меня по этому же принципу составлен словарик наркоманов, как приложение к «Нештякам» (тексты служат живой иллюстрацией). И я мог бы составить ряд пособий художественного характера на материале современной литературы (официальной, равно и неофициальной). Мешает этому, как я понимаю, отсутствие у меня диплома, но может быть, можно и без него? Ведь если обработать мой архив, я мог бы раз в месяц (или два) издавать на машинке своего рода сборнички в помощь учебной программы. Если это представляет какой-либо интерес (а не фантазию), напиши мне. Я человек непьющий и солидный, а работать мне не привыкать. Что-то а-ля Проффер, но с приближением к программе и практичнее. Не говоря уже о том, что для меня русская литература – родная. Словом, то, что я поэт, следует забыть. Я и сам уже забыл. Пишу прозу. В материалах же у меня есть детские считалки (30 страниц), да и прочего хватает. Подумай, может, так и следует говорить. С будущего года.

И напиши мне насчет этого, и насчет Натальи, сложно ли и можно ли? Еще раз прощаюсь. Поклон Кэрол от всех нас. ККК

Вена,

Хакенгассе,

декабрь

Миша! Ты сделал большую ошибку, прислав мне приглашение. Стоило ли ехать сюда прозябать, когда вообще жить не стоит. Леночка Титова была права[188]188
  Елена Строева, жена художника Юрия Васильевича Титова; покончила с собой в Париже в 1975 году.


[Закрыть]. Она не истеричка. Я – тем более. Но не проще ли было бы выяснить отношения раз и навсегда – из России? Я бежал из нее, потому что надо было. Взывания твоего из-за я сделал некоторого количества книг. Кого для? Нужен тебе был Алик – я перешерстил весь Петербург, и к твоим ста стихам добавил еще 300. Введенский, Хармс, Олейников унд вскорости прибудут к тебе из Штатов (от моих профессоров, «кои меня в грош не ставят» – по твоим сведениям). Мне уже прислали все микрофильмы, каковые я отправлял в свое время в Америку. Плюс 300 фотографий (увы, черно-белых) художников, каковых я считаю таковыми. (У тебя может быть свое мнение.) Я устал. Я устал, Миша, выяснять с тобою отношения. На кой хуй ты меня звал? Тешить тебя? Или работать? Или опять выяснять отношения? Я не кричу, как я люблю российское искусство. Я просто сделал за год около десяти книг (свои я не считаю, это мое дело) и отснял около тридцати художников (за что мне придется расплачиваться с Геной) и записал (не даря магнитофоны) ВСЕХ поэтов Ленинграда – свыше двадцати. Я не собираюсь считаться. Все деньги, что ты мне посылал, пошли на это дело. Сейчас я сижу БЕЗ бумаги, БЕЗ копирки, не говоря уже о том, что всю переписку с западом я вынужден вести вручную (машинка с латинским шрифтом стоит 60 долларов) и вынужден помнить, что я кому пишу. Не «рвать с тебя кусками мясо» я собираюсь, а хочу понять: кто тебе нужен, нужнее, и зачем? Друзей у тебя много, я знаю, что я один из них. Но вот уже скоро полгода, как я тут, на телефоны ты потратил целое состояние, а мне не на что послать тебе уже готовые материалы. Ты понимаешь, что мне приходится экономить даже на почтовых расходах? Эстер пишет мне: «Я болела, только сейчас мне сообщили, что я могу получить твой архив, но выслать его очень дорого» (читай – оплати почтовые расходы), а что я могу ей написать? У меня не на что даже послать это письмо тебе, оно будет лежать до среды, когда Толстовский фонд выдаст мне мои 900 шиллингов на 10 дней, потому что сегодня 6-е, а денег уже нет. Посылать архив на тебя с оплатой? А если у тебя не будет денег (или настроения?), чтобы получить его? Как я могу быть уверен, если настроение твое меняется в зависимости от глистообразных глейзеров и им подобных? Куда мне посылать архив, если я сам не знаю, где я буду? В домике в Монжероне? Я не коллекционер. У меня всего лишь есть Шемякин, был Михнов, Левитин, Тюльпанова нет, а больше я не знаю. Были еще Васильев и Лягачев, и еще человек 20–30 из Санкт-Петербурга, но там они и остались. Я вез поэтов. И не довез. Не по средствам оказалось получить их из Израиля. (А это примерно 20–30 долларов.) У меня их нет. У меня вообще ни хуя нет, кроме твоих гравюр, которые я не умею продать, меня послали с ними на «выставку» (продажу) Глейзера, где я не рискнул их предъявить, чтобы не портить таковому коммерцию (МНЕ было неудобно). Ему же – удобно всё. Ты думаешь, мне деньги нужны с тебя? Мне они были нужны в России. Чтобы «делать Российское искусство», как ты любишь выражаться. Потому, что и Гена, и Миша Крыжановский предпочитают искусство «оплачиваемое». А я снимать не умею. И писать на Грюндиг тоже (даже имей я его). И оба халтурили, потому что я мог платить им лишь обещаниями. Мои фото– (и фоно-) архивы – всё еще там. Мне их предстоит «выкупать». И я это сделаю. Не время, «товарищ капитан», выяснять отношения между Ривчиком (я ей еще припомню!) и мною. Уже давай играть вчистую. Я такой же поэт, как ты художник (хотя я тебя считаю лучше, это не принижение, просто ты, несмотря на молодость, достиг большего совершенства). Я себя считаю 5-м поэтом, ты можешь себя считать первым художником. Не в этом дело. Дело в том, что я устал. Выяснять с тобой (и с супругой твоей) отношения. Каждая сволочь, кому не лень, катит бочки на меня. Твоей Татьяне я помогал как мог. Ты меня просил об этом, уезжая. Что я имел с этого? Проверку количества штанов, посылаемых тобою? Что я имел с Есаула? Видеть его не мог, общался ради тебя, а кого ты слушал? Не помнишь ли ты, кто от тебя, пьяного, отмазывался в метро («из-за сына, из-за сына токмо!») и кто предлагал себя взамен мусорам в садике на Загородном, когда ты приемником размахивал и хотел в милицию, а тебе нельзя было? Может, ты ошибся, часом, приглашением? Кто встал за ту же суку Есаула, когда ты его бить начал? Я сказал, что так с друзьями нельзя. Кто спасал и Ривку от тебя, и Мамку от Старичка? Что я имел с этого? То, что Мамка меня гавном поливает, и Ривчик, Ривушка, Ривушонок от нее не отстает? Выписывай Есаула. Вероятно, он тебе ближе. Недаром ты его нежно «Утробой» именуешь. Знаешь, отчего я запил по твоем отъезде? От того, как начали делить твое «имущество». Я рад был твоему дивану, потому что он ТВОЙ. Толик Васильев – хотел «фисгармонию». Мало ли чего я хотел! Например, пистолет. Люблю пистолеты. Но когда я узнал, что он Рихарду, я сказал – «О-кей!» Потому что я любил Рихарда, не зная его. За то, что он был Ривчиковым мужем. За то, что он был другом Алика. Рихарду – значит хорошо. И это так. Но лучше выбирал бы ты друзей, Мишенька. Лягачев не есть зло. Он не то рыба, не то мясо, но скорее всего – тюлень. Когда Есаул поносил меня при Элен, Олежка что делал? Молчал. Гена тоже молчал (по политическим – скорее хохлацким, соображениям). Но Гена мне потом и доложил. Олег же промолчал. А там был еще и Толик, и Сигитов, и ни один из них не вступился за меня. Все – молчали. Не хаяли, нет, предоставляя это Есаулу. А он умеет. И что? Ты обругал Элен, а с «Жешенькой» сношений не прервал. Я же с тех пор его не видел. Бить ему морду несколько затруднительно: слишком здоров. Дуэль же – слишком много чести. С тобой бы – я как пионер. Только так. Ибо считаю тебя – на равных. Почему и пишу, объясняюсь с тобой. Есаулов же – посылаю на хуй.

Устал я, Миша. Много крику, восемь интервью, а я всё еще сижу в Вене, не имея возможности даже серокопировать тебе то, что у меня есть. Все обещают, никто ничего не делает. Нужен тебе Глейзер – ради Бога! Кушай его с вареньем, гарантируй его пребывание, я же могу с тобой лишь на равных. Тебе я могу позировать, развлекать тебя (когда ты работаешь), был бы счастлив сделать с тобой мои книжки (с тобой в первую голову), но хватит считаться. Я действительно сижу без денег. Когда я сидел без них в Ленинграде, я был ДОМА. На дорогу сюда не ты мне прислал (прости, ты присылал мне много, и я не забуду, хоть и не знаю, сколько, знаю, что действительно много, – у Есаула данные точнее – 3000 долларов – откуда он знает? – я же не считал, а просто говорил всем, что у меня есть Миша, и гордился, и хвастался каждой твоей подаркой, отворачивал штаны и показывал – «Коке от Миши», и на ТВОЙ магнитофон всех писал, и при этом ругался на тебя, что ты совсем охуел на Западе, посылаешь не то, что нужно), но там я был дома, и когда мне нужно было собрать 1000 рублей на выезд, я кинул клич, и каждый поэт (каждый второй, естественно) приволокли мне по десятке с рыла, и это было естественно. А здесь у кого мне спрашивать, когда я должен уже две с половиной тысячи шиллингов, а доходов еще нет? Кого и как должен я просить? Сюзанна человек принципиальный, она «нынче в долг больше не дает», графини Разумовские сами не при деньгах, сотней-дру-гой-третьей шиллингов мне помогают, потому что катастрофически не хватает даже на сигареты (а уж какое гавно курю!), но стыдно мне брать у них, их же Глейзеры тож пользовали, а у Киры Львовны Вольф так и вообще гроши, как у моей матушки, но у кого же еще? Почему и беспокоюсь за Толстовский фонд в Париже, чтоб тебя без конца не потрошить, а дадут ли? А если не дадут? Когда в России, я мог существовать на бутылках, а здесь, когда я не пью? Вот так, Мишенька, думай, голова, шапку куплю.

Постскриптум: А у меня одиннадцать готовых книг (моих только), не считая чужих, а?

Р. Р. S. Не деньги мне нужны в первую очередь, а гарантии от твоих капризов.

Сэр Мишель (вер Мишель – это «червячки Мишеля» – франц, диалект) унд Доротея (гассе) цум Ребекка (базукка), диэтическая котлета Лягачев унд молчаливый ПЕТРОВ![189]189
  Петров Владимир Александрович – фотограф; принял активное участие в составлении альманаха «Аполлон-77». См.: Круг Шемякина ⁄ сост. Л. Гуревич. СПб.: Ленинград-Центр, 2014. С. 196–203.


[Закрыть] Минуло, минуло, четыре года минуло, великий почин (початок) эмиграции во главе с основопоклажником русской мета– (бета– и тета-) физической живописи ингушом Шемякиным, коего для сделал запись величайшего поэта Чечено-Ингушетии солнцепоклонника Музбека Кибиева. Коя запись застряла в проходе обрезанных, что с прискорбием констатирует тихий антисемит (ежели глистообразного глейзера считать за семита) Кузьминский. И так всё. Сначала еду в Америку. Потом не еду в Америку. Потом еду в Париж. Потом не еду в Париж. Еду взад-вперед по Вене, большею частию бесплатно, из экономии Толстовских средств. Проездив полгода по Вене, решил никуда не ехать. Советского паспорта нет, так что в Советский Союз тоже не поеду, даже ради ингушей. В ближайшие дни иду в австралийское посольство, которое представляет (по совместительству) Новую Гвинею (или Гвинею-Биссау?), и записываюсь в кенгуру. Великая нация кенгуру и утконосов с небольшим, но ехидным вкраплением ехидн! А в Советский Союз не поеду. Там меня ждут. Пусть уж лучше будет приятная неожиданность: съеден независимыми папуасами берега Маклая. И валюта там подходящая: миклухи и маклаки. В одном миклухе тридцать пять маклак, в переводе на доллары – фига. 38 фиг. А то эти шиллинги и клопши надоели. Анны Франки, Леонгарды Франки, просто Франкенштейны. Единственная твердая валюта – доллар. Но он падает. 14-го начинается этап и пересылка объединенной партии евреев и русских в Соединенные Штаты Америки. Меня тоже внесли в списки. Поедем в Новую Гвинею виа Ю-эс-эй. Транзитом скрозь Париж (при наличии франков). За невозможностью стать основоположником парижской литературы (парижский жанр), вакансии заняты Мама-ксимовым и Мама-рамзиным, стану основопрокладчиком, наладчиком и зачинателем ново-папуасской литературы на чечено-ингушском языке (за неимением собственного). Чуть ли не единственная страна, где еще любят русских (впечатления от съеденного Маклая), суверенная (боюсь, под протекторатом Советского Союза), водятся дикие свиньи (пекари), женщин приуготовляют древним и пикантным способом (см. «Цум Тюркен»). Борзых там еще не ели, так что будем иметь успех. С горя отобедал у четырех графьев Р. Ели зайца. Поразил познаниями в русской истории, после чего остатки зайца были завернуты для борзой. Пили минеральную воду «Виши» в честь вишистского правительства и воду «Дунай» в честь воинствующего патриотизма. Потом пили кофе без ликеров. На дорогу домой дали талончики, ехали в трамвае. При виде кондукторов со мной происходят колики, поэтому хожу пешком.

Господа (сэры и пэры) Лягачев, купно Петров не удосужились известить (через «Русскую мысль») о своем прибытии, за незнанием адресов поздравляю чрез. Поздравляю твово друга Андрея Вознесенского с праздником Рождества Христова. В следующий раз спусти с лестницы. Судебные издержки плачу. Покамест же, за неимением средств, посылаю машинописные презенты (токмо госпоже Шемякиной и Досику). Тебе написал стихов, но передумал. Напишу еще. Буде буду Париже – поздравлю лично. По дороге взад мне надо навестить Гренобль, договориться об издании миниатюрной книжечки с Николь. Не знаю еще, в переводах или как. Там, во всяком случае, переводят «Двенадцатиглавие» для «Парле». В целом виде «Башня» издается с декабря 72-го. Должна прийти на тебя из Америки. Дубли негативов уже у меня, весь марканский архив. Заказал еще всех обериутов для тебя. Но пошлют (послали?) обычной почтой, идет долго. Из того, что прислал Анри, сделай себе копии, тексты нужны мне для работы. На днях он высылает книгу песен (своих и Хвоста), тоже сдублируй. Мне здесь придется весь архив собирать заново. Уже начал. Помаленьку шлют. Вопрос изданий обсудим при встрече. Найди возможность копировки на «Ксероксе» (желательно бесплатной или подешевле), очень пригодится в будущем. Я привезу «14 поэтов», единственный экземпляр. Если приеду. Если нет, то и не знаю как. Последний раз на меня очень косо смотрели, когда копировал тебе. А у меня сейчас даже цветы нельзя, там дамы. Поэтому и не хожу. Еще три варианта накрылись. Платно же берут до семи шиллингов страница, это невозможно.

В общем, хватит о делах. Празднуй Рождество, ты вроде одно время был католиком, а я подожду до Нового года. К телефону меня не зовут (по распоряжению хозяйки), так и живем. Менять квартиру уже бессмысленно, осталось меньше месяца. В Америке меня хоть что-то ждет: в каждом университете по одной-две лекции, Сидней обещал организовать турне, и Сусанна тоже, так что до лета прокручусь. А там, может, и место, или Мышь пошлю работать. Язык есть (а из москвичей никто не говорит), кой-какие знания – тоже. Не пропаду, за что не уверен в Париже.

Так что поздравляю вас всех с Рождеством (католическим, но невзирая на это, христианским), надеюсь увидеть вас до своего отъезда (зависит не от меня, а от австрийской полиции и денюжной ситуации), за чем и кланяюсь —

Кока

ККК,

Пятый пиит Питербурха – Константин

Константинович

Кузьминский

Понедельник в Вене,

Австрийская монархия (Габсбургов),

в пансионате для эмигрантов мадам Кортус

12.12.75[190]190
  Приписка от руки.


[Закрыть]

Прошла неделя с твоего звонка и этого письма, и как ничего не изменилось, полагаю, что и в письме нечего менять. Да, я просил тебя прислать мою корреспонденцию, это трудно? Олег и Володя[191]191
  Лягачев и Петров.


[Закрыть] уже там, что еще «нового» обо мне сообщили? Во всяком случае, передавай им привет. Я рад за них.

Пока еще твой – ККК.