Текст книги "На берегах Голубой Лагуны. Константин Кузьминский и его Антология. Сборник исследований и материалов"

Вена, два часа шестнадцатого,

пансион Кортус на Хакенгассе

Дорогой Анри,

к Вам протягиваю руку и сердце. Перед отъездом мне много пришлось заниматься Вами, чему я был очень рад. По приезде решил подождать прояснения обстоятельств и после этого писать. Анри, нам мало удалось видеться в Петербурге, но для меня и это малое сказало многое. А по Вашем отъезде, спустя время, я бросил пить и занялся приведением в порядок литературных дел. На моей совести две антологии ленинградских поэтов по четырнадцать имен, итого двадцать восемь, общим объемом восемьсот страниц. Вас я включил в первую, это переделанное мною «Живое зеркало» (пять поэтов Ленинграда), вышедшее в Штатах и Англии в семьдесят втором году. Я добавил ряд имен старшего поколения: Аронзона, Алика Мандельштама, Вас, Г. Алексеева, Рейна, Наймана, Шнейдермана, Уфлянда, Еремина, и сделал заново подборки Сосноры, Горбовского и свою. Бродского и Кушнера оставил без изменений. Бобышев сделал мне сцену, и я его изъял. Большую помощь оказал мне Миша Мейлах, мы с ним работали последние месяцы. Он и Эрль дострочно собирают Вас. По приезде сюда мой архив арестовали в Израиле, я связался с американской профессурой, «Континентом» и Шемякиным, мне его должны вернуть. Третий месяц сижу в Вене на попечении Толстовского фонда и пишу роман. Со мной жена и чистокровная борзая.

Сегодня говорил с Шемякиным по телефону. Миша принял эстафету журнала «Возрождение», редактировал его князь Оболенский, до войны это был консервативно-умеренный журнал. Печатались в основном некрологи академикам и материалы о Романовых. Но и то и другое иссякло. Теперь есть возможность «возродить» журнал. Миша связался с московской группой в Нью-Йорке (Вагрич Бахчанян, Лимонов, Мамлеев, Худяков), я пишу Вам. Есть возможность использовать всё, вплоть до каббалистических трактатов. Стихи пойдут само собой. Анри, буде будет на то Ваше согласие, я был бы чрезвычайно рад видеть Вас в числе авторов. Вся литературная часть в основном лежит на мне. Я еще сам не знаю финансовое положение журнала, посоветовал Мише поговорить с Максимовым, но боюсь, что гонорары будут уходить на печатание репродукций русских художников, и Мише еще придется докладывать из своих. Впрочем, тут вопрос не денежный, а скорее идейный. Вроде бы удалось собрать под одно знамя всё наше поколение, да еще заочно примкнувших там, в России (а я имею карт-бланш от всех своих друзей на публикацию материала), мы бы показали, чего стоит третья эмиграция.

Марамзину и Виньковецкому напишу особо. С Володей мы чуть ли не вместе ехали и общались уже здесь, а с Яшей воссоединились осенью прошлого года, когда я устроил выставку двадцати трех художников у себя дома (сто двадцать восемь работ на площади двадцать четыре кв. метра и около тысячи посетителей за неделю!). Очень хотелось бы видеть Вас, но в Израиль я не поеду, пока записался на Штаты, но, если всё будет ладно, может, останусь в Европе. В течение месяца всё прояснится. Меня тут пригласили прочитать пару лекций в школе Рудольфа Штайнера, у антропософов, но всё опять же упирается во фрёмден пасс (так, кажется?)[93]93
  Fremdenpass – австрийский документ, являющий собой аналог международного паспорта для перемещений (Reisepass), выдающийся лицам без определенного гражданства.


[Закрыть]. Пока работаю для Швейцарии и Южно-Германского радио. Денег еще не видно, да и не в них дело.

Итак, Анри, если Вас не пугает эта затея, пришлите мне материалы в течение двух-трех недель (стихи, статьи) и обязательно хорошую фотографию с краткими биографическими данными: когда приехал и с какими намерениями. Нам надо делать заявки, кто мы есть.

Вам кланяются Миша Мейлах, разочарованный Эрль, Рита[94]94
  Вероятно, Рита Моисеевна Пуришинская (1935–1983) – вдова поэта Леонида Аронзона.


[Закрыть], перед отъездом была у меня Алла[95]95
  Первая жена Волохонского Алла Скоринкина.


[Закрыть], невразумительно просила подтверждения приглашения.

Ваш Константин Кузьминский

Вена,

три часа шестнадцатого,

пенсион Кортус на Хакенгассе

Яша унд Володя (Володя унд Яша), днями направил письмо милому Эдику, где всё объясняю для вас. Но есть новости: сегодня звонил Миша, сказал, что Максимов сам устроит погром за меня. Это меня устраивает. Я не люблю погромов. С детства страдаю юдофилией, и не хотелось бы разочаровываться. А Володе можно. Он сказал, что архив мне вернут. Это хорошо. Не надо пролития излишней крови.

Теперь о делах, касающихся вас обоих. Пока вы поддерживаете торговлю макаронами в Риме, Париж отдал нам на откуп целый журнал («Возрождение»). Журнал всё равно дышал на ладан с двадцать второго года и хочет свежей крови. Мише вручили бразды правления, Миша половину бразд отдал мне. Может быть, вместо Штатов поеду в Париж. Редакторствовать, слово-то какое! Имею к вам ряд предложений. Анри я уже написал. Миша хочет перекроить весь журнал как старые штаны (правда, материал добротный, довоенный!). Москвичи уже согласились (Бах, Лимон, Мамлей, за Худякова не знаю) и посылают материалы. Опыта ни у меня, ни у Миши никакого, но сделать бы первый номер (после которого разбегутся все старые подписчики, те, что еще остались в живых), а там посмотрим. Миша уже печатает литографии художников, цветную на обложку, теперь дело за литературой. Надо вдарить всем букетом имен, даже если не заплатят (а это уж точно, Мише придется из своих докладывать!). Посоветовал ему поговорить с Володей[96]96
  Владимир Максимов.


[Закрыть], чтобы взял под крылышко в смысле пропаганды (филиал «Континента»). Если где-нибудь среди вас ошивается Полина, скажите ей, чтобы обдумала статью об современном театре. Я отвечаю за поэзию, Володя (Марамзин) дает свою прозу, а Яша, наконец, может высказаться по вопросам богословия.

Братцы, неужели вы не чувствуете, до чего удивительна жизнь? Ей-Богу, стоило ехать в ету Европу! Не обращайте внимания, что я резвлюсь, это у меня реакция на израильские дела, тут дело серьезное, даже если прогорим, то с фейерверком. Так в свое время прогорел журнал «Жар-птица» в Берлине, но успел выпустить несколько номеров. Саша Черный издавал. А как его сейчас читают! Нас тоже будут читать. За широкой спиной горбатого князя Оболенского, за его горбом, вперед, к победе индивидуализма! Он оставляет за собой право на две верноподданнические статьи, милый старичок! Остальные сто шестьдесят страниц – наши. Так в этом году журнал отпразднует свое пятидесятилетие. И пусть как он был «независимым», так и останется. Контрольный пакет у Миши, а его эпиграфы «Величие и свобода России, достоинство и права человека, преемственность и рост культуры» сделаны как по заказу для нас. При этом (порадую Володю) журнал печатается с «ятью» и «Ь>, и только «ер» отсутствует. Но вот где пишутся «Ь> и «ять», я, убей меня Бог, не помню. Помню только ижицу, но она редко.

Впрочем, давайте серьезно. Если у вас нет возражений, нужно срочно приниматься за дело. Гонорар я пока не обещаю (я и сам не знаю), но пока есть место, где мы можем собраться вместе. И Алеша Цветков, очень интересный поэт, и вы, и Анри, и москвичи, а это уже сила! Как и что там будет, соображу, когда будем верстать номер, а пока – нужно: от Володи – рассказ, главу страниц на двадцать (меньше – лучше), от Яши – статью, трактат (хоть по минералогии, но с богословским уклоном) и от каждого – хорошую фотографию и род биографии, с указанием, когда приехали и зачем. Яша уже имеет опыт (в моем каталоге), а Володю учить не надобно. За собой я оставляю контроль и прикид материалов, вы же знаете, что меня Бог сотворил редактором. Сообщите мне также, кто еще в Риме (и помимо) и на кого можно рассчитывать. Способен ли на что-нибудь Славинский? Ровнеру я сам напишу, у меня к нему рекомендация. Отвечайте срочно.

Любящий вас – Кузьминский

Вена, 17-е,

пансион Кортус

Мишенька, эдитор ты мой, думаю, не переставая, об что ты сказал, о «Возрождении» и русском ренессансе. Вытянуть-то вытянем, только прогореть – прогорим. Главное, чтоб с фейерверком. В 20-е годы в Берлине издавался Сашей Черным журнал «Жар-птица», на мелованной бумаге, типография Голике и Вильборг, года два проскрипел. Вобрал в себя все лучшие силы эмиграции, Судейкин оформлял, но то ли они кушать очень захотели, на гонорары растащили, а только кончился. И остался. Берешь его в руки чуть ли не с молитвой. Живет, хоть и в спецхранах. Мишенька, нам с тобой не делиться, не чиниться. Ты художник, я поэт. Бери меня в литературные соредакторы (хотя эта должность на Западе никак не оплачивается, а еще и включает в себя должности машинистки и корректора), тогда останутся расходы только на типографию и бумагу. А рукописи я тебе и бесплатно выбью. Отписал уже Виньковецкому, Марамзину и Анри Волохонскому. У Марамзина просил прозу (покороче), у Яши богословскую статью (в этом он дока, не то что в своей «религиозной» живописи), у Анри стихи или трактат (у него фантастические трактаты по каббале!), Люду Штерн[97]97
  Штерн Людмила Яковлевна (р. 1935) – писательница, переводчица, участница правозащитного движения. Эмигрировала в 1975 году.


[Закрыть]обрабатывал четыре часа, чтобы она обрабатывала остальных. Пока (из соображений лирических) следует довольствоваться теми, кто здесь, и теми, кто на том свете. Остальные подождут, пока я зарегистрирую свою «феноменальную» память в статьях и выступлениях. После чего с полным правом начну «цитировать» в журнале, и ебись она в рот, Женевская конвенция!

Но для того чтобы быть тебе действительно в помощь, надо до Соединенных успеть в Париж. А может, и в Париже что наклюнется. Но я могу сказать одно: вдвоем журнал поднять можно. Твоя любовь к Крученыху меня окрыляет. Провонявшие трупы акмеистов расползлись по всей Европе, им ни Филонов, ни Стерлигов, ни Малевич не по зубам. Все они манной кашей питались. Это не значит, что с ними надо рвать, им просто нужно указать место и тоже печатать. Тогда, действительно, журнал будет отражать все тенденции нонешнего времени. Будут материалы и о кинетистах (как только получу свой архив, у меня там масса качественных слайдов). Но это для следующего номера, мне нужно запросить Москву (эк выражаюсь!). Материалы о фотографах надобно получить у Проффера (у него выходит мой каталог[98]98
  Имеется в виду каталог выставки «Под парашютом» в квартире Кузьминского в Ленинграде. См. [АГЛ 4А: 556–557] и статью Э. Морс в наст. изд.


[Закрыть]), а пока ведь у тебя весь Птишка[99]99
  Фотограф Борис Иванович Смелов (Пти-Борис, 1951–1998).


[Закрыть] есть. По театру у меня есть Полина, она в Риме, девка толковая, ее спектаклями Эфрос восхищался. Мишенька, пока мы можем сделать номер только из эмигрантских имен, скажем, рангом пониже «Континента», но зато – художники, поэты, театр. То есть то, чего там нет и не предвидится. Собирай все имена и адреса, даже малых, кои могут пригодиться. Малые пойдут для обзора. Обзор напишу я, сейчас я работаю для Швейцарии и Южно-Германского радио, там и будут платить, но сердце мое и голова – с тобой. Надо как-то только вытянуть меня в Париж, пока будет делаться номер. Может быть, тот же Оболенский поможет?

На тему читателя. Говорил я с Кирой Львовной Вольф. Ей 70 лет, дочка и внучка издателей, представитель «Возрождения» и «Русской мысли» в Австрии. Сказала: ориентироваться нужно на третье поколение (наших ровесников и младше). Деды повымерли, отцы русским искусством не интересуются, а внуки воспитаны на западных образцах и их не шокируешь даже моей прозой. Но читать будут. То есть номер надо делать на уровне задач наших, не пугаться, контакт с «Русской мыслью» и «Континентом» необходим (чтоб хотя бы не против), но делать то, что мы считаем нужным. А для этого мы с тобой должны быть «рука к руке у мачты, против тысячи – вдвоем!»[100]100
  Неточная цитата из «Старой пиратской песни» Джорджа Стерлинга (пер.
  В. В. Левика), взятой эпиграфом к роману Джека Лондона «Сердца трех» (1920): «Ветер воет, море злится, – ⁄ Мы, корсары, не сдаем. ⁄ Мы – спина к спине – у мачты, ⁄ Против тысячи вдвоем!» (Лондон Д. Сердца трех // Собр. соч.: в 14 т. Т. 14. М.: Правда, 1961. С. 158).


[Закрыть] Финансовая сторона меня волнует только постольку, поскольку это связывает мне возможность передвижения (а Толстовский фонд и в Париже будет кормить), работать же для российских искусств я привык задарма. Остаются статьи на харч.

Мишенька, пишу тебе в промежутках между статьями и романом, но надо обдумать и обговорить идею, будущее. Как я понял, тебе придется быть главным финансовым столпом журнала, хватит ли тебя и у тебя, хотя за три года ты уже пообтесался на Западе, дебет-кредит тебе знаком, а для меня всё это китайская грамота (боюсь, что и останется). Думаю, что для начала следует исходить не из тиража, но из качества. Кое-что следует сохранить и от старого журнала. У меня номера за 68-й, 69,71 годы – бумага хорошая, формат удобнее «Континента» (в отношении художников), хотя несколько старомодный. Как будут решаться вопросы с типографией, с корректурой? То, что там сохраняются «i» и «ять», как маслом по сердцу, но где их употреблять? Хоть всё написанное по словарю проверяй. Как будет осуществляться верстка журнала? Так ли уж Оболенский больше, чем на две статьи, ни на что и не претендует? Попросил бы ты хоть Доську или Ривчика написать в подробностях ответы и планы! Если это серьезно, то самый смысл мне сейчас в Париж (по дороге и в Швейцарию, там денежкой можно разжиться, обещали, за лекции и часть дороги оплатят). Поговорю в Толстовском фонде – не отправят ли через Париж (им всё равно, Боковы[101]101
  Писатель Николай Константинович Боков (1945–2019) и его жена Ирина Дмитриевна Бокова (Солоухина).


[Закрыть] в Париже и еще кто-то), но нужны приглашения, приглашения и приглашения. «Русская мысль» – хорошо. Индивидуальное – не помешает. После 19 числа (интервью в посольстве США) пройдет больше месяца, пока соберутся с отправкой. Надо было раньше начинать, но, поскольку в Париже ничего не предвиделось, я спокойно писал роман и ждал отправки в Штаты. А тут предложение за предложением: Швейцария, Гренобль, а я только на днях получил все свои адреса из Италии, предстоит написать еще ряду влиятельных итальянцев и французов (это рекомендация моего московского друга[102]102
  Художника Льва Вольдемаровича Нусберга.


[Закрыть]) и посмотреть, что скажут там. Получается так: говорю по рекомендации моих друзей о них, предлагают конкретно мне (не в ущерб остальному). Так было с Анни Ян[103]103
  См. письмо № 22.


[Закрыть], так же и с Николь де Понтшарра (узнай, если подвернется случай, кто она)[104]104
  Николь де Понтшарра (Nicole de Pontcharra (Postnikowa), p. 1935) – поэтесса, писательница, искусствовед. Способствовала публикации Кузьминского в гренобльском журнале Parler (см. письмо Е. Эткинду от 25 декабря 1975 года).


[Закрыть]. Просил тебя узнать насчет Синявского (Бетака не в счет), не слышно ли? «Русская мысль» меня устраивает, завалю статьями, только при условии инициалов ККК (мои друзья в России могут погореть из-за меня, так и объясни). Касательно Зеленина Эдуарда Леонидовича, просил сообщить о себе следующее: род. 1938 в Новокузнецке Кемеровской обл. Учился в ленинградской СХШ при Академии Художеств. Выгнан «за формализм» из 9-го класса. В Ленинграде жил до 1962 г. Первый период творчества: сказочные сюжеты, русские; яркие цвета. Частные выставки (у Штернов – ред.). Отъезд в Новокузнецк, работа руководителем ИЗО, занятия керамикой, преподавание живописи (1962–1965). Второй период творчества: грубая рельефная живопись, темно-серые, коричневые, черные тона. Натюрморты. 1966–1968 гг. – Москва, выставки в квартирах, без прописки, без работы. С 1968 и по наст, время – гор. Владимир (дер. Угор, Собинского р-на), не был членом С<оюза> Х<удожников> Владимира. С 1969 по наст, время – третий период: сюр– или гиперреализм. Высокое мастерство, яркие жизнерадостные тона… Участвовал: 1. В выставке 15 сент<ября> <19>74 («Бульдозерной»). 2. В Измайлове. 3. В частной мастерской (закрыта по распоряжению РО УВД). 4. Снят как «иногородний» с выставки 22–24 декабря в ДК Газа. 5. Арестован за участие в попытке выставиться в Москве в годовщину «Бульдозерной». Эти данные он (как предчувствовал) просил Люду Штерн передать тебе и что он сейчас согласен даже через Израиль. Не поместить ли его в первый же номер (вместе с Арехом[105]105
  Художник Александр Дмитриевич Арефьев.


[Закрыть])? Фотография (прескверная, Генкина[106]106
  Фотограф Геннадий Самуилович Приходько.


[Закрыть]) у меня есть в израильском архиве (Эдик и его «Бабочка»). Всё же лучше, чем ничего. Надо бы постепенно приучать западных читателей к качеству советских репродукций, противопоставляя их западным (найти форму печати). Ведь большая часть того, что можно получить и чем я уже располагаю, никуда не годится, но это ЕДИНСТВЕННЫЕ свидетельства. А рядом печатать твои электрогравюры москвичей и питерцев. Тогда журнал отразит сразу, что есть и что МОЖНО бы… Равно и со стихами: иногда набирать ротапринтом машинопись, это подчеркнет.

Мишенька, люблю тебя и целую. Подумай, что и как делать.

Кока

Вена, 19-е,

пансион мадамы Кортус

на Хакенгассе штрассе

Вагрич, дорогой!

Всё знаю, всё слышал, согласен. Во первых же строках моего письма передай привет Лимону (мы с ним виделись), Мамлееву (я его читал) и Худякову (о нем мне много говорил Жарких[107]107
  Художник Юрий Александрович Жарких (р. 1938) – организатор первых выставок неофициального искусства в Москве и Ленинграде (1974–1975) и Товарищества экспериментальных выставок (ТЭВ). Эмигрировал в 1977 году.


[Закрыть]). О дамском поле я и не говорю, я им просто целую руки.

Быв замотан неопределенностью и астральными статьями, а также вполне земным романом, не мог ответить сразу, ибо ничего еще не знал. Не знаю и посейчас, хотя сегодня посетил американское посольство и имел продолжительную беседу с консулом. Беседа проходила в теплых и дружественных тонах. Разумеется, в ходе беседы коснулись… Коснулись, коснулись, только что не залапали, а решения пока остаются втайне. В общем, сняли с меня отпечатки пальцев, но сейчас мне важнее помотаться месяцок по Европе, особо Париж. Отпечатки я считал своей частной собственностью и берег их для Полины. Париж же для меня представляет тот интерес, что там Миша и имеет быть «Возрождение». Чего и как – это другой вопрос. Надоть кооперироваться, как это делали русские крестьяне в советские времена. Надоть консолидировать силы, как в Европе, так и в Соединенных Штатах. Нашего полку всё больше, и гренадеры мерные. Пока пишу передачи для Южно-Германского радио, статьи для Швейцарии, стихи для Гренобля. Денег пока не видел. Самое главное – иметь от всех вас принципиальное согласие на сотрудничество. С романом мы уже решили – обложка Вагрича Бахчиняна, выполненная коллажем с применением всех методов хулиганства, доступных только художнику, выросшему в суровых условиях социалистической ситуации и на уровне западных формальностей, а в середину запихаем несколько Мишиных график, что еще теснее подчеркнет единство демократических сил. Как я понял, Миша уже известил вас о своих планах. Пусть будет два и три журнала: в Нью-Йорке, в Париже и Мюнхене, всех нас не вместить, а за нами тысячи. Вопрос только с конвенцией. Я буду «цитировать своих друзей на память», хотя с прозой это сложнее, остальные – цитировать себя. Главное, это чтобы не было расхождений в общей линии журналов. И долбать, на французском, немецком и английском – мы уже не девочки, и не мальчики (я вот уже и не мужчина), а признание – где оно? Там оно, в России, за бугром. О чем и пишу сейчас Генриху Бёллю (мы с ним были знакомы). Пишу и о вас. Надо налаживать контакты, связи, ибо здесь торжествует центробежная сила (а в России была центростремительная). Написал в Рим и Израиль. Наша эмиграция ДОЛЖНА себя заявить. И не только письмами в «Русскую мысль», а явлениями и событиями. Сейчас мне надо в Париж. Разнюхать насчет журнала. И надо вырвать у клятых иудеев мой архив: 12 килограммов рукописей, микрофильмов, фотографий и магнитных пленок. 3 антологии, не считая мелочей. За это уже взялись Максимов с Агурским. МИД Израиля обшмонал до буковки и усомнился: отдавать ли? Я пообещал вернуться в посольство с автоматом, на чем дипломатическая часть закончилась. Сейчас сижу и жду (если бы у моря!) документов, приглашений и вызовов. В Америке, зачем-то открытой Колумбом, предложили по одной лекции: Колумбийский университет, Вашингтонский, Йельский, Техасский, а берут (?), да и то на год, поэтом ин чардж[108]108
  «Поэт-уполномоченный» – неологизм Кузьминского; общепринято «poet in residence» (поэт, преподающий в университете и включенный в преподавательский штат).


[Закрыть] только на Диком Западе, штат Орегон. Так что пока списываюсь и скакиваюсь с профессурой. Если приеду, то не раньше, чем через месяц. Общаетесь ли вы с Гариком Элинсоном (брат художник) в Йеле и прозаиком Ровнером, к которому у меня приветы, он в Новом Йорке? Кто еще там есть, за вычетом Зельдина (его я не ем)?[109]109
  Об отношении Кузьминского к художнику Борису Зельдину см. [АГЛ 5А: 639–640].


[Закрыть] Сообщи о планах на журнал. Я могу статьи (буде получу материалы). // вообще всё могу. Кроме играть на музыке и петь (отсутствие координации слуха и голоса). Напиши, напиши, ибо я помню, люблю и целую.

Монархист Кузьминский

Dear Sir,

remember – Pavlovsk, 1966, Dostoevsky places. And the talk through the window of the car about Christian religion, orthodox and catholic churches. You asked me then: “And what do you writing?” “I am a poet” – said I. “And they do not publish you?” “No”. “Well, they didn’t publish me as well”, – were your words. I told you, that you are the favorite Germany writer in Soviet Union and showed you at my friends, also the guides of Pavlovsk Palace – they were your readers too.

9 years passed. I am 35 now. I had to leave my own country (as many of us, but not all). Well, it happened so, that for the past 15 years I had everything: my friends were the painters, my pupils were the poets, I was a poet myself and women were in my heart. Unhappily, I made several unofficial exhibitions of L<eningra>d painters, unhappily I collected something about 100 poets of L<eningra>d for the past 20 years and when I stopped drinking (if you are able to remember our “meeting”, you can as well remember that I smelled cogniac. I cannot forgive myself till now, that those 40 minutes you were waiting in the palace for somebody knowing languages – Ksenia Pavlovna it was, I was drinking cogniac between guiding groups!) – I lived as a poet and a poet I was – but when I stopped (and it happened occasionally, without my wish!), I looked around my room. About 50 L<eningra>d and M<oscow> painters, their works were hanging on the walls, and the same it was with the poets and novelists – but the manuscripts were in a chaos, thousands of them. And I began to work.

You must forgive me, Mr. Boll, but if you read the letter up to this place, please, read it up to the end. A lot of people are speaking about their love to Dostoevsky, a lot of professors, specialists and other are eating his defenceless flesh – but none of them is interested in those, who were bred by Dostoevsky, who are flesh from flesh of him, because they are – Russian writers. Should I explain you, who met Solzhenitsyn, thrown out of his own country, to you, who comes to the USSR “to visit your friends-dissidents” and not the “brothers of the pen”, anything about Russian art? You know well how it is.

I came in the world totally unknown to me. Its inhabitants are the same people, why should I ask questions? But they are. I had to leave my own country. I didn’t hesitated. But here am I – one of those hundreds and thousands of unknown Russian artists and I came here not for my own sake, but – for them. If the questions was in my own manuscripts – well, I have friends and connections on the West since 1967.1 made a book “The Living Mirror (Five Young Poets of Leningrad)” a long <time> ago, it was published by Doubleday, mostly made by S. Massie (her husband wrote “N<icolas> & A<lexandra>”, they are my friends). But the question is wider than my problems, which are privat<e>.

During the past year, before my departure, I made something about 20 books. There were three anthologies (14+14 poets of two generations and 23 novelists – about 1200 pages), there were catalogues of three exhibitions of L<eningra>d painters (most of them are my friends), there were the books of my “pupils”, the poets, made with the help of mine, there were photos, type-records of 30 poets, microfilms, etc.

I knew, what for I was collecting them, printing the books. I knew what I was doing, standing with my wife at the Netherlands embassy in Moscow with 12 kg of documents (12 kg of names, work). But when I passed the custom house (nothing except old “Underwood” typewriter had I with me, that was my instrument permitted me to do all my work and still helps me) with my wife and a dog, presented to me by my friend, when I was met by Sochnut in Vienna, was fed, given money and place to live – then I became upsetdown. I spent here in Wien 2 months already (July, 9 it was when I left Russia), my friends came from different countries to meet me, helped me, I am writing my first novel – 100 pages are done already – but what? What? Why am I writing you?

We always think of miracles. We wait something from surrounding, some attitude, that we are, that we do exist! I know well, that it is necessary to begin from very beginning, that Solzhenitsyn rode in Europe on the white horse of his glory, and I am – a dark horse. Certainly, I am not alone even here, but WE are alone! Not everybody has international recognition, most of us, unknown in our own country, are still unknown here and have to begin once more. I was upstairs in L<eningra>d, in Wien I am downstairs. Well, it is shit, that my archive is now arrested by Israel Ministry of Foreign Affairs, they are very precautious with most of Russians (Russian specialist in literature Chertkov waited half a year for his archive), well, I phoned my friend, painter Chemiakin in Paris, he said that Maximov will help me. I have invitiations from 9 universities to make a lecture, a reading or to be published.

But now, listen, it is not the question of my own publishing! What shall I do with my archive when it will be returned? How can I help those who stayed there – that is the question.

I am sure, you will answer.

Yours sincerely,

KKK

<Перевод:

Уважаемый господин,

помните – Павловск, 1966 год, места Достоевского. И разговор через окно машины о христианской религии, православной и католической церквях. Вы меня тогда спросили: «А что Вы пишете?» – «Я поэт», – ответил я. «И Вас не публикуют?» – «Нет». – «Что ж, меня тоже не публиковали», – были Ваши слова. Я сказал Вам, что Вы самый любимый немецкий писатель в СССР, и указал Вам на своих друзей, также экскурсоводов Павловского дворца – они тоже были Вашими читателями.

Прошло 9 лет. Мне уже 35. Мне пришлось уехать из своей страны (как и многим из нас, но не всем). Так получилось, что последние 15 лет у меня было всё: мои друзья были художниками, мои ученики – поэтами, я сам был поэтом, и женщины были в моем сердце. К несчастью, я сделал несколько неофициальных выставок художников Л<енингра>да, к несчастью, я собрал что-то около 100 поэтов Л<енингра>да за последние 20 лет, и когда я бросил пить (если Вы в состоянии вспомнить нашу «встречу», Вы также можете вспомнить, что от меня пахло коньяком. Я до сих пор не могу себе простить, что те 40 минут, что Вы ждали во дворце человека, знающего языки, – а это была Ксения Павловна, – я пил коньяк между экскурсионными группами!) – я жил как поэт и был поэтом, но когда я остановился (а это случалось иногда, без моего желания!), я оглядел свою комнату. Около 50 л<енинградских> и м<осковских> художников, их работы висели на стенах, то же самое было с поэтами и прозаиками – но рукописи, тысячи рукописей лежали в хаосе. И я начал работать.

Вы должны простить меня, господин Бёлль, но если Вы прочли письмо до этого места, пожалуйста, прочтите его до конца. Много людей говорят о своей любви к Достоевскому, много профессоров, специалистов и прочих едят его беззащитную плоть – но никто из них не интересуется теми, кто воспитан Достоевским, кто плоть от плоти его, потому что они – русские писатели. Мне ли объяснять Вам, встречавшимся с Солженицыным, выброшенным из собственной страны, Вам, приезжавшему в СССР «навестить друзей-диссидентов», а не «братьев по перу», что-либо о русском искусстве? Вы хорошо знаете, как это бывает.

Я попал в совершенно незнакомый мне мир. Его обитатели – такие же люди, почему я должен задавать вопросы? Но они есть. Мне пришлось покинуть свою страну. Я не колебался. Ноя – один из тех сотен и тысяч неизвестных русских художников, и приехал я сюда не ради себя, а – ради них. Если бы дело было в моих собственных рукописях – что ж, у меня есть друзья и связи на Западе с 1967 года. Уже давно я сделал книгу «Живое зеркало (Пять молодых поэтов Ленинграда)», она была издана Doubleday, в основном ее сделала С. Масси (ее муж написал «N<icolas> &А<1ехап-dra>», они мои друзья). Но вопрос шире, чем мои проблемы, которые носят частный характер.

За последний год, перед отъездом, я выпустил около 20 книг. Это были три антологии (14 + 14 поэтов двух поколений и 23 прозаика – около 1200 страниц), каталоги трех выставок художников Л<енингра>да (большинство из них – мои друзья), книги моих «учеников», поэтов, сделанные с моей помощью, фотографии, машинописные записи 30 поэтов, микрофильмы и т. д.

Я знал, для чего я их собирал и печатал книги. Я знал, что я делаю, стоя с женой у посольства Нидерландов в Москве с 12 кг документов (12 кг имен и работ). Но когда я прошел таможню (ничего, кроме старой пишущей машинки «Ундервуд», у меня с собой не было, это был мой инструмент, который позволял мне делать всю мою работу и до сих пор помогает мне) с женой и собакой, подаренной мне моим другом, когда меня встретил Сохнут в Вене, накормил, дал денег и место для жилья – тогда я расклеился. Я провел здесь, в Вене, уже 2 месяца (я уехал из России 9 июля), мои друзья приехали из разных стран, чтобы встретить меня, помогали мне, я пишу свой первый роман – 100 страниц уже сделано – но и что же, и что? И для чего я пишу Вам?

Мы всегда надеемся на чудо. Мы ждем чего-то от окружающих, какого-то отношения к себе, что мы есть, что мы существуем! Я хорошо знаю, что начинать надо с самого начала, что Солженицын въехал в Европу на белом коне своей славы, а я – темная лошадка. Конечно, я не один даже здесь, но МЫ – одни! Неу всех есть международное признание, большинство из нас, неизвестных в своей стране, остаются неизвестными здесь и вынуждены начинать всё сначала. В Л<енингра>де я был наверху, в Вене я внизу. Конечно, дерьмово, что мой архив в курсе арестован Министерством иностранных дел Израиля, они очень осторожны с большинством русских (русский специалист по литературе Чертков ждал свой архив полгода), ну так я позвонил своему другу, художнику Шемякину в Париж, он сказал, что Максимов мне поможет. У меня есть приглашения из 9 университетов выступить с лекцией, с чтениями или опубликоваться.

Но послушайте, сейчас речь не о моих собственных публикациях! Что я буду делать со своим архивом, когда мне его вернут? Как я могу помочь тем, кто остался там – вот в чем вопрос.

Я уверен, Вы ответите.

Искренне Ваш,

ККК>