Текст книги "На берегах Голубой Лагуны. Константин Кузьминский и его Антология. Сборник исследований и материалов"

Вена,

Какенгассе 20–21,

10 ноября, холодно

Алеша!

Новостей, можно сказать, нет, пишу, чтоб не скучал. Виделся <с> Машенькой Разумовской[169]169
  См. письмо № 7.


[Закрыть], обеспокоена твоим положением, будущим, взяла адрес. Мыслит что-то присоветовать. В Вене голодно унд холодно. Перед конгрессом выясняют мою «политическую благонадежность» – наводят справки у политэмигрантов. Смешит. С 16 по 23 будет конгресс, неясно еще, в качестве кого и буду ли присутствовать. Ежели буду, то буду говорить о двух искусствах России и говорить буду круто. Как мне стало ясно, рекомендация, допустим, Сахарова, стоит здесь одной советской публикации или трех заграничных. Уважение к Союзу писателей здесь в крови. Или – Шолохов, или – Солженицын. Оба члены. Отчего становится зябко. Москвичи плачут в Америке, печатает один Роман Гуль в «Новом журнале».

Теперь слухай. Я не суюсь в «Континент» и тебе не советую. Надо подождать, пока пригласят. Пока впереди светит только альманах. Там всё будет упираться в стоимость печати. Я хочу поместить несколько твоих стихов, «Сердце по кругу» и «Предложение лука». Это будет и солидно, и серьезно. После конгресса сразу же, как получаю фремденпасс, двигаю в Париж и сажусь за альманах. Миша звонит через день по часу, но это всё не работа – на расстоянии. Засяду плотно до января, а там – как прояснится. Сил здесь уже хватает: 12 поэтов, 11 прозаиков, 7 эссеистов (это по моим подсчетам), и как бы ни кобенились – альманах будет. Рекомендую тебе пока не рыпаться, читать русскоязычную литературу по мере обнаружения и составлять себе представление. Пойми, тут не до нас, и чем больше мы будем рыпаться – тем меньше шансов. Я буду о тебе говорить и с Максимовым (буде он будет – на конгрессе, я разумею), и с другими, но вот проблема: хотел рекомендовать тебя в швейцарскую антологию – нет переводчика на немецкий. Роз-Мари перевела меня и уехала, а Лиза Уйвори – сама пишущая и терпеть не может переводов. Кроме того, ее привлекают крайне левые, сделала в «Улыптейне» книжку москвичей на билингве: Холин, Некрасов, Лен, Лимон, Сапгир, Бахчанян[170]170
  Лизль Уйвари (Liesl Ujvari, р. 1939) – составитель антологии «Freiheit ist Freiheit. Inoffiziele sowjetische Lyrik» (Zurich: Verlag der Arche, 1975).


[Закрыть]. Русский текст на прескверной машинке, немецкий – типографский, втрое мельче. Не впечатляет. Вся книжка принесла 15 тысяч шиллингов, авторам – по тысяче на рыло. Ищу свои ходы и выходы, но начинаю понимать, что весь вопрос упирается главным образом в переводчика и менеджера. Так что не торопись. Попытайся прикинуть свои возможности и планы, помимо поэзии. Попробуй работать прозу. Я свой роман, с Машенькиной помощью, заканчиваю – около 250 страниц (нормальный объем пэйпер-бэка), и будет он весьма не по зубам ценителям нашим. Часть его идет в альманахе, целиком выпустим в Париже за свой счет. Сейчас я резвлюсь как хочу: включаю туда письма, страницы из чужих книг, тексты на 15 языках сразу, и вообще, делаю что хочу. Я не задаюсь (внешне) целью быть полезным, это должно быть в подсознании.

Так и тебе: советую пока попридержать стихи, не тыкаться, как слепой щенок (это не относится к альманаху, там дело более или менее решенное), а просто подождать: я тут верчусь в этом кругу – мне и то непонятно, а ты сам говоришь, что в Риме никого нет. Но «Новый журнал» или там «Вестник РСХД» – попробовать можно, но я с ними никак не связан. Насчет «Посева» просто не знаю. Темная контора. Так что напишу тебе уже из Парижу, там много наших, там будет всё ясней. Меня сейчас переводят для Гренобльского «Парле», но… предстоит еще – убедить редактора. Здесь с публикацией пока заглохло, я без авансу не тороплюсь работать. Статьи (уже переведенные) сдал, но пока молчат. Жду. И тебе советую ждать: мы здесь – младенцы в джунглях.

Обнимаю тебя.

Твой К. Кузьминский.

Пиши на Шемякина (с 1-го декабря)

Вена,

Хакенгассе 20–21,

ноября 19-го

Эстер, маленький, прости меня, ради Бога, я же не знал, что ты болела, причем серьезно. Выражение же «мерзкие письма» отношу на счет твоего послеболезненного состояния, но никак не могу усмотреть в них ничего мерзкого, за вычетом искреннего. Кто, как не ты, может понять, что архив для меня – это, можно сказать, жизнь (и не ошибиться) и что волновался я не попусту, поскольку письмо Охапки мне предъявляли еще до твоей болезни, и не твоему выздоровлению (коему я рад!) я обязан его возвращению, а усилиями Агурского, «Континента», Володи Максимова, Шемякина, Сюзанны, сенатора Джексона – ты видишь, кого мне пришлось поднять, чтобы получить свои 12 кг бумаги и несколько роликов микрофильмов, и все их усилия были бесполезны, поскольку не было тебя. У меня же никого нет в Израиле. Гробман не отвечает на второе письмо – он тоже болен? А я пишу по просьбе его друга. И больше у меня там НИ ДУШИ, не считать же милого Анри – он, по-моему, сменил Селигер на Тивериадское и даже не заметил разницы[171]171
  Анри Волохонский окончил в Ленинграде аспирантуру Научного института озерно-речного рыбного хозяйства и в Израиле работал лимнологом на озере Кинерет в Тивериаде.


[Закрыть], разве что завел хамелеона. Эстер, и во всей этой свистопляске, когда мне оставалось думать, что мои письма не пропускает военно-полевая цензура, как я мог подумать, что ты больна? Я мог думать всё что угодно, только не это: слишком всё сошлось одно к одному! И даже сейчас, вместо того чтобы спрашивать, чем ты болела, как ты сейчас, чем тебя порадовать, – я всё о том же, об архиве, потому что иначе – зачем я жил?

Я думал, мне объявили войну (впрочем, так оно и было), и боролся всеми доступными средствами. Только вчера, когда я позвонил из Толстого фонда в эмбасси, мистер Горев (на сей раз крайне любезным тоном) сообщил, что ты нашлась и что всё в порядке. Любезность тона относилась явно не за счет твоего выздоровления, а за счет письма сенатора Джексона. А мне попутно приходится вести войну с австрийской полицией за фрем-денпасс, потому что перед Америкой (или вместо?) я намерен еще побывать в Париже, Швейцарии, Гренобле. Везде меня ждут, выслали мне уйму приглашений, правда, ехать не на что. Свыше десятка статей написанных пристроены покамест на треть (очень мало связей) и будут оплачены… впоследствии (по напечатании, этсетера). Авансы обещают, но не дают. Придется есть бедного Мишу, который все деньги вхлопывает в альманах, ради которого мне и надо в Париж – без меня – что ж за работа? Ну, еще антропософы помогут (хоть Швейцарию повидать), а в Вене здесь уж больно неуютно. Комнату не топят, стёкла выбиты, дрожим втроем на 90 шиллингов в день. А на мою переписку с целым светом уходит 200 шиллингов в неделю. Это я не к тому, что мне <не> на что архив высылать (тут мне Миша поможет), а просто доллары я размотал на Пратере, на всяких детских удовольствиях – качели, карусели, балаганы – по сту долларов враз! Но зачем я и ехал – поесть венских сосисок в Венсенском лесу и побывать на Кони-айленд. Если тебе не интересно, Эстерка, не читай, на второй странице я дам сухие инструкции насчет архива, мы же с тобой еще в Санктъ-Петербурге, давно, перестали понимать друг друга, а если что и поддерживает, так это не ноябрь 67-го, а 62–63 годы. Кроме того, меня непьющего ты отродясь не видела, а я уж и забыл, как это делается. Дело в том, что я человек эмоциональный, поэтому выводы делаю тоже эмоциональные. Ты замолчала – значит, виновата цензура. Я настолько уверился в существовании таковой, что начал писать эзоповым языком, на манер Васьки Бетаки. Гробман не отвечает – отношу это не за счет личных качеств (и того, что мы незнакомы), а за счет причин внешних. И сколько дров успел наломать в этой войне народной, что самому страшно. Правда, не без пользы. Буржуазная тоталитарность Ближнего Востока весьма отличается от Дальнего, одна из причин, по которой я предпочел Израиль Биробиджану. Кстати, деточка, когда-то ты любила мои ранние стихи – прежде, чем отсылать, прочитай «Биробиджан». Думаю, что ты не пожалеешь, что знакома с поэтом Кузьминским. Оставим Осю[172]172
  Иосифа Бродского.


[Закрыть] твоей юношеской (девичьей) любовью. Подумаем обо мне.

Эстер, милая, не сердись ты, ради Бога, и не обращай внимания на мелочи стилистические. Я и так чувствую, что тут что-то не то: ты и здорова была, а на письма не удосужилась ответить, а теперь еще и заболела. Что? Как? Я ж ничего не знаю. Сижу себе в этой Вене, переписываюсь со своей профессурой, пишу статьи, которые пока никуда не пошли, жду Мишу (он обещался из Штатов на обратном пути заехать, а всё нет), от Миши зависит, как высылать архив, авиа слишком дорого (12 кг!), значит, обычной почтой, и даже страховать нет смысла – что мне деньги? а через «кого-нибудь» – кто и когда? Лучше уж зашить в холстину бумаги, и обычной почтой через месяц дойдет, заказной посылкой, наверное. А микрофильмы и пленки магнитные вынуть – и отдельно, авиа. На днях пошлю денюшку, это не проблема, не знаю только когда. Прости, Эстик, что я тебя этим занимаю, да еще когда ты и не оправилась (сама же пишешь, что еле двигаешься!), но уж очень мне господа эти нервы потрепали, потому и на тебя рычал, что спокойно относилась. В июне прошлого года, во время повяза Володи Марамзина, я заканчивал книгу «14 поэтов» (молодых – Кривулькин, Чейгин, Ширали и т. д.), и вся она лежала у меня на столах, было очень приятно – ожидать «гостей», и весь год последующий, когда я завелся и делал книгу за книгой (материалу-то накопилось за 15 лет довольно!), и всё время ждал, играл с огнем, приглашал дипломатов и корреспондентов, устраивал выставки и чтения (один по улице ходить боялся!), чудом выкарабкался – и не могу получить архив. А сколько еще пришлось оставить! Статьи тут пишу по памяти, но альманах, который затеял Миша, памятью не обойдется, нужны тексты, каталоги (там же все данные), слайды, и (не помню) есть там левитинская графика или нет?[173]173
  См. письмо № 3.


[Закрыть] Вроде я клал туда Левитина, Шемякина, но не уверен. Собирался в жутком безумии, сначала это дипломаты обещали, и в последний момент нагрели, пришлось в последний момент к голландцам, что-то перетасовывалось в последний день, поэтому и не уверен, есть там графика или нет. Слайды-то точно есть, магнитофонные пленки и микрофильмы, а графики может и не быть. Но я тебе уже писал в каждом письме список, так что повторяться не буду. На кого мне еще было надеяться? На Анри, который в Тивериасе, или на Гробмана, с которым я не знаком? Потому и ругался на тебя предпоследними словами, ты же принимала их всерьез.

В общем, забери ты, когда сможешь, всё это, подожди, пока я пришлю денежку, и оправь – бумагу отдельно, пленки отдельно, чтоб не всё сразу пропало. Там еще должны быть мои <бума-ги> (и Мышкины документы, на Кузьминского и Подберезкину, всякие свидетельства о рождениях и браках, но они меня мало волновали, я и не писал), их можно письмом, могут скорее понадобиться. Я со дня на день жду фремденпасса и по получении такового намыливаюсь в Париж через Швейцарию – в первых же числах декабря (?), так что посылать имеет смысл всё на Шемякина. Его адрес:…[174]174
  Парижский адрес Шемякина был вписан в оригинал письма латиницей от руки; в копии отсутствует.


[Закрыть]

За месяц даже обычная почта дойдет, а я намерен пробыть в Париже как минимум до февраля, делая альманах. И, может, до мая (?). В Штатах мне еще подыскивают место а-ля Иося[175]175
  Иосиф Бродский.


[Закрыть], но обещают не раньше нового учебного года. Так что буду пытаться зацепиться в Париже. Видел мельком Эткинда (коего в России не знал), встретил крайне мило, очень высокого мнения о моей поэзии (откуда он знает?), это он моему другу заявил и предложил участвовать в сборнике «Культура и антикультура», который он делает с Бёллем. Может, уроки русского поможет найти, только бы не связываться, как Бетаки, с радиостанциями типа «Свобода», меня за это друзья (там в России) морально убьют. Роман заканчиваю. Бог даст, с Мишей издадим. Скандал обеспечен. Вышлю на рецензию. Бочка удовольствия.

Но всё-таки, что с тобой, Эстер? Из открытки я вынес только, что ты меня возненавидела, да ты и раньше не очень любила, а вот что с тобой? Напиши хотя бы. Всё равно твой – К. Кузьминский, 5-й поэт Санктъ-Петербурга, с любовью.

Вена,

Какенгассе,

девятнадцатое ноября

Анри,

милый мой Анри! Здесь холодно, голодно, а у Вас там хамелеоны по Мертвому морю бегают, и зреют различные финики. Грейпфрутовым соком израильским упивается старая Вена. Я не писал Вам, поскольку Вы месяц обещали быть в отсутствии, но соскучился. Аркадий Ровнер потешил меня сатанинскими рассказами, но с этаким петербургским изыском, в отличие от Мамлея. Ровнер откуда? В своей автобиографии он не упоминает. Они дивные люди. Оба два прислали мне бочку материала альманаха для. И еще обещали. Вика дивно пишет о Вас в своей статье. Я тоже пишу. Уже второй раз. Помимо альманаха, который само собой, графиня Разумовская, заинтересовавшись, предложила напечатать в Вене. Переводит (мои статьи) она с фантастической точностью и изыском, злоупотребляя (для немцев) русизмами. Насчет Вас надо особо поработать. Теперь: Шемякин в восторге от Вас (то, что он читал у Гуля[176]176
  Стихотворения Анри Волохонского, в том числе часть цикла «О картах», публиковались в № 120 и 121 нью-йоркского «Нового журнала» за 1975 год, редактируемого Романом Гулем.


[Закрыть]), и надеюсь полностью обратать его в Вашу пользу. Думаю, что будет делать «Фому»[177]177
  Сочинение Волохонского «Фома. Удивительная поэма о знаменитом схоласте Фоме Аквинском, его учителе Альберте Великом, о искусственной женщине, Альбертом созданной, и повествующая о том, как сказанный Фома с нею спорил и как, разгневавшись, ее испортил» (1964–1966).


[Закрыть]. Он уже проникся, остается еще учитать его Вами. Мишка в восторге от всего «петербургского» в наилучшем значении этого слова (тонкость, культура, изыск, ирония – то есть то, что преобладает в Вас). Не люблю «первичую» поэзию, пуповую. Исключение – Глеб[178]178
  Глеб Горбовский.


[Закрыть]. Ибо – органичен. Поэзия должна быть «вторична», ибо литература есть – реминисценция. 48 значений одного слова плюс все ассоциативные ряды. Вы же делаете просто антилитературу, за что и люблю. Дивную песню «Про рай» цитирует Ровнер. Правда, не совсем к месту, но с чувством. Надо бы ею и закончить, но – не удержался. Зудит перо прозаика. Анри, милый, всё будет хорошо. Шлите мне тексты беспрестанно. Пока в альманах хочу всего «Йога и суфия» (то, что Вы дали) и «О картах», невзирая на Гуля (надеюсь, Вы ему не продали копирайт?). То же относится и к трактатам. Один из них пойдет непременно. Миша еще не читал, но будет зависеть не от него, а от остального материала. «Лабиринт» Вам высылается Мейлахом, через кого и как – не знаю пока. Беда с Хвостом: полный том его сочинений (продукция Эрля), какого не было и у него, нежно мне надписанный, был у меня ухищен А. Б. Ивановым[179]179
  О художнике А. Б. Иванове см. [АГЛ 5Б: 182].


[Закрыть] – и с концами. Больше у меня Хвоста нет, отдельные текстики. Очень жаль. Но Хвост – дело будущего. Не начать ли его с томика совместного творчества? Было бы очень изящно. Но записи, записи! Напишите ему, если есть связь, чтобы он записался в Ленинграде, через мою секретаршу (тел. 350735 и 473893) или Юлию Вознесенскую (735369), запись мне потом перешлют. У того же Миши Крыжановского[180]180
  Михаил Викторович Крыжановский (1943–1994) – звукорежиссер молодежного клуба «Восток» в ленинградском ДК работников пищевой промышленности; у себя на квартире организовывал выступления и записи бардов и поэтов.


[Закрыть], но его лучше не упоминать. Обидно, Анри, что тут приходится начинать всё по новой. Я тут написал довольно злую статейку по поводу имеющего быть в Вене конгресса Пен-клуба, о том, что обсуждаются проблемы «чайной церемонии» (нужно пригласить 55 японцев для нее), русские же проблемы не возникают. Меня-таки не пригласили, я не член СП. Здесь Некрасов, завтра приезжает Максимов. Эткинд приезжал сделать доклад о Рильке и уехал, мы с ним крайне мило пообщались. Надеюсь, в Париже будем работать вместе, он человек мыслящий широко. Хочу привлечь его к альманаху (а он меня к сборнику «Культура и антикультура» вместе с Бёллем). Бёлль, правда, не ответил на мое письмо, но может, просто не понял. Мы с ним общались полчаса в 66-м году в Павловске, и очень мило. Миша сейчас поехал в Штаты, поговорить с москвичами и о своих выставочных делах. На обратном пути обещал завернуть в Вену. Имеет идею серии книжек в своем оформлении. Вами он проникнется, это я уверен. А художник он – один из лучших в России и лучший на Западе. Изыск и культура потрясающие. Очень близко Вам. Впечатление, что я вас сватаю друг другу, но это и нужно. В вас имеет быть близость.

Всё «мило», «дивно», сплошной «изыск». Жизнь же оными качествами не отличается, приходится «бороться» и страдать. Мой израильский архив нашелся (не без помощи сенатора Джексона, будто дел у него больше нет, а пришлось побеспокоить!), сейчас мне делают фремденпасс, без которого Париж невозможен. Живу еще по розовой советской визе, с ней никуда не поедешь, разве в Штаты. А надобно посетить еще антропософов в Швейцарии (как Вы к ним относитесь? Говорить ли о Вас?), они меня приглашают почитать и погостить. Кто такой Рудольф Штайнер, я не знаю (за вычетом скульптуры Христа[181]181
  Восьмиметровая деревянная скульптура, центр группы «Представитель человечества» («Menschheitsreprasentant»), созданной Штайнером в Гетеануме.


[Закрыть], но это хорошо), антропософы же – единственные бескорыстно добрые на Западе люди. И потом – Гренобль. Там у меня есть дела с журналом «Парле», предлагают публикацию на билингве. Художник Марк Пессин делает книжки для библиофилов, по 600 франков штука, это красиво. Имеет идею этим заняться и Миша, он уже думал. Сочетать графику с приемлемым (художником) текстом. А-ля Апполинер и Рауль Дюфи. Я – за Аполлинера, Миша за Дюфи. И Вы тоже. И еще потом кто. Было б не столько денег, сколько «изыска». А параллельно – серия альманахов на газетной бумаге. Если удастся зацепиться в Париже, этим и займусь. Если нет, в Штатах это будет сложнее. Не говоря о том, что без Миши. Кстати, что за письмо у Вас в РСХД? О нем ни словом не упомянуто в рецензии Терновского, о чем оно?[182]182
  Письмо А. Волохонского о неприязни христиан к евреям было опубликовано в № 1(115) «Вестника РХД» за 1975 год (С. 139–141).


[Закрыть] Терновский, по моему мнению, и некоторых других – ортодоксальная бредятина, ему б в церковном хоре петь, а не в «Континенте» секретарствовать, но он здесь в фаворе, и в Пен-клубе тоже. Не люблю ортодоксальных христиан, люблю Яшу Виньковецкого: так бредит, что ничего не поймешь, и поэтому – красиво. Сам я христианин языческий, и возможно, мормон, но не уверен. Не в антропософы, так в антропофаги, я лично существенной разницы не вижу. Анри, очень грустно без Ваших писем. Обидно: мне позванивают из Петербурга, но уже всякий интерес к нему пропал. Стараешься не думать, ибо ничем не можешь помочь, изменить события. Я сейчас в положении какой-то копилки прошлого: ведь мной собрано свыше ста имен, писавших за последние 20 лет. Единственное полное собрание Алика Мандельштама – около 400 стихотворений, Глеба просмотрел 3000, выбрал 40. И так далее, вплоть до Ентина, который упорно не пишет и отказывается от написанного. Первую книжку Иосифа сделал тоже я, в 62-м. И что это теперь, куда? Допустим, издавать я смогу, с помощью Миши, но как быть с конвенцией, когда, например, уже Эрль особо просил, чтоб его не надо? И Бобышев, которого я выкинул из книжки[183]183
  «Живое зеркало. Первый этап ленинградской поэзии».


[Закрыть], поднял постфактум такую вонь, что даже здесь приходится расхлебывать. Говорит от лица Рейна и Наймана, а они согласились, их Миша Мейлах обрабатывал. Дима же бунтует и кричит, ему вторит Горбаневская, а я отродясь дамами не занимался, переведу Бобышева в женскую поэзию, поскольку он кокетка, на том и покончим. А Эрлюша сам не знает, чего хочет. Сколько уж времени, как он человек «разочарованный в себе», по собственному определению. Не печатать – плохо, печатать – тоже не без неприятностей. Ведь если я помру, так они все останутся порознь, наедине с собственной гениальностью. Мейлах знает один круг, Эрль другой, а в целом – только я. А еще Москва, Кривой Рог, Запорожье, Кишинев, Харьков – всё это входит в книгу «Юг (Провинциальные стихи)», которая не закончена, осталась там, потому что интереснейший поэт (школы Крученыха и Туфанова, последнего в большей степени), Борис Фальк, уничтожил собственные тексты и восстанавливает по памяти, а поторопить его некому. А здесь Россией интересуются 2–3 человека, да и тем хватает Шолохова и Солженицына. Ну там еще Пастернак-Мандельштам, а то, что после – после ничего не было. // нас не было, и вообще никого не будет. Когда мой учитель, философ и мистик Женя Чугунов, редактор в «Художнике РСФСР», сказал, что после меня он Цветаеву читать не может, его чуть не убили. А то, что это может быть правдой, никому в голову не пришло. Я вот пишу, что Вы – следующая ступень по линии Хлебников-Введенский, так и меня за это убьют. Хотя в искусстве (в отличие от техники) прогресса не существует, существует его переосмысление на каждом отдельном этапе.

Доказать же это людям, предпочитающим истеблишмент, попросту невозможно. Дело не в том, что наше искусство «лучше», оно просто другое. Как «другим» было искусство Цветаевой по сравнению, скажем, с Некрасовым. Но наше искусство «не существует» вовне, в чем и проигрывает по сравнению с искусством существующим. Мне говорят (тот же Леня Чертков): где это ты насчитал 100 поэтов? Да его же и насчитал, поскольку о его существовании, кроме него, знаю только я. Ну еще 2–3 человека. Когда я читал «Письма о русской поэзии» Гумилева, почти о каждом поэте, им упомянутом, мне приходилось справляться по каталогам, поскольку ни один не дошел до нашего времени, а они же – были! А недавно мне попалась книжка «Литературные салоны пушкинской эпохи»[184]184
  Аронсон М. И., Рейсер С. А. Литературные кружки и салоны ⁄ предисл. и ред.
  Б. М. Эйхенбаума. Л.: Прибой, 1929.


[Закрыть], так там на вечерах читались и обсуждались наряду с неведомым тогда Пушкиным поэты и вовсе уж неведомые! Но никто не отрицает их существование! Однажды профессор Джексон спросил меня, указывая на этажерку с рукописями, что это у меня за поэты. Я ему ответил: «Если на минуту представить, что Бродский (Вам известный) – это Пушкин, то это – поэты пушкинской эпохи: Боратынский, Языков, Батюшков, Дельвиг, Давыдов, Вяземский – Вас устраивает?» Его это не устраивало. Кто такой Бродский, он знал, а кто такой Кузьминский, ему пришлось доказывать. Правда, после чтения он сказал, что мои стихи ему понравились больше, чем Бродского, но вряд ли он решится повторить это, допустим, в статье. Вы знаете Бродского достаточно давно. Я еще дольше. Действительно, самый большой поэт. Но не единственный. Как и Пушкин не был им. А Иосиф уж не Пушкин. А как же Стас Красовицкий? А Еремин? А еще человек 20–30? Они тоже не существуют? Я не люблю Соснору за его неряшество и безграмотность, но он же есть! А Глебушка? Пусть он и написал 85 процентов дерьма (я прикинул, это так), но поэт-то есть, и какой! Я никогда не напишу таких плохих стихов, как Глеб, но и таких хороших – тоже.

Доказывать всё это в России было, ей-богу, проще, чем на Западе. Там нам верили. Верили в Леню Аронзона (а какой поэт был!), верили в Гену Алексеева (а ему уже 42, две-три публикации в «Просторе»), он мне не близок, но замечательный поэт, умница, дидактик (чего не терплю). Анри, я там убеждал всех против местничества, ставя единственным критерием качество. Положение «гении и графоманы в одной куче» характерно для России, но так ли уж трудно отделить одних от других? Здесь же предпочитаются гении политические, даже если они не гении. Даже если все мои идеи на тему альманаха и последующих изданий – утопия, стоит рыпаться, потому как Россия – большой лежачий камень, и если не отсюда, то откуда вода потечет? Желательно, чтоб она была чистая, но даже плавающий в ней Бетаки вряд ли чего изменит, не говоря о том, что переводчик он толковый, а если будем его помещать, я на это и упру. Поскольку статью буду писать сам. Миша всё больше проникается сознанием, что я ему в помощь, без которой ему не обойтись, и слава Богу! Эстетическую (художественную) сторону я ему доверяю полностью, он же мне фактологическую. Единственное, настою, чтобы баб не брать. Только Вику Ровнер, у нее толковые статьи и пара изящных стихов. Миша купил машинку с типографским шрифтом за 6000 франков, на ней и будем делать макет. Если что и не войдет из материала, важнее зафиксировать имя. Как быть с Вашим портретом? Почти у всех они будут, а Вас хотелось бы с хамелеоном и со всеми детишками (жалко, Эрика в Риме, мы тут с ней очень общались, умничка и создание). При бороде Вы сейчас или нет? Мне и самому хотелось бы иметь Ваш портрет из соображений сентиментальных.

Увидимся ли мы когда? Я в Израиль не хочу, там арабы, палестинцы и прочие сионисты. Я же человек мирный, и ежели кого хочу стрелять, так только курдов, по причине курдюков, да и то не уверен. Надеюсь в декабре быть уже в Париже, но как Бог положит. Поэтому пишите прямо на адрес Шемякина, он мне отдает мансарду, будем делать альманах. Если не переругаемся. Если переругаемся, тоже будем делать, поскольку художники уже напечатаны. Обнимаю Вас и Ваших – ККК.