Текст книги "Кубок Брэдбери-2022"

Наит Мерилион

Билась красная птица…

Внутри отца билась красная птица. Даже сейчас, глядя на закипающий на плите кофе, Вэ казалось, что он слышит хруст отцовской клетки, писк огненной О, видит руки убийцы: они хватают птицу и вытаскивают ее из отца. Даже спустя двадцать с лишним лет Вэ не мог без содрогания смотреть на проблесковые маячки: так мигала О, освещая потрошителя багряным светом, погружая во тьму и снова освещая. И в глазах его отражались всполохи.

Вэ тогда был совсем маленьким – внутри его клетки все еще томилось яйцо. И пока он шел к разломанному отцу, он до последнего надеялся, что тот жив. Но чудес не бывает. Клеточники не могли жить без птицы внутри.

Чайник засвистел, где-то в спальне заверещал будильник.

Вэ ненавидел людей за их грубость, жадность, эгоизм. Но Симку полюбил. Он налил кофе, нарезал тонкими ломтиками сыр, вытащил блюдце с оливками.

Симка вышла босиком, как и всегда. Звякнул тостер. Вэ достал подсушенный хлеб, разрезал томат на четвертинки. Все это, пока Симка морщилась от солнечного света и надевала тапки, которые Вэ по традиции снял, переходя от плиты к столу.

Неизменно Симка желает доброго утра его птице, но ему – почему-то никогда. Поднимает его рубашку и кладет в клетку маленький комплимент в виде надкусанного ломтика сыра, кусочка хлеба. О съест хлеб, но крошки обязательно оставит. Капризный нрав. И Вэ убирает остатки хлеба после завтрака. Так и от «доброго утра» Симки ему достаются только крошки.

– Я снова не выспалась. Бессонница. Порой мне кажется, я не могу думать ни о чем, кроме работы.

Симка взяла кружку с кофе и сделала аккуратный швырк. Могла не осторожничать: Вэ проверял температуру.

– Идеально, – четко произнесли ее губы.

Эта неделя у Симки очень важная – выборы Головы районного политического круга. Симка – политик, а все политики лгут. Такой склад характера. Но Симка – дело другое. Вэ невозможно обмануть, как и любого клеточника: они все до одного не воспринимают слова на слух, но с феноменальной точностью распознают тона и полутона человеческой речи. Именно они выдают истинные намерения говорящего, но люди акцентируют внимание на словах, поэтому так легко попадают в клетку лжи.

Симка была честна всегда и во всем, и Вэ восхищала ее верность правде и своему мнению. Она жила политическим кругом, одна из первых приходила на работу, а уходила последней. И даже по возвращении домой могла час простоять у подъезда, терпеливо выслушивая жалобы и предложения соседей. Наверняка она и им сможет помочь. Конечно, тогда, когда станет Головой. Порой такая страсть к политике казалась Вэ одержимостью, порой он думал, что, если бы Симка была клеточницей, внутри нее по меньшей мере жила бы целая стая птиц, вопреки природе и всем законам. А как иначе объяснить эту неутомимую страсть к своему пути? Район заслуживал такую Голову, как Симка. И это только начало ее головокружительной карьеры. Ведь у такой удивительной женщины непременно будет великий путь.

Симка поцеловала Вэ в щеку, провела пальцами по прутьям клетки, расстегнула несколько пуговиц на рубашке, чтобы увидеть горящую О, и, бросив свое коронное «и не забудь выбросить мусор!», попрощалась и выпорхнула за дверь.

В окно билась муха. Вэ открыл его настежь, выпустил заложницу и долго смотрел вслед убегающей Симке на ее ножки в прозрачных колготках и цокающие по асфальту красные туфельки.

Все-таки люди бывают разные.

Красная птица билась в груди отца, а потом погасла. Птицы бились в груди сотен, тысяч…

Противоречивые чувства к людям разрывали Вэ, и только его птица тихо напевала мелодию надежды.

В двадцать три года Вэ выпустили из интерната и признали дееспособным. Новые документы, имя. И вот он уже не Вэ, а Веймерин.

Он прекрасно говорил, ничем не выдавая в себе клеточника. Освоил быт людей, их культуру, потребности. Окончил медицинский. Вэ прекрасно вписывался в общество и уже видел тот момент, когда откроет всем свою желтую птицу. Она будет петь об истории его народа, о прошлом, которое нельзя забыть. И миллионы будут ее слушать, потому что Вэ будет стоять на вершине. Ведь порой люди слушают только тех, на кого нужно смотреть, задрав голову.

Но когда Вэ встретил Симку, он понял о людях совсем иные вещи… и сам открылся ей.

У Симки навернулись слезы от восторга, от проявленного к ней доверия и еще бог знает от чего. Симка вообще натура эмоциональная.

– Какая она! Горит так ярко! Как же я хочу, чтобы темными вечерами мне никогда больше не требовалось включать электричество, – Симка сложила руки на груди, как делали люди, когда молились, подняла глаза к потолку вместо неба (но кусок бетона не помеха, Бог и так увидит), покосилась на Вэ.

– Тебе не потребуется, О будет гореть для тебя… Для нас.

– О… Имя такое странное. Можно называть ее Огоньком?

– Пусть так. Вам нужно много букв, я понимаю.

Вэ во всем хотел понимать Симку.

Ярко-желтое перо О вылетело из-под рубашки и упало на горячий асфальт. Вэ тут же его поднял, осмотрелся: кажется, никто не заметил…

Асфальт стал совсем мягким под лучами беспощадного августовского солнца. Но даже в такие дни нужно носить плотную темную рубашку и легкий шелковый платок, чтобы никто не заметил, что у него вместо груди – клетка, вместо горизонтальных ребер – вертикальные прутья, вместо сердца – птица, которая ко всему прочему светится, стоит только ей испытать сильные эмоции.

Птица из груди клеточника сулила успех любого дела и любого начинания на протяжении нескольких лет. И потрошители получали баснословные суммы. С помощью птиц успешно разворачивали военные конфликты и так же их завершали, продавали несчастным, столкнувшимся с горем болезней, преподносили в качестве подарков скучающим любовницам и супругам, сбывали компаниям, выставляли на закрытых аукционах. Вэ всегда с подозрением смотрел на людей, чей взлет был стремительным и порой необъяснимым. Но Симка говорила, что нельзя смотреть искоса на всех вспыхнувших звезд общества: «Нельзя подозревать всех. Это патология».

Доктор Вэймерин начинал свой рабочий день в девять тридцать. В свои двадцать девять он уже успел стать одним из самых востребованных в городе психоаналитиков. Доказывая свою дееспособность, Вэ привык учиться лучше остальных, работать усерднее, исследовать глубже. И никогда он не использовал силу птицы ради своих собственных целей, ни одна цель не стоила того, чтобы укорачивать жизнь О.

Вэ прекрасно понимал пациентов, умел слушать иначе, слышать четче, смотреть под другим углом. А его птица иногда пела, особенно для тех, кто страдал слуховыми галлюцинациями или амнезией.

Таиресу Апро впервые привезли к нему на прием в прошлом месяце, она страдала от амнезии. С каждым днем воспоминания о прошлом утекали из ее памяти, она уже не различала своих сыновей, не улыбалась, увидев мужа, и каждый раз заново знакомилась с Вэ.

– Спой ей, О.

Вместе с песней птицы воспоминания врывались бурным потоком в память Таиресы. В ее глазах появлялся блеск, словно открывалась дверь туда, где спряталась ее личность с огромным жизненным опытом, событиями, людьми, мечтами, планами.

Но через неделю Таиреса снова оказывалась в кресле пациента.

И снова О ей пела.

Конечно, Вэ в своей практике использовал и медикаменты, и терапию – все является неотъемлемой частью выздоровления. Но подход к пациенту должен быть не только медицинский, но и человеческий, если Вэ может так сказать о себе, если слово «человеческий» можно употребить не как принадлежность к виду…

Вэ провел исследование и сделал вывод, что звуки, которые издает птица, положительным образом воздействуют на поврежденные участки головного мозга пациентов. Это было научно доказано пока только в его кабинете. Но все еще впереди…

– Видишь, О, – сказал Вэ, закрывая дверь за Таиресой и ее мужем, – мы можем выйти на новый виток общения видов. Нужно только доказать: мирное сосуществование человека и клеточника возможно!

Не успел Вэ дойти до стола, как в кабинет, точно ураган, ворвалась Симка.

– Мне сказали, у тебя перерыв! В моей программе будет инициатива по учреждению самого крупного центра арт-терапии для душевнобольных и всех… остальных! – заявила она с восторгом триумфатора. – Завтра я буду произносить свою речь по радио! Не хочу, чтобы ты ехал со мной: буду смущаться, но хочу, чтобы ты слушал ее в прямом эфире!

Вэ запер дверь на ключ, пока Симка, болтая о вскружившей ей голову идее, мыла персик, нарезала его тонкими ломтиками и закладывала в клетку для оголодавшей О.

– Попробуешь? – и, вновь не дожидаясь ответа, прислонила к губам Вэ ломтик персика.

Вэ не первый раз пробовал этот фрукт. Текстура кожицы необычная, бархатистая, с мелкими ворсинками, мякоть упругая, полная сладкого сока. Вэ разжевал персик и сплюнул в раковину, прополоскал рот. Вкусно. Но вкус – исключительно человеческая радость.

Симка закатила глаза.

– А вот Огонек меня понимает, да? – она коснулась пальцем клюва птицы. – А с тобой даже не поесть нормально!

– Я тоже понимаю вкус.

Вэ отошел. Он не любил, когда Симка так говорила. Прекрасно ведь знала, что он не может насладиться едой. Он понимал вкус, но понимать и разделять – вещи разные, а Вэ не мог разделить с Симкой столь базовую потребность. И от этого страдал. Совместные завтраки и ужины выглядели весьма необычно, и слово «абсурд», периодически слетающее с губ Симки, Вэ тоже терпеть не мог.

– Я хочу, чтобы ты написал в Министерство здравоохранения с просьбой создать такой центр. Для инициативы мне нужен запрос.

Вэ кивнул.

– Я думала, ты с бóльшим воодушевлением воспримешь мою идею, – в голосе Симки послышалась обида.

– Идея замечательная! И я рад, что ты подумала об этом. Рад и благодарен.

– Рад и благодарен, – передразнила Симка и села на стол, – ну, ты обиделся на меня из-за персика? Я знаю, это больная тема для нас, а я идиотка.

Симка достала из вазочки засохшую бутоньерку со свадьбы, вдохнула несуществующий аромат.

– Мне кажется, я до сих пор помню все в мельчайших деталях. Как мы шли по набережной, как волна набросилась и всю юбку мне замочила. А нам было весело… Было так жарко, пахло соленым морем и настурцией. И я не думала ни о чем… Я только о тебе думала, Вэ.

Она умела легко ранить и так же легко умела признавать свои промахи и мириться.

Весь следующий день был расписан по минутам, для отдыха Вэ выделил себе полчаса. Настроил нужную волну. Клеточнику слушать радио – все равно что слабовидящему смотреть телевизор, но Симка должна была знать: Вэ рядом.

Речь ее была настоящей страстью, словно внутри Симки сидела птица, словно все ее слова были музыкой, пропитанной заряженными импульсами. Симка была прекрасна и честна! Вэ слышал это и очень ей гордился.

Вечером отметили успешную речь вином и цукатами из еловых шишек (Симка их просто обожала). Вэ старательно полоскал вином рот и сплевывал в раковину, а Симка старательно делала вид, что не замечает этого, и ни разу не сказала слова «абсурд».

– Хорошая у нас жизнь, правда? – спросила она, загораживая свет разгоревшейся О руками и создавая на стенах причудливые теневые узоры. На стене появилась собака, а потом Симка сложила пальцы вместе, и вместо собаки – уже рыбка. Пальцы у Симки гибкие.

– Замечательная, – ответил Вэ.

О разгорелась еще ярче, чтобы тени сделались четче.

– А в чем ее замечательность? Ты еще не самый известный врач, а я еще не Голова города. Мы еще в пути…

Чтобы удачно философствовать, сидя на балконе, нужно обладать красотой речи, что для клеточника – довольно трудоемкий процесс. Вэ легко вел беседы с коллегами, с пациентами и их родственниками. Говорил кратко и четко, употребляя привычные медицинские термины. Душевные разговоры требовали богатства лексики, и Вэ работал над собой, чтобы уметь отвечать на вопрос, чем же прекрасна их с Симкой жизнь.

– Замечательность жизни в наших буднях, в мелочах, в этой игре теней от твоих пальцев, в разговорах до утра, в утреннем кофе, который я для тебя проверяю. Не бойся. Не обожжешься. В наших совместных планах. В работе, которая у каждого своя и любимая. В том ощущении, когда ты возвращаешься домой и понимаешь, что тебе будет так хорошо, как нигде и никогда.

– А я думала, счастье в великом! В чем-то большом, в том, чтобы оставить свой след в истории…

– Оно и в большом, и в маленьком. В грандиозном и будничном. В шишках, оливках и тенях на стенах. Во всем, что есть.

Симка улыбнулась, прижалась к Вэ и уснула, соглашаясь с каждым сказанным словом.

А потом случилось тридцать первое августа.

Симка проиграла первый этап выборов. Главным претендентом на пост Головы стал ее соперник.

– Мужчина! В этом все дело! Эту систему не разрушить! – всхлипывала она, пока Вэ собирал осколки разбившейся чашки. – Если я проиграю, мне еще шесть лет гнить до новых выборов!

– Все будет хорошо!

– Не будет уже ничего хорошо! Меня убили эти цифры! Нет больше прежней Симки! Нет этой тупицы! Умерла она!

Дрожащей рукой она поправила головку первого поникшего тюльпана, будто могла справиться с его неизбежным увяданием. Замерла, глядя на цветок, перевела взгляд на Вэ, а затем и вовсе куда-то в пустоту… И вот это уже не Симка, а одна лишь тень от нее. Вэ попытался обнять любимую, но она увернулась, пролила на рубашку бокал вина.

– Не отстирается… – зло проговорила она.

– Отстирается. Все поправимо.

Тень прежней Симки встрепенулась, словно по венам пустили горячее отчаяние. Теперь она показалась Вэ похожей на море, не то ласковое, которое встретило их в первый день после свадьбы, а гневное и темное, охваченное неистовыми, яростными волнами, не ведающими покоя…

– Не надо утешать неудачницу! А все почему? Потому что я женщина?! Отец всю жизнь мечтал о сыне, а родилась я! И весь наш народ мечтает о Голове мужского пола! И не нужны никому мои инициативы!

– Это как с болезнью, милая. Вот, кажется, стабилизировалось состояние пациента, и наступает рецидив. В такие моменты важно продолжать бороться, не терять веру. Я часто думаю: «Что я не сделал, чтобы пациент пошел на поправку?» И пробую все возможные методы. Всегда находится то, что мы еще не испробовали либо пробовали, но не в нужных пропорциях…

Симка с размаху бросила в мусорное ведро скомканную рубашку.

– Хорошо же! Я буду бороться. У нас еще второй этап, – в ее голосе громом загрохотала решимость и уверенность.

А наутро Симка сделалась спокойной, вывела идеально ровные стрелки, накрасила губы.

– И не забудь выбросить мусор! – сказала она, проходя мимо стоявшего в коридоре пакета.

Гулко хлопнула дверь.

Осень была похожа на О, играла всеми оттенками желтого: дышала лимонами и яблоками, переливалась янтарем и охрой. По пути на работу Вэ размышлял о том, как может помочь Симке, и потерял бдительность: порыв ветра, узел шарфа, завязанный в спешке, чуть слабее, чем обычно, стечение обстоятельств, а следом голос:

– Молодой человек, из вас перья летят.

Женщина. Салатовая косынка, выбившаяся светлая прядь, в руке – красная сумочка. Ботинки на платформе. И рядом три желтых перышка.

– Вы что же, в кармане канарейку носите? – она рассмеялась, ей и в голову не пришло, что перед ней стоит клеточник.

Стоило просто отшутиться и спокойно уйти. Нет же, понесся как преступник.

Красная птица билась в груди отца… Билась красная птица.

Вэ запер дверь кабинета, расстегнул рубашку и подошел к зеркалу. О выглядела виноватой, возможно, она тоже думала о Симке.

– Нам всегда нужно помнить, что мы не они. Мы всегда в опасности.

До обеда приводили хорошо знакомых ему пациентов, а вот после…

Новый пациент оказался немым, и Вэ заподозрил неладное. Так и не мог распознать, играет пациент или нет, потому что не слышал его интонаций. Логика говорила ему, что так реалистично здоровый человек не может изобразить симптомы паркинсонизма, но О прижалась к задним прутьям клетки в страхе, и Вэ поверил ей больше, чем своей логике.

Прежде чем покинуть больницу, Вэ заперся в кабинете и просидел там какое-то время, слушая знакомую какофонию: писк дверей лифта, далекий звон телефона в регистратуре, шум колес каталки по полу.

Раздался телефонный звонок. Симка. Голос у нее расстроенный и уставший, тонул в шелесте статистических помех, она хотела узнать, во сколько Вэ собирается домой.

«Сейчас».

И Симка предложила встретиться, чтобы пойти домой вместе.

Вэ чуть не забыл взять со стола коробку шишек. Найти любимые Симкины цукаты не так-то просто, привозят под заказ.

Симка ждала на их месте, на шее – красный шарфик, в руке – зонтик-трость. Иногда она казалась Вэ похожей на хрустальную ножку фужера, чуть сожми, и сломается, а иногда она была будто из стали, вот как сейчас.

– В чем его преимущество? В том, что он начал путь раньше? А я как бы быстро ни бежала, не догоню его! Понимаешь? – Симка злилась всю дорогу, рассказывая о своем сопернике.

– У тебя все будет хорошо.

В ответ Симка рассмеялась фальшивыми аккордами на расстроенном рояле.

Но Вэ не мог думать о странном звучании Симки: за ними шли двое…

– Сегодня. Из меня посыпались перья… А теперь за нами идут двое… Уже долго.

– Послушай, это все…

Она, должно быть, хотела сказать «глупости», но не успела.

– Эй! Клеточник! Не торопись так! – крикнул один из преследователей и ускорил шаг.

Налево – дом. Направо – недостроенный квартал.

– Беги домой! Быстро! – скомандовал Вэ и бросился в сторону, прочь от их с Симкой дома.

О бросало из стороны в сторону, но бежать аккуратнее Вэ не мог. Ничего, если О поломает крылья, потом они с этим разберутся, главное сейчас – выжить.

Шлепала грязь под его ногами, и шлепала грязь под ногами преследователей. Больше они не кричали. Перепрыгивая через кучи строительного мусора, Вэ свернул в сторону бытовок и скрылся из виду.

– Клеточник! Выходи давай!

– Мы все знаем, чем все закончится, – рассмеялся второй.

Вэ обратил внимание на шахту лифта, проемы под коммуникации. Лихорадочно обвел взглядом лестницы: все как на ладони.

Внутри клетки стало тепло. О грела его, сжигала страх и отчаяние.

И Вэ понесся мимо недостроенной школы, мимо застрявшей в грязи брошенной машины. Не введенный в эксплуатацию панельный дом стал спасением. Вэ завернул за угол, пробежал несколько подъездов и прыгнул в окно первого этажа, под ногами захрустели осколки. Вэ кинулся в коридор. Вверх по лестницам, цепляясь за перила, помогая себе взбираться все выше, не теряя скорость.

На восьмом этаже он замер, вслушиваясь. Осторожно глянул вниз сквозь лестничные пролеты: нет движения.

Должно быть, они в первом подъезде обыскивают этажи… Потом, не обнаружив его там, заберутся во второй подъезд. Им нужно обойти все квартирные блоки.

– Вэ! – лихорадочный шепот взорвал пространство. – Ты здесь?

Внутри клетки стало холодно. О оцепенела, замерла, кажется, все ее перья встали дыбом от этого шепота. Вэ бросился вниз и обнаружил Симку на третьем этаже.

Вся бледная, заплаканная, она по-прежнему сжимала зонт в руках.

– Я следила за вами! Видела, что они зашли в первый подъезд! Боже мой, Вэ! – голос Симки гудел, как провода под напряжением.

– Зачем ты здесь?

Один он бы еще убежал, но вдвоем – почти невозможно.

– Мы успеем спуститься! – Симка потянула Вэ за рукав. – Быстрее!

Но Вэ уже услышал шаги потрошителей. Схватил Симку за руку и нырнул в первую попавшуюся квартиру. Прижал палец к губам. По щекам Симки покатились слезы, и она всхлипнула.

– Все кончено… Они убьют тебя и заберут твою птицу… – Симку трясло, она отстранилась, в глазах болезненный блеск. – Они используют Огонька во имя своих ничтожных дел… Боже, Вэ! – она вытерла слезы. – Если ты подаришь птицу мне, они не смогут ее забрать.

– Почему? – одними губами произнес Вэ.

– Потому что подаренная птица будет иметь способность помочь только тому человеку, которому ее подарили!

Откуда Симка это узнала…

На первом этаже потрошители ходили по стеклам, пинали мусор, нараспев тянули: «Клеточни-и-ик, выходи-и-и», а Вэ не моргая смотрел на жену, и образ ее складывался как оригами, превращаясь в бумажную птичку.

– Вэ! Единственное, что ты сейчас можешь решить, отдать птицу им или мне. Я буду бороться за права женщин, за бесплатное образование и медицину, я покончу с военным конфликтом на Трее. Я сделаю столько важного и нужного! И центр арт-терапии… Неужели ты так и будешь стоять и ждать, пока они возьмут птицу силой?!

– Я, конечно, не буду ждать.

Вэ расстегнул рубашку, коснулся пальцами дверцы. Это раньше Симкины глаза были глубокого темного цвета, сейчас они горели золотом, и ни зрачков, ни радужки – одно лишь отражение светящейся О, как предупреждающий сигнал светофора. И здесь либо жать на газ, либо на тормоз.

Любимая женщина с великими планами на жизнь.

И Симка внезапно для самой себя вскрикнула. Губы сказали четкое:

– Нет!

И снова:

– Нет! Нет! Нет! – бросилась к нему и захлопнула дверцу клетки.

Потрошители понеслись на ее крик, мгновение, и один из них уже стоял в дверном проеме.

Симка отвернулась от Вэ, выставила вперед острие зонта и повторила короткое слово. Вэ не видел Симкиных губ, но слово музыкально было похоже на «нет» (носовой звук, затем певучий сдержанный и глухой перпендикуляр), только интонация в нем была теперь другая.

Вэ держал руку на дверце. Птицу нужно подарить Симке.

За окном завизжала сирена. Симка повернулась так, чтобы Вэ смог увидеть ее лицо:

– Это я вызвала полицию. Уйдете, и я скажу, что вызов ложный.

Потрошитель сделал шаг вперед, и Симка снова сказала:

– Нет.

Тот из них, что стоял дальше, вдруг резко окликнул первого. Сделал какой-то знак. И…

Они легко могли вырвать птицу и успеть скрыться, но почему-то ушли.

Всю дорогу домой Вэ старался шутить обо всем подряд, а у Симки будто сбоило электричество: взрывной смех, тишина, мелькнувшая улыбка, слезы и снова смех.

Дома приготовили ужин, Симка попросила налить коньяка. Быстро захмелела и стала ласковой, в полумраке светилось ее лицо, блестели глаза, дрожали руки, ресницы, губы. Выпирающие ровные дуги ребер восхищали Вэ, он обращал внимание на детали, которые удивляли саму Симку. Чего стоили изящные косточки на ее запястьях, изогнутые ключицы, идеальные ушные раковинки. Из-под рубашки Вэ лился жаркий свет, пролезал оранжевыми лучиками в петельки, лишившиеся пуговиц, окрашивал подушечки Симкиных пальцев.

Еще несколько часов назад она была сталью, из которой хоть гвозди делай, и вот стала снова хрустальной ножкой фужера. Кончик языка мелькнул меж зубов, губы чуть приоткрылись, выпуская певучую открытую гласную, – так выглядело Симкино «да», и от него кровь кипела в жилах.

Симка заснула, завиток ее уха всегда был похож на басовый ключ, но сегодня Вэ увидел в нем вопросительный знак. Заснуть он так и не смог и вышел на кухню. Но и там его ждали одни лишь вопросительные знаки: крючковатый носик чайника, сгорбившиеся тюльпаны в вазе. Даже ручка на дверце его собственной клетки. Вэ сидел в тишине до тех пор, пока комнату не залил бледный свет выжатого как лимон солнца.

За несколько минут до будильника Вэ заварил крепкого чая, почистил банан, полил душистым медом миндаль. Симка застала его задумавшимся возле полки с сухарями.

– Доброе утро.

Вэ машинально снял тапки и положил сухари на стол, поставил кувшин холодного молока. Симка спрятала лицо в кружке с чаем, пила его долго, маленькими глоточками, а Вэ все размышлял: то ли кружка стала такой большой, то ли лицо Симки так уменьшилось.

Она аккуратно взяла сухарик, ела тихо, даже хруста не было слышно. От сладкого отказалась.

– Банан почернеет к твоему возвращению, – улыбнулся Вэ.

– Не страшно, – кротко ответила Симка.

– А рубашка твоя как новая, – вдруг вспомнил Вэ, – пятно вывелось. Главное – вовремя засыпать солью.

– Спасибо, – еще тише ответила Симка.

Собиралась она на работу быстро, даже стрелки рисовать не стала, внезапно сообщила: «Мусор я сама выброшу», – зашуршала пакетом в коридоре, затихла в ожидании ответа, и Вэ не заставил ее ждать.

– Спасибо, милая.

Дверь закрылась почти бесшумно, один лишь легкий и скромный щелк.

А затем он, как и всегда, открыл окно и смотрел ей вслед.

Под румяным небом выступали черные силуэты стройных тополей, умирали цветы на клумбах, падали листья, какие-то и вовсе лежали под ногами прохожих, сморщенные и порванные. Вэ вдохнул сладкий запах осени, а потом позвонил в больницу и сказал, что сегодня не выйдет на работу.

Чисто человеческая штука – перед самим собой делать вид, что не понимаешь очевидного. И, прожив столько лет среди людей, Вэ делал то же самое. Вчера весь вечер и сегодня все утро он упорно делал вид, что ничего так и не понял.

Можно бежать в другой город и начинать жизнь сначала, впредь завязывать шарф туже и никогда, ни при каком порыве ветра не терять бдительность. Все это можно, если б не Симка…

Несчастная! Эти ее планы, как камень на шее утопленника, нет от них ни свободы, ни покоя, ни счастья.

Вэ закрыл глаза и вспомнил это волшебное «нет», жест преследователя. Симка не просила, а приказывала. Преследователи – ей подчинялись.

Билась в груди отца красная птица.

Вэ коснулся крыльев О, провел пальцем по спинке. Желтая птица сидела смирно, мигая черными глазами. Будет в городе центр арт-терапии и все остальное тоже будет.

Вэ навел на кухне порядок, вымыл посуду, вытер поверхности, нарезал хлеба для О. За окном выл ветер, лаяла собака, где-то рассмеялся ребенок, вороны будто с ума посходили.

Прошелся по коридору туда и обратно. Симка забыла свой зонт, а сегодня обещали дождь. Вымокнет, когда будет возвращаться домой.

Достал из кармана куртки коробку шишек. Улыбнулся. Вот он идиот, говорил Симке, что счастье в шишках, оливках, тенях на стенах, а счастье-то … в птице.

* * *

Симка никак не могла успокоиться, бездумно перекладывала папки с документами, делала вид, что слушает коллегу, краем глаза проверяла рейтинг оппонента.

В озерце куриного бульона плавала половинка яйца. Лишь на работе Симка могла не играть в вегетарианку. Но сейчас, возможно, впервые привычный обед показался ей кощунственным. Аппетита не было, и она отодвинула тарелку. Глотнула кофе, приготовленный кем-то, но не Вэ. Вкус такой, будто на дне чашки что-то стухло.

Это у Симки только блузка белая да платок. А сама она вся утоплена в вине, и никакой солью это теперь не вывести. До одури хотелось встать посреди кабинета и заорать так, чтобы разорвались голосовые связки. Раньше Симка позволяла себе кричать только дома и то в подушку. А потом шла к Вэ, они говорили, и все становилось просто, понятно и хорошо.

Симка засыпала и просыпалась с мечтами. И никогда прежде не замечала, что засыпала и просыпалась с Вэ. Дышать становилось все труднее, будто она начала тонуть, сидя за столом с папками.

Позвонила в больницу, но ей сказали, что Вэ остался дома. Тогда Симка засобиралась домой прямо посреди рабочего дня.

Вэ склеивал человеческие души по кусочкам, мечтал, чтобы О спела людям о клеточниках и чтобы его услышали! Симка сделает все, чтобы его услышали. Она чуть было не допустила страшную ошибку. Чуть не упустила Вэ. А сейчас нужно бежать. Все бросить и бежать, потому что уже двое знают про птицу! И от них всякого можно ожидать…

Симка вместе с Вэ сможет начать жизнь в любом другом городе. Он найдет больницу, а она вступит в другой политический круг. Главное, чтобы по утрам он по-прежнему проверял температуру ее кофе и Симка знала, что никогда не обожжется.

Она выскочила на улицу. Небо ревело, а внутри Симки все кричало. Бежать домой, рассказать Вэ, какой она страшный человек…

Только бы простил ей это чудовищное помутнение рассудка… И тогда можно будет начать вместе наслаждаться жизнью с ее оливками, шишками, тенями на стенах.

Она бежала по неприкаянным облакам, отражавшимся в лужах, запачкав грязными брызгами щиколотки, по вздыбленному асфальту, и ей казалось, будто кто-то справедливый там, наверху, хотел попасть по ней, но почему-то промахнулся и мощным кулаком раздробил дорогу на кусочки, чтобы скормить огромной птице.

Птицы не едят асфальт, они едят сухарики, сырую морковь, а О обожает печенья, которые Симка делает только по праздникам. Нужно делать их чаще. Симка чуть не застонала – не голова, а блендер с бредовыми мыслями.

– Симка! – крикнули с другого конца улицы.

Один из потрошителей. Словно по венам пустили ледяной страх.

– Поговорить можем? Дальше-то что?

Что дальше? Дальше бежать и просить Вэ дать ей второй шанс, бежать к дому, а дом – это там, где Вэ. И Симка понеслась мимо автобусной остановки, где они часто встречались с Вэ, чтобы прогуляться до дома, мимо ярко-оранжевой заправки, где дорогой бензин и очень хороший кофе, мимо лабиринтов старых кварталов, вниз по мощеной улице с пестрыми сувенирными лавками и притихшими барами, мимо желтых подъемных кранов и серых бетонных блоков, рядов новостроек и железнодорожного моста, мимо ресторанчика, где они с Вэ так часто заказывали ее любимую лапшу с сыром.

Проклятые пробки подобны тромбу, и не было смысла ловить такси. Симка, еле справляясь с дыханием, штурмовала вершину холма, чтобы срезать путь до дома.

Капли дождя лупили по лицу, по опавшим листьям, превращая их в горчичную кашицу, размывали лица прохожих. Блестели черные столбы фонарей, мимо проносились рокочущие грузовики и жужжащие легковушки, мелькали перед глазами рекламные щиты, красные, синие, белые пятна зонтов, как крупные мазки увлекшегося художника-импрессиониста.

От стремительного бега во рту привкус крови, а в бок будто нож всадили. Голову снова атаковали глупости: и пусть бы кто-то всадил Симке нож, она бы оказалась в больнице, открыла глаза, а перед ней лицо Вэ. Он бы ее выхаживал, может, забыл бы о вчерашнем дне… А может, вчерашнего дня и вовсе не было.

И не было этого изнурительного спринта…

Она обязательно будет проверять узлы на шарфе Вэ и помогать ему убирать клетку О.

Симка всегда ждала лифт, но сегодня ждать было невыносимо и почему-то страшно. Она побежала вверх по лестнице, позвонила в дверь. Вэ не открыл. Симка лихорадочно шарила в сумочке в поисках ключей. Нашла.

В квартире горел свет от лампы.

Все дышало холодом, воздух был вязким, а тишина весом с тонну. Симку придавило спокойствие, холодное и глупое, какое бывает в первые мгновения настигшего бедствия. Она прошла по коридору не разуваясь, с промокшего плаща стекала вода, образуя лужицы на полу. Еще несколько вдохов и выдохов, прежде чем осознание с ревом обрушится на нее, сметая все на своем пути, подобно цунами.

Теперь в доме Симки будут гореть лишь электрические лампы, а все остальное у нее, конечно, будет: на кухонном столе – коробочка с шишками, а рядом – желтоперый Симкин успех, склевавший с горя весь хлеб до крошки.