Текст книги "Кубок Брэдбери-2022"

В ответ я отправил кучу сомнений, но Грохочущее небо настоял, и мы вместе заполнили анкету. Он посоветовал приложить побольше визуальных образов.

Когда спустя долгие десятки мне пришло сообщение со сдержанным поздравлением, я не верил.

Когда я поднимался на лифте к станции, я не верил.

Когда меня везли на скоростном корабле к Центральному Вирскому Узлу, я все еще не верил.

И поверил лишь, когда вышел из влажного номера, чтобы познакомиться с девятью другими поварами, отобранными по всей республике. В холле немолодой топец с разноцветными, по последней моде, отростками осмотрел меня с глаз до нижних конечностей и презрительно прогудел:

– Откуда ты только вылез такой, деревенщина?

Вот теперь я почувствовал себя неловко, нелепо, самонадеянно. Словом, жизнь вернулась в обычную колею. И это меня неожиданно взбодрило. Я как никогда внимательно слушал инструкции, осматривал приборы. Нам дали полдесятка, чтобы изучить кухню, и доступные ингредиенты. Большую часть из них я видел и радовался каждому узнаванию, как полипчик.

В день кулинарного соревнования меня чуть не выплеснуло наизнанку. Я шелестел конечностями, задевая ими мебель, и даже чистый бассейн не мог меня расслабить. И тут пришёл мыслеобраз от Грохочущего неба. Я увидел его глазами огромную кухню в центре арены, где будет проходить конкурс. Он прилетел! Прилетел болеть за меня!

Радость переполняла меня, вытеснив прочие переживания. Перед лицом человека, который столько поддерживал меня, я не должен сплоховать.

Выйдя на кухонное поле боя, залитое ярким светом, окружённое камерами, я решительно взболтнул всем, что у меня было, и бросился к столу. Я резал, измельчал, вымачивал, грел и переливал с такой скоростью, будто у меня было восемь верхних конечностей, а не четыре.

Суп вышел просто идеальный. Не зря я столько времени потратил на изучение сочетаний цветов. Он переливался всеми цветами топской радуги, даже в вазе показывая чудесные завихрения.

Судьи обошли нас всех с полным вниманием. Они обсуждали вслух цвета и текстуры, температуру подачи и размер кусков. Я не знал, на что и надеяться, опустошённый, но понимал, что сделал всё для победы.

И когда прозвучало моё имя, тот заносчивый топец скинул на пол свою кулинарную шапку.

Я торжествовал.

После всех поздравлений, после чествований у нас выдалось немного времени, чтобы собраться. Я задержался в кухне-студии, потому что Грохочущее небо обещал подойти. С замиранием потоков я ждал его.

Никогда в жизни я не видел землян вживую. Грохочущее небо оказался маленьким, в половину моего роста, и очень твёрдым на вид. А костюм на нём был совсем тонкий, не держащий форму.

– Поздравляю! – послал он мне образ, глядя, кажется, прямо в глаза.

Забавно, что мы продолжали общаться по сети, стоя так близко, но, увы, лучше способов перевода пока не было.

– Хочешь взглянуть на мою еду? – предложил я.

Вместо ответа Грохочущее небо приблизился к столу.

– Что это? – спросил он, указывая на жёлтый брусочек.

– Масло, – пояснил я. На Топи не водилось коров или чего-то похожего, поэтому я спрессовал ферментированные молоки низководных рыб так, чтобы они походили по цвету и форме. Грохочущее небо смешно взмахнул конечностями, получив описание.

– А хочешь попробовать? – я пододвинул к нему суп.

Грохочущее небо навёл какой-то прибор, делясь со мной сомнениями. Я его понимал, сам бы не рискнул есть земную еду.

– Немного можно, не усвою, но и не отравлюсь, – заключил он и отпил. Потом переломился пополам, но я не мог понять, от радости ли это или от ужаса.

Я ждал вердикта друга даже больше, чем вердикта жюри:

– Ну как? Как? Как переваривается?

– Переваривается-то как-то. Но на вкус… Шокирующе!

Я не понял.

– Что такое вкус?

И Грохочущее небо рассказал.

Домой я летел, чувствуя себя одновременно и обманутым, и обманщиком. Ужасное ощущение, должен заметить.

Ксения Котова

Часовой

Сегодня Евлалию ждало множество забот. Вчера вечером притащили кабацкого вышибалу – сильный, но нетрезвый посетитель оторвал ему руку. Потом примчалась соседка – самовар убегал от неё по всему дому, как спятивший паук-косиножка, пока не подломилась лапа. В полночь местный старожил, почтенный дедушка, принес дребезжащего кота, бережно завёрнутого в лисью шкуру. Евлалия сразу занялась пациентом, хотя валилась с ног. Балбес проглотил гайку, которую непонятно как свинтил с собственной лапы.

Пока Евлалия его чинила, дедушка мельтешил рядом, надоедал вопросами – беспокоился. Обычно её раздражали переживания владельцев, но к нему она отнеслась терпеливо. Мало кто в Новой Бравии заботился о крупицах старого волшебства. Животных, подобных этому коту, почти не осталось. Аниматоны уходили в прошлое: новое правительство везде внедряло автоматы.

Когда дедушка ушел, Евлалия рухнула в постель и долго ворочалась без сна – словно предчувствовала недоброе…

Она не выспалась. Утром бродила по кухне сомнамбулой, пока её помощница готовила завтрак. От аромата румяных тостов у Евлалии заурчало в животе. Будто не заметив укоризненного взгляда, она стянула один и села у окна – проверить расписание в ежедневнике. Свернула самокрутку с любимым едким, как хвоя, табаком, вставила в мундштук, подожгла и глубоко затянулась, смотря сквозь разноцветные стёклышки на улицу.

Столица просыпалась: грохотали трамваи, стрекотали заводные автомобили, над коричневыми гребнями крыш плыли аэростаты. Подъехал и остановился на противоположной стороне улицы, точно под знаком «парковка запрещена», мехоцикл с пассажирской коляской и эмблемой Управления чрезвычайных ситуаций – крылатым змеем, выдирающим из сердца копье. С седла спрыгнул молодой старшина.

Евлалия нахмурилась и взглянула наверх. В бабье лето солнце расщедрилось – брызги золота пронизывали изысканный, императорских времён витраж: гвардеец в голубом мундире верхом на отливающем медью драконе. В других окнах паслись единороги, парили грифоны, рычали мантикоры. Витражи чудом пережили революцию, а потом Евлалия заключила с новым правительством сделку, и «Удивительную мастерскую Скреж», основанную её матерью, не тронули, невзирая на окна и заказы, которые та выполняла на пике своей карьеры.

Евлалия тяжело вздохнула. Не зря ей не спалось.

Она затушила едва начатую самокрутку, встала, разгладила юбку строгого синего платья, положила ежедневник на стол и сказала помощнице:

– Позавтракаешь, съезди в ресторан «Метрополь»: у них сломался пианист. По дороге завези, пожалуйста, в «Пенистую кружку» вышибалу – стоит в коридоре. И ещё пять клиентов на сегодня. Обзвони. Я вернусь не раньше, чем послезавтра.

Помощница непонимающе нахмурилась, а Евлалия вышла в прихожую.

В дверь постучали.

Евлалия бросила взгляд в зеркало, спрятала поглубже ранний седой волос в уложенную венцом каштановую косу, растянула красивые губы в приветливой улыбке и открыла визитёру. Старшина стоял на крыльце ровно, как штырь. Серая шинель и галифе без единой лишней складки, кокарда на суконном шлеме с козырьком и носки сапог – аж слепят. Лицо предельно унылое, самое должностное, выпучил глаза и уставился не моргая в непонятную точку за плечом хозяйки мастерской.

Евлалия мысленно поморщилась: «Снова чушь про меня наплели…»

– Гражданка Евлалия Скреж?

– Доброе утро, старшина. Чем я могу вам помочь?

Он выбросил вперёд руку с зажатым в ней тубусом.

– Понятно, срочно, – Евлалия взяла тубус и с напускным равнодушием сломала сургучную печать с эмблемой УЧС.

Внутри лежал набранный на печатной машинке приказ. Пробежав его взглядом, Евлалия на пару секунд прикрыла веки. Плохое предчувствие подтвердилось.

Она вернула приказ в тубус, а тот убрала в карман. Cтаршина смотрел перед собой, точно бездушный автомат.

– Мне нужно пятнадцать минут. Подождите снаружи.

Он только кивнул. Евлалия закрыла дверь и прижалась к ней спиной. Помощница выглянула из кухни, как любопытная школьница.

– Опять? – осторожно спросила она.

– Снова, – подтвердила Евлалия. – Собери мне завтрак с собой, пожалуйста.

Ровно через пятнадцать минут Евлалия вышла на улицу. Cтаршина, ради интереса следивший за временем по карманному измерителю, невольно поёжился. Товарищи не соврали. Говорили, что гражданка Евлалия Скреж очень странная: не носит часы, но чувствует время с точностью до секунды.

* * *

Старшина отвёз Евлалию в аэропорт. Она выбралась из пассажирской коляски мехоцикла, одёрнула пальто, достала свой саквояж и уверенно направилась к причальной мачте в стороне от пассажирского терминала.

На её вершине, как флюгер, вращался небольшой дирижабль, уперев нос в стыковочное гнездо. На тёмно-синем баллоне алел знакомый уродливый змей, силившийся избавиться от копья в груди. Евлалия не любила эмблему Управления чрезвычайных ситуаций, как, впрочем, и герб Новой Бравии, отличавшийся лишь геометрической окантовкой омерзительной сцены. Поверженный дракон олицетворял победу новобравийцев над императором, но она видела в нём и кое-что ещё, кое-что глубоко личное, – гибель аниматонов как вида. Коллеги из соседних стран уговаривали её переехать, работать с ними… Только старое волшебство умирало везде, несмотря на любые попытки его сохранить. Евлалия не хотела продлять агонию.

Старшина нагнал её, но саквояж понести не предложил. Не то чтобы Евлалия в этом нуждалась – она взяла багаж в левую руку, очень сильную, в отличие от правой, – однако прежние традиции ей нравились. Старых бравийцев воспитывали, что помочь женщине – обычное дело. В Новой Бравии граждане считались во всём равными.

Тёплый сентябрьский ветер раздувал полы длинного пальто, норовил стянуть с головы платок. Евлалия придержала его свободной рукой и улыбнулась топтавшемуся у лифта причальной мачты лётчику с ухоженной бородкой. Не ожидала она увидеть Дениса Игоревича во второй раз… Видимо, не соврал, что отчаянный неудачник во всём, кроме полётов.

– Гражданка ваша, – отчитался старшина и поспешил обратно к мехоциклу.

Евлалия не проводила его и краем взгляда.

– Снова вытянули короткую соломинку? – спросила она у лётчика вместо приветствия.

Тот фыркнул, перехватил у неё саквояж и шагнул в лифт.

– Сам вызвался.

– Вы смелый или отчаянный? – насмешливо поинтересовалась Евлалия.

– Очень рад вас видеть, Евлалия Рихардовна.

– И я – вас, Денис Игоревич.

Она зашла следом и убрала руки в карманы пальто. Лётчик закрыл дверь, нажал на кнопку, и лифт, полязгивая, пополз к стыковочному узлу на вершине мачты. Лётчик опять фыркнул в усы:

– Не молодняк ж пускать! Всех уронят!

– Ответственный, значит, – цокнув языком, резюмировала Евлалия.

За ажурными стенами кабины аэропорт, столица, окрестные деревни, поля и сады превращались в точки, линии и квадраты, усыпанные пёстрым бисером осени. Они становились меньше, меньше… Усиливался ветер. Выдохнув облачко пара, Евлалия озорно на него подула. Это с детства поднимало ей настроение. Денис Игоревич по-доброму хмыкнул.

– Где теперь? – спросила Евлалия.

– На Керакском перевале. Сошёл сель, а там, ну, знаете, был до революции…

– Аванпост? Да.

Она неожиданно нахмурилась:

– Неужели?.. Невозможно!

– Да нет… Видимо, из-под завала выбраться не мог, а тут вылез и устроил всем… Ух! Крылатую мать! – лётчик мотнул головой. – Местные сунулись разбираться, гонору-то много, знаете… «Да чего с запросами столичным возиться? Сами с усами!..»

– Много полегло? – уняв бешеный стук сердца, сдержанно уточнила Евлалия.

– Двадцать… – сокрушенно вздохнул Денис Игоревич.

Лифт остановился перед маленькой площадкой. На неё спускался с дирижабля трап со слегка ходившими под ветром поручнями-канатами. В иллюминаторах гондолы мелькали готовившиеся к вылету чрезвычайники. Под ней – механические клешни держали уже знакомый Евлалии по прошлому путешествию белый арлион Дениса Игоревича. Отпустят, и махолёт нырнёт в небо, распахнув крылья.

Евлалия поднялась на трап.

– В толк не возьму, как император с подобными чудищами-то новобравийцам уступил… – поскрёб затылок Денис Игоревич. – Ладно б мелочь, что в прошлый раз, но этот гигант…

– Никакой тайны. Керакский аванпост поставили от неспокойных соседей. Новобравийцы, как только начались революционные денёчки, заложили на склоне динамит. Похоронило и императорскую гвардию, и посёлок, – Евлалия посмотрела на лётчика через плечо. – В свежих учебниках написано «обвал», а не «массовое убийство». Раньше воевали по старинке, по правилам; теперь – максимально эффективно.

– Вы бы полегче с высказываниями, Евлалия Рихардовна… – крякнул Денис Игоревич.

Она сверкнула глазами и замолчала; разнервничалась – отсюда и резкость.

Изнутри гондола напоминала пустой чан: казалось, ударь по переборке – зазвенит гулко, мощно, как церковный колокол. Пахло машинной смазкой и металлом. Под ногами валялись бухты тросов – приходилось их огибать. Мимо Евлалии протиснулся к двери, чтобы убрать трап, чрезвычайник. Из рубки вышел капитан, смерил её хмурым взглядом:

– Прошу на борт, гражданка Скреж, – буркнул явно для порядка и добавил для Дениса Игоревича: – На место прибудем завтра утром, товарищ лейтенант.

– Ясненько, товарищ капитан, – лётчик легонько сжал плечо Евлалии. – Идёмте, гражданка Скреж, каюта там же. Машины-то теперь стандартные, знаете…

«Стандартные», – повторила про себя Евлалия, входя в узкое помещение метр сорок на два с откидным столиком у круглого иллюминатора. Императорский шик дирижаблей, портьеры с кистями и обитые бархатом сиденья исчезали в прошлом, как и аниматоны.

Поблагодарив Дениса Игоревича, Евлалия закрыла за ним дверь, села на койку и задумчиво откинулась на холодную переборку.

– Но работа выпала необычная…

С каждым годом Евлалию всё реже вызвали усмирять часовых. В Бравии их остались единицы, но политики пока не разорвали сделку. Слишком разрушительными были создания, оберегавшие людской покой во времена последнего императора. Василиски, грифоны, мантикоры – лучшие аниматоны её матери, истинного гения. В годы Керакского противостояния мама вырастила несколько по-настоящему особенных экземпляров. Никто не знал, как ей удалось, – на подобные проекты давно не решались.

Этих часовых император бросил в бой первыми, пытаясь подавить революцию в зародыше. Евлалия думала, что их точно больше нет… У неё по спине пробежали мурашки.

«Опасно. Очень опасно», – подумала она.

Запустились двигатели – гондола завибрировала. Евлалия прижалась к переборке виском, прикрыла глаза. Смотреть в иллюминатор не хотелось. Будущее разрасталось из сердца Новой Бравии гигантским пауком железных дорог и штамповавших бездушные автоматы фабрик, но кое-где на стыке полей и опушек или в низинах еще просматривались поросшие клочками травы холмы неправильной формы – оставшиеся после боев за столицу в революционные денёчки могилы аниматонов.

Евлалия расстегнула ворот платья и накрыла ладонью металлическую плашку под левой грудью. Будь её сердце живым, оно бы болело.

* * *

Утром Евлалия умылась и завязала волосы в тугой пучок. Надела узкие штаны, длинную рубаху вроде военной гимнастерки и свитер. Поверх натянула подбитый мехом комбинезон с высоким горлом, а шею обмотала колючим белым шарфом. Повседневную одежду аккуратно сложила в изголовье койки, саквояж задвинула поглубже в угол – обратно в столицу предстояло лететь на этом же дирижабле.

В дверь каюты постучали.

Денис Игоревич с порога пожелал «доброго утречка» и поднял руку, продемонстрировав два мягких рюкзака с парашютами. Евлалия сразу забрала один, закинула на плечо.

– Вы извините, Евлалия Рихардовна, – смущенно кашлянул в кулак Денис Игоревич, – но сегодня парашют не просто по инструкции… Придётся прыгать.

Евлалия вопросительно приподняла брови.

– Дирижабль близко не пойдёт, знаете ж. А часовой всё там перепахал, да и артиллеристы постарались – по земле хрен проедешь, махолёту тем более не сесть. Будем с арлиона, как бы так выразиться, десантироваться…

Он кивнул в конец гондолы:

– Арлион уже проверил. Высажу вас близенько, и шуруйте к поганцу ногами, хорошо?

– Главное, чтобы он вас не заметил, – Евлалия остановилась у иллюминатора. – Посмотрите, отсюда хорошо видно границу его территории. Лес выжжен, как по циркулю.

Лётчик подошёл.

Утро выдалось ясным, хрустальным. На фоне бело-голубого неба чётко выделялся зигзаг каменистого хребта со снежными колпаками на пиках. Кое-где на склонах блестели выходы слюдяной породы и рыжели осенние подпалины, но Керакские горы находились куда севернее столицы, и сентябрь здесь наступал ещё в августе – многие деревья уже обнажились.

Евлалия указала Денису Игоревичу на полузасыпанные камнями руины аванпоста и чахлую поросль вокруг них. Сель поломал деревья, оголил рёбра домов и огрызок бастиона, однако не он закоптил корявые стволы и оторвал ноги новенькому шагоходу.

Самого аниматона видно не было, но возле бастиона чернел огромный провал под землю.

– Ничего, – вздохнул Денис Игоревич, – справимся.

В хвосте гондолы на полу располагался люк. Сонный чрезвычайник распахнул две створки и опустил к висевшему под ней арлиону маленькую лестницу. Перил не было – от небесной бездны ограждали только четыре двухлонжеронных крыла с полотняной обшивкой. Крепившиеся шарнирами к округлым выступам за местом второго пилота, они точно сжимали в кулаках цилиндр с заводным двигателем. Сигарообразный фюзеляж состоял из стальных труб, обшитых листами дюралюминия, и заканчивался однокилевым хвостовым оперением. Лётчиков укрывали от ветра лишь пластинки тонкого прозрачного стекла.

Евлалия и Денис Игоревич натянули шлемофоны и осторожно спустились в арлион. Евлалия – на место второго пилота, Денис Игоревич – первого. Лётчик помахал чрезвычайнику рукой, и тот, убрав лестницу, захлопнул люк.

– Арлион сто-четырнадцать, готовы к вылету? – раздался в шлемофонах вопрос связиста.

– Готовее некуда! – откликнулся Денис Игоревич.

– До старта три, два, один…

Клацнув, клешни отпустили махолёт. Арлион спланировал вниз – крылья застрекотали, выравнивая его на ветру и унося от дирижабля. Прогиб перевала приближался с пугающей скоростью.

– Денис Игоревич, помните, что я сказала? Не рискуйте напрасно, – повторила Евлалия.

Лётчик отмахнулся и начал снижаться вдоль кромки обгоревших деревьев. Евлалия глянула на землю: ломкие чёрные ветви, сажа на камнях, перевёрнутый автомобиль. Промелькнул и исчез из вида полуобглоданный зверьём труп – часовой безжалостно расправился с непрошеными гостями. Евлалию замутило.

– Вижу ровненькую лужайку, прыгайте там… – распорядился Денис Игоревич и осёкся.

Небо пронзил чудовищный рёв.

Евлалия вцепилась в ремни безопасности. Перед глазами словно ожила мастерская матери, заполненная разными аниматонами от подвала до мансарды, и огромные жёлтые металлические яйца, в которых та выращивала «заказ от самого главнокомандующего!», «проект, невероятный по амбициозности!» Мама создала их преданными, мощными, чуткими – идеальными стражами, способными засечь и писк комара, и запах пожухшего листка, и малейшее колебание воздуха.

Из пещеры показалась увенчанная загнутыми рогами треугольная голова на длинной гибкой шее. Развернулись крылья – острые когти на коротких больших пальцах впились в землю. Солнце полыхнуло на медной чешуе и разбежалось по ней волнообразными бликами, огибая грязные земляные пятна. Под её сверкающей броней кипело, бурлило, клокотало старое волшебство, пробиваясь золотистыми вспышками в щели между сочленениями. Выбравшись из провала, часовой выплюнул сгусток огня и опять взревел.

Дракон! Венец аниматоники.

У Евлалии пересохло в горле. Интересно, играй она в детстве с обычными куклами и плюшевыми медведями, а не с оторвавшими ей руку и половину грудины аниматонами, выросла бы таким же умелым и уважаемым мастером, как любимая мама?..

– Поторопитесь! – прокричал Денис Игоревич. – Извините! От всего сердца! Хотел поближе ссадить!

– Справлюсь! – Евлалия расстегнула ремни безопасности и схватилась за края кабины.

Четыре крыла арлиона поднялись вверх, и махолёт упал вниз. Евлалия перевалилась через край и раскинула руки, будто обнимая небо. Холодный воздух опалил лёгкие, наполнил живот, заблестел инеем на меху комбинезона. Часовой проводил арлион поворотом головы и устремился наперерез человеческой фигурке – встопорщилась проволока усов, в нишах глазниц бешено завращались голубые самоцветы.

Евлалия заметила на его спине пустое седло.

«А если не услышит?.. Не признает?..» – промелькнула пугающая мысль.

Мама так и не сумела понять, что случилось: почему созданные ею аниматоны набросились на её собственную дочь. Лишь каждый год обновляла той протез под рост и маниакально совершенствовала механическое сердце.

Евлалия могла бы испугаться этих непостижимых существ и не подходить к ним до конца жизни. Однако мама сотворила нечто необычное, уникальное. Вложив в умиравшее детское тельце крупицу старого волшебства, она сделала дочь саму наполовину аниматоном, навсегда породнив с ними. Теперь они чуяли в Евлалии сестру.

Дракон молнией пронёсся рядом. Евлалию волчком закрутило в воздухе, и она нервно закусила нижнюю губу. Проклятый парашют! В прошлые разы её высаживали за пару километров, чтобы она спокойно дошла и усмирила часового, не рискуя сломать шею при приземлении.

Евлалия нащупала кольцо парашюта. В этот момент в неё врезался часовой.

Треугольная голова впечаталась в левое плечо. Протез хрустнул. Поток воздуха протащил Евлалию вдоль чешуйчатой шеи. Она замахала руками, инстинктивно выкрикнула:

– На помощь! – и схватилась за какой-то ремешок. Скосила глаза: «Путлище!»

Евлалия судорожно в него вцепилась – от напряжения в мышцы будто вонзились тысячи портняжных булавок. Протез скрипел и клацал, но слушался. Евлалия на миг зажмурилась, чувствуя, как дракон извернулся, норовя сбросить незваную всадницу. С трудом разжав правую руку, она дотянулась до передней луки седла и крепко её стиснула. Прислушалась к ощущениям, убедилась, что хорошо держится, – резко переставила и левую руку. Протез обиженно заскрежетал.

Часовой заложил мёртвую петлю, выплюнув огонь. Евлалию обдало жаром. Подтянувшись, она залезла в седло, наклонилась к пахнущей медью и землёй спине:

– Услышь меня… – сдавленно прошептала в связной рожок.

Дракон ответил шипением и заметался, то взвиваясь к солнцу, то ныряя к скалам. Он не признал сестру.

Металлические пальцы Евлалии продавили кожу седла, а живая рука онемела. Искусственное сердце размеренно гнало кровь по венам, но горло точно стиснула невидимая ледяная пятерня. Евлалия боялась сорваться и истово повторяла:

– Услышь… Услышь… Услышь…

Часовой спикировал, штопором ввинчиваясь в воздух.

– Услышь!.. – Евлалия сжалась в дрожащий клубок. – Вспомни меня!..

Крылья зло лязгнули.

– Вспомни, как ковылял по гостиной, едва родившись!.. Натыкался на кресла, путался в портьерах!.. Тебе понравился детёныш грифона, а он тебя клюнул!.. Твоя броня тогда ещё не окрепла!..

Евлалия говорила, и картины восставали в памяти. Просторная комната с покрытым алыми изразцами камином. Тяжелая люстра с толстыми свечами. Гнездо из труб, усыпанное кудряшками железной стружки. Огромные жёлтые яйца… Из пяти яиц вылупились только три, и дракончики оказались совершенно разными. Медный был самым смышлёным.

– Я читала тебе, пока ты не подрос!.. По вечерам ты лежал у моего кресла!..

Дракон глухо зарычал.

– Я грустила, когда за вами приехала императорская гвардия!..

Обгоревшие кроны вспышкой мелькнули перед глазами Евлалии. Часовой изменил направление полёта ровнёхонько у земли и вдруг мягко сел у бастиона. Рык превратился в урчание.

С трудом отпустив луку, Евлалия сползла вниз по чешуйчатому боку и упала навзничь; камни впились в спину. Дракон, выдохнув дым, внимательно посмотрел ей в лицо – голубые самоцветы в нишах глазниц мерцали бликами старого волшебства.

Евлалия погладила аниматона по усам. Он фыркнул. Он её узнал.

В наступившей тишине отчётливо тикали два сердца.

– Пора на покой, друг… – Евлалия грустно улыбнулась. – Ты славно послужил.

Дракон непонимающе повёл усами, но Евлалия уже договаривала Слово – код отключения, доставшийся от матери.

Часовой лёг, опустил голову на лапы и затих. Глаза погасли.

Евлалия поднялась и, кривясь от боли, подошла к его левому крылу. Отодвинула на груди крупную чешуйку, достала из углубления маленький красный камешек, сжала в кулаке. Пальцы окутало карминное свечение – в память хлынули драконьи воспоминания, и механическое сердце Евлалии забилось громче.

* * *

Через час над Евлалией и мёртвым драконом сделал круг арлион Дениса Игоревича и унёсся за кряж. К полудню появился дирижабль чрезвычайников, а из соседнего городка приехала бригада жестянщиков – распилить часового на цветмет. Грузовик чудом не застрял на раскрученной дороге. Жестянщики поздоровались с Евлалией как со старой знакомой, даже налили ей чая в алюминиевую кружку с вдавленным бочком. Чай оказался крепким и до невозможности сладким, но всё равно не разогнал её горечь.

Евлалия в последний раз посмотрела на дракона и отошла подальше, сев спиной к нему на обломок стены и прихлёбывая чай. Каждый глоток падал в голодный желудок приторным свинцовым ежом.

Дирижабль снизился и заякорился, из гондолы спустили лестницу. Денис Игоревич слез на землю.

– Как вы, Евлалия Рихардовна?

– Протез немного погнулся, а так – как обычно, – она допила чай и достала спрятанные в карман комбинезона самокрутку и мундштук. – Домой? Без меня в мастерской ужасный бардак…

– Домой… – лётчик дал ей прикурить и присел рядом. – Знаете, всё хотел спросить… А переделывать часовых вы не умеете?.. Установки другие навести, ну, как с автоматами.

Евлалия покачала головой.

– «Аnimus» с одного старого языка переводится «душа». Аниматона не перепрограммировать, как автомат… Часовые рождены верными императору.

Закрыв глаза, она глубоко затянулась. Денис Игоревич тоже закурил.

– Аниматонам больше нет места в Новой Бравии, – продолжила Евлалия. – Символ ушедшей эпохи, штучная работа, осколки старого волшебства… На смену явился прогресс с его удобными инструментами и массовым производством. Проще штамповать автоматы без воли и разума, чем возиться с капризными механическими существами. Да и… Увидите, Денис Игоревич, лет через десять никакого мастера по аниматонам не понадобится. Одна ракета – от часового и пепла не найдете. Даже если ещё один дракон чудом откуда-нибудь выкопается.

– Не верите вы, похоже, в Новую Бравию…

– Почему? Наоборот. Говорю же, новому времени – новое оружие. А я… ворчливый музейный работник, которому жаль экспонаты. Не могу их бросить, хоть и переквалифицировалась на автоматику.

Евлалия выдохнула дым. Её сердце тикало, пригрев драконью душу рядом с душами других часовых. Там ещё оставалось место и для других аниматонов.