Текст книги "Кубок Брэдбери-2022"

Эйрик Годвирдсон

Обмен

– Джейк, мать твою! Какого черта… какого? Ты что, повернулся к выходу спиной, а? Тоже мне, второй Хиккок, да чтоб это… черт, Джейк, не вздумай подыхать, эй! – обрывки фраз долетали до раненого, как через тяжелое ватное одеяло – приглушенно, размыто. Даже если бы и хотел, Джейк не мог найти в себе сил, чтоб хоть как-то отозваться – дышать и то получалось с огромным трудом, точно лёгкие обложило свинцом, притом расплавленным. Раны горели, вдох за вдохом выталкивая кровь прочь, и точно жизнь уходила из тела с каждой каплей.

Выглядел Джейк ужасно – белый как простыня, грудь залита кровью, да так, что не разберёшь толком, куда именно угодила пуля… Точнее, пули. А, нет – разберёшь: черно-красные раны цвели на белой ткани рубашки ярко и страшно – слева под ключицей, с разницей в пару дюймов: одна повыше, под самой костью, вторая чуть пониже… Некстати подумалось – какой меткий засранец этот Эдс!

Дэф склонился над товарищем, ловя вдруг изменившееся дыхание и с ужасом ожидая знакомого короткого хрипа – а за ним тишины. Но нет – Джейк, кажется, даже пришел в себя. С трудом разлепил веки – бледное лицо исказила гримаса боли; впрочем, было бы чему удивляться. Уж чему изумляться, так это выражению неприкрытого отчаяния. Не страха, нет – отчаяния. И растерянности – такой неожиданной и сокрушающей, что делалось жутко.

– Я не хочу умирать, – вот и все, что Джейк сумел сказать, пусть еле слышно, но неожиданно очень четко. Дэф вздрогнул.

Джейк дернулся, вцепился окровавленной рукой в ладонь друга – изо всех сил, точно надеясь, что от этого может зависеть, выживет он или нет, и повторил:

– Не хочу умирать…

Что сказать в ответ? Есть ли вообще смысл говорить хоть что-то? Прямо сейчас друг умирает на твоих руках – а сделать… Можно ли хоть что-то сделать?! Дэф коротко выдохнул сквозь зубы, выдернул из судорожно сжавшихся пальцев руку – и быстро, резким росчерком мазнул себе по лицу: оставил две ярко-красные полосы на правой скуле. Ровно так, как когда-то, ещё в детстве, изображая индейца-навахо, он рисовал такие же полосы – только тогда на пальцах была краска, а не кровь. Красная и белая краска… Сейчас осталось только красное.

Джейк снова дернулся, хрипло застонал – перед глазами у него мутилось, и если Дэфа, сделавшегося в один миг похожим на того самого мальчишку, с которым Джейк лет семь назад познакомился, он ещё успел разглядеть, то вот услышать сказанное им – уже нет:

– Только попробуй сдохнуть, Джейки. Только попробуй! – против воли голос всё-таки дрогнул, хоть и еле заметно.

Раненый обмяк, теряя сознание, но дыхание его, хоть и поверхностное, слабое, не погасло, а даже как будто чуть выровнялось. Дэф выпрямился, холодно поинтересовался:

– Эдс?

Марко хмуро кивнул и пояснил:

– Он самый. Дал деру, как только увидел из окна нас с Тедом, и… Ты понимаешь, у нас был выбор, или врача тащить, или…

– Да. Да… – Дэф на миг зажмурился, тряхнул головой и резко повернулся: – Док, послушай сюда.

Вуд, старый седой доктор, лишь на мгновение оторвался от инструментов, сосредоточенно обрабатывая руки и сверкающую хирургическую сталь:

– Да, я прекрасно слышу.

– Док, он не должен умереть. Понимаешь? Хотя бы до утра. До утра, до рассвета – не должен.

– Я сделаю все, что могу, но я не господь бог, сэр. Знаете, я признателен вам за то, что вы понимаете, насколько все серьезно, судя по вашим словам.

Дэф неожиданно сгреб повернувшегося к нему доктора за отворот пиджака, подтянул поближе и прорычал:

– Док, ты не понял. Делай что хочешь, но до рассвета этот парень обязан дожить! Меня не волнует, придется тебе для этого сшивать каждое волоконце плоти под увеличительным стеклом, варить зелья, как распоследнему колдуну, или петь церковные гимны и молиться, или звать старого прохвоста Хуана с его полынными вениками и колокольцами… Но у Джейка должна быть эта ночь в запасе. Это понятно?

– Что… Кхм, понятно. Я сделаю все, что могу, я повторяю…

Дэф разжал руки, напоследок с усилием провел ладонью по одежде старика Вуда, стирая с пальцев кровь лучшего друга, и мрачно буркнул:

– Извини, док. Но запомни, что я сказал.

– Я отлично понимаю все и постараюсь… Постараюсь. Меня и так не радуют смерти моих пациентов, если что, – сухо отозвался Вуд, но Дэф его уже не слушал – оттолкнул с дороги замешкавшегося на секунду Теда, выскочил во двор, а там – в седло и что было духу погнал прочь.

Тьма летней ночи дробилась под копытами Хейза.

Тьма летней ночи лежала пеленой над дорогой, тьма застилала мысли улепетывающего что есть сил всадника по прозвищу Эдс. И эта же тьма затопила сознание смертельно раненого Джейка Фея. Смертельно – без вариантов, Дэф это видел. До утра? Если док сумеет удержать ускользающую жизнь, то его в пору будет причислить к лику святых, а то и признать в нем нового Сына Божия. Два, самое большое – три часа. До рассвета? До рассвета все решится.

Тьма летней ночи грозила превратиться для Джейка в тьму вечную – и, когда залитая кровью рука сжала его руку, Дэф понял, что не простит себе никогда, если останется растерянно хлопать глазами, стоять рядом, кусая пальцы, и ждать, ждать, ждать, пока док не поднимет устало голову и не скажет – увы, но я не господь бог… увы… Понимаете, пуля прошла слишком близко к крупным сосудам… потеря крови слишком… Понимаете…

Он не простит себе. И не сможет, просто не сможет ждать, когда его лучший друг умрет. В груди точно костер развели – ярость пополам с отчаянием горела, как огонь, невыносимо.

Тьма летней ночи не трогала только Дэфа – точно боялась обжечься об этот костер. И тьма ему не мешала – на дорогу можно было не смотреть вовсе. Эдс не мог далеко уехать, да и в любом случае – дорога тут одна-единственная.

Ночная темень вокруг вскоре перестала быть непроницаемой – то ли глаза привыкли, то ли облака поредели, открывая дорогу лунному свету. Какая на небе луна сейчас? А, неважно, неважно. Есть мир, где луна всегда полная – и там все и решится.

А нагнать Эдса Дэф и так сумеет.

Вот уже впереди дробно перекатывается звук копыт: близко, близко. Рука дернулась к револьверу. Дэф промедлил всего секунду – Эдс был ему нужен живым, а тут так темно… В темноте легко промахнуться – но он же боялся попасть слишком удачно.

От мертвого или даже полумертвого Эдса не будет проку.

Обменять умирающего можно только на живого.

Эдс, казалось, прекрасно почуял, чем ему грозит погоня – развернулся, вскинул руку… грохнул выстрел. Вспышка на миг подсветила все, что требовалось. Дэф даже не целился толком – его выстрел раздался через полсекунды, и Эдс, ругаясь, как распоследний бродяга, свалился на дорогу: удержаться в седле не сумел, но ранен был едва-едва, а Дэфу то и нужно было. На неприятеля он прыгнул из седла, как дикая кошка из ветвей на добычу – быстро и бесшумно.

– Доктор, это не мое дело, но почему вы позволяете… позволяете хамить вам, да еще таким людям? – Джун Эванс нанялась к доктору в ассистентки не так давно, но Вуд успел оценить по достоинству ее сноровку и опыт. А вот от чрезмерно едкого нрава порой дурно делалось даже терпеливому Вуду.

– Хамить? Джун, дорогая. Я доктор в этом обшарпанном городишке с самого его основания. До этого я был врачом в городе побольше, однако и там хватало задиристых молодчиков, знаете. И вот я чуть ли не ежедневно слышу самые разнообразные угрозы от моих пациентов на протяжении более чем тридцати лет – если ты, да если, да если…! И при этом ни один из них меня и пальцем не тронул, ни разу. Знаете, почему? Да потому, что без меня им будет еще хуже! Кто латает порванные собаками и койотами задницы, порезанные в стычках бока, раскромсанные бутылочным стеклом головы и физиономии? Кто вынимает пули из неудачливых стрелков? Кто, в конце концов, пришивает полуоторванные уши и носы на место? Разумеется, доктор Вуд. Так что… я не слушаю угроз. Я работаю.

– Вот! Вот именно! И почему бы вам не напомнить об этом? Я не понимаю!

– Потому что вы злой человек, Джун. Подайте зажим, так… и ваты, Джун. Да, подержите… Так о чем я там? Вы злой человек, что для сестры милосердия странно.

– Не злой – гордый, – возразила медсестра.

– Гордость, конечно, это похвально, но в нашем случае глупо. Вот сейчас вы неверно поняли, я готов поклясться. Вы услышали хамство. А я – что этот юноша убит горем, это же очевидно! Я не знаю, почему ему важны эти несколько часов – да, признаться, и не хочу узнавать, но он прекрасно понимает, что его друг уже одной ногой на том свете.

– Убитые горем люди ведут себя иначе… скальпель, доктор.

– Благодарю, Джун. Но вы неправы опять-таки.

– Разве? Вот та девушка в комнате – да, это человек, убитый горем. Рыдает на диванчике, равно как и пожилой джентльмен рядом с нею – рыдал бы, если бы не нужно было утешать девушку. Эти двое парней, опять же, что привезли раненого…

– Все люди разные – за исключением устройства телесного, пожалуй. Кровь и требуха во всех одинаковая, в этом я убедился на опыте неоднократно… так, секундочку… Джун, поправьте мне очки! Да, благодарствую. И пусть ни одна сволочь никогда меня не трогала – я не горю желанием проверять границы этого факта. Скажи я сейчас мистеру О'Нилу – кстати, я отлично помню и его, и вот этого невезучего юношу еще детьми – что его угрозы по большей части лишь пустые слова… Я думаю, они очень быстро перестали бы быть пустыми.

– Ну зачем так… прямо? Вы могли бы спросить просто: «А то что»?

– А он бы мне ответил примерно следующее: тогда все живые, кого я сочту виновными в смерти моего друга, позавидуют мертвым. Или еще какую-нибудь столь же ненатурально звучащую затасканную высокопарность – с одной только разницей. После этого подобные люди в самом деле делают все, чтобы их слова как можно скорее воплотились в жизнь. Гордость, Джун, есть не только у вас. А у таких ребят ее на десяток докторов Вудов и медсестер Эванс припасено, уж поверьте. Не нужно дергать пуму за хвост, понимаете? Тем более что мне искренне жаль и Джейка, и его друзей – кем бы они ни были. Люди не рождаются негодяями, да и, знаете, странную вещь я скажу – но я бы не пробыл врачом столько времени, если бы не считал, что сострадания заслуживает каждый. И все-таки… до рассвета? Что, интересно знать, можно успеть до рассвета сделать? Уговорить господа бога спуститься с небес? Что-то я сомневаюсь…

Тот, кого звали просто Эдсом большую часть его жизни, не упоминая ни фамилии, ни имени (Эдс – это было всего лишь прозвище, в меру идиотское и вполне похожее на сокращение от имени вроде Эдварда), и помыслить не мог, что удрать не получится, если уж начистоту. Он был твердо уверен в одном – неприятели крепко заняты своим пострадавшим товарищем, им пока что не слишком-то до погони. Так всегда и бывает – если не особенно готов к продолжению выяснения отношений, попросту уноси ноги. Да.

Темно было так, что даже по дороге ехать Эдс отважился лишь по одной простой причине: не стоило провоцировать продолжение истории. Жизнь Эдса была полна самых разных стычек до этого, и он знал твердо – вовремя унеся ноги, ты остаешься жив. Так бывало и с ним, и с теми, кого он знал – много раз, и с самыми разными людьми. И сейчас поэтому лучше попросту не останавливаться.

А то, что рассказывали про вожака этой компании – ну, в такую бессовестную чушь Эдс и не собирался верить. Местных послушать, так он чуть ли не одним взглядом, до выстрела способен убить! Ха, как бы не так! Вожак, ха-ха! Патлатый, как индеец, и наглый – в полном соответствии со своей ирландской фамилией, всего делов. Как он скрипнул зубами тогда, когда Эдс в шутку назвал его «милым пареньком»!

Так что верно – эти ребята просто задиристые юнцы, а потому и не стоило одному из них мешать ему отдыхать, как Эдсу вздумается. Точно. Ну и поделом, что же – они помешали ему, испортив вечер, он испортил вечер им, ха! Не останавливаться сейчас – и пока эти парни соберутся искать его, он будет далеко… да. Эдс был уверен, погони не будет.

Но за спиной уже через неполных полчаса раздался стук копыт – дробный, сухой, частый. И звук этот против воли окатил Эдса таким ужасом, что он в какой-то миг готов был поверить вообще во все те байки, что успел услышать за свое не такое уж долгое пребывание в Рэд-Крике. Преследующий Эдса всадник – кем бы он ни был – спешил, точно за ним гнался черт с плетью. В тот короткий миг, прежде чем Эдс выхватил кольт и пальнул навскидку, он подумал – вот дьявол! Даже темнота ему не помеха! Но не видно же ни черта… Выстрелить Эдс сумел все равно, но предсказуемо промахнулся: всадник только прибавил ходу. Грохнул ответный выстрел, Эдс не удержался в седле – хлопнулся, точно куль с мукой, и тут же его подмял под себя невидимый до той поры преследователь. Молча. И это было самое жуткое – людям не свойственно молчать, настигая врага. Его же преследователь не проронил ни слова, ни звука – ни сразу, ни потом. И, с трудом одолевая уже совершенно невыразимый ужас, Эдс снова подумал коротко и отчаянно – гнался, точно его торопит дьявол? А что, если это и есть сам дьявол?!

… и лучше бы и был дьявол – это была последняя связная мысль, которую Эдс сумел породить прежде, чем понял, как он ошибался насчет «всех этих баек», а в особенности – насчет предводителя той банды, одного из которой Эдс сегодня так удачно подстрелил.

Догнавший Эдса мститель не стал тратить на него ни единой пули. Молчал, как заговоренный, и действовал быстро, ловко и как-то слишком точно, будто следуя невесть кем заведенному порядку. Нечто человеческое в его действиях еще было, пока О’Нил связывал неприятеля. Да, сперва – короткая потасовка, оглушающе сильный удар в висок револьверной рукоятью – и вот Эдс, надежно связанный и с кляпом во рту из собственного же платка, пытается промычать что-то ругательное, но получает только короткий тычок под ребра. А после – тусклый холодный блик лезвия ножа быстро затянуло кровавой пленкой, и весь мир схлопнулся. Была летняя удушливая ночь, плачущие крики койотов вдали, запахи пороха и пыли, шумное дыхание лошадей поблизости, а стала только она – боль.

Нож в руках О’Нила был индейский. Месть, если вдуматься, тоже – только индеец сдерет скальп у недруга, а после подвесит того за ногу на ближайшее дерево и будет наблюдать, как из жертвы медленно вытекает жизнь вместе с кровью. Говорят, что для такого эффекта достаточно просто глубокого пореза на голове – но те, в ком есть хоть капля индейской крови, в мести не мелочатся.

Правда, знаки, что на руках, груди и спине Эдсу зачем-то вырезал О’Нил, были утэввскими, а не индейскими – но этого уже Эдс не знал. Да и если бы знал – все равно не понял бы зачем: теперь он мог только содрогаться от ужаса и боли, больше ничего.

А последнее, что сумел осознать Эдс – это то, что у его смерти были белые, пустые, сияющие глаза. Яркие, слишком яркие, такие яркие, что от их сияния простой человеческий разум точно выжигало окончательно, оставляя безумную пустоту. И это были глаза зверей, вышедших на запах пролитой крови – но вовсе не простых койотов и волков, нет. Из звериных глаз на Эдса смотрело что-то древнее и ужасное. Куда как более ужасное, чем молодой мужчина с ножом в руках, готовый в любой миг оборвать жизнь пленника. Он этого делать не стал – и жизнь Эдса досталась этим белым ярким огням.

– Вот же ночка выдалась…! Да, Джун, спасибо – боюсь, возьмись я протирать очки сам, разбил бы их к чертовой бабушке. Знаете, я уже близок к тому, чтоб попросить вас развести спирт пополам с водой и хлопнуть эту смесь залпом… но руки и так трясутся, хе-хе… если я надерусь прямо сейчас, я не попаду ключом в замочную скважину. Ну и ночка… ну и ночка! – Вуд устало откинулся в кресле, позволил медсестре протереть испачканные стекла очков и снова водрузить их себе на нос. – Лучше я обожду до дома. Дома есть, помнится, немного виски, да… возможно, он пригодится мне именно сейчас, если я не отключусь от усталости раньше.

В комнате пахло спиртом, камфарой, кровью и немного паленым – и Вуд был готов спорить, что именно так пахнет отступившая смерть. Против всех законов логики и здравого смысла – отступившая.

Операция – если это можно так назвать – закончилась только что. Едва дыша, Вуд битый час извлекал застрявшую под ключицей Джейкоба Фея пулю – сплющенный кусочек металла. Первая рана оказалась сквозной, и пуля ушла навылет. А вот вторая – застряла. Вынуть ее так, чтоб пациент не умер под его руками ни от боли, ни от кровопотери – это надо было постараться. Вообще, конечно, можно было попросту перевязать, закрыв раны и хоть как-нибудь остановив кровотечение: ведь было ясно с самого начала, что раненый не доживет до того момента, когда неизвлеченная пуля станет для него проблемой. Он и до утра-то не доживет! Хотя… должен. Обязан.

А пуля – если Вуд хотя бы не попробует ее извлечь, то… Как там сказала Джун – «то что»? То он сам себя перестанет уважать, вот что. Поэтому нужно хотя бы предпринять попытку. Страшнее всего было колоть обезболивающее – ну а как сердце остановится? Или погаснет окончательно и без того слабое дыхание?

«Не глупи», – сказал Вуд сам себе. – «Если ты начнешь извлечение пули без этого, парень умрет совершенно точно». И решительно нажал на поршень шприца, вливая желтоватое маслянистое зелье в кровь раненого с одной-единственной молитвой про себя: только бы остатков этой крови хватило, чтоб разогнать обезболивающее по телу и при этом не заставить схлопнуться легкие!

Кто уж там принимает такие молитвы, неведомо – но этот кто-то не сплоховал. Джейк продолжал дышать. И дышал, пусть слабо и прерывисто, все эти несколько часов. И сейчас, когда половину груди его покрывали бинты с проступившими алыми пятнами, все еще дышал. И сердце под этими повязками, разминувшееся с округлым свинцовым слитком на какие-то доли дюйма, продолжало биться. До утра? До утра он точно доживет, Вуд был уверен. Он не понимал – как и почему, но видел: доживет.

Одно беспокоило доктора – он осознавал, что его собственной заслуги в этом почти что и нет. Единственное объяснение, которое у доктора было, выглядело так: Джейкоб попросту оказался слишком упрям – и, сказав, что не хочет умирать, решил во что бы то ни стало задержаться среди живых.

Впрочем, неважно – о том, что заслуга вовсе не его, Вуд попросту никому не скажет. В конце концов, главное же результат, так? Так.

Что же, до дома Вуд так и не добрался в эту ночь – Джун Эванс отвезли, а он остался, опасаясь… черт знает, чего опасаясь. От него ровным счетом ничего не зависело. Но все равно спал на диване, дергаясь на каждый шорох: все чудилось что-то, странное и пугающее, чему доктор не мог найти названия. Нет, не то что прооперированный умер: дыхание раненого Вуд слышал отлично. И когда первые рассветные лучи сотворили из ночной тьмы серую кисею, обнаружилось, что никакие кары доктору больше не страшны – его подопечный был все еще жив и даже, кажется, уже не выглядел так кошмарно. Дышал медленно, но размеренно – и почти так же глубоко, как дышит обычный спящий человек безо всяких дыр в груди. Да, парень, что должен был умереть еще три часа назад под руками доктора, попросту спал.

Джейк спал долго – так долго, что успел запутаться в том, что сон, а что явь. Сначала ему грезилось, что он бродит по берегу реки – тьма летней ночи, слабый свет луны, плутающей в облаках. Духота и тишина.

– Мне зачем-то нужно было на другой берег реки, – рассказывал он друзьям сильно после, когда пришел в себя настолько, что мог и сидеть в кровати, и болтать подолгу. – Мне все снилось, что мне нужно на другой берег и я даже нашел лодку, но сесть в нее не мог, потому что в ней спала рысь. То есть она сначала спала, а потом подняла голову и рычала, шипела… Огромная такая рысь!

– Рысь? – подозрительно уточнил Дэф.

– Рысь! – уверенно ответил Джейк. Осекся, помолчал, потом тихо уточнил: – И ты снова не расскажешь, да? Как в детстве не рассказывал, при чем тут рысь, которая мне приснилась, так и…?

– Вероятно, – невозмутимо отозвался Дэф. Гляди-ка, Джейк не забыл – в самом деле, однажды уже им снился один на двоих сон, странный и страшный. С рысью и с полной луной. И это было почти десять лет назад, им тогда было…черт, двенадцать с небольшим, кажется.

– Слушай, а то, что в городе болтают про Эдса, ну, что его нашли на дереве, с выпущенной требухой… – продолжал допытываться друг.

– Требуха – это работа койотов, Джейк.

– Хм. А остальное?

– А остальное – плата за самоуверенность. Ну и за твою жизнь, разумеется.

– Я так и подумал, – Джейк вздохнул. Звучало все вполне бредово, это правда. Только вот… Джейк прекрасно помнил, где он живет. Можно сколько угодно крутить носом, называя истории об индейских и утэввских колдунах сказками и бабкиными сплетнями, но скажите, пожалуйста, сколько тех, кто в самом деле не верит в подобные вещи, подставляет свои кости сейчас ветру и солнцу в глухих просторах прерии? То-то же. Жить в приграничных прериях и не верить… скажете тоже. Здесь все так или иначе всегда помнят и про колдунов, и про пугающие индейские и утэввские обряды – какой бы дикостью они не казались. Хочешь не хочешь, а приходится… верить. И брать в расчет – так тоже бывает. Даже если до этого не верил на самом деле. Поэтому Джейк спросил вот еще что:

– Скажи, а какая минувшей ночью была луна на небе? Мне все снилось, что полная, как плошка.

– Показалось, Джейк. Сейчас уже новолуние, а за сутки до этого – убывала, – Дэф ухмыльнулся. – Зря ты, наверное, не пошел тогда к старику Хуану в ученики, Джейки. Не задавал бы сейчас дурацких вопросов!

– Нормальные вопросы, – пробурчал Джейкоб. – Что это вообще было, а?

– Обмен.

– Обмен?

– Да. Тебе, между прочим, не положено допытываться! – Дэф угрожающе ткнул в него пальцем. – Ты же ни во что такое не веришь!

– А Дженис… ну, она правда сказала, что уверена, что со мной все будет хорошо?

– Эй! А этого тебе вообще не то что не положено знать, а и попросту неоткуда!

– Ну, считай, что это мне тоже приснилось. Почти перед самым пробуждением – только эта фраза. Я вообще думал, что она тут где-то рядом стоит!

Дэф покачал головой – не говорить же другу, что это было почти двое суток назад? Дэф тогда, в ту самую ночь, так и не нашел в себе сил вернуться в город сразу. Если бы кто-то спросил почему, он бы впервые в жизни ответил, что ему страшно. Страшно услышать, что ничего не вышло. Что его лучший друг все-таки умер, и – все было зря? Да нет, не зря, конечно… но страшно все равно. Поэтому он поехал не в город – а к себе.

Дома, в гостиной, долго сидел, закрыв лицо ладонями, и молчал.

Прошелестела ткань одежды, раздались легкие знакомые шаги за спиной… Дженис. Она, наверное, слышала, как он приехал – а может, и вовсе не ложилась еще? Наверное, уже все знает, если так – про перестрелку и Джейка.

– Джейк умирает, – глухо отозвался он на незаданный вопрос, отнимая руки от лица. Ладони, в отличие от одежды, были уже абсолютно чистые, тщательно отмытые; они влажно блеснули в свете домашней лампы, и Джен тихо вздохнула.

– Я знаю. Ты искал этого типа, я угадала? – Дженис опустила руку ему на плечо.

– Да. И я нашел, – Дэф помолчал и добавил: – Ты знаешь, что такое обмен?

– Нет. Но Джейк не умрет. Я знаю это.

– Откуда? Этого не знаю даже я. Я даже не знаю, все ли так сделал!

– Потому что ты всю жизнь делаешь то, чего не должен уметь делать обычный человек, и у тебя получается, – сказала Джен так просто и так уверенно, что Дэф против воли улыбнулся. – А еще потому, что… ну, считай, это семейное хансеновское предчувствие. Оно меня обычно не обманывает.

И Дженис, надо же, оказалась права – как и ее семейное предчувствие.

Дэф сумел обменять у духов этой земли – тех, что выглядели койотами и волками с белыми яркими глазами для перепуганного насмерть Эдса – жизнь врага на жизнь лучшего друга. Сумел – все говорит за это. Вот он, друг – морщится от боли, когда, забывшись, слишком бурно взмахивает руками или громко смеется, шипит и ругается себе под нос, но улыбается все чаще, и глаза на бледном, осунувшемся лице яркие и живые – глаза человека, который точно не собирается покидать этот мир. Серьезно кивает в ответ на предостережение – будь впредь осторожен, Джейк, обменять кого-то можно всего лишь однажды, знаешь ли. И этот друг рассказывает «сон», который никак не мог видеть никто, кроме побывавшего на самой границе жизни и смерти. Рысь, не пустившая в лодку? Полная луна? Да, это все было – по ту сторону яви.

Дэф коротко усмехнулся – что до поползших по городу слухов о его мстительном нраве, то они ему только на руку. Вопросов все равно никто больше не задаст. Никаких.