Текст книги "Кубок Брэдбери-2022"

Ноша оказалась слишком тяжела – Зубник умом не блистал, но обладал звериным чутьём и подозрительностью. Ему требовался советчик с мозгами, желательно из другой структуры, так как было понятно, что собственное начальство попросту присвоит себе открытие. Чтобы по кличке никто не догадался, он назвал зубы детей леса «некими предметами». Так же, поделившись крохами информации, заманил в заговор нескольких молодых коллег, а сам ушёл в тень.

Новый куратор Вал так и не смог распознать лидера, поэтому я и получил задание сблизиться с заговорщиками и выяснить, где спрятаны «некие предметы».

Теперь мне стало ясно зачем.

…Планирование ухнуло в пропасть первым: дети леса выходили из деревьев бессистемно.

Комитет по выдаче квот на переселение – это единственный более-менее функционирующий орган государства. Отдел статистики стоял следующим. Службы, поднатужившись, выдали совместный отчёт, гласивший, что проглоты не соприкасаются и через пять лет переселятся все! Это и стало отправной точкой для выработки концепта будущего и ускоренной подготовки путча.

Мятежники твёрдо решили, что квотирование должно идти под их диктовку. Вал, Зубник с товарищами – вот для чего ему были нужны борзые и невменяемые! – хотели максимально растянуть процесс и сделать несладкую жизнь людей совсем невыносимой. Попользоваться на всю катушку. С унижениями, убийствами, изнасилованиями, созданием искусственного голода и прочими «прелестями». Короче, концлагерь. Детей леса они планировали бросать в голые тюремные камеры, а уж если кого и переселять, то по минимуму и самыми проверенными угрёбками. Разумеется, держа самые лакомые участки в запасе для себя.

Вал потихоньку набирал армию моральных уродов. Но без козыря дело шло туго…

– Власть, мать её растак, – пробормотал я.

На душе было паскудно. Расследование могло тянуться ещё долго, если бы Зубник не проболтался о своём дебютном деле.

Я взял ожерелье в руку. Где его первые трофеи? Должны быть посередине. Или с краю?

– Раз, два, три, четыре, пять, – считалочка душила горло.

И тут меня накрыло. Годами сдерживаемое горе прорвалось наружу. Тщательно сжимаемая волей внутренняя пружина распрямилась. Шесть лет, шесть лет носил маску, хранил, концентрировал в себе, ковал меч возмездия, как мантру повторял, наводил на цель считалочку…

Хлынули слёзы. Я завыл – вместо лиц погибших жены и дочери зияли белые пятна. Машина пошла юзом.

– Не-ет! – выкрикнул, с трудом выровняв джип.

Мне нечего было предложить в ответ, но такое мироустройство, новую справедливость я принять не мог. Пусть уж всё останется как прежде. Нельзя жить без надежды.

* * *

Оставив машину у ворот, я пошёл в сторожку. Вытащив труп старика, положил его в багажник. Рядом бросил топор. Прибежала Ольга.

– Ох! Места себе не наход…

– У нас осталось полтора часа. Поедете со мной. Если вырублюсь – подхватите руль.

– Да-да.

Мы съехали с дороги и погнали по полю.

– Почему вы мне доверились сразу? – изучив карту, спросил женщину.

– Сейчас нет ничего ценнее еды. Девчонки рассказали про целый рюкзак деликатесов. Все ваши припасы! Я не знаю ни одного человека, способного на такое.

– Мне, прекрасному и замечательному, придётся расчленить старика на части.

– Если бы вы… ты не вернулся, это пришлось делать нам самим, – твёрдо ответила Ольга.

Машина встала в нужной точке. Дюжина взмахов топором – и кусок человеческого тела улёгся в ложбинку.

Это мой туз в рукаве. Или Джокер. А теперь и головная боль для Вала.

…У предметников слишком много свободного времени, возможностей и узкая специализация. Они умом не блещут, подозрительны и скрытны. И к любому открытию относятся, как грачи к грецкому ореху зимой – прячут и перепрятывают, но распирает похвастаться. Это заметно, если знать, куда смотреть.

Я очень долго следил за одним мутным типом, бывшим чертёжником, с позывным Черчиль. Тот возил в своём фургоне шагомер и исчёрканные непонятными геометрическими фигурами листы ватмана. Москва для него родная: засранцу постоянно удавалось ускользнуть.

Мне пришлось несколько месяцев выменивать на водку половину своего пайка. Под предлогом празднования Нового года я пригласил нескольких предметников на съёмную квартиру. Посулил выпивку, веселье и девочек. Черчилю же шепнул другой адрес и время. Заманив в пустой дом-свечу, я оглушил гостя и принялся ломать ему пальцы. Начал с левой руки. Уже на третьем чертёжник рассказал о своём открытии.

Потом под моим присмотром он правой рукой написал мутное невразумительное письмо – я устал, я ухожу – выпил бутылку водки, хорошенько продышался и выпал из окна девятого этажа, а я с железобетонным алиби уехал праздновать Новый год.

Оказывается, если расположить по частям света равнобедренным четырёхугольником куски человеческого тела, в километре друг от друга, а пятую зарыть под деревом, из которого выбралось дитя леса, то проглот заберёт лишь людей, но не саму землю. Для проверки метода этот ублюдок сгубил полсотни несчастных…

– Поехали дальше.

Глянув на мои окровавленные руки, Ольга судорожно сглотнула и перевела взгляд.

– Тебе больше пойдёт, если зачесать волосы набок.

– Так раньше и было. Маскировка.

– О!

Близость женщины приятно бодрила, но это не помешало мне вырубиться на пути к рябине. Вовремя перехватив руль, она возмущённо воскликнула:

– Почти трое суток без еды. Ты кто, Робин Гуд или Супермен? Кстати, как вообще тебя зовут. Угрюмый – это кличка.

– Я обязательно вспомню, – пообещал, погружаясь в забытьё.

– Угораздило же меня, – со вкусом и явным удовольствием произнесла Ольга.

* * *

Машина встала возле особняка.

– Осталось полчаса.

– Что это было?

– Поцелуй. Не отворачивайся. Ты всё понял? – глядя мне в глаза, твёрдо произнесла Ольга.

– Да.

Серьёзным чувством тут не пахнет. В нынешнем мире это большая роскошь. Надёжный, сильный, правильный мужик… и на том спасибо. Но после проглота, когда спадёт напряжение, минует угроза голода и страх за подопечных, всё изменится. Это аванс, что ж непонятного?

– Сходи, проверь, чтобы нигде ничего съестного не осталось, – попросил её. – А мне нужно сделать ещё одно дело.

К джипу подбежал медбрат.

– Это… простите меня.

– Ладно. Слышь, борец за справедливость, а найди-ка кирпич и разбей лобовое стекло. Распахни все дверцы и вообще сделай так, чтобы даже криминалисты впали в ступор.

– Тут столько кровищи, – побледнел парень.

– Это хорошо.

Я добрёл до своей комнаты, вытащил из папки плотный лист бумаги, взял чёрный маркер, зажим-подставку, вышел к трассе, присел на корточки и начал писать.

– Вал, – закончив, прочитал послание, – агент под прикрытием, который не расстаётся с конспирацией и пистолетом, объявляет тебе войну. За четыре года я контактировал с сотней людей. А может, их уже тысяча. Гадай теперь, кто ещё знает нашу тайну, и бойся! Помнишь мою считалочку? Принимай её на себя, постоянно оглядывайся, не спи ночами и думай. Думай, как исправить положение. Тенью за тобой скользить буду, мерещиться, знаки подавать. Бойся! Все «некие предметы» у меня. Или лежат в надёжном месте. Или я путешествую по проглотам. А ты бойся! Это не новая, Вал, справедливость. Самая что ни на есть старая, проверенная веками. И пусть так будет. Ты уж постарайся быть её надёжным гарантом. Напоследок дам совет. Начни с приютов.

Послание я оставил посреди трассы и обложил камнями. Всё равно, кроме военных и предметников, по ней никто не ездит. На обочину выбросил ожерелье Зубника. Пусть Вал, если о чём-то и догадывается, сходит по ложному следу. Послание наверняка прочитают другие – и это ему дополнительные заботы.

Я пошёл к приюту. Нужно ещё забрать свои вещи и поджечь здание. Головоломка должна быть максимально запутанной. Остановившись, чтобы уступить дорогу пылевому вихрю, поймал себя на занятной аналогии.

– А ведь пробудилась не только рябинница, – с удовольствием произнёс и зачесал волосы набок.

Из ворот выбежала Ольга и, увидев меня, облегчённо выдохнула.

– Раз, два, три, четыре, пять, – улыбнулся ей, – уйду с вами. Когда-то я был хорошим агрономом.

Евгения Санакоева

Яблоневый цвет

Уже третий день подряд Руслана начинала одинаково: едва низкое солнце замешивало первые лучи с утренним туманом, она выбегала на улицу и со старанием детектива рассматривала кривые ветки яблоневого сада. Часы напролет она проводила в поисках самого смелого бутона, который решится первым сломать замок тугих чешуек и явить миру идеальность своего цветения. Но подмороженные непривычно долгой весной яблони не торопились оголять нежность своего цвета.

Руслана куталась в огромный платок с длинной бахромой, постоянно цепляющей на себя мелкие ветки и сухие листья. Он был одним из немногих уцелевших ровесников их встречи. Убедившись, что все бутоны закрыты, она побрела в дом. Утешало только одно – по всем прогнозам погода останется прохладной и пасмурной еще надолго, а, значит, цветы задержатся на деревьях дольше обычного.

Пустая гостиная старого деревянного дома была заполнена молочным утренним воздухом. Любой мало-мальски читающий человек легко бы представил себе классическую обстановку старинной усадьбы. Круглый стол с прямоугольной скатертью, трущейся углами об пол, тканевый абажур, коричневого дерева стульчики, пара потрепанных кресел возле печки и окна в тонких деревянных рамах. Она давно выкупила этот дом и добилась для него звания «памятник архитектуры», чтобы быть спокойной за его сохранность.

Кроме дней цветения яблоневого сада, она никогда не появлялась здесь, за домом ухаживала нанятая смотрительница. Когда все заканчивалось, дом из места любви и радости превращался в ненавистные, мерзкие, приносящие почти физическую боль стены.

Она побродила по первому этажу, позавтракала овсянкой, переоделась в дневное платье, покружилась перед зеркалом, проверяя, все ли хорошо сидит. Он не понимал брюк на женщинах и не любил, когда она их надевала, а ей совершенно не хотелось тратить минуты вместе не споры.

Время тянулось липким последождевым слизняком – медленно перекатывая минуту за минутой с одной стороны дорожки на другую. Оно растягивалось и сжималось, пыхтело и старалось, но казалось, что стоит на месте. Руслана была на волоске от того, чтобы собственноручно распотрошить эти чертовы бутоны, но это не сработает – проверяли, знаем. Сад выпускал Его, только когда сам был готов. Никто, даже она, не имела этой власти.

Смирившись с неизбежным ожиданием, она прилегла на бархатный зеленый диван, укрылась белым хлопковым пледом с мелкой вышивкой и попыталась отвлечься книжкой из старой библиотеки, пахнущей залежалой бумагой. Но смыслы прочитанных строк прятались от нее. Она начинала снова и снова, но теряла нить уже на третьем слове. Окончательно признав поражение, Руслана завернулась в плед, точно куколка будущей бабочки, и заснула.

* * *

Сумерки прокрались в дом через открытую дверь веранды и заставили «куколку» на диване продрогнуть. Руслана нехотя приоткрыла глаза, не сразу поняв, где находится. Потерла лицо и, шоркая тапочками, пошла искать, чтобы надеть поверх тонкого платья, чтобы окончательно не замерзнуть.

– Я что, проспала целый день? – бубнила под нос девушка, поднимаясь по лестнице на второй этаж, – как такое вообще возможно?!

Выудив из шкафа длинный кардиган объемной вязки, она закуталась в него и, спустившись, развела огонь в печке. Мигающий свет из печной дверцы разукрасил пол огненными зайчиками. Тепло начало постепенно растекаться по комнате. Руслана залезла в кресло, поджав под себя ноги, в толстых носках и замерла, смотря на огонь, танцующий свои истории за белой дверцей.

Ей очень захотелось курить, но Он и этого не одобрял. Однако за три дня ожидания она так измучилась, что мечтала хотя бы о паре затяжек, только чтобы расслабиться. Руслана поерзала и, не выдержав, вышла в сад, чиркнула зажигалкой и втянула горьковатый воздух через жженые табачные листья. Нет, парой затяжек тут не обойтись. Продолжая курить, она пошла в новый рейд, пытаясь рассмотреть в серости вечера проблеск желанного белого огонька. Однако деревья продолжали ревностно прятать свои сокровища от посторонних глаз.

Она остановилась возле одной из яблонь и замерла, рассматривая темные, изогнутые, как пальцы сказочной старухи, ветви. За спиной послышался хруст. Ей не нужно было оборачиваться, чтобы понять, кто был в саду кроме нее.

Медленные, тихие, узнаваемые шаги хищника. Даже год разлуки не заставит его торопиться. Он подошел почти вплотную и с силой втянул воздух возле ее шеи. Ее тело задрожало от нетерпения, но она заставила себя замереть.

Он скользнул жадными руками под кардиган, обхватывая ее одной рукой за талию, а второй сжимая левую грудь, притянул к себе и уткнулся в ложбинку шеи губами. Она закинула руки за голову и пропустила его волосы между пальцев, сжимая кулаки. Ей хотелось забрать Его всего целиком, приклеить к себе, стать чем-то единым, никогда не расставаться, перестать зависеть от этих треклятых деревьев. Каждый раз она хотела только этого. Вот уже две сотни лет – только этого.

Он развернул ее к себе. Она зажмурилась, боясь видения вместо реальности. Он начал покрывать едва ощутимыми призрачными поцелуями ее глаза, щеки, шею, шепча с придыханием:

– Это я, мое море, это я.

Руслана открыла глаза, перед ними снова было не тронутое временем, прекрасное лицо. Темные, чуть вьющиеся возле лба волосы, совсем немодные нынче, но так подходящие ему бакенбарды, черное пальто с атласным воротником и тонкий свитер с глубоким круглым вырезом, который она подарила ему три года назад. Боже, как он сопротивлялся, а теперь не снимает.

Она прильнула к нему, прижимая щеку к груди, в которой давно не билось сердце, и обхватила руками его сильное тело.

– Я тут уже три дня, – почти шепотом сказала она.

– Знаю, я чувствовал тебя.

– Ах, ну да.

Он наклонился и поцеловал ее в макушку.

– Ты снова портишь свой волшебный запах этим дымом.

– А ты снова с порога уже гундишь.

– Ничего не меняется, мой ветер.

– Ничего, – с грустью сказала Руслана и посмотрела ему в глаза.

– Только ты с каждым годом все прекраснее, – он обхватил ее щеку могучей ладонью, притянул к себе и, тяжело задышав, усилил напор поцелуев, – пойдем в дом, моя луна.

Он подхватил ее на руки и, оставляя за спиной потемневший сад, понес в дом.

* * *

Первая ночь, первое утро, ровно как и первый день, вместе всегда были молчаливыми и страстными. Едва задремав после безумного движения тел в такт воображаемому шаманскому барабану на другом конце света, они вновь бросались в объятия друг друга, не понимая, как можно остановиться. Как можно перестать стонать, кричать, рвать кожу и сжимать плоть до костей в потоке единения. Времени на слова не было, вместо ртов друг с другом могут поговорить тела, и эти моменты запишутся на ленту времени ярче и звонче, чем легковесные слова-стрижи, которых так легко выпустить из клетки памяти.

Через сутки их догонял голод и тела начинали требовать передышки.

– Я голоден так, будто не ел год, мой закат.

– Если ты будешь повторять эту шутку раз за разом, она не станет смешнее, Люд.

Людвиг перевернул ее на спину и, навалившись мощным телом, прижал к кровати.

– Дай мужчине пошутить, как он умеет, мой ураган. Мне же не с кем упражняться, кроме тебя.

Руслана напрягла шею и подняла голову ближе к его губам, прошептав в них:

– Я люблю тебя, даже когда ты несмешно шутишь.

Он рассмеялся и слез с нее.

За окном спальни день давно сжег середину и готовился к вечеру, но для них на ближайшие дни свет и тьма были одинаково безразличны.

Людвиг окинул взглядом спальню, натягивая брюки и заправляя их в сапоги.

– Здесь ничего не меняется.

– Потому что ты запретил менять, – напомнила ему Руслана, перевернувшись на живот, подставив для обозрения круглые ягодицы, – даже смотрительница не заходит сюда.

Людвиг перевел взгляд с обстановки на обнаженное тело любимой женщины. Медленно, почти ощутимо он провел взглядом от ступней по белой коже ног, через впадинку на талии к длинной шее, прикрытой светло-русыми волосами. Она поймала его взгляд, когда он дошел до лица, его глаза снова потемнели от животной похоти. Он скинул сапоги и, оторвав пуговицу на брюках, сдернул их с себя, возвращаясь в постель.

– Еда подождет, моя цунами.

* * *

В бурлящей воде кучерявилась итальянская паста. Руслана разогревала на соседней конфорке готовый соус. Перед поездкой она всегда покупала у знакомого повара полуфабрикаты, а потом воспроизводила ресторанные блюда. Она давно уже не строила из себя ни хозяйку, ни кулинара. Двести лет – достаточный срок, чтобы перестать играть чужие роли и заниматься только тем, что нравится. Людвиг, в свою очередь, никогда не спрашивал, откуда на столе появляется еда. Он хвалил и радовался, что это не та отрава, которую она упорно готовила сама первые тридцать лет.

Руслана переложила слегка недоваренную пасту в сотейник с соусом, перемешала и подала, присыпав сыром.

– Мой южный ветер, пахнет настолько великолепно, что, закрыв глаза, можно представить себя в кафе «Флориан» на площади святого Марка.

Людвиг мечтательно накручивал на вилку первую порцию спагетти и мысленно уже слышал гул венецианской толпы и шум волн на набережной, но Руслана не вытерпела и сказала:

– Люд, я хотела с тобой поговорить.

– А может это подождать до пустой тарелки, мой вулкан?

– Конечно-конечно, – замешкалась она, ставя приборы для себя.

Лампочек Людвиг не терпел почти так же, как сигарет и брюк, поэтому вечером и ночью они зажигали свечи. В их подрагивающем свете все казалось немного сказочным. Хотя вся их жизнь и так была страшной и странной сказкой, которую вряд ли кто-либо смог бы выдумать.

Людвиг продолжал крутить вилкой, постоянно упуская хвостики непослушных спагетти, а потом бросил ее в тарелку так, что красный соус забрызгал скатерть, точно капли крови.

– Я правда голоден, как стая волков, мой лесной пожар, но теперь кусок в горло не полезет, пока не узнаю, что случилось.

Руслана виновато посмотрела на него. Она месяцами готовилась к этому разговору: разыгрывая по ролям все, что может сказать он, все, что возразит она. На одной репетиции он ее понимал и прощал, на другой все заканчивалось катастрофой, на третьей соглашался только на что-то одно, на четвертой – на другое.

– Прошлым летом снесли дом матери, – решительно начала она, – я долго его держала, но теперь там будет проходить дорога, и, чтобы не вызывать вопросов, мне пришлось его отдать. Не хочу, чтобы они добрались сюда, если не получат желаемого.

– Да, серьезнее разговора у нас еще не было, – ухмыльнулся он и снова взялся за вилку.

– Это не все, – призналась Руслана.

После громкого выдоха вилка вновь полетела в тарелку.

– Когда дом сносили, я поехала посмотреть. В одной из разбитых стен был тайник с ее книгой.

Людвиг округлил глаза.

– Той … самой … книгой?

– Да. Но там не столько заклинания, как мы рассчитывали, сколько ее дневник и эксперименты. Она, оказывается, очень переживала, что так поступила…

– И ей было из-за чего переживать! Проклятая старая карга!

– Люд! – она чуть укоризненно посмотрела на него, но про себя называла мать примерно так же.

– Прости, – без искренности сказал он, – так что там?

– В книге есть заклинание, чтобы отвязать меня от тебя и нашего бессмертия, но… – она увидела надежду в его глазах, – нет ни слова о том, как вернуть тебя и можно ли вообще это сделать. Но! – надежда стремительно угасала, – несколько страниц были залиты чернилами, и текст на них невозможно прочесть. Я отдала их специалистам в Лувре, у них есть очень точные и бережные сканеры и куча волшебных фонариков, если текст там был, они его найдут. Так что надежда еще есть.

– Ты хочешь свободы? – Руслана впервые слышала, чтобы Людвиг говорил так робко.

– Это касается второй части разговора.

Людвиг посмотрел на стремительно остывающие спагетти, потом поднял глаза на Руслану и спросил:

– Коньяк есть?

– Конечно. «Courvoisier» твоего любимого года.

Она встала, достала два коньячных бокала и бутылку, напоминающую лиру. Налила в оба. Один оставила греть в своей ладони, второй поставила перед Людвигом. Он заглянул внутрь бокала, покрутил его за ножку, создавая внутри волнение, и выпил залпом, точно деревенский пьяница, а не французский аристократ.

– Рассказывай, мое столкновение светил.

– Я-хочу-ребенка, – выпалила она скороговоркой, пока слова окончательно не застряли и не разорвали ее изнутри.

Он отвел взгляд в сторону окна. Как всегда, цветение взорвалось неожиданно и резко. Пока они видели лишь друг друга, многие деревья успели обзавестись белыми брошками.

– Позволь спросить, моя лавина, откуда ты, черт возьми, взяла эту мысль?

К черту спокойствие, возможно, это самый важный разговор в ее жизни.

– Оттуда, Людвиг, кроме двух недель, когда сад отпускает тебя, я одна. Вот уже двести лет. С последним опавшим с деревьев цветком из моей жизни пропадаете вы оба – ты и смысл продолжать дышать.

– Но, мое солнце…

– Дай сказать, раз уж спросил! Ты не видишь этого, но каждое лето я раздавлена, каждую зиму молюсь, чтобы все деревья выжили, чтобы цветов было как можно больше. С наступлением весны выжить мне помогают только крестики на календаре, которые я ставлю, считая дни до нашей встречи. Мы навсегда вместе, но я больше не могу менять год жизни на десять дней счастья. Я хочу счастья каждый день!

Он встал из-за стола, подошел и обнял ее.

– Мой бриз, моя Руслана, – шептал он, прижимая ее к груди, – я говорил тебе много раз, что ты не привязана. Я пойму, если ты не захочешь приезжать, пойму, если у тебя появится кто-то другой.

Руслана зло дернулась в его объятиях, освобождаясь от них.

– Да как ты смеешь?! Не привязана? Я не привязана, а прикована! У тебя в руках цепь от моего ошейника. Я могу уехать, могу забыться, могу попытаться жить и делать вид, что мой любимый человек – не мужчина, убитый безумной ведьмой и оживающий, только когда яблони в цвету. Могу прикинуться, что не ты моя первая и самая большая любовь, но цепь не даст соврать. Она натянется, лишь только воздух станет теплеть, и потянет, когда первые листья начнут выстреливать зеленым, она заставит ползти на коленях, лишь бы снова услышать, как ты втягиваешь воздух возле моей шеи. Люд, я привязана к тебе так же, как ты к этому саду. И я не хочу иного. Но все эти одинокие пятьдесят недель я хочу иметь рядом часть тебя.

Она знала, что он привязан к ней не меньше, но в отличие от ее свободы у него выбора не было совсем. Почти год в пустоте чистилища, без возможности отвлечься. Серое пространство, без света и темноты, без стен и неба, без звуков и запахов. Только мысли о ней не давали ему сойти с ума и надежда, что она снова будет ждать, позволяла держаться.

– Руслана, – он вернул ее в свои объятия, но на этот раз смотря в глаза, – я же не смогу помочь тебе ничем. Я даже не могу выйти за пределы этого дома и этого сада. Что про тебя скажут люди? Как ты будешь делать все одна? Я эгоистично не отпускал тебя все эти годы, но ребенок…

Она фыркнула.

– Когда ты уже поверишь, что со времен Наполеона все сильно изменилось? Девушкам теперь не нужен муж, чтобы воспитывать ребенка, а благодаря твоим деньгам я обеспечена на всю оставшуюся жизнь.

Он задумался и спросил:

– Ты была в Париже в этом году?

– Конечно, – улыбнулась она, – у твоих потомков все прекрасно. Клод немного в депрессии из-за парня с работы, Луиза купила очередной ресторан, остальные за год не изменились. Состояние, которое ты оставил там, и то, что досталось мне здесь, – дает всем шанс жить любой из доступных жизней – хочешь страдай, хочешь наслаждайся. О, Людвиг! Как бы тебе понравился современный мир и сколько всего ты бы мог ему дать. Если ты умудрялся в свое время одновременно быть шпионом и Наполеона, и Александра I, то сейчас бы …

Людвиг грустно улыбнулся.

– Обманывать двух правителей было проще, чем одну твою мать.

Руслана вздрагивала всякий раз, когда речь заходила о ее безумной матери – ведьме, из-за которой они оба оказались навечно проклятыми. Нож, которым ее мать проткнула сердце Людвига в этом самом саду, хранился у Русланы в банковской ячейке. Она уже много лет его не видела. Этим же ножом она двести лет назад проткнула свое сердце, увидев бездыханное тело возлюбленного. Что за силы помогли им тогда остаться в живых, Руслана не знала. Может быть, сила их любви, может, доставшаяся по наследству ведьмовская кровь. Но она так и не умерла, а Людвиг пропал. А потом появился через год. Она тогда еще продолжала носить по нему траур…

– Людвиг, я люблю тебя больше жизни, но мы испробовали все способы вернуть тебя в мир, я больше не могу жить этой надеждой. В следующем году будет ровно двести лет… и мы можем отметить юбилей втроем…

– Я почти призрак, ты нестареющая дева… ребенок – звучит как сказка, мой осенний сон?

– Но, возможно, отвязав себя от проклятия, я верну своему телу возможность изменяться.

Он провел ладонью по ее щеке, запутывая пальцы в волосах.

– Знаешь, когда я остановился в этом доме у князя Андрея Всеволодовича, чтобы передать бумаги, которые привез из Франции для Александра I, то мог, не рискуя быть замеченным, уехать в ту же ночь. Но на пороге появилась ты, босая и перепуганная. Лошадь не могла родить, и ты не знала, что делать, поэтому требовала от князя Андрея, чтобы он вам помог. Я наблюдал ваш разговор из соседней комнаты и уже тогда понимал, что ни ты, ни я, ни эта лошадь – все неслучайно.

– Истории у тебя выходит рассказывать лучше, чем шутить, – Руслана нежно улыбнулась в ответ.

– Я ничего не смыслил в лошадиных пометах, но вызвался помочь, чтобы произвести на тебя впечатление. Боже, сколько тебе было? Пятнадцать?

– Семнадцать.

– Когда тот пегий жеребенок все-таки родился, совсем без моей помощи, твои глаза светились ярче звезд, даже в полумраке сарая. Я был готов на тебе жениться, увезти в Париж, укутать в шелка с ног до головы, осыпать золотом и тебя, и твою сумасшедшую маман, но там у меня уже была Катрин. Мне нужно было всего лишь немного времени, чтобы развестись, лишь немного времени, и мы бы прожили нормальную жизнь вместе. И дети… и внуки…

Каждый раз, когда он вспоминал эту часть их истории, его голос становился похожим на потустороннее эхо, точно слова блуждали вместе с ним между мирами и временем. Все, что она сейчас могла – это дать ему, то чего он так жаждал и за что умер – себя. Всю целиком, без остатка. Она потянула его за собой, пятясь к кухонной столешнице. Он на ходу задрал ее тонкую комбинацию и развязал свой халат.

– Моя комета, ты получишь все, чего хочешь. Все, чего ты достойна, и все, о чем попросишь, – пробормотал он, садясь на колени, слегка прикусывая нежную кожу на внутренней поверхности ее бедра.

* * *

Руслана неслась по трассе, не помня себя и не обращая внимания на знаки и светофоры. Как они посмели, как только рука поднялась?! Бред, какой-то бред, не может этого быть. Памятник архитектуры… Мысли со скоростью пуль пробивали мозг, но вязли там, одна за другой, переполняя железом голову. Не может… не может этого быть.

Затормозив возле дорожки, ведущей к парадному входу в дом, она, не заглушив машину и оставив водительскую дверь нараспашку, рванула к дому, точно на метле. В дверях стояла хлопающая почти безмолвным ртом Марта. Было сложно разобрать что-то членораздельное, кроме:

– Я… они… я не… я… они.

Руслана пробежала сквозь дом, огибая знакомые повороты и мебельные углы, и остановилась как вкопанная на крыльце, ведущем в сад. Если не считать несколько кустов смородины вдоль террасной балюстрады, то вкопанной на ближайшие полкилометра оставалась она одна. Яблони, не успевшие сбросить осенние листья, лежали на земле, показывая на всеобщее обозрение клубки выкорчеванных из земли корней. В воздухе стоял запах забродивших на осеннем солнце яблок.

Поборов ужас, сковавший тело и разум, она побежала вперед к жутковатой машине, похожей одновременно на бульдозер, экскаватор и на черт-те что еще. Мужчина, сидящий внутри будки, даже не сразу ее заметил – настраивал механизмы, чтобы убить последнее дерево в саду. Но Руслана не дала ему шанса – она запрыгнула на ступеньку и начала барабанить в лобовое стекло, заставляя остановиться.

Недовольный и сильно удивленный ее поведением мужчина открыл дверь, почти сбрасывая ее со ступенек, и закричал:

– Да ты куда бросаешься? Жизнь лишняя?

– Какого черта вы наделали? – в ответ закричала она.

– Разрешение, документы – слышала про такое? Все законно. Пропади с глаз, активистка чертова.

– Я никакая не активистка, я хозяйка этих деревьев! А ну, прекратите тут махать… этими… штуками! И доставайте документы, или я сейчас достану ружье.

Мужчина, задумавшись, полез назад в кабину. Руслана осмотрелась вокруг. Одно дерево. Одно из сотни. Если бы Марта позвонила раньше, если бы не пробки, если бы ехать было ближе…

Она положила руку на округлившийся живот.

– Нет, мы не потеряем его, – пообещала она самому долгожданному ребенку на земле.

Мужчина спустился и протянул ей смятые бумажки в прозрачной пленке.

Она пробежала глазами по бумагам.

«… для реализации программы строительства новой автомагистрали все деревья в квадрате 12… подлежат выкорчевыванию…»

– Да не переживайте вы так! Они вам взамен дадут новые саженцы, посадите где захотите. Эти все равно год-другой, и сами бы загнулись – вон все листья тля поела.

Руслана подняла глаза от листка на того, кто украл будущее для нее и ее ребенка. Мужчина хоть и выглядел недалеким, но по ее взгляду все прекрасно понял. Он вернулся в машину и начал кому-то звонить. Руслана снова забралась на ступеньку и потребовала, чтобы он передал ей трубку.

– Алло… да это я… представьтесь, пожалуйста, по форме, чтобы я могла вашему начальству передать…

Разговор вышел коротким. Она вернула телефон, слезла со ступеньки, мужчина молча развернул свое механическое чудовище и уехал, оставляя на земле глубокие следы.

* * *

Серая пелена наконец начала проясняться. Эта вечная серая пелена, которая держала его в клетке два столетия, сводила с ума и заставляла мечтать об аде. В рай он давно не верил. В аду хотя бы что-то будет происходить. Если верить старым книгам, его будут мучить, там будут костры, он будет испытывать хоть что-то иное, кроме давления мыслей, переполненных тревогой и переживаниями за Нее. Ту, которая отдала свою жизнь, не желая дышать в одиночестве. Ту, которая каждый год приезжала в сад и вглядывалась в тугие бутоны. Ту, которая ждала.

Ему негде было ставить зарубки, чтобы понимать, сколько осталось времени до встречи, да и между чем и чем было засекать? Ни восходов, ни закатов, ни тиканья часов, ни стука сердца – в этом сером мареве не было ничего, что могло бы подсказать – вот прошел месяц, до следующей встречи осталось еще десять с половиной, вот прошел день, до следующей встречи осталось…