Текст книги "Кубок Брэдбери-2022"

– Это технически невозможно.

– Давай поищем тут что-нибудь еще…

– Твоя задача, космонавт, – мама старалась чеканить слова, но ей это плохо удавалось, потому что она тяжело дышала. – Взять планшет и Юркоса, пройти по указанному маршруту в сердце корабля, позвонить на Землю. Задача ясна?

– Я без тебя не пойду, – Саня был на грани, голос как у девчонки.

– Молчать, – приказала мама. – Выполнять. Я выберусь, если не буду нянчиться с тобой. Можешь, наконец, повзрослеть, а?! Можешь?!

– Да, – от обиды вся истерика прошла.

– От тебя требуется выполнить одну простую задачу. Дойти. Включить Юркоса. Позвонить на Землю. Ну и открыть двери мне, когда я доберусь до командного отсека самостоятельно. Кстати, о дверях. С зеленой маркировкой открываются просто, – она подошла к пульту у двери и показала. – С красной сложнее, – показала. – С желтой голосовой ввод – пароль «поехали», далее команда «открыть» или «закрыть». Повтори.

Зеленую открыть получилось с первого раза, красную – со второго, команду Саня запомнил легко.

– А теперь выполняй, это несложно. И не мешай мне.

Саня попытался возразить.

– Если будешь мне мешать, я не выживу, – мама обняла его. – Давай. Я знаю, что ты взрослый, умный, самостоятельный. И ты помни, что я взрослая, умная, самостоятельная. А теперь выполняй, команда простая, ничего не перепутай. Я приду. Обещаю.

Одному в темных коридорах и на лестницах было намного страшнее. Дым мерещился в каждом углу. Сане казалось, что мумии поворачивают головы, когда он проходит мимо. Первые пятнадцать минут он все оглядывался, не догоняет ли его мама в чудом найденном скафандре. Но Дом-корабль был мертвым. Мальчик остался один.

Планшет он положил на лицо Юркоса, иначе не мог нести их. Дорога была пустой и чистой, если справиться с бьющимся от страха сердцем и слезами, которым было наплевать, что у него такое простое задание и что мама взрослая, умная, самостоятельная. Они просто хотели течь, щекоча лицо и отвлекая от дела. Больше всего Саня боялся, что ему снова встретятся штабеля из мумий, но Бог миловал. Дым, видимо, в том коридоре решил устроить мусорку… Господи, эти люди, которых он знал с самого рождения. Одноклассники, учителя, соседи. Он вспоминал родных по именам и пытался угадывать их лица в мумиях по пути. Но все казались одинаковыми. Дым высосал их досуха.

Вот и последний коридор. Командный отсек. Желтая дверь. Голосовой ввод.

– Поехали, – безнадежно произнес Саня. – Откройся.

– Открываю, – любезно сообщил женский голос.

Кислород. Зеленые растения. Музыка. Журчание фонтанов. Удобные кресла, много-много разных пультов, в которых он никогда не разберется, даже если проведет тут тысячу лет. И выпуклое окно во всю стену, с видом на неподвижные звезды.

Вылез из скафандра, оставил тот стоять, как сломанную куклу.

– Доброе утро, Юркос, – сказал виновато. – Пора звонить на Землю.

– Доброе утро, – растерянно ответил Юркос. – А где Маша.

– Мама осталась в коридоре… Она не придет. У нее нет кислорода.

– Бедная Маша. Бедный малыш.

– Я не малыш, – впервые возразил Саня.

– Бедный мой, бедный мой малыш, – ласково повторил Юркос, – бедный мой малыш, бедный мой малыш.

– Я не малыш! – и Саня добавил слово, которое перед этим услышал от мамы. И снова. Громко-громко. Проорал его во все горло. И разревелся.

Он подумал, как же дебильно он выглядит, ругаясь со сломанным киборгом. И какой он реально ребенок, деточка, у него тут пальмы живые, а мама там в коридоре задыхается…

– Юркос, – слезы вытер, швыркнул носом. – Есть здесь баллон с кислородом?

Он оставил киборга и планшет, потому что баллон из медотсека был тяжелым, хоть и маленьким. Бежал так быстро, как только позволял неповоротливый скафандр. Увидел маму за секунду до того, как та выронила из рук шлем от его защитного костюма и упала. Сел, обнял, взял на руки, насколько смог, одну только голову и плечи, прижал к лицу кислородную маску. Но мама не открывала глаза. И в толстенном скафандре ему было непонятно, дышит ли она вообще.

И тут появился дым. Клубами поднялся по круглой лестнице и вытек в коридор, хищно прокрался по полу, обступил со всех сторон. Саня молча смотрел на него сквозь стекло скафандра. Бежать некуда. Все. Осталось только смотреть.

Внезапно он увидел, что дым – это всего лишь клубы нежной серой пыли. Он был прав. Именно такую пыль он зачерпнул тогда, под кроватью, когда она только собиралась по всем комнатам и коридорам, принесенная на многочисленных ботинках после школьной экскурсии на пустой астероид. А Саня, дурак, еще и лизнул ее тогда, проглотил, доказывая свою лихость перед друзьями. Мол, звездную пыль жру, что мне будет. Те изобразили, что их тошнит…

Внезапно пыль пошла волнами, потекла, и он не сразу понял, что движется. Только когда мимо медленно проехали мумии. Голова мамы лежала на его коленях, он сидел, а под ним, над ним, повсюду – клубы нежной серой пыли, похожей на дым. Пыль донесла его до желтых дверей и остановилась.

– Поехали. Открыть, – произнес Саня. Что еще ему оставалось делать.

Двери открылись. Пыль внесла его вместе с мамой в командный отсек и замерла. Точь-в-точь как любопытная ящерица вертит головой – острый краешек повернулся туда-сюда, прошелестел в растениях, осел туманом на пульте, потом подхватил планшет и кинул в руки Сане, который уже успел вылезти из скафандра и убедиться, что мама дышит. При этом стараясь не упускать Дым из виду.

– Прости. Ребенок. Я был голоден и умер. Я поел и ожил, – оптимистичным женским голосом сообщил планшет. – Иначе было нельзя. Прости. Я поел, я ушел.

Затем дым подхватил последний баллончик с кислородом с груди мамы, высосал его и метнулся в сторону, в комнату, на двери которой были желтые и черные полоски. Камера очистки. Саня положил маму и побежал за дымом. Увидел, как пыль просто выплеснулась в мусороприемник и упаковалась в капсулы.

Словно дождь прошел за окном – сотни мусорных капсул полетели прочь. И где-то далеко-далеко они лопались и превращались обратно в дым. Тот собрался в огромные крылья и улетел, он быстро исчез из виду.

– Малыш, звоним на Землю, – позвал Юркос.

– Давай, Юркос, звони на Землю, – вздохнул Саня. Он стащил с одного из кресел подушку и уложил маму поудобнее, та дышала, но не открывала глаз. А сам сел в кресло капитана корабля и спокойно ждал, когда Земля ответит.

Сигнал был хороший. Ему больше не было страшно. Взрослые дальше разберутся сами.

Максим Лыков

Скрип поломанных часов

Светофор горел изумрудным светом. Я обогнул бампер серого от пыли «паркетника» и по привычке заглянул в салон. Красотка за рулём таращила глаза, набирая что-то в телефоне. «Интересно, что за срочность? Кому и что она хочет сообщить посреди перекрёстка?» Мне захотелось немедленно вчитаться в эти великие письмена.

– Ха-ха, – расхохотался я, живо представив, как лезу в приоткрытое на два пальца окно автомобиля.

Волны смеха отразились от мёртвых машин и поспешно притихли. Тишина угнетала. Первые дни у меня к концу смены ломило голову – мозг никак не мог соотнести картинку многолюдного города с космически абсолютной беззвучностью.

Улицы стояли, замерев в неподвижности. «Остановись мгновенье…» Хотя вряд ли это можно назвать прекрасным: автомобили, люди, животные, даже птицы в полёте – всё застыло, словно приклеенное. Время в моём городе сломалось. А может быть, оно полетело к чертям на всей планете – понятия не имею. Наша Старшая требует, чтобы мы не говорили того, чего не видели. Мы же наблюдаем только один населённый пункт, так? Так. Значит, остальные города в принципе могут жить прежней жизнью. Всем всё ясно? Отставить панику!

– За что же Бог так Казань-то покарал? – бурчит под нос мой хмурый сменщик Рифкат.

– Аллах, – поправляю я его машинально.

– Какая разница, Серёжа?!

– Тихо!

Старшая у нас такая – строгая. Эльвира Аркадьевна. В своей эмчээсной форме выглядит непробиваемо. Толстый Эль, как её за глаза называет Рифкат. Он, конечно, не прав. Сложена она неплохо, только слишком спортивная. Про мужиков в таких случаях говорят – накаченные. А про женщин неудобно как-то. Да и всплывает за этим определением другой образ. Короче, не прав Рифкат.

– Ваша задача – разведка, это раз, – Старшая всегда начинает инструктаж с этого. – Мы не должны терять надежду – в любой момент нас могут спасти, нужно ловить любые сигналы. Во-вторых, нам нужны продукты, медикаменты. Не упустите их. И, наконец, выжившие.

Если ходишь в дозор подряд пару месяцев, то знаешь наизусть всё, что она говорит, и даже интонации. Сколько Эльвира руководит нашим Убежищем? Никто и не знает, все пришли после неё. Да и какое у нас может быть время? Эльвира считает по своим «командирским» часам, но нет уверенности, что она давно не сбилась. А как считать иначе? По скрипам?

Я покрутил головой. Перекрёсток Ямашева и Адоратского был ровно таким же, как и в мой прошлый обход. И в позапрошлый. Ничего не меняется, только ощущение, будто тускнеют краски. Всё, что можно было обойти в этом районе, я уже изучил: никаких следов спасателей, никаких новичков, ни одной живой души, кроме моей. Пока не будет скрипа, обходить бессмысленно. Эльвире я этого никогда не скажу, конечно, она меня мигом в рабочие переведёт – буду Убежище обустраивать: молотком стучать да веником мести. И в качестве развлечения после скрипа нестись к реке Казанке набирать выпавшую к нам воду. Скучно это. Хотя я знаю, что многие просто не в силах постоянно видеть поставленный на паузу мир. А скрип… Скрипа боятся все.

Механизм времени, наверное, сломался не совсем. Иногда город наполняется странным и страшным скрежетом, словно кто-то пытается провернуть заржавевшие детали чудовищной стальной мясорубки. Это и есть скрип. После этого время делает скачок – на секунды, минуты, иногда на часы, всякий раз по-разному. Как правило, по электронным табло и по настенным часам мы можем догадаться, на сколько нас бросило вперёд. Эльвира даже ведёт учёт скрипов и реального времени, записывая в толстую тетрадь.

Скрипы очень опасны для дозорных – мир становится непредсказуемым, он может вписать в твоё тело автомобиль, камень, снести шапку (а то и голову) шальной птицей. Мы часто гибнем. Что ни скрип, то один, а то и несколько моих товарищей не возвращаются. Не было ни одного случая, чтобы скрип прошёл без потерь. В Убежище есть целая комната с крестиками и полумесяцами – по числу пропавших без вести.

Я брёл по тротуару, старательно обходя превратившихся в манекены прохожих. Трудно свыкнуться с мыслью, что эти люди ещё живы. Когда я первый раз пошёл в дозор, Рифкат числился за главного. Новичков в одиночку не пускают – того и гляди с ума сойдут. Помню, как Рифкат поставил меня посреди автобусной остановки среди толпы ожидающих людей и прямо спросил:

– Руки чешутся разбудить их?

Я кивнул.

– Пробуй, Серёжа, – великодушно разрешил он. А сам встал в сторонке и вытащил мятую пачку сигарет. Рифкат их очень экономил – по одной в день и то после смены. А тут.

Впрочем, когда я наорался и пооббивал кулаки о кажущихся титановыми людские фигуры, удивления уже не было..

– Ты понял, браток, – сочувственно констатировал он. Глаза у Рифката большие. – Мне тоже страшно. Их время остановилось. И они остановились. Всё в них затвердело. Обледенело. А когда своих встретишь… Но нам им никак не помочь. Понял, Серёга?

– А ты своих встречал?

– Встречал, – кивнул он. Рука у Рифката дрогнула и опять потянулась за пачкой. – Домой пытался войти. Но дверь не открыть, звонок не работает. А у меня жена, дочурки две. Не увидел. А как скрипнуло… Тогда ещё студентка погибла. Как её… Ира, что ли. На три часа время скакнуло… Младшую как раз в садик вести…

Большие у Рифката глаза. И больные.

С того разговора я больше никогда не вижу в дозоре живых людей – они все за гранью, муляжи, манекены. Так проще. Вот очкастый молодой манекен таращится на меня из окна кафе. Ноутбук развёрнут, чашка кофе с застывшим дымком и взгляд сквозь стекло и меня. До того как случилась катастрофа, я бывал в этом заведении. Хороший кофе, приятная музыка. Не спаси меня тогда ребята Эльвиры, я, может, так же и сидел бы, как тот манекен. В вечности.

Зачем нам это дано? Кто сыграл эту злую шутку со мной, Рифкатом, Эльвирой и прочими? Глупый вопрос, но иногда так обидно. Никому не бросишь обвинений, никто не виноват. Когда я начинаю так высказываться, Рифкат ворчит и обещает дать мне хорошего тумака. Но всегда добавляет: «Зато есть время подумать, Серёжка, подумать, как жил тогда, что по-настоящему было для тебя ценно». Рифкат – практик.

В глазах резко потемнело, или это вдруг захотели смениться краски на городском полотне. Что-то происходило, мне стало тревожно, хоть кричи. Стёкла отразили заметавшиеся блики фонарей и фары машин. В уши скомканным клубком бросилась какофония звуков.

– А-а-а, – кажется, крикнул я.

Скрип.

Никто из нас не знает природы катастрофы, даже не может предположить, что могло случиться. Хотя несколько людей с физическим образованием в Убежище есть, но они только разводят руками. Самое здравое, что я слышал от старика Миннулина (кажется, он даже преподавал в авиационном институте): «Э-э-э, малай, почему ты решил, что всё случилось? Не в прошлом это. Сейчас происходит. Время для нас смешалось – нам кажется, что что-то от нас далеко, а что-то близко. Но ведь выживших мы продолжаем находить, иншалла?»

Я разлепил глаза. Надо мной угрожающе нависала детская коляска. Ругнувшись, я сделал кульбит в сторону и наконец опомнился.

Картинка сменилась. На улице царили осенние сумерки с лёгким плачущим дождиком. Кляксы огоньков вызывали в памяти ассоциации с полотнами французских импрессионистов.

– Наконец-то! – вырвалось у меня.

Услышав собственный хриплый голос, я вспомнил инструкцию. Бегло осмотрел себя – цел, слава богу, цел! Рюкзак только перепачкан, ну да это разве беда.

Нужно срочно бежать в магазин, в кафе, куда угодно, где есть еда. Мы, конечно, не знаем природу наших бед, но зато точно знаем, что короткое время после скрипа можно найти продукты, выпавшие в реальность. Не зря же я с собой таскаю этот титанический рюкзак. После скрипа их очень легко найти – они словно переливаются цветами, будто забыли, как должны выглядеть. Но нужно спешить. Итак, в двух минутах есть «Пятёрочка». Я бросился бежать, на ходу поправляя ремни рюкзака. Во мне просыпался азарт – ещё бы, я жив и могу добыть что-то полезное! Это захватывает сильнее любой лотереи. Надеюсь, мне повезёт и двери будут открыты.

Да! Хвала бабушкам с извечными сумками-тележками! Двери оказались распахнуты. Осталось только аккуратно перебраться через руки-ноги. Я настолько обрадовался своей удаче, что по инерции едва не схватился за ручки верхней корзинки из стопки. В магазине меня ждал джекпот – картофель, два кочана капусты, морковь, палка колбасы, банки консервов, хлеб… Я лихорадочно набивал рюкзак всем, что попадало под руку. Никто точно не знал, через какое время моя потенциальная добыча могла превратиться в неподъёмный кусок застывшего пейзажа. Хотя некоторые дозорные утверждали, что видели, как переливчатость превращалась в черноту и еда буквально рассыпалась в прах. Не знаю, не видел. Да и какая разница? Сто литров заполнялись стремительно, я уже пихал шоколад в рюкзачный колпак, когда вдруг у меня поинтересовались вялым голосом:

– Молодой человек, а что это вы делаете?

– А-а-а! – заорал я дурным голосом.

– Дурак, что ли? Охрану сейчас вызову.

Помятого вида дядька в форменной красной одежде оценивающе оглядывал меня и тёр рукой грудь.

– Оплачивать как будешь, спрашиваю? – нахмурился он. – На кассе вытряхивать свой вагон придётся.

– Вагон? – выдавил я.

– Ну, кастрюлю эту твою. Как её… Рюкзак!

Он довольно щёлкнул пальцами.

– Мужик, – проникновенно сказал я ему. – Дай-ка мне руку. Дай-дай…

– Чего это ты? – удивился он, но не сопротивлялся.

Я коснулся его плеча и, глупо улыбаясь, ждал, пока с него сойдут блеклые безжизненные тона и передо мной станет человек как человек, а не манекен с постамента.

– Ты живой, – сообщил я.

– Конечно, живой! – рявкнул тот, неожиданно выйдя из флегматичного состояния. – Прикемарил просто. Смотрю, ты…

Он осёкся.

– А чего это? Люди-то…

– Мужик, ты не волнуйся. Всё хорошо. Я тебе всё объясню. Тебя как звать-то?

Звали его Боря. Работы за последнюю неделю оказалось много, сменщик заболел, и пахал Боря третьи сутки подряд без передыха. А тут сердце немного прихватило, и он пошёл прилечь в подсобку, а потом увидел меня. Я уже много таких историй слышал – ничто не предвещало опасности, как вдруг оказываешься перед лесом застывших фигур и одним-двумя дозорными, которые тебя и выхаживают. Ни разу мне не попадались те, кто выжил в одиночку. Кто-то из наших сравнивал это с родами – если никто не примет тебя при первом вздохе, то ты обречён. Старик Миннулин, правда, выдавал более пессимистичную версию. «А может, мы на том свете? – встревал он в разговор со своим хитрым татарским прищуром. – Померли вот или самоубились. Теперь маемся». И победно усмехался, видя, как бледнеют лица у собеседников. Только шуточка действовала лишь на новичков. Ну, не самоубийца я, и Рифкат тоже, да и прочие. Находили нас при самых обыденных обстоятельствах: кто-то спускался во двор, кто-то загорал на пляже, кто-то работал, как Боря. Я шёл домой после лекций через парк у ДК Химиков. Отчётливо помню, какой был тёплый сентябрьский денёк. Я спускался по длинной лестнице, и меня накрыло туманом. «Ты как считаешь, Рифкат? – спрашивал я. – Вдруг прав Миннулин?» «Тролль он, зубоскал старый, – презрительно отвечал Рифкат. – Сам не верит в то, что говорит».

В Убежище я вернулся раньше времени. То, что мы называли своим домом, представляло собой старое замызганное бомбоубежище времён эффективных менеджеров девяностых годов. Наверное, если бы оно сохранилось в первозданном виде, то мы ни за что бы не смогли попасть внутрь. А так большинство комнат были открыты. Мусор мы по возможности прикрыли простынями, одеялами и прочим, благо что вне времени он не пах и не разлагался. Наверное, можно было найти и лучшее обиталище, но заброшенный объект давал больше шансов, что после скрипа мы не погибнем, наткнувшись на что-то решившее изменить своё место в пространстве-времени.

Рюкзак я быстро сдал нашим женщинам – большая часть добытого шла на кухню, а сам повёл Борю представляться Старшей.

Но, видимо, в это время она меня точно не ждала – пришлось кашлять, виновато оглядываясь на Борю, – из дверного проёма штабной комнаты, занавешенного шерстяным одеялом, доносились звуки, которые отнести к служебным было никак невозможно.

Впрочем, вскоре показавшаяся Эльвира Аркадьевна никакого смущения не выказала: форма сидела ровно, глаза смотрели строго и неподкупно. Только розовые щёки разрушали образ железной комиссарши. Пока я рассказывал, как нашел Борю, выслушивал вопросы по обстановке и радовался похвалам, за спиной Эльвиры мягко отодвинулось одеяло. Я невольно хмыкнул – с видом кота, нализавшегося сметаны, мне скромно улыбался Рифкат.

* * *

Пересменка с инструктажем проходила бодро, как и всегда после скрипа, Старшая быстро перечислила наши трофеи и со вздохом отметила, что двое дозорных не вернулись: Коротков с отдалённого от нас Бауманского района и Биктагиров, обходивший Ветеринарный институт, – как-то раз там удалось добыть лошадь, с тех пор этот сектор стал обязательным. С Коротковым я толком и не успел пообщаться: недели не прошло, как он начал ходить в дозоры. А вот Биктагирова было жалко. Впрочем, он уже давно производил впечатление человека, потерявшего всякую надежду.

Ни о каком трауре и поминовении речь не шла, обычно церемонии проходили на третьи-четвёртые сутки по времени Убежища. Дело было не в каких-то религиозных нюансах, а в простой логике выживания – ближайшие дни после скрипа давали максимум урожая. Поэтому про Короткова и Биктагирова Старшая ограничилась лишь требованием «внимательно осматривать маршрут движения на предмет спасения пропавших без вести». Все знали, что это бесполезно – во время скрипа исчезают бесследно. Ходили, конечно, легенды и о призраках, и о чудесно спасшихся, и о том, что дозорные выпали обратно в сломанное время, но легенды оставались легендами, а жизнь жизнью.

– Молодец, Серёжа, – шепнул мне Рифкат, пока Эльвира продолжала свою речь. – Боря – хороший мужик. Неплохой дозорный выйдет.

– Да ладно, – я был польщён. – Повезло просто.

– Это правда, – кивнул Рифкат. – Но куда без удачи? А она капризная девка.

– Кстати, – вспомнил я. – Как ты со Старшей-то? Она же Толстый Эль была?

– И осталась, – пожал он плечами. – Не люблю я худышек.

Мы замолчали, слушая, как Старшая перечисляет районы, куда отправятся дозорные.

– Жену жалко, – вдруг сказал Рифкат. – Но что я могу поделать? Всё уж, умерли друг для друга. Дочки вот… Увидеть бы ещё разок.

От его слов на меня навалилась такая тоска, что я только и смог банально похлопать сменщика по руке. Ему ближайшие часы топтать мёртвые улицы, а мне спать и надеяться, что увижу сны из того прошлого, которое сейчас выглядит таким светлым и беззаботным.

Надежды мои не оправдались. Через четыре часа я проснулся, судорожно пытаясь поймать ускользающий кошмар. А потом заметил, что рядом с лежанкой сидит Эльвира.

– Что? – спросил я. – Что случилось?

– Да, – хрипло ответила она. – Скрип случился.

– Опять?

Старшая не ответила. В полумраке я видел, как дрожат её плечи.

– Эльвира Аркадьевна?

– Рифкат не вернулся, – сказала она пустым голосом. – Все вернулись, а он нет.

– Как?

Я сел, плохо соображая. Вокруг сопели уставшие дозорные.

– Рифкат же опытный, – тихо сказал я. – Как же так?

– Устала я, – ответила Эльвира. – Сколько можно-то? Три года я здесь. Три. А кажется, что вечно. Вы приходите и гибнете. А я? Зачем я? Вот и Рифкат. Говорила же ему – останься. Новенького надо опекать, ты же мастер. А он…

– Детей он хотел увидеть, – вдруг вспомнил я. – Детей. Ах ты ж…

– Детей, – вздохнула она. – Эх… Всё, хватит.

Эльвира решительно утёрла слёзы.

– Надо будить других. После скрипа нужно срочно…

– Погодите, – я, сам не ожидая, схватил её за руку. – Надо спасти Рифката.

– Это невозможно, – дёрнулась она, но я держал цепко.

– Я знаю, где он жил, знаю, в какой садик ходила его младшая дочка и в какую школу старшая. Наверняка он где-то там. Хоть следы найду, а может, и его самого.

– Ты ради меня, что ли, Серёжа?

– Не только. Он мой друг. Да и всем будет лучше, если пропавшего дозорного смогут найти.

Последний аргумент подействовал – Эльвира не просто была Старшей, она всегда была спасателем, привычно забывавшим о себе. Мне иногда казалось, что только это и держало её в форме столько времени.

– Возьми монтировку, – деловито сказала она. – Мало ли… Уходи сейчас, пока я не подняла всех наших.

* * *

Из Убежища я выскочил стремительно, пока Эльвира не передумала. Что не помешало прихватить привычный рюкзак – мало ли. Конечно, всё это авантюра. Где-то в глубине души я был уверен, что Рифката не вернуть. И как я ни пытался вызвать в голове картинки того, что бы могло стать чудом – после скрипа защемило ногу, или оглушило и лежит беспомощным кулем наш дозорный, или… Не знаю. Картинки получались даже правдоподобные, но словно лишённые глубины, как этот застывший мир. Но всё же где-то в тех же душевных задворках какая-то часть меня никак не могла принять гибель товарища.

После скрипа распогодилось – день там, в сломанном мире, был ярким, солнечным – время скакнуло часов на десять вперёд, не меньше. Я шёл быстро, пытаясь на ходу сообразить, куда отправиться в первую очередь. Семья Рифката жила на улице Короленко, от нашего Убежища час спорым шагом. Садик был рядышком, но вот школа подальше – татарская гимназия на Декабристов.

Я остановился, закрепляя постромки рюкзака. С Рифкатом всё иначе, подумал я, поэтому и не хочу верить, что никогда его не увижу. Трезво надо мыслить. Трезво. Осмотреть возможные места его гибели (гибели, повторил я себе) и возвращаться назад. Итак, ближайшее место – его дом и детский сад, а потом…. Тут я вздрогнул, мысленно рисуя маршрут – красные пунктиры ползли сквозь парк у ДК Химиков. Я никогда не приходил на место спасения и уж тем более не был у своего дома. Сама мысль о том, что я могу встретить моих замерших родителей – да что там, даже соседей! – казалась невыносимой. Как им там, в сломанном времени? Они же нас пропавшими без вести считают! Мне стало страшно – какое уж там трезвое размышление. Я осознал, что просто боюсь идти к гимназии – ведь придётся столкнуться со своим прошлым, так заботливо огороженным памятью.

Я вытащил из рюкзака монтировку. Это не имело никакого смысла, но её оплетённый изолентой стержень давал уверенность. Вцепившись в него дрожащими руками, крикнул:

– Какого чёрта!

Безумна затея искать пропавшего после скрипа? Безумна. Мой страх иррационален? Ещё как! А мир вокруг нормален и логичен? Да ни разу! Тогда с какой стати я пытаюсь руководствоваться логикой? Единственный шанс – это удача или чудо, а может, всё вместе – чудо, сдобренное удачей, или удача под соусом чуда.

Я решительно свернул с Чуйкова к проспекту Ямашева. Наверное, со стороны я выглядел чудаковато – чувак со сдувшимся рюкзаком идёт зигзагом по тротуару, помахивая монтировкой. Но только со стороны некому было смотреть.

Парк у ДК Химиков всегда оставлял у меня впечатление маленького леса – большие прямые сосны, перемежающиеся густой порослью кустов и низких американских клёнов. Остатки спортивных снарядов ещё советских времён парадоксально усиливали это впечатление. Я брёл по свежесделанной асфальтовой дорожке, огибая пешеходов.

Сердце колотилось, как я ни старался сам себя увещевать. Вот эта лестница – ничего не поменялось. Какой-то пенсионер в смешной летящей позе – скрип оборвал его движение в момент, когда он остался на ступеньке только левой пяткой. А вот и место, где меня накрыло – до сих пор тёмное пятно, словно… Я невольно потянулся к затылку. Что я хочу там найти? След от падения? Лезет же в голову…. И вообще, хватит глазеть – вон уже видно гимназию, втиснутую между жилыми домами и широкой улицей Декабристов.

Я спустился со злополучной лестницы, стараясь не оглядываться. Здесь начинался мой район, знакомый со школьного детства. Почему-то вспомнилось весёлое треньканье трамвая, проносившегося стремительным аллюром к далёкому Кремлю. Я даже оглянулся по сторонам, но ничего, кроме замерших разномастных автомобилей и красных пассажирских автобусов, не было. Да и линия давно убрана.

О чём это я? Какие трамвайные рельсы? Зачем это? Память макает в прошлое, тянет, словно резиновая лента, назад, в забытые чувства и мысли. Но я-то в настоящем? Какая-то безумная свистопляска с этим временем – даже на память толком нельзя положиться. Она словно обретает свой голос и эмоции – чего-то боится, от чего-то предостерегает. Скрипит, как ворчливая старуха. Вот и скрип помянул. Вот ведь…

Передо мной здание гимназии, череда взрослых и детей, счастливые манекенные лица.

– Твою мать!

Крик вырвался у меня так искренне и был таким звонким, что я невольно рассмеялся. Хотя ничего смешного не было.

Счастливым лицом манекена улыбался в беззаботное небо мой товарищ Рифкат. Его живот крепко обнимала смешная девчонка с косичками.

– Ты выпал, – сказал я ошеломлённо.

– И ты счастлив, – я подошёл ближе. – Что-то тут не то. Слышишь? Не то!

Рифкат молчал. Ему было не до моих терзаний – черты отражали лишь безмятежное блаженство.

Сознание поплыло – память выбрасывала какие-то плохо связанные фрагменты воспоминаний. Краем уха я услышал глухой звук падения монтировки. Не я плыву, – вяло подумалось мне, а мир плывёт. И скрежещет. Скрип! Или скрипит у меня в голове? Или я и есть скрип? Скрип человека, мучительно переосмысляющего себя самого. Чем это закончится?

* * *

– Сыночек! Сыночек!

Звуки доносились словно со дна глубокого колодца.

– Чего ты плачешь, мама? – хотел я спросить, но решил, что не стоит. Радостно она плакала.

А потом были какие-то белые халаты. Невнятные разговоры. Из них я понял только одно: он передумал умирать, поэтому и выкарабкался. Он – это, видимо, я.

Нужно навестить Рифката. Обязательно.