Текст книги "Кубок Брэдбери-2022"

Лариса Галушина

Заплатка на судьбе

Что же это делается, люди! Полюбуйтесь, судьба-худоба! Неприличное слово, чёрным по зелёному! Оторвать хулигану то самое, что на стене написано!

Я часто сюда забегаю. Выход для своих: санитарки да рабочие – те, кому некогда обходить больничное здание по узкой тропинке.

– Ну же так, мама! – послышался детский голосок.

– Так вышло, Ванечка, – оправдывалась женщина. – Увезли прямо с приёма.

Гляжу – у кособокой двери на задний двор двое: парнишка лет десяти и женщина. Невысокая, полная, в застиранном больничном халате.

– Волновалась? – распекает женщину мальчишка. – Горе моё! Врач сказал: ребёнок в при-ори-те… о малыше думай! А ты?

– Прости, Ванечка, – женщина виновато кивала одуванчиком химических кудряшек. – Так получилось… Ты ел?

– Не маленький! Картошку сварил, в полотенце укутал.

– А приходил… папа?

– Что у тебя на ногах? – резко перебил сын. Женщина поджала пальцы в мужских резиновых шлёпках, залепетала: «Ванечка, такие выдали, не было другого размера», а пацан серьёзно выговаривал:

– Как маленькая! – но неожиданно присвистнул звонко, по-мальчишечьи:

– Мама, смотри, пёсик в свитере!

Это приковыляла Жужа, больничная дворняга, чьи ввалившиеся бока и спину прикрывала вязаная тряпка на одной пуговице.

– Смешная, – в усталом женском голосе послышалась улыбка. – Чья?

– Из кустов вылезла… там и подстилка.

Мальчик теребил собачьи уши, гладил по выцветшему свитерку. Собачий хвост выколачивал из бетонной дорожки пыль.

– Лукошкова? Из гинекологии? – на площадке появился врач Константин Юрич. Грузный, с красными прожилками на лице, отдышливый, а походка мягкая, что у кошки. Тут женщина обернулась и вижу: беременная! Месяцев восемь пузу-то, халат не сходится. Женщина торопливо обняла сына, в щёку клюнула. Мальчишка увернулся: «Пока, мам!» – и припустил по тропинке, а Жужа попрыгала за ним.

– Почему встала? – Юрич не утихает. – Говорят им, говорят… Лежи, не броди!

Беременная, пряча глаза, побрела к лестнице. И мне пора. Дел много, да и вообще… Юричу ни на глаза, ни на язык лучше не попадаться, особенно если он покурить вышел, а тут посторонние.

– Собака-то как похожа … – бормотала женщина, при ходьбе цепляясь за стены. – Сколько лет минуло? Ване десять… значит, одиннадцать…

– Береги дитё, – советую женщине: – Докторов слушайся!

Но на следующий день снова встретила её у чёрного хода. И собачка тут же.

– Ты же Августа, да? Очень похожа, – женщина суёт собаке столовскую котлету с обеда. Та вежливо поскуливает, будто отвечает.

Придумала тоже: Августа! Я её Жужой кличу, практиканты – Хатикой, а Юрич – Гиппократой.

– Ты меня помнишь? Я – Людмила, – женщина тяжело наклонилась. – Где хозяйка твоя, Нинель Марковна? Здесь, в больнице?

Девонька, хочешь знать, спроси Прасковью Кузьминичну! Я в лечебнице без малого пятьдесят лет: от девчонки Пашки до вездесущей балаболки Кузьминичны. Каждый метр лечебницы невесть столько раз тряпкой прошаркала! Бинтов перестирала – на армию египетских мумий. Крови и слёз вытерла – мировой океан. Суден и уток вынесла из-под больных – лебединое озеро с ручьями!

Замир Жабогиевич, бывший главврач, царство ему небесное, говаривал: «На таких санитарках, как наша Прасковья Кузьминична, мир держится!» Уважительный человек, золотая голова, грамоту вручил прилюдно. Руку пожал: вот эту самую!

Ах, рассказать про собаку? Доберусь и до неё. Годы не сожрали мою память, хоть и старались. То обыденный случай: доставила скорая женщину. Много их, горемычных, привозят: каждый день десяток! Только эта женщина – моложе меня! негоже в такие лета помирать! – вдруг крепко сцапала мою руку жилистой ладонью. Лицо перекошено, глаз закатился, другой смотрит с таким выражением, будто случилось то, чего она в жизни боялась. Взвыла: – Ав, ав… – потом беззвучно: – Гу-у-у-у…

Меня ничем не проймешь, а тут отпрянула.

Врачи носилки подхватили: сестра-пять-кубиков-готовьте-реанимацию. Инфаркт миокарда, привычное дело. Помёрла, конечно. Судьба-худоба…

Вскорости за машиной скорой появилась эта собака в вязаной жёлтой кофте. Деловито обнюхалась и поселилась во дворе за помойкой.

Добрая душа кинула списанное одеяло, кухонные работники снабжали объедками. Мужчина в резиновых сапогах – чистый, но запойный – уводил на верёвке раза три. Но через день-другой собачонка опять на посту. Так и живёт… уже два года с половиной…

Беременная молчала. Тяжело опёрлась на дверной косяк и не сводила глаз с собаки. Жужа-Августа деликатно откусывала от котлеты, не скажешь, что голодная.

– Ох! – вдруг женщина сползла по стене. – Ох-ох…

– Что с тобой, девонька? – забеспокоилась я, а собака взвизгнула.

– Больно! – лицо светлее побелки: – Мочи нет! Августа, помоги!

Жужа захлебнулась оглушающим лаем и кинулась на артритных лапах за проходящими неподалеку белыми халатами.

Ночью – «чёрт с ними, с делами» – заглянула в родовое. Проведать.

Из дверей операционной – свет: вечером поступила тяжёлая роженица на скорой с цветомузыкой – маячком и звуковым сигналом. Врачи и медсёстры, все до единого, у хирургического стола. Сложный случай. Ну, да с ней и младенцем благополучно выйдет, чувствую.

Где же Людмила?

В предродовой темно и тихо. Уличный фонарь отсвёркивает в капельнице. Капля вытянулась ниточкой и повисла. Кап! – булькнула. Сверху тут же новая. Кап…

На койке тело, прикрытое колючим больничным одеялом – живот, как холм над землёй. Людмила оцепенело спит, под лекарствами. Когда срочную роженицу привезли, ей приостановили роды, усыпили да оставили. Вроде как отдохнуть.

Всхлипывает. Кудри эти химические прилипли ко лбу, разметались по подушке. Ох, неладно!

Чувствую: младенец угасает. Я ведь чую, кому время вышло. Медлить никак: нерожденная жизнь на капельке держится. Вот-вот оборвётся.

Заметалась по палате. Вспомнить-вытащить деревенский наговор на удачные роды!

В больничной утке осталось немного воды. Это хорошо, вода – помощница. Надо бы ключевой, что с матерью-землёй в сговоре, но здесь лишь из-под гудящего крана. Сесть, руки возложить на твёрдый живот, вспомнить заговор:

– Стану я, Прасковья, пойду из избы дверьми, из двора – воротами в чисто поле, в восточную сторону…

Эх, давно учила, девчонкой не выше стола – нашу деревню тогда ещё немцы не спалили!

…пройду реками, лесами, горами, кореньем пройду – ничего не задену…

– Ш-уткуешь, Парашка! – прошелестело под потолком. – Хороша!

– Проваливай, – цежу сквозь зубы, впрочем, без всякой надежды. Не бывало, чтобы чёрная Побериха уходила, её прогоняют только врачи, да и то не всегда.

– Что ш, – прошамкала она и бухнулась у изножья. – Вежливость и Парашка – это как хорошая печень алкаша. Нонсенс.

Нравилось Поберихе порой ввернуть этакое словцо, откуда только нахваталась. Она шумно втянула воздух дыркой вместо носа:

– О, младенчик! Аль денте! Обожаю!

– …вода-сестрица, помоги дитятке на свет родиться…

Из чёрного Поберихиного брюха выросли трёхпалые отростки и неуловимо быстро пробежались по беременному животу.

– …ходи днём по Солнцу, ходи ночью по Луне…

– Глупыш и мамаша, – Побериха причмокнула. – Столько безгрешности – сыта буду по горлышко!

(Не отвлекайся! Читай заговор!) …ходи на старом, на новом, на перекрой месяце…

– Ша! Докторша бумажки пишет, не помешает!

– …на перекрой месяце… Уйди! Не твоё это!

– Ошибаеш-шься…

Побериха раздулась, как воздушный пузырь, верхушкой в потолок.

– Чуеш-шь: помер ребёнок! Моменто мори! – руки-щупальцы вытянулись до стены. – Теперь он мой! Ша!

У меня в кармане свеча – настоящая, церковная. Как закричу и воткнула в бок Поберихи, похожий на набитый требухой мешок.

Побериха взвыла. Тёмным вихрем замоталась по палате, аж стёкла зазвенели. Жжется свечечка-то! На улице, под окном, взвыла Жужа.

Я, ни секунды не медля, за дверь выскочила, но в коридоре безлюдно. Лечу в операционную, и там никого.

Лишь из ординаторской полоска света поперёк коридора; акушерки и медсёстры чай пьют. А про пациентку в предродовой забыли, кулёмы разиноротые! Эх, судьба-худоба! Свеча задержит лишь на минуту: тёмной сущности церковная восковая трубочка на пол-укуса!

Заметалась по коридору, споткнулась о каталку с пелёнкой в крови. Выручай, железяка!

Так, налечь, врасти ногами в пол. Раз-два-взять! Несмазанные колёса дёрнулись: скрип-хрум.

В бытность санитаркой до зубного скрежета ненавидела этот звук! Если каталка скрипит в ночи, значит, беда! Сейчас же умоляла: давай, моя тачанка, все четыре колеса!

Тут в резко наступившей тишине палаты тонко стукнула выпавшая свеча. Людмила вскрикнула, а Жужа захлебнулась воем под окном.

Ох, не успею!

Затрясла металлические трубки, аж зубы залязгали. Помогите, больничные стены! Наконец колёса лязгнули, и каталка тяжело заскользила по стёртому линолеуму. Скрип-скрип-бум.

Услышьте меня, родные!

– Сквозняк… – неуверенно сказали за полоской света. – Или ходит кто… Да что такое с собакой? Воет на беду…

Тут охнули. Брякнул упавший стул. Акушерка выскочила: глаза круглые, белые пальцы сжимают фонендоскоп. В коридоре резко вспыхнули лампы. Тут же у койки сделалось шумно и тесно от белых халатов: Людмилу растормошили, подняли на каталку, прямо на окровавленную клеёнку – быстрей! прочь с дороги! – в операционную.

Побериха вслед врачам прошипела скаредности, скукожилась и утекла в щель под раковиной. Я выловила из лужицы пролившейся капельницы мятую свечку. Сжала.

Ну, родные, не подведите!

Спустя час раздался слабый детский крик.

– В счастливые пелёнки родилась, – докторица Ивановна вновь и вновь осматривала новорожденную. – По всем показателям на том свете… а, поди ж! Хоть диссертацию пиши, но не поверят!

За выпиской Людмилы наблюдала из заставленного коробками окна подсобки на втором этаже. Оттуда видно и крыльцо, и деревья за больничным забором, и мальчик Ваня у входа. Улыбнулся – мне в каморке светло сделалось. Матери букетик ромашек сунул, свёрток забрал. И к выходу пошли, унося в складках детского одеяла вместе с новорожденной моё благословение – заплату на женской судьбе, дырявой, что прохудившаяся простынь.

Меж тем подошли они к помойным бакам, свистнули Жужу. Она вылезла и смотрит. Люди присели на корточки и гладят собачонку по драной кофте. Мне хоть не слышно, но знаю – уговаривают.

– Пойдём, мол, Жужечка, домой. Новое пальтишко тебе свяжем, на могилку Нинель Марковны сходим.

Нет, не зовите, не уйдёт со своего поста. Судьба-худоба её такая: ждать. Ждать того, кому сердце отдано. Ждать, сколько потребуется: месяц, год, два, вечность.

Я, как призрак, вас уверяю: после смерти в том месте остаёшься, где душа привязана.

Александр Димидов

Первый

Однажды случилось так, что Уважаемый Камиль с пультом в руках скучал в своем домашнем кинозале, одном из двух, расположенных в его резиденции. Он попал на документальный канал, где демонстрировали фильм, посвященный первому и единственному индийскому космонавту Ракешу Шарме. Трудно сказать, интересовался ли Уважаемый Камиль космической эпопеей человечества до того, поскольку порой он обнаруживал глубокие познания в самых неожиданных областях, чем давно уже снискал страх и уважение в глазах своих врагов и приближенных. Но в тот вечер, сидя перед экраном двадцать на десять метров, он вдруг пришел к мысли, что полковник Шарма удивительно похож на его покойного дядю Золтана.

Уважаемый Камиль велел одному из своих людей найти копию этого фильма. И, пересматривая его несколько раз подряд, с покадровой остановкой в тех местах, где Шарму показывали крупным планом, все больше убеждался, что разрезом глаз, линией подбородка и орлиным взглядом он точная копия его дяди по материнской линии. Тогда барон позвал к себе самого мудрого из старейшин их рода и, показав тому, уже полуслепому, изображение индийского космонавта, спросил его мнение. Не считает ли он, что в жилах этого достойного мужчины течет цыганская кровь? Старик долго кряхтел, щурился. Бормотал невнятицу между периодами рассуждений, избегая четкого ответа «да» или «нет». Наконец, мужественно признал, что видел эту торговку в пятьдесят седьмом году в Дербенте, однако, чей у нее ребенок и кто украл жеребца с треснувшей задней подковой, он так и не знает.

Мудреца напоили чаем и увели под руки. Сам барон понял, что интересующий его вопрос не лишен философии. По большому счету все ромы так или иначе вышли из Индии, а значит, как ни крути, у них с индийцами, что называется, генетическое родство.

Барон, как человек последовательный, на всякий случай поручил Яромиру, самому смышлёному и образованному из своих подручных, внимательно изучить биографию Ракеша Шармы на предмет цыганских корней. Через неделю Яр вернулся с докладом. Он начал с перечисления тех источников, с которыми ему пришлось ознакомиться, включая тексты на хинди и бенгальском. Здесь Уважаемый Камиль остановил его жестом. И попросил перейти к сути.

– Я поднял его родословную до седьмого колена, – сказал Яр. – Нигде, ни в одной метрике или учетной книге не сказано, что кто-либо из его родни когда-то принадлежал или относил себя к цыганам.

Уважаемый Камиль задумался. Однако Яр не был бы собой, если бы заранее не предвидел ход мыслей своего господина. Поэтому он, конечно же, самым подробнейшим образом изучил все космические анналы. Персонажей, которые могли бы представлять интерес, на самом деле, оказалось не так уж много. Если брать в хронологическом порядке, то ни болгарин Георгий Иванов, полетевший в космос в 1979, ни румын Думитру Принариу, поднявшийся в 1981, ни болгарин Александр Александров (1988), ни испанец Педро Дуке (1998), ни словак Иван Белла (1999), ни бразилец Маркус Понтис (2006) – не имели цыганских предков. По крайней мере, в текущем и предыдущем столетиях.

Он как раз собирался признаться в этом своему патрону, но их прервали. Чаво сообщил, что приехал Штефан со своими людьми. И на этот раз они привезли с собой Цадика. Барон изъявил желание видеть их немедленно. Через несколько минут к нему привели молодого человека лет тридцати, босого и нагого, замотанного в серую простыню. Прежде чем тот успел открыть рот, Штефан извинился за его вид, поскольку ребята буквально сняли его с какой-то шлюхи в портовом борделе. Барон с любопытством разглядывал статую. Широкоплечий, длиннорукий, сложен как греческий бог. Густые, сальные патлы, закрывающие лицо. Дерзкий, издевающийся взгляд исподлобья. Почти Бред Пит в «Большом куше». Только смуглый. Черные как смоль волосы. И без идиотского кожаного котелка.

– Ну, здравствуй… Лала…

Сторонним людям было бы нелегко узнать в этом «натурщике» троюродного племянника барона, исчезнувшего почти десять лет назад. Когда-то, в день его совершеннолетия, барон, специально приехавший в Белград, подарил ему роскошное коллекционное ружье с золотой отделкой и инкрустацией драгоценными камнями. Лала продал ствол на следующий же день и просадил все деньги в казино. Он явился к дяде через месяц с просьбой одолжить ему пятьдесят тысяч немецких марок на собственный бизнес. Лала сказал, что планирует открыть ресторан. Барон дал ему деньги, но тут на Балканах началась война. Смерть, бомбежки, неразбериха. Лала снова пришел к нему, умоляя одолжить сто пятьдесят тысяч долларов на переезд в Испанию, где у него был близкий друг, готовый приютить и поделиться своим проектом в области высоких технологий. Как тут не помочь родственнику, спасающему свою жизнь?

Никакого партнера, конечно, не было. Лала уехал в Испанию, тем более что барон подсказал нужных людей, по сути, выстелив ему гладкую дорогу своим влиянием. И поступил с этими нешуточными деньгами так же, как и с предыдущими. Спустил все за карточным столом. После этого за что он только ни брался. Сбывал ворованные автомобили и компьютеры. Промышлял сутенерством. Подряжался возить наркотики, встревая в войну между кланами дилеров и чуть не поплатившись за это жизнью. Он кочевал из одной страны в другую. Продавал фальшивые евро. Торговал оружием и поддельными паспортами. Устраивал подпольные бои. Не раз возглавлял банды головорезов, досаждавших дальнобойщикам от Гданьска до Порто. Словом, занимался делами, достойными мужчины, любящего риск. Плохо было не это, а то, что все свои заработки, как правило, нелегкие и опасные Лала просаживал за игрой. Итальянские полицейские прозвали его Цадик после того, как он организовал аферу, сколотив вокруг себя псевдообщину хасидов, якобы пытавшихся возродить веру праотцов и собиравших пожертвования на строительство синагоги. Лала был у них духовным вождем, учителем.

Уважаемый Камиль недоумевал, как этот доморощенный Казанова, проглотивший язык, мог обмануть столько евреев. Он попросил, чтобы к нему прислали Шихмана с его гроссбухом. Явился старик, больше похожий на портного, чем на бухгалтера. Как всегда без эмоций, он посчитал, что с учетом выделенных Лале сумм и процентов по среднегодовой ставке европейского банка – без штрафных санкций – долг Лалы составляет двести семьдесят три тысячи евро. Лала, молчавший все это время, невозмутимо произнес, что готов вернуть эти деньги в течение недели. Дескать, у него свои должники, и если достопочтенный барон позволит ему срочно вернуться в Голландию, чтобы истребовать положенные ему деньги, то он выплатит все до последнего евро цента.

– Цыган, который садится играть и проигрывает – это не цыган. Черт никогда не станет играть с цыганом, понимая свои шансы. Еще позорнее – проиграть и отдать деньги. И уж совсем никуда не годится просаживать целое состояние раз за разом. Если ты видишь, что карты – не твое, какого ты играешь? На что надеешься?..

Лала молчал.

– Когда-то у меня был первый гидроцикл в этой стране. Я собрал всех своих братьев и сестер, и мы отправились отдыхать на Балатон. Мой гидроцикл доставили туда же. Я очень хотел прокатиться на нем по водной глади. Но каждый раз, когда я садился на него, он уходил под воду. Я оказался слишком тяжел. Поэтому я подарил его Бранко, твоему отцу. И смотрел, как он был счастлив, рассекая волны. Тебя еще не было в помине, а я уже весил слишком много. Если ты понимаешь, о чем я.

Барон отпустил бухгалтера.

– Дело не в деньгах. Что деньги? Пыль. Знаешь, что самое обидное? Ты десять лет катался по Европе. Где тебя только не было. Только и слышишь: Лала в Париже, Лала в Праге, Лала в Ницце, Лала в Лондоне. Но у тебя так и не нашлось минуты, чтобы проведать старика. Да что там проведать – хотя бы позвонить. Набрать номер на своем гребаном мобильном и спросить: как ты, дядя? Жив еще, старый пердун? Или уже сдох? Клянусь, если бы ты просто позвонил, если бы ты просто заехал ко мне как-нибудь с бутылкой виски и коробкой вонючего голландского печенья, – я бы обнял тебя как сына и никогда не заикнулся бы о деньгах. Ведь мы с тобой родственники, Лала. Хочешь ты того или нет.

Лала, подобрав край простыни, высморкался.

– Рад, что ты готов вернуть долг, – сказал барон. – Правда, прокатиться придется немного дальше. Я даже оплачу тебе дорогу в оба конца и все сопутствующие расходы.

Затем барон обратился к Штефану.:

– Купи ему одежду. И отвезите к Георгу, в госпиталь Святого Фомы. Я позвоню, вас встретят. Проследишь, чтобы он сдал все анализы, все обследования, которые ему назначат. Он должен проверить все полностью. И смотрите, чтобы не сбежал.

Лала, мгновенно побледнев, взглянул на барона с издевательской усмешкой:

– На органы разберете, дядя?

Озадаченный барон перевел взгляд с Лалы на Яра, потом на Чаво и снова на Штефана:

– У психиатра – два раза.

Когда Лалу вывели, Уважаемый Камиль вернулся к Яру с новым поручением. Если с Лалой все в порядке, в смысле здоровья, в чем барон нисколько не сомневался, нужно будет устроить этому засранцу… полет в космос. Туда и обратно. Пару витков вокруг Земли. Важен сам факт: Лала из рода Джинджич – первый цыганский космонавт. Вчера вечером барон лазил в интернете и выяснил, что этим «космическим туристам» – американцу Безосу и британцу Бренсону – их вояжи обошлись примерно в тридцать миллионов долларов с носа. Уважаемый Камиль готов заплатить пятьдесят. Вопрос – как это сделать.

Отправкой туристов на орбиту занимаются особые ведомства и корпорации. Большинство из них – американские, но с русскими летать дешевле. Заявиться к ним просто так с грузовиком денег не выйдет. Любое серьезное сотрудничество начнется с подписания договора. Они укажут банковский счет, на который нужно перечислить средства. А перевод – это неизбежный засвет перед ФАТФ и необходимость доказывать легальность полученных доходов. Даже если речь о смешных десяти тысячах евро. Нельзя привезти в НАСА чемоданы налички и сказать «отвезите меня в космос». Они с удовольствием взяли бы, но боятся закона и пекутся о своей репутации. Поэтому правильнее всего создать большой благотворительный фонд для сбора пожертвований. Такую общецыганскую кассу. Пускай все цыгане, все хозяева легальных бизнесов – кузниц, ресторанов, пекарен, заправочных станций, гостиниц – помогут отправить в космос первого и единственного цыганского космонавта. И любой цыган или цыганка смогут в любом отделении банка в любой стране перевести свои кровные десять-пятнадцать евро, долларов или фунтов на это благое для всего цыганского народа дело.

– А дальше, – сказал барон, – будет вот что. Те цыгане, у которых есть шиномонтажки, пошивочные цеха или маслобойни, не дадут ни копейки, потому что не принято у цыган собирать деньги подобным способом. Они всегда подозревают подвох даже там, где его нет. Но найдутся мечтатели и романтики с широкой душой, грязные и нищие. Именно они станут присылать свои засаленные бумажки. И при таких раскладах понадобится триста лет, чтобы собрать на полет. Так что единственное, чего мы сможем добиться, открыв фонд, – это раструбить о нашем цыганском космонавте по всему миру и привлечь внимание людей на всех континентах. А это уже немало.

Фонд будет постепенно наполняться и рекламировать сам себя. Затем появится очень влиятельный и очень богатый меценат, который с барского плеча внесет всю недостающую сумму. И даже больше. Самое главное: этот человек абсолютно чист перед законом. Все его капиталы будут иметь «белое» происхождение. И ни одна свинья, ни один фискал в мире не сможет придраться ни к одному доллару, вложенному в проект.

Меньше чем через неделю уважаемый барон уже сидел на веранде загородного дома под Нью-Йорком в гостях у своего друга детства, международного финансиста Горана Фекетеша. После сытного ужина они попивали столетний коньяк и дымили лучшими кубинскими сигарами из коллекции самого Фиделя Кастро. Фекетеш не раз помогал цыганам. Благодаря ему несколько лет назад появилась первая цыганская автономия в Габровском крае. Тогда он стал главным меценатом и распорядителем-подрядчиком большинства крупных инфраструктурных проектов. Как бизнесмен и авантюрист Фекетеш одобрил идею. И согласился помочь бесплатно, понимая, что дело будет иметь общественный резонанс и популяризировать его положительный имидж.

– Ты не сможешь провести деньги в Штаты. Только через Мексику. Да и это опасно.

– Доставят в твой офис в Буде.

– Десять чемоданов евро? Вот так вот просто? Отдашь и уедешь?

Фекетеш смотрел на Уважаемого Камиля с робкой и одновременно хитрой улыбкой, в которой читалось: «Никогда не соблазняй старого вора, даже если он поклялся всем святым, что навек завязал». А барон улыбался еще шире, понимая, куда гнет его добрый друг. Потому что сердце барона было гораздо больше, и к его великодушному смеху, говорившему: «Куда ты денешься?», примешивалась горечь правды, над которой плакал когда-то Сандро Македонский, осознав конечность земного шара и ограниченность своей мечты.

Фекетеш предлагал иметь дело с русскими. Там проще договориться и больше опыта. Но барон настоял на том, чтобы проект был американским. Раз у янки хватило ума бомбить сербов, пусть наберутся мужества отправить хотя бы одного сербского цыгана в небо – живым. Тем более за чужой счет. В результате сошлись посредине. Экипаж будет полностью американским. Компания-организатор тоже. Но ракету предоставят русские, и запуск будет осуществлен с российского космодрома. Некоторое время барон раздумывал, не стоит ли ему купить собственный космический аппарат, однако пришел к выводу, что приобретать золотой автомобиль ради одной поездки – глупо и непрактично.

Подготовка традиционно проходила в космическом городке и заняла больше года. Лала был единственным звездным курсантом в истории, возле которого днем и ночью находились телохранители. Только когда его доставили на стартовую площадку и закрыли за ним люк, эти суровые парни облегченно вздохнули и позволили себе слегка расслабиться, не спуская глаз с ракеты, пока она не исчезла в верхних слоях атмосферы и они, осмотрев после развеявшегося дыма оплавленные, все еще горячие, стойки в бетоне, убедились: Лалы среди них нет.

Уважаемый Камиль посчитал, что суток, проведенных на орбите, достаточно. Он также настоял на том, чтобы Лала в одиночку выбрался в космос. Хотя обошлось это на четыре миллиона дороже. Трансляцию вели двенадцать телевизионных компаний в Америке и Европе. Миллионы людей по всему миру, большей частью цыгане, следили за своими экранами и мониторами. Все шло по плану. До той самой секунды, пока Лала не отцепил страховочный трос, которым его скафандр был пристегнут к корпусу космического корабля, и, оттолкнувшись ногами, стал удаляться в открытый космос, с двух рук показывая камерам средние пальцы своих космических перчаток. Его динамики разрывались от воплей на трех языках – из центра полета и оставшегося внутри модуля экипажа. Остановить его никто не мог. Он не произнес ни звука. Просто улыбался, направляясь в черные дебри Вселенной.

– Сукин сын, – с ответной улыбкой прошептал Уважаемый Камиль, ни на секунды не отрывая взгляд от своего гигантского экрана. Похоже, он один понял, кому предназначался жест. Дурачок! Мог бы вернуться и стать героем. Человеком, которого показывали бы по телевизору, возили по разным странам, бесконечно устраивая пресс-конференции. Сделали бы депутатом или послом доброй воли. С его молодостью и харизмой он мог бы купаться в роскоши и круглосуточно осеменять красоток, рекламируя «Жилет» или «Олд Спайз». Сниматься в кино. Стать фирменным лицом какого-нибудь брутально-мужского бельгийского пива.

Но он выбрал свободу – самую безумную, безграничную и бесповоротную. От всего и от всех. Только земля носит цыгана. Только ветер ему попутчик. А там, где нет ни земли, ни ветра, ни воздуха, ни света – что может стать преградой для цыганской души?

Лала перехитрил его. Выскользнул из земной юдоли сразу в легенды. Все космонавты, побывавшие наверху, либо вернулись, либо погибли при неудачном запуске или роковой посадке. А Лала Джинджич ушел в открытый космос на глазах у всей планеты и, как был – молодым, статным, строптивым – превратился в сына Вселенной, покорителя ее широт, высот и глубин. Отныне все цыгане мира знали, что там наверху, над ними, парит невидимый с Земли Лала, днем и ночью приглядывающий за цыганским счастьем. Его портреты, фото и самодельные картинки появятся в цыганских домах и машинах. К нему станут обращаться в молитвах и просьбах. Его гневом будут пугать своих непослушных детей. И верить, что однажды он вернется на Землю, рассудит всех и всем воздаст по заслугам. Потому что ни у одного народа, кроме разве что евреев, не было живого заступника, вот так вот, у всех на глазах, вознесшегося на небеса и даже выше. А у цыган есть.

С рождения глаза Уважаемого Камиля смотрели в разные стороны. Поэтому никто не мог бы одновременно заглянуть в оба из них. В медицине это называлось амблиопия, а по-простому – «ленивый глаз». Но если бы нашелся такой человек и рассказал барону о смерти Лалы, у которого закончился кислород или загорелся костюм, барон бы ответил:

– Кто умер? Лала умер?

И от чистого сердца он рассмеялся бы этому несмышленышу в лицо, так ничего и не понявшему в цыганской жизни. Солнце будет всходить. И луна заливать землю ночным светом. И оба будут отражаться в золотых коронках на зубах его любимых собак, охраняющих поместье. Мало ли какие еще фокусы, помимо выброшенного Лалой, известны барону. Тому самому барону, чей далекий прапрадед за тридевять земель и морей, показывал когда-то на ярмарке сухой лед отцу с сыном. И в восхищенных глазах мальчика сумел увидеть себя в его взрослых воспоминаниях у кирпичной стены много лет спустя, за минуту до расстрела.