Текст книги "Древняя Греция. Рассказы о повседневной жизни"

Так на юге Италии одна за другой зарождались колонии греков; скоро их стало так много, что всю страну стали звать «Великая Греция».

Другой край, куда направились греки, был Понт (Черное море). Неприветливо встречало греков Черное море. Неясно и сумрачно было небо; навстречу дул холодный северный ветер и поднимал нередко опасные бури; и самое море, широкое, без островов, похоже было на морскую пустыню. Никто не смел оставить Босфора и войти в Понт, не принеся жертв Зевсу и не помолившись о попутном ветре. Суровый край лежал перед привыкшими к свету и теплу греками. В широких степях на север от Понта зимою свободно гуляли холодные ветры, широкие реки сковывались льдом, и люди до самого лица закутывались в теплые меха. Воинственные кавказцы с оружием в руках встречали греков, которые хотели поселиться на их берегу. В Крыму жестокие тавры защищали свою страну от пришельцев. У крутых мысов Тавриды часто разбивались корабли, и страшная участь ждала того, кого выкинет на берег тавров. Из северных степей показывались отряды безбородых длинноволосых людей; они выезжали на бой верхом, вооружившись луком, и так же быстро исчезали в степи, как и появлялись оттуда.

Но суровый край не мог испугать смелых ионийских купцов. По всему Понту, по лесистому берегу Малой Азии, у подошвы Кавказских гор, в устьях больших северных рек, медленно текших из неведомой дали, греки строили свои укрепления; один за другим вырастали торговые поселки и городки. Один город Милет выслал сюда десятки колоний. Страх перед варварами заставил их тесно держаться друг за друга. Но за все опасности их вознаграждал богатый Понт.

На южном берегу Черного моря греки рубили нетронутые строевые леса и сплавляли дубы, вязы и ясень в Грецию для постройки кораблей и барок. У берегов Азовского моря стояли караваны греческих барок; там сушили и грузили несметное множество рыбы и отправляли тоже на юг. У кавказских горцев можно было выменять много серебра и железа. Туда доходили из Азии караваны и привозили драгоценные камни и жемчуг, шелк и слоновую кость Индии. Грекам казалось, что здесь, чуть ли не на краю света, в богатой стране и скрыто было золотое руно, за которым ездили аргонавты. У степных скифов (в нынешней Южной России) греки могли достать золото, которое они привозили из гор, лежавших в какой-то сказочной дали. Греки привозили к скифам вино, нарядные ткани и одежды, и скифы стали пригонять из своих степей в приморские греческие городки бесчисленные стада, привозить хлеб со своих богатых полей и за вино и одежды отдавали и хлеб, и кожи, и воск, и мед, и рабов.

Был еще третий край, куда направились греки. То был могущественный Египет. Там шли междоусобные войны, и фараонам понадобились испытанные греческие отряды. Легенда рассказывает, как изгнанный фараон Псамметих получил от оракула предсказание, что помощь ему подадут медные люди, пришедшие с моря. Вскоре буря занесла в Египет греков, которые блуждали и разбойничали в море. Они высадились на берег в своих медных доспехах. Один египтянин, не видавший раньше медного вооружения, донес Псамметиху, что с моря явились медные люди и опустошают страну. Псамметих взял греков на службу и с помощью их свергнул одиннадцать царей с престола. За первыми наемниками явились другие. Мимо старинных пирамид и храмов греческие отряды проходили далеко вверх по Нильской долине, добирались до Нильских водопадов, и там на колоннах старинного храма нацарапали свои имена. Каждый год все новая молодежь приезжала из Греции. На восток от дельты Нила фараоны устроили лагери, где жили тысячи их наемников. Они жили со своими семьями; здесь родились и вырастали их дети, только по слухам знавшие о родине отцов.

Вслед за наемниками являлись купцы и ремесленники. Начиналась живая торговля в рукавах Нила. В египетских городах среди пестрой смеси сирийских, ливийских, еврейских и финикийских купцов часто можно было встретить и грека, услышать в толпе и греческую речь. Целый ряд переводчиков и проводников был к услугам приезжих греков. Странны были для египтян живые, подвижные греки, всем своим складом не похожие ни на азиатских, ни на африканских купцов, которых знали египтяне. И египтяне, покупая у греков товары, все-таки сторонились от них и считали нечистым каждого грека. Ни египтянин, ни египтянка не поцеловали бы грека в губы, они не взяли бы ножа и вилки у грека, они не стали бы есть мяса, если бы грек разрезал его своим ножом. Против наплыва греков в страну поднимался ропот среди египтян, и царь Амазис закрыл все их торговые поселки, удалил их изо всех городов Египта и позволил торговать только в одном месте на одном из рукавов Нильской дельты. Там отвели грекам землю, и они построили свой город Навкратис, «царицу кораблей». Если теперь грек заходил в другое устье Нила, он должен был поклясться, что зашел невольно, отплыть назад на своем корабле и везти свой груз в Навкратис.

Быстро рос и богател город и принимал чисто греческий вид. В середине города, обнесенной кирпичной стеной, возвышались храмы, перед ними были устроены жертвенники. На городской площади в утренние часы стоял шум и толкотня. Мелочные лавочники расставляли свои плетенные из ивы палатки. Нередко перед палаткой стояли в несколько рядов большие амфоры с вином, привезенным из Греции; на него был большой спрос в Египте. На каждой амфоре стоял штемпель того города, откуда было привезено вино. Между палатками поместились лотки с рыбою, плодами, колбасою, вареным горохом, цветами; целые пирамиды хлеба поднимались на прилавках рыночных торговок. За рынком расположились мастерские горшечников, сапожников, куда постоянно заглядывали покупатели и заказчики. Из кузниц доносился глухой стук молотов.

Из Навкратиса в Грецию постоянно приезжали купцы и привозили окутанные таинственностью рассказы об Египте. Замкнутость египтян возбуждала любопытство греков. Им казались чудесными и громадные пирамиды, и каменные сфинксы; их поражала древность египетских храмов и всей жизни этого народа. Грекам хотелось узнать и проникнуть в ту вековую мудрость, которую хранили египетские жрецы, но им удавалось получить только обрывки знаний, а ключ к этой мудрости оставался для них недоступным.

* * *

Теперь широко раскинулась Греция, и большой запас новых знаний накопился у греков. На старую родину, в города Ионии, со всех окраин моря приезжали купцы и рассказывали о том, что пришлось им видеть в далеких колониях и слышать при встречах с чужими людьми. Они привозили растения, птиц и животных, которых не знали прежде греки. Раньше знали они свою родную, изрезанную морем и покрытую горами страну с ее узкими долинами. Теперь на окраинах земли, на севере и на юге, перед ними расстилались бесконечные равнины; это были пустыни Африки и скифские степи. В степях они встретили много незнакомых племен степных кочевников, но греки не могли разобраться в них: все они были похожи друг на друга, как сама степь. Греков поражали длинные летние дни и длинные зимние ночи далекого севера, которых они не знали на своей прежней родине. Они познакомились с летними засухами и зимними ливнями юга, со льдами и снегом суровой северной зимы. По мере того как греки знакомились с морем и новыми странами, рассеивался таинственный туман чудесных сказок, которым раньше окутала их фантазия греков.

В это время в городах старой Ионии зарождалась греческая наука, и первые ученые с большим интересом прислушивались к тому, что рассказывалось о новых странах.

Им не важны были заманчивые сказки, которые ходили среди греков; они хотели знать только правду обо всем необъятном мире. Для простых моряков важно было точно знать морские пути. И в греческих городах уже умели нанести на карту морской берег с его извивами, раскиданные по морю острова и отметить и самый путь, который шел между ними, и стоянки, которые моряк найдет по этому пути. Но не морские пути и не берега изъезженного, хорошо известного моря были важны для ученых. Их мысль забегала вперед; и на своей карте им хотелось поместить всю землю до самого края света.

Не так давно настоящий, не сказочный, край света был открыт греками, это важное открытие сделали фокейцы. Позже других они пустились в море, но с самого начала стали предпринимать далекие и опасные поездки туда, куда не проникли еще другие греки. Когда зимний сумрак покрывал небо и мешал моряку наблюдать за звездами, только фокейцы решались плавать по морю. У них были стройные и длинные полувоенные корабли; их матросы были хорошо вооружены и привычны к морскому бою. Они пускались в западное море, не страшась сторожевых финикийских судов и вступая в кровавые схватки с финикиянами. Они укреплялись на отдельных островках среди моря, нападали на проезжавшие карфагенские корабли и грабили их. Зато и финикияне жестоко расправлялись с фокейцами, если им удавалось захватить их в плен. На берегу Южной Франции фокейцы построили городок Массилию (теперь Марсель); на севере от нее по Роне шел длинный торговый путь и терялся у берегов Балтийского моря. Оттуда, переходя из рук в руки, доходил до фокейцев дорогой янтарь.

Среди греков давно уже ходили слухи, что еще дальше на запад лежит богатая страна, где из серебряных гор бежит река и несет с собой серебро. Случайно открыли греки эту страну. Один купец из Самоса, плывший в Египет, был занесен бурей к устью реки Гвадалквивир, к столице царства тартесцев (в Южной Испании). Царь Тартеса ласково принял купца, и он вывез оттуда несметные богатства. После этого в Тартес явились фокейцы, и на берегу Испании были основаны самые дальние колонии греков.

Грекам казалось, что здесь они и достигли края света. Перед ними расстилался океан, и дальше не было пути. Греки решили, что в узком проливе, где океан сливается со Средиземным морем, и поставил Геракл столбы, отмерив ими конец света. И греки стали называть пролив Геркулесовыми столбами. Здесь неподалеку, по их мнению, на берегу океана должны были быть сады гесперид с их золотыми яблоками. И уже в какой-то полусказочной дали, среди самого океана, им рисовались «Оловянные острова», откуда привозилось олово, и впадающая в океан река Эридан, в устье которой находят дорогой янтарь. Греки рассматривали его и верили, что это сгустившиеся золотистые слезы нимф – гелиад.

Рассказы об океане, до которого добрались греки, дошли до ученых. Теперь они знали, что там не склоняется в волны небо, как говорили преданья, они знали, что это не таинственная, полная чудес, река сказаний. Ученые думали, что и на востоке, и на севере, и на юге край земли должен быть таким же, каким нашли его на западе, и верили, что океан кругом охватил всю землю. Они, разумеется, знали, что и на востоке, и на севере, и на юге Средиземное море и Понт были окружены сушей, а не водой, но они думали, что если пробраться сквозь эту сушу, то тогда, действительно, можно дойти до берегов далеко отошедшего Океана. Они верили, что его скоро удастся найти и здесь; разве не было стольких новых открытий недавно на западе? И ученые смело чертили карту всей земли. В середине они поместили Средиземное море, кругом его в виде круга расположилась земля, а ее со всех сторон кольцом замкнул океан.

Во много чудес перестали верить греки, когда они познакомились с морем и широким светом, но Океан древних преданий уцелел; он попал и на первую ученую карту земли и долго еще продолжал жить в фантазии греков.

Друзья народа и защитники знати в Древней Греции

В. Перцев

I

Лет за 700 до P.X. в Греции жил один поэт, которого звали Гесиодом. В тяжелой нужде и бедности протекли годы его детства и молодости; мальчиком он пас стада на своей родине в Беотии, на склонах горы Геликона, где находилось святилище муз, пользовавшееся высоким уважением во всей Греции. Выросши и получив от отца наследство, он должен был перейти к тяжелой жизни земледельца-крестьянина. Но и здесь судьба приготовила ему жестокий удар: его брат Перс, пользуясь поддержкой местных аристократов, завел с ним тяжбу и оттягал у него большую часть его имущества. Прошло еще немного времени, и по проискам того же брата и вследствие несправедливости судей Гесиод был вынужден покинуть свою родину.

Горе и бедствия – вот все, что испытал Гесиод в своей родной стране, и немудрено поэтому, что неприветливой и суровой показалась ему она. Позднее в одном своем сочинении («Труды и дни») он так описывал ее: «Когда северный ветер… леденит своим дыханием землю и вздымает грозные волны морские, поле и лес стонут… Животные дрожат от холода и поднимают хвост, хотя они и одеты в теплые шкуры… Солнце гуляет далеко, освещая жилище черных людей, и поздно показывается эллинскому народу… Люди ходят съежившись, согнувшись по-стариковски и стараются укрыться от хлопьев снега».

Сельскохозяйственные работы в Древней Греции

Вторую часть своей жизни Гесиод провел вдали от родины (вероятно, в Навпакте, в Локриде). Много бедствий и горести пришлось ему испытать и здесь, пока наконец, говоря словами одного древнего стихотворения, «прах его не сокрыла земля чуждой ему страны».

В тяжелые годы этих бедствий и горести Гесиод написал несколько замечательных сочинений, которые сделали из него любимого певца всех слабых и обездоленных, всех бедняков и горемык.

А бедных, измученных жизнью людей в Древней Греции было немало. Земля в ней издавна была неплодородна; при упорном труде, при непрерывных заботах она давала самые небольшие урожаи; а тут еще помещики захватили в свои руки самые лучшие и самые большие участки земли.

Трудно было прокормиться от нее бедному крестьянину; волей-неволей, когда случался неурожай, когда солнце палящими лучами высушивало нивы и от долгой засухи пересыхали реки, крестьянам приходилось идти на поклон к помещикам и выпрашивать у них семян для посева или денег на покупку скота и земледельческих орудий; часто и земли не хватало, и тогда крестьяне арендовали ее у соседей-помещиков за очень дорогую цену, отдавая подчас ⁵/₆ своего урожая.

Тяжело приходилось крестьянам, когда наступал срок платежей: жадный помещик беспощадно требовал своего, отбирал у крестьянина почти все, что он имел, а не то обращал и его самого в своего раба-холопа; таким образом крестьянин либо совсем разорялся, либо попадал в кабалу.

Злая нужда проникла в деревенские хижины; беспокойная тревога, постоянная забота о завтрашнем дне охватила сердца бедных крестьян. Ниоткуда не видели они к себе участия и с тоскою смотрели на мир; и вот тогда-то и услышали они песни Гесиода. Эти песни были печальны и исполнены тоски, как печальна была жизнь самого Гесиода. И крестьянам казалось, что он пел об их собственных печалях и горестях. С увлечением внимали они им, и песни Гесиода скоро стали известны по всей Греции.

«Полна земля злом, – говорил Гесиод, – полно им и море; болезни в среду людей и днем и среди ночи непрошеные приходят, горе людям принося в тишине…» Было время, когда людям жилось хорошо, но это время уже давно прошло. Это было тогда, когда миром правил не нынешний царь богов Зевс, а его отец – Кронос. «Тогда люди веселились на пирах; чуждые всякого зла, умирали они, словно объятые сном; всякое благо уделом их было»; люди были сильны и умели постоять за себя. Но с тех пор прошло много веков. Сильных волей людей, у которых были «дух твердый, как сталь, и непобедимые руки», подчинили себе жестокие, всесильные боги; «злая война и страшные битвы» погубили тысячи из этих героев, – и вот теперь наступило время, когда земля населена слабыми людьми, не способными бороться с насилием. У этих людей «ни днем ни ночью не прекращаются труды и печали. Это – испорченное поколение. Боги посылают ему тяжелые заботы». Доля нынешних людей – это доля соловья, попавшего в когти ястребу; ястреб говорит соловью: «Чудак! Чего ты кричишь? Ведь ты во власти более сильного… И отправишься ты туда, куда я потащу тебя, хоть ты и певец. Захочу – съем, захочу – выпущу. Безумец тот, кто хочет бороться с сильным: и победы лишится он, и испытает горечь унижения». Бедные люди теперь во власти судей – мздоимцев, готовых за взятки сделать всякую поблажку богачу и жестоко притесняющих бедных людей, которым нечего дать судье. Добрых и правдивых людей никто не слушает; всю власть захватили наглые и богатые. Гесиод не надеется, что и в будущем будет лучше; наоборот, потом наступят еще худшие времена, и скоро, «прикрыв прекрасное тело одеждой белой, с земли широкой улетят на небо и стыд, и совесть».

Горькие жалобы Гесиода на жизнь не могли не прийтись по душе тогдашним крестьянам, видевшим и в своей жизни одно только зло. Но еще больше им должны были понравиться те советы, которые он им давал. Крестьяне при нем были еще забиты и не думали о борьбе со знатью. Лишь бы не умереть с голода – вот все, что занимало тогда их помыслы; а для этого надо было неустанно работать; и Гесиод советует крестьянам упорно трудиться в поте лица. «Никогда не наполнит житницы своей ленивый или небрежный; только заботливость умножает плоды работы; человек, уклоняющийся от дела, всегда борется с бедствиями», – говорит он. Нужно быть также бережливым и желать только того, чего можно добиться: «Хорошо брать из того, что есть, – поучает Гесиод, – горе для души – нуждаться в том, чего нет». Крестьян часто обманывали, потому что они не знали законов, и Гесиод советует им быть осторожными с людьми и не доверять никому: «Даже с братом шутя, имей в виду свидетеля; доверчивость губит людей…» Крестьянам при их бедности нельзя было позволять себе излишней щедрости, и Гесиод усиленно советует быть добрыми только в меру, давать только тем, кто может отплатить тем же: «Не давай тому, кто тебе не давал». Щедрым надо быть только по расчету: кто дает, тому тоже дают; ничего не дающим никто также не дает. Вообще во всем надо соблюдать умеренность, даже и в гостеприимстве: «Да не выдаст состояния духа твоего лицо твое, да не называют тебя ни слишком гостелюбивым, ни негостеприимным, ни товарищем негодяев, ни ругателем честных людей…» Трудолюбие, терпение, умеренность, бережливость и осторожность – вот чем надеялись еще спастись крестьяне от горестей своей жизни, и Гесиод вполне понял их настроение.

За то и любили греческие крестьяне певца своей нужды и горя; они ставили его даже выше прославленного Гомера. Гомер писал не для крестьян: все его герои происходили из знатного рода, были царями или сыновьями царей; жили они в богато украшенных чертогах, в золотых палатах, проводили время в роскошных пирах и славных битвах. Но что было крестьянам до этих славных сражений, до громких побед Ахилла и Гектора? Одной только знати приносили войны славу, почет и богатую добычу; бедных людей они лишь разоряли. Немудрено поэтому, что крестьяне не любили войны и ставили Гомеру в упрек, что он так любовно воспевал сражения. Среди греков ходило предание, что когда-то в Халкиде Эвбейской на многолюдных играх встретились оба поэта – Гомер и Гесиод – и вступили между собой в состязание: свои песни они представили на суд собравшихся, чтобы они решили, кто из них выше, как поэт. По окончании состязания большинство хотело присудить венок победителя Гомеру, но судья на играх Панид заявил, что венок более приличествует тому, кто воспевает земледелие и мирные занятия, а не тому, кто восхваляет войну и убийства. И победная награда была присуждена Гесиоду.

В своем великом уважении к Гесиоду греки не остановились и пред тем, чтобы приписать ему славу чудотворца: рассказывали, что как-то в беотийском городе Орхомене свирепствовала чума; обратились к Дельфийскому оракулу, и он посоветовал жителям Орхомена принести в себе кости давно умершего Гесиода; когда это исполнили, чума моментально прекратилась.

II

Прошло около 100 лет со времени Гесиода. Народная нужда стала еще сильнее, обедневших крестьян было еще больше; земли помещиков оказались еще обширнее, стада быков и овец на их лугах – еще крупнее. Еще больше нажили они денег на торговле; у некоторых из них появились большие мастерские и фабрики, на которых работали десятки рабов, вывезенных из степей Скифии или Фракии. Появились среди богачей и люди худородные, происходившие не от знатных помещиков, а выбившиеся из бедной жизни своим трудом и стараниями. Отец иного из таких богачей еще был жалким бедняком, бросившим крестьянскую жизнь в деревне, чтобы в городе поискать счастия; ему посчастливилось попасть гребцом на богатый корабль, который вез куда-нибудь во Фракию дорогие афинские вазы; в обмен на эти вазы фракийцы нагрузили доверху приезжее судно хлебом. С завистью смотрел сметливый гребец, как нажился хозяин судна, продав хлеб у себя на родине, и задумал и сам, скопив кое-как деньжонок, заняться тоже торговлей.

На первых порах ему было трудно, приходилось отказывать себе во всем, откладывая из маленькой поденной платы кое-какие сбережения; потом пошло легче – хозяин заметил его расторопность и сметливость, сделал своим приказчиком и положил большее жалованье. Наконец, у него образовался маленький капиталец, и он сам стал торговать. Ему повезло – и вот его сын уже богач, сам владеющий кораблем, да кроме того держащий небольшую фабрику, на которой выделывают горшки или приготовляют цветные материи.

Недавний бедняк мог теперь быть доволен: у него есть деньги, а деньги уже в то время были великой силой. Человеку с деньгами большой почет отовсюду. «Деньги человека делают», – говорит один поэт VII века (Алкей). С денежным человеком, хотя бы его отец был простым чернорабочим, не прочь породниться и самый знатный аристократ. Поэт Феогнид (VI в.), сам стоявший на стороне аристократов и всей душой ненавидевший худородных выскочек – богачей, вышедших из низкого звания, со скорбью говорил: «Благородный женится на дочери богача, а богач – на дочери благородного. Богатство смешивает сословия; благородное смешивается с низким». И даже веселый поэт Анакреон (VI в), воспевавший только любовь и только ее ценивший в жизни, не мог не заметить великой силы денег: «Все Эрот ногами топчет – знатность, мудрость и добро, и глядят с почтением люди на одно лишь серебро; …за него не стало братьев, за него родной не мил, за него убийства, войны…»

Казалось, богатство вполне вознаграждало за худородное происхождение. Но незнатные богачи не были все-таки вполне довольны. Им оказывали уважение знакомые, им льстил простой народ, но они ничего не значили в делах правления, не могли быть ни архонтами, ни членами ареопага. На эти должности могли выбираться по-прежнему только знатные люди. И поэтому, когда простой народ начинал сетовать на притеснения знати, на лихоимство судей, на обиды от благородных помещиков, то и они сливали свои жалобы с этими народными сетованиями и говорили, что нехорошо, когда всем в государстве правят одни аристократы, хотя бы у многих из них было и мало ума. Пора бы, говорили они, допустить к управлению государством и других, людей незнатного рода, которые сумели хорошо устроить свои собственные дела, нажили большие деньги и доказали этим, что и государству они могут послужить не без пользы для него. И крестьянин с восторгом слушал их нападки на ненавистную знать и готов был помочь им свергнуть ее господство. Он видел в этих разбогатевших купцах своих союзников и думал, что с их помощью добьется всего, чего ему не хватало: и новых прирезок земли, и возможности занимать деньги под дешевые проценты, и даже участия в управлении государством.

В Афинах за борьбу со знатью взялся около 600 года до P.X. знаменитый мудрец Солон. Он был очень знатного рода; говорили, что его предки принадлежали к царскому дому. Подобно многим знатным людям того времени, Солон занимался торговлей и изъездил в своих торговых странствованиях много земель. Тогда занятия торговлей пользовались большим уважением, и Солон, как и другие, был не прочь поправить свои дела на ней. «Мне очень хочется быть богатым, – говорил он, – хотя я и не хочу толстеть от нечестно нажитого». Но не об одной наживе думал Солон во время своих торговых путешествий, а также и об увеличении своих знаний.

Всюду он присматривался к тому, как жили люди, учился у них тому, чего не знал, и скоро прославился своею мудростью и знаниями не только в Греции, но и далеко за ее пределами. Его считали одним из семи мудрейших людей Греции; сограждане-афиняне выбрали его на важную должность военачальника. Здесь он оказал родному городу большие услуги, и с его помощью афиняне подчинили себе важный остров Саламин.

Но не одною мудростью и военными подвигами прославился Солон. Он с глубокой скорбью смотрел на бедствия крестьян и всеми силами хотел им помочь. Он писал песни, в которых изливал свои печали по поводу бедствий простого народа и свое негодование на богачей-аристократов. «Город наш, – говорил он в своих песнях, – по воле Зевса и по мысли других блаженных богов никогда не погибнет… Паллада-Афина свыше над ним простирает свои руки. Но великий город хотят погубить сами граждане – своим безрассудством, своей корыстью, и беззаконный дух вождей народа… Богатеют они неправедными делами. Не щадя ни священного, ни народного достояния, они крадут, грабят – один там, другой здесь, и не хранят священных основ правды. Безысходная нужда уже постигает все государство, и оно быстро попало в злое рабство… Из бедных многие приходят в чужую землю, проданные, связанные позорными оковами. Так общественное бедствие вторгается в дом каждого; перед ним нельзя запереть двери – оно переступает через высокую ограду, найдет всюду, даже в глубине спальни». Он советовал помещикам брать меньше с простого народа, быть менее алчными.

Но Солон не хотел и боялся слишком больших изменений в государстве; он надеялся примирить знатных и незнатных, богатых и бедных, склонить их к взаимным уступкам и успокоить бедных, не слишком раздражая и знатных богачей. Он опасался, что если отнять у знати всю ее власть и раздать земли аристократов беднякам, то уже не простой народ, а знать поднимет восстания, начнутся новые волнения, и трудно будет успокоить государство. А Солон хотел доставить спокойствие своему родному городу и боялся слишком сильных волнений.

Поэтому-то и знатные люди не особенно боялись Солона. Они знали, что без перемен все равно не обойтись, потому что крестьяне уже начинали волноваться и могли взять силой то, чего им не хотели отдать добром. Солон же, думали они, боясь больших волнений, много у них не отнимет. И вот когда зашла речь о том, чтобы выбрать правителя, который успокоил бы всех, то и знать согласилась на избрание Солона. Выбранный правителем, Солон прежде всего отменил те долги, которые лежали на бедных людях, т.е. разрешил задолжавшим людям совсем не платить их долгов. Эту реформу Солон ставил себе в большую заслугу: «Я хоть немного облегчил бедный, тяжко угнетенный народ от гнета его былых страданий, – писал он в своих стихотворениях, – и это засвидетельствует на суде времен великая мать олимпийцев, черная земля, грудь которой я освободил от несносной тягости столбов[6]6
   Здесь Солон имеет в виду те столбы, на которых были высечены объявления о продаже заложенных земель.


[Закрыть]; она некогда была окована цепями рабства, а теперь свободна».

Большим благодеянием для крестьян Солон считал и то, что он запретил обращать в кабалу тех, кто не заплатил вовремя своих долгов, и вернул свободу тем, кто уже был продан в рабство, хотя бы и за границу.

Но, несмотря на все это, крестьяне не могли быть особенно довольны тем, что сделал Солон. Долги были с них сняты, но земли у них были по-прежнему мало, и по-прежнему им было трудно прокормить себя, не занимая денег у помещиков и не арендуя у них земли. Они надеялись, что Солон нарежет им новые наделы из земли помещиков, но Солон не решился на это. Ему казалось несправедливым, чтобы «благородные и простые владели равною частью тучной родной земли», и он не дал крестьянам новых земельных прирезок. Поэтому-то крестьяне продолжали волноваться и после реформ Солона. От самого реформатора не могло укрыться их недовольство, и он с раздражением говорил по поводу их надежд получить новые земельные наделы: «Тщетное они задумывали, а теперь, сердясь, смотрят косо на меня, словно на врага».

Не хотел Солон давать и слишком много власти народу; не верил он, чтобы бедные люди могли хорошо управлять государством, и не думал, что для народа хороша большая свобода. «Лучше всего народ подчинялся бы вождям своим, – говорил он, – если бы чувствовал себя не слишком свободным и если б не слишком был угнетен». Дать слишком много народу значить возбудить в нем одну неразумную гордость. Поэтому-то Солон и дал богатым людям больше прав в государстве, а бедным – меньше. Только одни разбогатевшие купцы незнатного рода, которые прежде не принимали участия в делах правления, могли быть довольны его реформами: они получили большой вес в государстве, и знать должна была с ними считаться.

Свою умеренность и нежелание раздражать знать Солон ставил себе в большую заслугу. «Простому народу, – говорил он, – я дал столько власти, сколько надо; я не лишил его принадлежавших ему прав, но не дал и лишнего. При этом я не обидел ничем и тех, кто пользовался влиянием и имел в своих руках большие богатства. Я стал как пограничный столб между ними, чтобы никто не мог одержать несправедливо верха над другим». Солон думал, что после его реформ все должны быть довольны. «Никогда бы простому народу, – говорил он, – и во сне не видать того, что он теперь имеет, а те, кто более знатен и силен, должны бы были также меня хвалить и считать своим другом».

Великой своей заслугой считал Солон и то, что он не сделался тираном, т.е. не захватил власти в свои руки. «Если я пощадил отечество, – говорил он, – если я не желал принять власть тирана и запятнать себя суровым насилием; если я не загрязнил своего имени, не опозорил своей славы, мне не стыдно. Этим я надеюсь одержать большую победу над сердцами всех людей». На деле, однако, вышло иначе: вместо любви он вызвал к себе раздражение и бедных, и богатых. Желая угодить всем, он не угодил никому и, чтобы избежать порицаний, покинул Афины на 10 лет.

III

Аристократы тоже переживали тревожные времена; они чувствовали, что власть уходит из их рук, что их прежнему могуществу и силе приходит конец. С беспокойством и волнением смотрели они на будущее, и часто действительно жестокие удары готовила им судьба, и полной горестных превратностей оказывалась их жизнь.

Так было, например, с знаменитым греческим поэтом-аристократом Феогнидом. В его родном горе Мегаре восторжествовала враждебная ему демократическая партия, и он принужден был покинуть родину. Большую часть своей жизни он провел в скитаниях и только под старость вернулся в Мегару. Много горя испытал он во время своих долгих странствий. «Как собака через горный ручей, переправился я, в бурном потоке все бросив, – говорил он. – Потерпев несчастие, я стал посмешищем для врагов и бременем для друзей». Ему казалось, что все погибло, и он сравнивал государство с кораблем, заливаемым волнами. «Подобрав паруса, – говорил он, – мы пускаемся в море темною ночью. Воду черпать они не хотят, а волны заливают корабль с обоих бортов. Едва ли кто спасется, когда они так поступают. Хорошего кормчего, который стоял на страже с знанием дела, они сместили; деньги расхищают они силой; порядок исчез… носильщики властвуют, чернь выше благородных. Боюсь я, что так волны поглотят корабль». Всеми силами своей души Феогнид ненавидел простой народ. «Топчи ногами пустоголовую чернь, – яростно восклицал он, – коли ее острым жалом, надень тяжелое ярмо на ее шею». Простому человеку приличествует проводить всю свою жизнь в труде и бедности, и только знатные люди имеют право на богатство и благородные забавы, вроде войны. Своему другу Феогнид советовал держаться подальше от черни и быть почаще со знатными.