Текст книги "Древняя Греция. Рассказы о повседневной жизни"

Реконструкция древнего святилища в Дельфах

После жертвоприношения послы вошли в храм Аполлона. Жрец провел их через переднюю часть храма, где стояли многочисленные дары, принесенные Аполлону, и через величественную среднюю часть, поддерживаемую стройными колоннами, в небольшое, замкнутое со всех сторон, помещение, называемое адитон. Здесь царила полутьма, так как свет проникал только через дверь. В полутьме можно было довольно ясно различить обвитый лавровыми гирляндами большой вызолоченный треножник, стоящий над трещиной в скале, из которой выходил одуряющий газ. Греки думали, что этот газ – особая сила, которая исходит от тела пифона, лежащего здесь глубоко в недрах скалы; рядом с треножником находился и омфал, куполообразное возвышение[15]15
   Позднее греки считали омфалос за обозначение середины земли. На этом месте, как говорило предание, слетелись посланные Зевсом с Олимпа, один – на запад, а другой – на восток, орлы, облетев вокруг всю землю.


[Закрыть], которое и считалось надгробным памятником над могилой грозного Пифона. В сумерках адитона тускло горел огонь на жертвеннике и в курильницах, а в полном безмолвии, царившем здесь, тихо журчала вода священного источника Казотис, и это журчание усиливало впечатление какой-то особой таинственности и святости этого места.

Но вот громче раздались прежде тихие звуки гимна в честь дельфийского Аполлона. Хор пел о дивном рождении Аполлона на пустынном острове Делосе, который до рождения на нем лучезарного бога носился по волнам безбрежного моря; пел хор о том, как разлился всюду золотой свет, лишь только народился Феб-Аполлон.

Все громче и торжественнее лился звук гимна; в нем пелось о том, как с колчаном за плечами несется златокудрый Аполлон по небу, как поражает он своей губительной золотой стрелой грозного змея Пифона, как под видом дельфина приводит корабль критских моряков к пристани Кирры; играя на лире, ведет он их в свое святилище в Дельфах и делает их своими первыми жрецами. Славил хор и возвращение Аполлона из страны гипербореев в Дельфы, славил Аполлона, говорящего устами пифии свою волю людям. Под звуки этого гимна жрецы ввели в адитон пифию. Это была уже пожилая женщина величественной наружности. Она была одета в длинную одежду, на голове ее были золотая диадема и лавровый венок. Выпив священной воды из источника Казотис и взяв в рот несколько листьев с священного лавра, пифия величаво приблизилась к треножнику и села на него с помощью жрецов. Около треножника встал с табличкой в руках жрец-прорицатель, чтобы тотчас же записать все, что скажет пифия. Громче пел хор, ярче вспыхнул огонь на жертвеннике от положенных на него благовоний, дым курений все больше наполнял адитон, заволакивая все легкой дымкой. Пифия некоторое время сидела без движения. Но вот по ее лицу пробежала как бы тень, она страшно побледнела, и глаза ее неестественно расширились. Вдруг пифия сильно вздрогнула, все тело ее забилось в сильных судорогах, на губах появилась пена, глаза загорелись каким-то страшным безумным блеском, а волоса в беспорядке рассыпались по плечам. Она протянула вперед руки и громко вскрикнула. Хор сразу смолк. Послы афинские пали ниц в священном трепете, им казалось, что сам Аполлон невидимо присутствует здесь в адитоне. Жрец-прорицатель еще ближе придвинулся к треножнику, чтобы не проронить ни единого слова пифии. И вот в глубокой тишине раздались глухо произносимые пифией отрывистые слова, которые едва можно было разобрать. Потом пифия умолкла. Она впала как бы в забытье. Жрецы тотчас же сняли ее с треножника и на руках вынесли из адитона. Аполлон изрек свою волю устами пифии, он назвал десять имен героев – эпонимов для новых фил Клисфена.

Жертвоприношение богине Авине.

Рисунок на вазе. 550—540 гг. до н.э.

На этот раз не пришлось жрецам составлять особо сложного ответа. Не нужно было писать ответа в стихах – нужно было только назвать имена героев – эпонимов. Поэтому жрецы тотчас же и передали афинским послам список имен древних героев-полубогов Аттики. Герои эти были следующие: первый властитель и законодатель Аттики змееногий Кекропс, решивший некогда спор между Посейдоном и Афиной из-за власти в Аттике в пользу богини Афины; Эрехтей, погибший от молнии Зевса, защищая родину; внук Эрехтея, Пандион с сыном Ойнеем; герой Леонг; сын Посейдона – Гиппотоонт; сын Геракла – Антиох; Эней – отец величайшего героя Аттики Тесея; сын Тесея – Акамант и, наконец, могучий герой Аякс Теламонид, славный своими подвигами под Троей.

С веселым сердцем вышли послы афинские из храма Апполона. Они тотчас же послали гонца в Афины известить о благоприятном ответе оракула. Сами послы остались еще на один день в Дельфах, чтобы принести благодарственные жертвы Аполлону, Артемиде, их отцу Зевсу и матери Латоне, Афине Пронейе, охраняющей вход в священные Дельфы, Посейдону и Дионису, богам, которых особенно чтили в Дельфах. На следующий день послы отправились в обратный путь. Они спешили в Афины, так как знали, что все с нетерпением ждут их там, что все хотят узнать, принял ли Аполлон под свое покровительство реформы, освятил ли он своим оракулом новые филы.

Торжественно встретили афиняне вернувшихся из Дельф послов. В Афинах уже знали от гонца, пришедшего из Дельф, о благоприятном ответе. Все жители высыпали на улицы и площади, всюду царило ликование. Недаром ликовал народ афинский: Дельфийский оракул, назвав имена десяти новых эпонимов-покровителей, тем самым признал торжество народа над аристократами, освятил новый демократический строй в Афинах.

Вскоре после прибытия послов было собрано народное собрание, и Клисфен сам объявил собравшимся гражданам имена эпонимов, избранных Аполлоном. В благоговейном молчании выслушали граждане ответ оракула. Было решено принести жертвы эпонимам – покровителям новых фил, выстроить им особые святилища, а их изображения поставить на северном склоне холма ареопага.

После захода солнца, при свете взошедшей луны, собрались граждане принести жертвы эпонимам. Жертвы приносились не днем, а вечером, потому что совершалось жертвоприношение не светлым богам-олимпийцам, а богам подземным, героям, души которых были в царстве Гадеса, в стране усопших. Поэтому же приносились в жертву черные быки и бараны. Жрецы в пурпуровых хитонах, в оливковых венках и в пурпуровых повязках совершили возлияние из смеси молока, меда и воды. Жертвы были закланы так, чтобы кровь их пролилась прямо на землю, и мясо жертвенных животных было целиком сожжено на жертвенниках. Все обряды совершались в полном молчании. В ночной тиши раздавались только голоса жрецов.

Клисфен, стоявший у жертвенника среди архонтов, мог быть спокоен за свою реформу: ему было хорошо известно, как неохотно отменяют греки то, что освящено богами.

Греки на войне

Б. Сыроечковский

1. Марафон (490 г.)

Подавив восстание малоазиатских городов, Дарий, чтобы разом и навсегда покончить с греками, решил завоевать всю Элладу. Под начальством Мардония весною 492 года он послал на греков большое войско через Фракию и Македонию. Сильный флот сопровождал армию, плывя вдоль бега. Но у скалистого Афонского мыса буря разбила корабли, а фракийцы напали на сухопутное войско и нанесли ему серьезный урон. Сам Мардоний был ранен и должен был ни с чем вернуться в Азию.

Но царь не отказался от своего намерения покорить Элладу и в 490 году снарядил новый поход, но по другому плану, который предложил мидиец Датис.

Под начальством Датиса и царского племянника Артафрена войско, значительно меньшее, чем у Мардония, всего тысяч в шестнадцать воинов, должно было на кораблях пересечь Эгейское море и высадиться в самой середине Греции. Трудности и опасности кружного пути через Фракию таким образом оставались в стороне, и нападение войска должно было обрушиться прямо на ненавистные царю Эвбею и Аттику[16]16
   Афины и Эретрия, город на о. Эвбее, прислали корабли на помощь восставшим малоазиатским грекам.


[Закрыть].

Предприятие пошло удачно, и в начале осени Эвбея была уже во власти персов; Эретрия лежала в развалинах, а персы готовились переправиться в Аттику.

При войске Датиса был старый Гиппий, сын Писистрата. Он надеялся в случае победы персов снова стать тираном в Афинах, получив власть из рук царя. Он посоветовал Датису и Атрафрену высадить войско в Аттике, близ деревни Марафон. Обширная бухта, прикрытая длинной, выдающейся в море косой, давала здесь удобную стоянку для кораблей; местные крестьяне были некогда очень преданы Писистратидам и могли при случае оказать поддержку Гиппию; а главное, в скалистой Аттике трудно было отыскать другое место, где могли бы с таким удобством действовать во время сражения те несколько сотен всадников, которых везли на своих кораблях персидские вожди и на которых они возлагали большие надежды.

В начале нашего сентября персы переплыли пролив, отделяющий Эвбею от Аттики, и высадились в Марафонской бухте; они вытащили на берег свои корабли[17]17
   Это были старинные пятидесятивесельные корабли, которые вытаскивали во время стоянки на берег, как делали это еще герои Гомера.


[Закрыть] и расположились лагерем в северной части долины.

Когда весть о высадке персов пришла в Афины, заседавшие в афинской думе советники разослали тотчас глашатаев по городу и деревням, и на ближайший день было созвано народное собрание. Недолго колебались афиняне, какое им принять решение: пощады от персов они не могли ждать даже и при добровольном изъявлении покорности; к рабству тогда присоединился бы только позор малодушного унижения; лучше было встретить врага с оружием в руках. Народ решил готовиться к борьбе. Недавно[18]18
   Год в Афинах начинался в конце нашего июля.


[Закрыть] вступившие в должность стратеги в главе с архонтом-полемархом[19]19
   Архонт – полемарх – старший военачальник; под его руководством было десять стратегов.


[Закрыть] получили поручение произвести набор воинов и готовиться к походу, а между тем решено было послать в Спарту гонца с просьбой о помощи. Послан был Фидиппид, славившийся своей быстрой ходьбой. Уже через два дня был он в Спарте, сделав около 200 верст (213 км); еще через два дня он вернулся в Афины с известием, что спартанцы придут в самом скором времени на помощь.

В эти же дни соседний и дружественный Афинам беотийский городок Платеи прислал сказать, что, если афиняне выйдут против персов, платейцы встанут рядом с ними за общее дело. На обещание платейцев можно было положиться, их верность была искренни и тверда; Афины были единственной их защитой от воинственных Фив, и с гибелью Афин им неминуемо грозило порабощение от сильного соседа.

Между тем в Афинах был объявлен набор ополчения и шли приготовления к походу.

У афинян, как и у других греков того времени, не было постоянного войска: в случае войны граждане составляли ополчение, прямо от сохи, из лавок и мастерских становясь под оружие.

Каждый год все молодые афиняне, достигшие 18 лет, вносились начальником своего дема[20]20
   Дем – округ; на такие округа делились афинские филы.


[Закрыть] в гражданские списки. При торжественных церемониях эфебы (так назывались эти достигшие совершеннолетия молодые люди) получали копье и щит и приносили свою военную присягу в храме богини Артемиды Аглавры. С этих пор они считались гражданами, могли являться в суд, жениться; с этих пор должны они были также нести и военные обязанности и вносились в списки гражданского ополчения. Наоборот – каждый год из военных списков исключались все старики, достигшие 60 лет.

Впрочем, на войну ходили обычно не все числящиеся в военном списке граждане, а только воины в возрасте от 20 до 50 лет: эфебы до 20 лет несли сторожевую службу в особых учебных отрядах, а старики старше 50 лет составляли запас и оставались на защите города.

В бою граждане становились плечом к плечу плотно сомкнутым строем, фалангою. Гоплиты – так назывались участники фаланги – должны были выходить на войну в шлеме, панцире, поножах, с мечом у пояса, с щитом и копьем. Вооружение это стоило дорого: немного меньше, чем годовое содержание целой семьи среднего достатка. Обзавестись им могли люди зажиточные, домовитые крестьяне, городские лавочники и ремесленники; но малоземельному крестьянину или городскому бедняку гоплитское снаряжение было не по средствам. Бедняки не могли ходить на войну и в защите родины могли принимать очень скромное участие; они оставались дома и помогали сторожить и оборонять от нападения город.

На этот раз народ постановил вызвать для похода 9000 гоплитов. Совет определил, до какого года по воинскому списку следует призвать граждан, чтобы получить это число, и, составив списки, выставил их в разных местах города во всеобщее сведение.

Все пришло в движение в Афинах. И городские жители, и нарочно пришедшие из деревень крестьяне толпились перед списками, справляясь, кто вызывается на войну; призванные доставали из кладовых оружие, осматривали его, несли в починку, закупали в лавках необходимые для похода вещи и спешили наскоро устроить свои домашние и хозяйственные дела.

Между тем каждый день приходили все новые вести, все более и более тревожные: Эретрия сожжена; персы собираются переправляться через пролив; и вот, наконец, прибежавшие в город из Марафона крестьяне принесли известие, что персы высадились в их долине…

Снова идут по городу глашатаи, снова сходятся взволнованные граждане на народное собрание. Кратко докладывает председатель полученные известия и спрашивает народ, как быть. После него на кафедру входит стратег Мильтиад, и народ напряженно сосредоточивается, ожидая, что предложит он собранию.

Греческие воины. Рисунок на вазе. VII в. до н.э.

Всего три года назад появился опять Мильтиад в Афинах. Он происходил из старинного и знатного афинского рода Филаидов, в Афинах родился и вырос, но потом, не поладив, как и многие знатные афиняне, с Писистратидами, уехал в далекий фракийский Херсонес, где у Филаидов были обширные фамильные владения. По смерти старшего брата власть там перешла к Мильтиаду, и он стал править, как настоящий тиран. Он заманил к себе хитростью старейшин греческих городов Херсонеса и велел схватить их и заковать в цепи; после этого, окружив себя отрядом в 500 наемных телохранителей и породнившись с соседним фракийским царем, он властвовал на Херсонесе безраздельно. Когда вместе с другими землями Фракии и Малой Азии Херсонес был завоеван Дарием, Мильтиад сумел ладить с персами, хотя про себя тяготился зависимостью от них: это он во время похода Дария на скифов предлагал тиранам других греческих городов разрушить мост на Дунае и оставить царя на погибель в руках кочевников. Когда вспыхнуло малоазиатское восстание, Мильтиад отложился от персов; ему удалось захватить остров Лемнос, и он подарил его Афинам. Во время расправы персов с восставшими Мильтиад должен был спасаться бегством. Едва ускользнув от финикийских кораблей, приплыл он в 493 году в Афины. Он приехал на четырех триерах, с богатыми сокровищами, со свитой телохранителей. Афиняне, несмотря на демократический строй своей республики, все еще не отвыкли склоняться перед богатством, могуществом и знатностью, и Мильтиад быстро приобрел такое расположение народа, что, когда недоброжелатели привлекли его к суду за тиранию на Херсонесе, присяжные его оправдали.

Впрочем, главным соображением, которое побудило народный суд простить Мильтиаду прошлое, было то, что в нем видели самого лучшего вождя для предстоящей борьбы с персами. И дружбу, и вражду персов изведал Мильтиад у себя на Херсонесе, прекрасно знал и силу их, и слабость. Он был непоколебимо уверен в полной возможности победы греческой фаланги над персидскими стрелками и всадниками. Эта уверенность нравилась народу, передавалась ему и подымала его бодрость, и народ выбрал Мильтиада одним из 10 стратегов на 490 год.

Теперь Мильтиад предложил не дожидаться движения персидского войска на Афины и, не теряя времени, завтра же идти ему навстречу и преградить путь от Марафона к городу. После недолгого обсуждения народ принял его предложение, и на следующий день был назначен поход.

С раннего утра на следующий день на поляне, сейчас же за Диомейскими воротами, стали собираться ополченцы.

Греческие воины с фронтона Эгинского храма

Совершив прощальное возлияние домашним богам, воины шли на сборное место в сопровождении родных. Все ополченцы были в полном вооружении. Но так как каждый вооружался, глядя по средствам, то в вооружении не было единообразия: доспехи зажиточных граждан были лучше и красивее, чем вооружение бедняков. У большинства шлемы были металлические с высоким гребнем и пышным султаном, но кое у кого победнее были простые старомодные шлемы в виде шишака, облегающего голову. У богатых граждан и панцири, и поножи, и щиты были украшены выпуклыми металлическими фигурами: у бедняков щиты были простые, из нескольких бычачьих кож, с металлической каймой и бляхой.

Но у всех почти на щитах была изображена сова, священная птица богини Афины, – герб Афинской республики. Все вооружение гоплита весило в среднем более двух пудов (ок. 33 кг). Нести на себе такую тяжесть в походе было немыслимо, и воины надевали его на себя только перед самой битвой; в пути они шли налегке, в обычном своем платье, частью погрузив оружие на телеги, частью передав его нести рабам, которых брали с собою на войну для услуг.

Приходя на сборное место, каждый воин становился со своею филою; стратеги строили ополченцев в отряды и отмечали по списку. Не явившиеся к походу должны были потом строго ответить перед судом.

Но вот уже все войско в сборе, и из ворот города показались архонты, советники и жрецы. Толпа смолкла. Среди наступившей тишины старый прославленный храбростью архонт Каллимах приносит жертвы и молится богам. Гадатели всматриваются во внутренности жертвы, ищут в них знамений относительно похода… Знамения благоприятны; поход решен.

Архонт-полемарх, став перед строем, произнес напутственную речь воинам. Он напомнил клятву эфебов, которую каждый из них давал в свое время. Они клялись тогда не позорить своего оружия и не покидать товарища в бою; клялись сражаться в одиночку и со всеми вместе за богов, святыни и за благо родины и защищать родные сады и поля; клялись оставить отечество после себя не умаленным, но более великим и могучим, чем застали они его. Великих богов – Аглавру, Эниалея, Ареса, Зевса, Талло, Ауксо и Гегемону – призывали они в свидетели своей клятвы. Теперь, когда враг вступил в родную землю, время вспомнить эту клятву и верно сдержать ее.

Кончив речь, полемарх дал знак к выступлению; зазвучали трубы, по рядам передалась команда, и войско тронулось в поход.

Дорога на Марафон шла сначала по западному склону Гимета, потом огибала подошву Пентеликона и, выйдя к морю, круто поворачивала на север и шла уже все время вдоль морского берега до самой равнины.

Длинной лентой растянулось войско афинян. Воины каждой филы шли вместе, образуя особый полк, подразделенный на более мелкие отряды. В промежутках между отрядами двигались запряженные быками телеги с багажом и провиантом, и толпами шли рабы. Большого порядка в войске не было: воины покидали свои места, сбивались кучами, громко разговаривали между собою, вступали в непринужденную беседу с офицерами⁴.

Как всегда в это время года в Аттике, было знойно и душно; солнце беспощадно обливало лучами с безоблачного неба иссохшую землю, и деревья вокруг стояли понурые, свернув свои обожженные листья. Сухая трава шуршала и ломалась под ногами; ручей, пересекавший дорогу, вился едва заметной струей на дне своего просторного русла; воздух ослепительно блестел и струился; от розовато-белых утесов веяло зноем, поднятая тысячею ног густая пыль стояла над дорогой и, медленно опускаясь, тяжело ложилась и на идущих, и на придорожную зелень. Среди безмолвной, замершей природы только неугомонные кузнечики с азартом заливались в траве и на маслинах своим докучным металлическим стрекотом.

Приготовления воинов к бою. Рисунок на вазе

Но афиняне привыкли к зною своей родины и шли бодро; гордая уверенность в победе над персами не покидала их во все время похода.

Путь был недалек: всего 23 версты (24,5 км), и еще до вечера афиняне были на месте. Они вступили в равнину с южного конца и стали лагерем на склоне гор, между святилищем Геракла и дорогою в город. Сюда к ним скоро пришли их верные союзники платейцы; их было 1000 человек; это было все, что могли выставить платейцы: ополчение было поголовное.

Со склона гор, на котором стояли греки, перед ними внизу открывалась длинная и не очень широкая долина: верст на 8 тянулась она в длину и на 3—4 версты в ширину в çaмом просторном месте. С трех сторон ее замыкали горы, а с четвертой было море. Кое-где по склонам и внизу группами разбросались деревья, а на западных вершинах они сдвигались в густой и сплошной лес, за которым теперь садилось солнце. В северо-восточном углу среди опаленной и побурелой равнины резко выделялось яркою зеленью осоки большое болото. За ним на холмах стояли персы. На берегу моря видны были их вытащенные на сушу корабли. По краям среди холмистых отрогов гор виднелись прилепившиеся к скалам две-три деревушки, окруженные виноградниками и садами. Оттуда доносилось блеяние коз и овец, только что пригнанных с пастбища и загоняемых в хлевы, слышались голоса взрослых и детей, и рядом с этим мирным и деловитым шумом угомоняющейся на ночь деревни было так странно и так чуждо присутствие двух военных станов на концах равнины.

Когда афиняне увидели перед собою персидское войско, превосходящее их числом, прославленное победами, одетое в непривычное для греков вооружение, мужество и уверенность в победе, с какою шли они к Марафону, стали колебаться. В лагере обсуждали план Мильтиада: нужно ли было так спешить навстречу персам? Не лучше ли было запереться в Афинах и ждать подкрепления от спартанцев, ведь сражение можно было бы дать врагу и под стенами города?

Колебания захватили и полководцев. На военном совете в палатке у полемарха пять стратегов из десяти предлагали отступить к Афинам. Но Мильтиад настаивал, что сражение необходимо дать как можно скорее, и именно здесь, при Марафоне, где греки занимают такую выгодную позицию. Всякая отсрочка только усилит неуверенность в войске и даст время афинским сторонникам тиранов завязать сношения с персами и подстроить какую-нибудь измену. Старый Каллимах примкнул к мнению Мильтиада, и его шестой голос решил, что сражение будет дано при Марафоне.

Прошло несколько дней, а оба войска стояли друг против друга и не начинали военных действий. Между тем персидские вожди не меньше, чем Мильтиад, желали, чтобы сражение произошло возможно скорее: они знали от перебежчиков, что афиняне ждут помощи из Спарты, и хотели сразиться до прихода спартанцев; но каждая сторона предпочитала, чтобы сражение начала другая.

Начали битву все-таки персы. Они узнали, что спартанцы уже вышли из своего города и поспешно идут к Марафону; больше откладывать сражение было нельзя.

Десятого сентября утром греки увидели, что персы выходят из своего лагеря и спускаются в равнину. Мильтиад тотчас отдал приказ своим воинам готовиться к битве. Вскоре греки уже стояли впереди своего лагеря на склоне холма; они выстроились по филам; на правом фланге – это было самое опасное и почетное место – стоял полемарх со своею филой; каждой из остальных фил командовал ее стратег; левое крыло занимали платейцы. Воины стояли в несколько рядов; впереди – самые храбрые и сильные. Желая затруднить персам обход своей фаланги, Мильтиад растянул ее фронт, насколько было можно. Строй вышел равным персидскому, но, чтобы сделать его таким длинным, пришлось ослабить центр, построив его совсем не глубоко, тогда как фланги сохранили все свои восемь рядов.

Персы уже были в середине равнины и шли, широко развернув свой фронт, а греки все еще оставались неподвижны. На жертвеннике перед их строем все время жрецы закалывали жертвы, и Мильтиад в венке просил у богов знамений. Но знамения были или неясны, или неблагоприятны для начала наступления. Но вот, когда персы уже перешли речку, прорезывавшую посередине равнину, и были всего на каких-нибудь восемь стадиев (1,5—1,25 версты, 1,6—1,3 км) от греков, Мильтиад счел знамения благоприятными и дал сигнал к наступлению. Зазвучали трубы, фаланга дрогнула и тронулась вперед. Сомкнувшись тесно, сдвинув плечо к плечу и щит к щиту, выставив копья вперед, шли воины в такт под звуки флейты; глухо гудела земля под мерными и тяжелыми ударами тысяч ног. Строй двигался ровно; казалось, будто громадная железная волна сползает сверху в равнину.

В фаланге было много крестьян. Они любили свои поля, как любят их только земледельцы. Среди них они родились и жили, вспахивая и засевая их каждый год так же, как пахали и сеяли их отцы и деды, которых приняла в свои недра та же родная земля. И вот пред ними был враг, который шел топтать эти поля, грозил осквернить могилы отцов и разрушить родные святыни. С злобой и ненавистью шли они на него.

Когда враги были уже почти на выстрел друг от друга и персы уже налаживали свои луки, чтобы стрелять, Мильтиад дал новую команду, и греки, не разрывая фаланги, с криком «Алала! Элелеу!» ринулись бегом на персов. Не успели те выпустить своих стрел, как греки уже стояли перед ними; луки ничего не могли сделать больше: начался рукопашный бой. Греки поражали врагов копьями, а когда они ломались, брались за мечи.

Бой был упорен. Как и предполагал Мильтиад, персы прорвали ослабленный центр растянутой фаланги и погнали здесь греков вглубь долины. Но крылья греческого строя устояли и, сомкнувшись, опрокинули и отбросили оставшихся персов. Затем они обратились на персидский центр, увлекшийся преследованием, окружили его и разбили.

Персы бежали, греки преследовали их и загнали в болото, которое лежало в северо-восточном углу равнины. Персы вязли в трясине, и греки настигали, избивали их массами и топили, придавливая своими тяжелыми щитами в жидкую грязь. Уцелевшие персы бросились к своим кораблям, поспешно столкнули их в воду и отплыли. Но и здесь на самом берегу были еще горячие стычки: греки хватались за корабли и бросали в них огонь; семь кораблей досталось в руки афинянам.

Конницу Датису так и не пришлось пустить в дело: слишком быстро и неожиданно было нападение греков, а когда в рукопашной схватке смешались свои и чужие, уже поздно было действовать всадникам.

Поле битвы осталось за греками, но опасность еще не миновала: персы от Марафона поплыли не обратно к Эвбее, а вдоль Аттики, огибая Суний, к Афинам. Греки видели это со своих высот.

Принеся богам жертвы и оставив небольшой отряд под командой Алкивиада подбирать мертвых и сторожить их тела, поспешно двинулись они к Афинам. Когда утром персы подплыли к Фалерской гавани, они увидели на Киносарге близ здания гимнасия марафонских победителей, снова готовых к бою, и не осмелились высадиться. Они отплыли к Эвбее, а оттуда отправились в Азию.

Поединок греческого гоплита и персидского воина.

Рисунок на вазе. V в. до н.э.

Враг был побежден; родные поля и святыни спасены; слава персидской непобедимости поколеблена смелым натиском фаланги свободных граждан. Ликованием наполнились Афины.

Как раз в это время пришел двухтысячный отряд спартанцев. В три дня спешным маршем сделали они переход от Спарты до Афин и только на один день опоздали к сражению. Они прошли на поле битвы, рассматривали трупы павших персов и, воздав похвалы мужеству афинян, ушли обратно в Спарту.

Между тем афиняне приступили к погребению павших. В уважение к их подвигам и доблести их удостоили небывалого почета: их похоронили на самом поле битвы, в большой братской могиле; на холме были поставлены столбы, на которых написаны были имена павших. Воспитание их детей государство взяло на свой счет. В красивой речи архонт воздал хвалу их доблести. В другой могиле похоронили тела платейцев и рабов; закопали также и павших персов, ибо греки считали грехом оставить мертвого без погребения, будь он даже враг. Но персам не был насыпан могильный холм.