Текст книги "Древняя Греция. Рассказы о повседневной жизни"

В Афинах при Перикле

Т. Алабина-Сократова

I

Огромный солнечный диск только что показался из голубых вод Средиземного моря, когда трехъярусная большая триера в сопровождении других, несколько меньших размеров, достигла мыса Суния. Двигаясь на раздутых парусах, они издали казались большими веселыми птицами. Это были торговые суда, которые шли из далекого Понта к родным берегам Аттики.

В ясном утреннем воздухе уже вполне отчетливо можно было рассмотреть с палубы кораблей красивую местность приближающейся родины. С севера, запада и востока афинскую равнину замыкала причудливая линия невысоких гор. Блестящей серебряною полосою протянулась с юга долина Иллиса, а вдали, где цепь гор прервалась, можно было рассмотреть многоводный Кефис. Местами склоны гор были одеты лесом; чаще других то были оливковые рощи; их живописные купы и голубые краски моря и неба делали местность очень красивою. Один из небольших холмов круто вздымался кверху, и перед глазами зрителя вырастал громадный афинский Акрополь[24]24
   156 метров высоты.


[Закрыть]. На живописной груде камней среди белеющих колонн уже издали можно было заметить две блестящие точки – то были конец копья и гребень шлема Афины Промахос, богини-воительницы; ее громадная фигура выделялась своей величиною на Акрополе.

Суда шли вдоль западного берега полуострова; город лежал в недалеком расстоянии от берега, и можно уже рассмотреть в нем некоторые подробности: с западной стороны крепостной холм оказался не таким обрывистым, и сюда главным образом и примыкала большая часть города. Среди мелких построек выделялись по величине громадный театр Диониса, примыкающий полукругом к скале, обширный Одеон[25]25
   Построен для музыкальных состязаний.


[Закрыть], похожий на большой шатер, и много белеющих своими колоннами храмов; частью эти постройки выглядывали вдали из-за городской стены, частью прятались вблизи за нею. Стена шла по правой стороне Иллиса и во многих местах была снабжена башенками. Затем городские постройки кончались, а стена тянулась тремя рядами к Пирейской гавани; задуманные Фемистоклом эти Длинные стены при Перикле были окончены и составляли гордость правителя; благодаря этой постройке город получил чудесную защиту; о затраченных же расходах не приходилось жалеть: укрепление стен дало массе рабочего люда заработок на долгое время. Самая близкая к морю стена была местами разрушена, и, видимо, ей не придавали большого значения с тех пор, как провели третью, северную стену.

На подплывающей триере среди публики наиболее одинокой казалась фигура немолодого грека; он, по-видимому, не принадлежал к торговым людям, не был также похож и на развязного афинянина. Действительно, то был обитатель греческой колонии на берегу Фракии, города Абдеры. Сейчас Каллистрат (так звали путешественника) ехал по судебному делу в Афины; дело было важное, и, по недавнему постановлению Афин, союзники должны были его перенести для окончательного решения на суд афинских присяжных. Союзникам тяжело было подчиниться этому решению морской державы, но противиться было невозможно; в это время Афины были самым сильным государством в морском союзе.

Античный Пирей. Реконструкция 1887 г.

Каллистрат с невольною грустью думал о том, что путешествие обошлось ему в порядочную сумму; да и впереди ему предстояло еще немало трат. Но Каллистрат не особенно долго предавался размышлению; его интересовало все новое, что развертывалось перед его глазами: он жадно всматривался, вслушивался и расспрашивал окружающих, чтобы разобраться в своих впечатлениях.

Вот они уже миновали Фалерскую заброшенную гавань и пропустили также маленькие удобные стоянки, заливы Мунихия и Дзеи; обогнув Пирейский полуостров, триеры вошли через узкий пролив в торговую часть Пирейской гавани.

Несмотря на ранний час, набережная кишела многочисленною толпою; пробравшись через нее, Каллистрат быстро прошел по широким улицам Пирея и вместе с другими путниками попал на просторную дорогу между северной и средней стеной.

До города было шесть верст с лишком; дорога была пыльная и утомительная; на пути Каллистрат встречал немало прохожих: вот он обогнал какого-то старика, опиравшегося на длинную палку, с плетеною тростниковой корзинкой; очевидно, он пробирается к реке, чтобы там заняться рыбною ловлею; вот почти что бегом пробежал полуголый раб с поручением своего господина; кое-кто из граждан, живших в Пирее, спешили в город по делам, и за ними следом пошел и Калистрат. В городской стене было немало ворот (числом десять—двенадцать, и каждые из них носили свое название); Каллистрат вошел через Пирейские и вступил в область афинских улиц, лепившихся по склонам западных холмов; узкие, кривые, с закоулками, после пирейских улиц они казались очень неопрятными; к тому же они не были вымощены и на них скоплялось много пыли и даже нечистот; Каллистрат особенно ясно почувствовал после свежего морского воздуха – городскую духоту. Вот в стороне от путника остался пустынный холм Пникса; как-то странно было видеть эти неподвижные скамьи, высеченные ряд за рядом в скале, пустыми; даже Каллистрат, приезжий человек, ясно представил себе, как шумно и многолюдно должно быть здесь во время народных собраний.

II

Словно жужжанье в пчелином улье, доносилось при приближении к рынку, так называемой агоре. В утреннее время афинская жизнь сосредоточивалась, главным образом, здесь, на площади.

Обширную площадь, застроенную зданиями и запруженную народом, трудно было сразу рассмотреть; но приезжему посетителю очень хотелось разобраться в пестрой картине, которая развернулась перед ним. Он вошел на возвышенность одного из портиков, которых здесь было очень много, и стал внимательно озираться: с одной стороны площадь была красиво обсажена широкими платанами и стройными тополями; с другой, именно той, где находился Каллистрат, возвышался изящный портик; его стены были покрыты прекрасными картинами. Подальше от портика, на просторе, в разных местах агоры возвышались бронзовые фигуры древних героев; они, казалось, наглядно рассказывали гражданам о величии их прошлого. Здесь же, как узнал Каллистрат, раньше посреди самой площади находилась интересная группа, изображавшая Гармодия и Аристогитона; когда-то эти юноши убили одного из самовластных сыновей Писистрата; с течением времени афиняне совсем забыли, что убийцы сводили личные счеты с тираном, – Гармодий и Аристогитон в глазах народа сделались борцами за свободу. Теперь этой статуи не было – ее увезли персы, когда взяли во время войн с греками Афины. Словоохотливый афинянин, с которым Каллистрат разговорился, показал приезжему прилегающие к площади здания «совета» (булевтерий) и здание народного суда. «Но самую нашу красоту надо смотреть там, выше», – и он указал на величественную громаду Акрополя: прямо перед зрителями во весь свой колоссальный рост стояла Афина Промахос (девять метров с пьедесталом); ее свободная одежда падала прямыми, правильными складками; в правой ее руке находилось копье, а левая держала щит. Спокойная и суровая, она, казалось, созерцала город. В душе приезжего грека шевельнулось чувство священного трепета: от своего собеседника Каллистрат узнал, что это создание великого Фидия поставлено в знак победы над персами. Решивши про себя внимательно осмотреть Акрополь, Каллистрат вновь принялся созерцать площадь; его занимало то шумное движение, которое здесь теперь было. Везде по свободным местам площади были расположены торговые палатки, и пестрая толпа занималась куплею и продажею; толстые торговки, ловкие и крикливые, предлагали свой товар – всякую зелень, лук, яйца, груды белого хлеба – проходящим важным гражданам; забрав за плечи свои величественные белые плащи, граждане шли мимо них в сопровождении рабов, несших их корзины; они рассматривали рыбу, шутливо торгуясь за каждый обол, пробовали гиметский мед, дотрагивались своими тростями до наваленных груд оливок, орехов и каштанов; наиболее обстоятельно и серьезно осматривался живой товар, то есть многочисленные группы невольников.

Тираноборцы Гармодий и Аристогитон.

Римская копия статуи 477—476 гг. до н. э.

Купивши того и сего, граждане отпускали своих рабов домой к хозяйке, а сами шли по своим городским делам. То и дело афинский гражданин, проходя по площади, останавливается: то побеседовать с сотоварищами, то послушать разных разносчиков новостей; вот какой-то из таких болтунов собрал вокруг себя порядочную толпу слушателей; он рисует тут же на земле перед ними какой-то план; в числе слушателей есть несколько поселян: они не смущаются своего запыленного вида и растрепанных волос и жадно стараются уловить, в чем дело; в их взорах светится недоверие, и насмешка скользит по губам: они всегда несколько враждебно относятся к горожанам, которые за своими толстыми стенами нередко забывают о сельских интересах.

Вот вдали по площади промчалась конница[26]26
   Полицейские скифские стрелки.


[Закрыть], и взоры всех обратились на небольших красивых коней крепкого сложения.

Потом по толпе раздался какой-то шепот, где-то послышалось одобрительное восклицание, настороженный слух зрителя улавливает, как толпа сливается в одном чувстве преклонения: медлительно, спокойно двигается фигура благородного правителя Афин – Перикла; высокая фигура его движется уверенно, а красивое, несколько холодное лицо его дышит умом и гордостью. Модники и щеголи стараются изучить каждую складку его изящно наброшенного плаща и запечатлеть в памяти его жесты; он идет один, лишь издали здороваясь кое с кем из граждан; народ почтительно расступается перед правителем, и никто не решается прервать его величественное шествие. Он проходит в здание совета. «Клянусь Зевсом! Я не видел более благородной осанки! – восклицает Каллистрат и спрашивает у собеседника: – Да кто же это?» – «Это сам олимпиец Перикл! Посмотри, как он спокоен. Ведь другой на его месте непременно стал бы суетиться: ему, как стратегу, надо успеть побывать в суде, повидаться с послами чужих стран, посетить Пирей, позаботиться насчет съестных припасов; много дел ему приходится переделать за день!» В разговоре с новым знакомым Каллистрат спустился с возвышения портика и пошел по площади; тут он обратил внимание на то, как рабы принесли какую-то колонну и поставили ее у подножия статуи одного из героев: Каллистрат подошел ближе и здесь, на белой доске прочел о том, что через несколько дней назначается народное собрание, чтобы обсудить закон по поводу набора войска; гражданин Никий, сын Тимократа, предложил изменить закон о наборе так, чтобы горожане не имели бы возможности пользоваться своею близостью к предводителям, набиравшим для каждого похода из всех граждан нужное число воинов, и освобождаться от военного дела. «Да, это мы, поселяне, поддержим, – говорил старик поселянин, стоявший перед доской с корзиной фиг, – мы знаем, как афиняне любят выставлять в воины только нас, деревенских жителей; они пользуются тем, что мы народ неученый, и без нашего ведома свои имена зачеркивают, а наши имена вставляют в списки». – «Ну и что же? – спросил заинтересованный Каллистрат. – Вас послушают в народном собрании?» – «Да как же, – удивленно посмотрел на него старик, – если большинство в собрании будет на нашей стороне, то пересмотренный закон еще рассмотрят выборные судьи с советом, и, раз в нем нет вреда для государства, а только общая польза, то закон изменят; ведь потому-то и называют наше государство правлением народа».

Торговцы, взвешивающие товар.

Рисунок на вазе. Около 530 г. до н.э.

В это время из прилегающего к рынку переулка послышался шум; рассерженный агораном, полицейский надсмотрщик за рынком, с кожаным бичом в руках кричал на поселянина, что тот не имеет права опрыскивать несвежую рыбу водою, чтобы потом выдавать ее за только что пойманную. Теперь Каллистрат заметил, что продажа товаров совершалась не только на площади, но и по прилегающим переулкам; в одном из них торговали рыбою, в другом – сырными товарами, в третьем – вином, в четвертом – цветами и т.д.; к рынку же прилегало большое здание, в котором торговали мукою. Около этого здания стояла толпа народа, о чем-то оживленно беседующего. Каллистрат пробрался между палатками из материи, плетенками из камыша, конторками денежных менял и дошел до этой толпы. Оказалось, что разговор шел о Перикле, который только что прошел через площадь. Каллистрат, сначала только слушавший, что говорили другие, мало-помалу вступил в разговор и выразил свое восхищение по поводу мудрости правления Перикла. Тогда один из собеседников рассказал по поводу этого следующее: «А знаете ли вы, что произошло в нашем последнем народном собрании? Один из политических противников Перикла крикнул, что правитель растрачивает государственные деньги и доходы на тщеславное украшение города. Надо было видеть, с каким достоинством протянул Перикл руку в знак желания говорить; смолкло народное море: “Действительно ли я много трачу?” – спросил он. “Много, слишком много”[27]27
   Работы на Акрополе стоили 2072 таланта.


[Закрыть], – послышалось несколько возбужденных голосов. “В таком случае, – гордо ответил Перикл, – я все беру на свой счет, но зато только мое имя будет начертано на этих зданиях”. Народная гордость была задета; настроение повернулось в пользу Перикла, и раздались всеобщие крики, чтобы он брал из общественной казны, сколько угодно. Вот какова гордость Перикла!» – заключил рассказчик свою речь. «Да, – сказал задумчиво другой, – пойдите на Акрополь, и вы скажете, что он прав в своей гордости». «Но не забудьте, что расточительность Перикла ложится тяжестью на плечи ваших союзников», – заметил Каллистрат. Собеседники повернули голову к Каллистрату и недовольно промолчали: им, афинским гражданам, чужды были интересы союзников. Беседа прекратилась, собеседники стали расходиться, а Каллистрат пошел в ближайшую к агоре баню взять освежающую ванну. По дороге туда он купил себе немного хлеба, сыру и оливок; как все греки, Каллистрат был неприхотлив, и этих продуктов было ему достаточно, чтобы утолить голод.

III

Каллистрат отыскал в суде своего знакомого, присяжного Клеомена, сына Ксантиппа, и расспросил его, как поступить с делами; тот провел его к председателю суда, к архонту афинскому. Каллистрат объяснил, что союзный город Абдера прислал с ним несколько судебных дел для утверждения их афинской гелиеей, и, кроме того, он привез с собою жалобу жителей на слишком высокую для них раскладку союзных денег. Архонт велел секретарю достать последнее постановление по этому поводу; тот вынул мраморную дощечку, украшенную в заголовке выпуклым изображением Афины-Паллады (афиняне любили изящество даже в мелочах); на ней была сделана роспись союзных доходов; сделав справку, архонт велел секретарю все представленные дела записать очередными. Каллистрат просил поторопиться с судебным разбирательством, так как ему придется проживаться зря в чужом городе. На это архонт с тонкою улыбкою заметил, что благо отечества требует жертв, и утешил его тем, что зато на днях ему придется быть свидетелем великого Элевсинского праздника.

Клеомен предложил Каллистрату гостеприимство в своем доме, и они вместе вышли из здания суда.

Отдохнувши у радушного Клеомена, Каллистрат вместе с ним вышел побродить по Афинам. Они прошли в загородную академию, а оттуда направились к кладбищу, лежавшему в квартале Керамик. На этом кладбище афиняне хоронили преимущественно бедняков, но здесь же были похоронены воины, павшие в бою, и люди, оказавшие государству какую-либо услугу. Под стройными кипарисами здесь возвышалось множество простых надгробных камней; среди них выделялись красивые статуи; воинственные позы фигур в бронзовых шлемах и со щитами в руках напоминали о поле брани, о мужестве павших; казалось, под этими портиками, среди белых колонн, увенчанных изящными вазами, еще витал вечно юный дух благородного Мильтиада, достойного гражданина Кимона и других доблестных мужей. Клеомен обратил внимание Каллистрата на красоту надгробных памятников; на другом кладбище, где хоронились обычно богатые граждане и гражданки, по его словам, находилось еще большее число очень красивых памятников с лепными фигурами, которые изображали сцены из обыденной семейной жизни; над многими из них трудились лучшие ваятели, и они отличались тонкостью художественной работы.

Вдруг до слуха гуляющих долетели звуки флейты; они обогнули колоннаду маленького храма и увидели расположившуюся вокруг памятника группу родственников умершего; один из них, держа в руках лиру, извлекал из нее жалобные звуки; молодая афинянка, вероятно, жена умершего, в темном покрывале, держа в руках широкую ленту и зеленые венки, стала прикреплять их к памятнику; седой старик, отвернув край темного плаща, сделал возлияние на могилу из высокого кувшина, протянул руку по направлению могилы и начал разговаривать с умершим; он рассказывал ему о домашних делах и просил его умилостивить богов, чтобы они даровали им во всем удачу. В этих разговорах с умершим и в заботах о его могиле греки выражали свое горе; сильные же проявления скорби, как плач и слезы, они сдерживали. Смерть, как и везде у всех народов, страшила их; но страшнее самой смерти они считали непогребение тела; душа непогребенного блуждала, не имея спокойствия, и не могла, как душа схороненного, иметь общение с богами и умилостивлять их за людей; не схоронить умершего было величайшим несчастием для греков.

IV

Не очень плодородна почва Аттики и не балует тружеников-земледельцев: она требует от них много работы, но в некоторых местах она все же благодатна. Летом золотистым морем раскидываются пышные нивы по сторонам «священной дороги» в Элевсин[28]28
   Элевсин отстоял от Афин на расстоянии 18 верст (19 км).


[Закрыть]; горячее южное солнце из бездонной синевы небес заливает потоком своих лучей эту житницу Аттики в голубой рамке моря. Под живительным светом солнца к осени зазолотятся в Аттике сочные гроздья винограда, покраснеют гранаты, разбухнут в своей спелости мягкие плоды смоковницы, и благодарностью к богам наполнятся сердца поселян. Солнечный великий Зевс и мать-природа Деметра с прекрасным юношей Дионисом – вот те высшие силы, которые отразились так красиво в видимом человеку мире. Но в невидимом мире, у богов, совершается своя жизнь, и происходят события не только радостные, но и печальные, эта печаль тоже найдет свой образ, свое отражение на земле: наступит осень, поля обнажатся, и зерно, брошенное в землю, всю зиму пролежит в темном заключении, ничем не подавая признаков жизни; будто дуновение смерти пронеслось в природе, пока весенний солнечный луч опять призовет на землю возрождение жизни и разольет ликование в природе. Но отчего же была смерть зерна? Отчего вообще существует смерть? И откуда этот поток жизни весною? Все это только видимые отражения событий в мире богов: благодетельные боги земного плодородия к осени скрываются в подземном мире. Когда светлый бог Дионис скрывается в преисподней, на земле наступает зимняя пора, вся растительность погибает. Но всемогущий Зевс воскресит растерзанного бога Диониса (или Вакха), и снова на земле все возродится, и природа вместе с богиней Деметрой будет ликовать.

Так верили почти на всем Востоке. Греки к этому мифу о Деметре присоединили еще рассказ о похищении Прозерпины: у Деметры отнимают ее дочь Прозерпину (или Персефону), цвет весенний; ее похищает бог смерти Аид и увлекает в свой подземный мир; мать-земля в неутешном горе перестает производить, и природа замирает. Но Зевс сумеет снова вызвать жизнь, он позволит Прозерпине вернуться на землю и проводить часть года на ней. В своих исканиях дочери богиня Деметра заходит в Элевсин и обучает здесь людей земледелию. Так верили в Аттике; с течением времени к этим верованиям присоединились еще местные религиозные воззрения.

В то время в Афинах очень было распространено учение так называемых орфиков (это название произошло от имени певца Орфея, который, по преданию, написал священные книги орфиков); они верили в переселение душ и считали, что душа человека, в наказание за совершенные проступки в прошедшей жизни, подвергается заточению в теле, а истинная жизнь начинается только за гробом. Кто страшился участи души за гробом, искал помощи богов, умилостивлял их жертвами и участвовал в религиозных таинствах. Элевсинские празднества, с одной стороны, представляли поклонение богине Деметре и богу Дионису, с другой стороны, эти торжества отчасти являлись очистительными церемониями орфиков.

Каллистрату пришлось быть в Афинах около нашего сентября, и он решил посетить эти торжества. Часть афинян, которые должны были принимать особенно близкое участие в торжествах, еще весною, во время весеннего Элевсинского праздника, принимали особое посвящение. Теперь они облекались в траурные одежды и держали строгий пост; шумные процессии ходили шесть дней по городу с пением под жалобные звуки флейты и повсюду совершали очистительные жертвы. На 6‑й день Каллистрат пораньше забрался на агору. Тут уже толпились тысячи людей. Вот открылись двери Элевсина, раздались звуки флейт, широкими волнами разнеслось в воздухе стройное пение – то священный гимн вознесся к небесам. В миртовых венках, в пурпуровых плащах шли впереди жрецы, перед которыми гнали стадо жертвенных свиней, украшенных зеленым плюшем. С жрецами в праздничных белых плащах, окаймленных синими и красными полосами, шли все важные сановники города: здесь были заслуженные архонты, седоволосые ареопагиты с суровыми лицами; здесь шли и ехали на колесницах представители разных посольств; здесь шли и доблестные воины с загорелыми лицами. За почетными лицами следовали колесницы, запряженные прекрасными лошадьми.

Толпа нарядных гражданок в легких белых тканях, украшенных зеленью плюща и мирта, с пучками колосьев в руках, шла, блистая своею молодостью и красотою. Дальше шли граждане, тоже все в венках, с золотистыми пучками колосьев и зажженными факелами в руках. Среди них в колеснице, наполненной целыми снопами золотистой пшеницы, все в зелени мирта и виноградных листьев со спелыми гроздьями винограда, выглядывало изображение Диониса.

Процессия длинной лентой потянулась через Керамик. Печальные напевы хора иногда замолкали, тысячи голосов начинали повторять имя бога, и при этом бурное веселье охватывало толпу, многие начинали танцевать, взывая к богу вина и веселья; это был какой-то двигающийся вихрь звуков, красок и человеческих тел, охваченных одними помыслами и чувствами. Выйдя за город, процессия повернула немного на восток и дошла до соленых речек; здесь произошло омовение в священных водах; затем процессия свернула к серебряной ленте Кефиса, к тому месту, где через него был переброшен так называемый мост клеветы. Здесь толпа поселян нетерпеливо поджидала процессию; они были особенно веселы, чувствуя себя, как люди земли, наиболее важными участниками торжества: все они были принаряжены, с граблями, цепами и сеялками в руках, иные же с корзинами спелых виноградных гроздьев, гранатов и других фруктов; некоторые из них были наряжены разными лесными божествами, в звериных шкурах, с масками силенов, сатиров и панов, и увиты зеленью и цветами; женщины с распущенными волосами изображали веселых вакханок. Вся эта пестрая толпа головокружительно танцевала, смеялась и пела. Едва процессия поравнялась с ними, какой-то ураган веселья охватил всех – смешные, нередко едкие словечки перекрещивались в воздухе и вызывали бурные восторги; казалось, веселый бог Вакх уже опоил всех вином, и они были всецело во власти этого бога.

Поселяне сначала шумно отрезали процессии путь, потом с хохотом врезались в самую толпу и продолжали с ней путь по «священной дороге», одной из лучших аттических дорог. В Элевсин процессия прибыла, когда уже совсем стемнело. На темной бархатной синеве южного неба зажглись большие яркие звезды, а горящие факелы в ночной тьме бросали на все красноватый отблеск. Тьма еще сильнее возбудила толпу. Хор пел, народ в исступлении кричал; хохот переходил в стенание, а пляска походила на неистовство сумасшедших.

 
Эван, эвое! Дайте чаши!
Несите свежие венцы.
Невольники, где тирсы[29]29
   Тирс – жезл, обвитый плющом.


[Закрыть] наши?
Бежим на мирный бой, отважные бойцы.
Вот он, вот Вакх! О час страданий!
Державный тирс в его руках;
Венец желтеет виноградный
В чернокудрявых волосах…
Почет. Его младые тигры
С покорной яростью влекут;
Кругом летят эроты, игры —
И гимны в честь ему поют.
За ним теснится козлоногий
И фавнов, и сатиров рой;
Плющом опутаны их роги;
Бегут смятенною толпой
Вослед за быстрой колесницей,
Кто с тростниковою цевницей,
Кто с верной кружкою своей;
Тот, оступившись, упадает
И бархатный ковер полей
Вином багровым обливает
При диком хохоте друзей.
Там дале вижу дивный ход:
Звучат веселые тимпаны,
Младые нимфы и сильваны,
Составя шумный хоровод,
Несут недвижного Силена…
Вино струится, брызжет пена,
И розы сыплются кругом;
Несут за спящим стариком
И тирс, символ победы мирной,
И кубок тяжко-золотой,
Венчанный крышкою сапфирной.
Подарок Вакха дорогой.
Но воет берег отдаленный:
Власы раскинув по плечам,
Венчаны гроздьем, обнаженны,
Бегут вакханки по горам.
Тимпаны звонкие, кружась меж их перстами,
Гремят и вторят их ужасным голосам;
Промчалися, летят, свиваются
Волшебной пляской топчут луг.
И младость пылкая толпами руками,
Стекается вокруг[30]30
   Так описывает А.С. Пушкин праздник Вакха, или Диониса, в стихотворении «Торжество Вакха».


[Закрыть].
 

Вокруг храма богини Деметры были устроены палатки; посвященные вошли в храм, который и строился, очевидно, с расчётом вместить много народу. Остальные разместились на ночь в палатках. В храме шли таинства, доступные только посвященным; они прикасались там к священным предметам и вкушали божественную пищу. Жрецы шептали им священные слова и называли таинственные имена богов. Затем шло целое представление в полном молчании и почти во тьме; на мгновение молчание прерывалось криками Деметры, зовущей дочь, а в ответ раздавались из глубины храма трубные звуки. Самым поразительным моментом в этой таинственной мистерии был резкий переход от мрака к свету – тот момент, когда мать находит потерянную дочь. Посвященные были уверены, что эти таинства приобщают их к загробной жизни; они чувствовали себя людьми очищенными и счастливыми. В конце представления посвященные получили в особых сосудах освященную воду.

При элевсинском храме посвященные проводили несколько дней, переходя от поста к вкушению божественной пищи и проводя время в обрядах, жертвах и созерцании таинств. Но Каллистрат не оставался там больше одного дня, так как в городе у него были дела.

V

Наконец присяжный Клеомен сообщил Каллистрату, что его дела назначены к разбору на следующий день. Рано поутру подходил Каллистрат к зданию суда; вместе с ним в двери спешно вошли несколько присяжных. Каллистрат заметил, что каждый из них получил по жестяному талону. На вопросительный взгляд Каллистрата Клеомен объяснил, что после суда они меняют эти талоны на 2 обола (8 коп.). «Мудрое дело совершил достойный Перикл; эта плата невелика за наш труд, ведь мы целые дни отдаем на исполнение наших обязанностей, и не из жадности берем эти деньги, а по необходимости». Перед Каллистратом предстала такая картина: на возвышенном месте сидели председатель и секретарь. В стороне от них на деревянных скамейках сидели присяжные, почтенные люди не моложе 30 лет. Из общего числа шести тысяч их в суде сейчас было человек пятьсот; они заседали по очереди (очередь состояла из шестисот человек), и их бывало на заседании то больше, то меньше в зависимости от важности дела. За деревянною решеткою находилась публика. На мраморном столике перед председателем стояли урна для подсчета голосов и замысловатый запертый сосуд с документами по делу. На стене висели водяные часы. К своему удивлению Каллистрат увидел среди присяжных и самого Перикла. Клеомен шепнул Каллистрату, что мудрого стратега часто интересовали дела, которые касались союзников. Каллистрат прошел вперед. Между тем секретарь попросил присутствующих смолкнуть; в наступившей тишине он объяснил, что дело приезжего из колонии Абдеры Каллистрата касается раскладки союзных денег, а другое дело заключается в жалобе жителей Абдеры на злоупотребления, которые позволял себе присланный к ним начальник афинского гарнизона. Этот последний тоже был вызван в суд и сейчас присутствовал здесь, нетерпеливо и презрительно дожидаясь окончания речи секретаря. Когда тот кончил, поднялся Перикл и сделал знак рукой – наступила полная тишина. Перикл напомнил афинским гражданам времена Греко-персидских войн, вызвал в их умах образы великих полководцев Мильтиада и Фемистокла; потом, обратясь к Каллистрату, он гордо просил его вспомнить, как много были обязаны союзники Афинам за спасение отечества; он указал на те громадные траты, которые делает их город на содержание флота, на содержание афинского суда, который рассматривал часть и союзнических дел, указал на то, что, случись неожиданная война, воевать главным образом придется Афинам, и потому им нужно иметь в кассе много денег. Перикл говорил спокойно и уверенно, и его красноречивые слова легко убеждали слушателей.

Каллистрат чувствовал, что его первое дело не будет иметь успеха. В конце речи Перикл сказал, что особая финансовая комиссия рассмотрела вновь раскладку союзных денег и пришла к заключению, что уменьшить ее нельзя. Жителям Абдеры оставалось только подчиниться этому решению. «Не так ли, граждане?» Со всех сторон послышались одобрительные восклицания: вопрос был решен не в пользу Каллистрата.

Началось следующее дело. Медленно, капля за каплей, вытекала вода из водяных часов; пока капнет последняя капля, Каллистрат должен кончить свою речь. Волнуясь и горячась, он говорит о том, что они, равноправные союзники, чувствуют себя в положении подчиненных, пленных; тяжелая плата за военную афинскую помощь все-таки не избавляет их от унизительного положения: к ним прислан афинский гарнизон, и его начальник сделался их тираном и позволяет себе всякие насилия над жителями. С горечью Каллистрат сравнивал положение своих соотечественников с свободным положением пелопоннесских союзников Спарты.

Общий вид Акрополя в Афинах (реконструкция).

На нем видны статуя Афины и Парфенон

Во время его речи печать нерешительности легла на твердое лицо правителя; в душе его происходила борьба: он хотел властно поступить с союзниками, а с другой стороны, он боялся, что резкое решение вызовет с их стороны военные действия и повлечет отложение и других союзников. После окончания речи Каллистрата заговорил обвиняемый начальник гарнизона; рослый, в шлеме, с жестоким лицом, он был олицетворением грубой силы. Он не оправдывался, а скорее обвинял: указывал, что речь Каллистрата правдива только относительно знати, а относительно большинства народа он может привести обратные показания: народ дорожит союзом с Афинами и находится с ним, начальником гарнизона, в очень мирных отношениях; он говорил, что знать подготовляет втихомолку восстание против Афин, а потому охотно выпроводила бы весь гарнизон из пределов колонии. «Решайте, граждане, виновен ли я в превышении власти?» Он сел на место. В зале суда поднялась суматоха: судьи говорили между собою, советовались, горячились; каждый из них шумно направлялся к урне; здесь они брали по черному шарику, если обвиняли, и по белому, если оправдывали, и опускали их в урну. Когда это движение наконец окончилось, секретарь сосчитал число тех и других шариков и шепнул что-то Периклу.