Текст книги "Русская эмиграция в Китае. Критика и публицистика. На «вершинах невечернего света и неопалимой печали»"

В. Горохов
Последние годы на Кавказе

Кавказ с его величественной, прекрасно-дикой природой, сыграл огромную роль в творчестве М. Ю. Лермонтова. Там же наш великий поэт нашел и свою преждевременную могилу.

Лермонтов любил Кавказ, ему он посвятил свои лучшие произведения; среди шумных балов, сплетен и интриг высшего света его думы неслись к просторам гор, к жизни бесхитростных, воинственных горцев, туда, где воет Дарьял, где звучат выстрелы и льется кровь сражений. Но в то же время, живя на Кавказе, который служил все же вынужденной ссылкой, поэт часто ездил в столицу, стремился особенно в последнее время своей жизни выйти в отставку и поселиться в другой обстановке.

Двойственная, вечно тоскующая, пламенно дерзновенная душа его не находила успокоения нигде: ее уделом было постоянное искание, искание «покоя в буре».

Увы, покой он нашел лишь в могиле.

В этом его огромное сходство с другим нашим поэтическим гением – А. С. Пушкиным.

Смерть А. С. Пушкина явилась толчком к развертыванию всего поэтического творчества Лермонтова, а также к его отправке на Кавказ. Как известно, кончина «солнца русской поэзии» произвела колоссальное впечатление на все русское читающее общество. Написанное по этому поводу стихотворение М. Ю. Лермонтова на смерть Пушкина, полное благоговения перед погибшим поэтом и негодования против виновников его гибели, было большим событием русской литературы. Оно было одобрено и государем. Но появившееся вслед за этим дополнение к стихам, начинавшееся словами: «А вы, надменные потомки…», навлекло на поэта кару.

Он был переведен из лейб-гвардейского гусарского полка в Нижегородский драгунский полк, стоявший на Кавказе. Приказ был дан 27 февраля 1837 года, и через 48 часов поэт должен был выехать из столицы к месту нового назначения. Полк стоял в Кахетии, в местечке Карагачи¹, за Кавказским хребтом. Военные действия происходили тогда на Северном Кавказе, готовилась большая экспедиция на Кубань под начальством генерала Вельяминова, и Лермонтов выхлопотал себе командировку к экспедиционному отряду. Однако воевать Лермонтову не пришлось, так как, ввиду ожидавшегося на Кавказ приезда государя Николая Павловича, экспедиции были приостановлены. Воспользовавшись этим, Лермонтов совершил многочисленные путешествия по горам.

Из писем поэта видно, что он изъездил от Кизляра до Тамани, переехал горы, был в Шуше², Кубе³, Шемахе³, в Кахетии. В черкеске, с ружьем за плечами, ночуя в поле, под вой шакалов, Лермонтов несколько раз попадал в перестрелки, зарисовывал наиболее понравившиеся ему места, собрал порядочную коллекцию и т. д.

После прибытия в Нижегородский полк, поэт оставался в нем недолго. 11 октября 1837 г. Высочайшим указом он был переведен обратно в гвардию, сначала в Гродненский, а потом в тот же лейб-гвардии гусарский полк. Но судьба предопределила ему быть на Кавказе, тесно связав его жизнь с суровым краем гор: в 1840 году состоялась дуэль Лермонтова с сыном французского посланника де-Барантом⁴.

На балу у графини Лаваль де-Барант потребовал от поэта объяснения по поводу якобы эпиграммы, написанной на де-Баранта и одну особу, нравившуюся последнему. В результате дуэли, во время которой противники не были даже ранены, Лермонтов был снова переведен (13 апреля) на Кавказ в Тенгинский пехотный полк.

Он выхлопотал разрешение на левый фланг, где подготовлялась экспедиция против горцев. В июле в крепости Грозной был сформирован отряд генерала Галафеева. В этом «чеченском» отряде был и поручик Лермонтов. 6 июля отряд выступил в поход, а 7-го уже произошел кровавый бой у реки Валерик, описанный Лермонтовым.

Генерал Галафеев в своем донесении об этом бое отмечает: «Офицер сей (Лермонтов) имел поручение наблюдать за действиями передовой штурмовой колонны, это было сопряжено с величайшими для него опасностями от неприятеля, скрывавшегося в лесу, за деревьями и кустами. Но офицер этот, несмотря ни на какие опасности, исполнял возложенное на него поручение с отменным мужеством, хладнокровием и с первыми рядами храбрейших ворвался в неприятельский завал»⁵.

Осенью Лермонтов был участником другой экспедиции против горцев в кавалерийском отряде. Он был назначен потом начальником над особой командой охотников (сорок человек), которой ранее командовал известный своей храбростью юнкер Руфим Дорохов⁶ (с которого потом Лев Толстой написал портрет своего знаменитого партизана Дорохова).

«Лермонтовский отряд» шел впереди остальных войск, творя чудеса лихости. Командир его, мчавшийся на белом коне, отважно вел своих головорезов на неприятельские завалы, делил с ними тяготы походной жизни, служа им во всем примером. Как за первую экспедицию, так и за вторую Лермонтов получил воинские награды (орден Св. Станислава 3 степени, и затем, золотое оружие с надписью «за храбрость»).

В 1841 году Лермонтов заболел лихорадкой и остался на лето в Пятигорске, где и произошла трагическая развязка молодой, бурной жизни гениального поэта. И тут, казалось, дело решила сама судьба. Рассказывают, что Лермонтов, как бы томимый предчувствием, колебался, ехать ли в Пятигорск. Его родственник и друг Столыпин⁷ также отговаривал его от поездки.

Решили бросить жребий «орлянкой». Бросили полтинник – вышла решка: надо было ехать в Пятигорск.

Поэт очень обрадовался, узнавши, что в Пятигорске живет «Мартышка» – майор Н. Мартынов, красавец мужчина, имевший большой успех у женщин, однокашник Лермонтова по военной школе.

Великосветское общество Пятигорска представляло собой в миниатюре обычную картину большого света со всеми его достоинствами и недостатками. Лермонтов часто бывал в доме генерал-лейтенанта П.С. Верзилина⁸, где бывал и Мартынов. Три дочери хозяина – Эмилия, Надежда и Аграфена удостоились эпиграммы поэта, не лишенной злости. Эмилия была прозвана «розой Кавказа» за ее красоту.

Лермонтов вел себя, как всегда в обществе, независимо, нередко вызывающе, наживая врагов своим умом, насмешливым и резким. Ему претило и пошлое мещанство и «аристократничанье». Ухаживал ли поэт за «розой Кавказа», отдававшей предпочтение Мартынову, или нет – точно неизвестно. Да это и не столь важно.

Мартынов и Лермонтов были в достаточной степени различными натурами, и столкновение между ними было вполне естественно. Лермонтов, прекрасный карикатурист, не раз рисовал Мартынова метко и остро в альбоме. Не раз доставалось Мартынову и от шуток Лермонтова.

Мартынов бесился, неоднократно требовал, чтобы поэт прекратил шутки, в особенности «при дамах». Числа 13 июля, а может быть, и ранее (это точно не выяснено), между ними произошла крупная ссора, в результате которой Мартынов вызвал Лермонтова на дуэль. Дуэль состоялась 15 июля (ст. ст.) у подошвы Машука, верстах в 3–4 от города, по дороге на колонию Каррас и Железноводск. Секундантами были указанный выше Столыпин, князь Трубецкой⁹, а также князь Васильчиков¹⁰ и Глебов¹¹.

Возможно, что посмотреть пришли еще кое-кто из высшего общества Пятигорска. Дуэль не представлялась для них серьезной. По окончании ее готовился, по словам Раевского, кутеж. Комический элемент дуэли усматривали в самом Мартынове.

Секунданты приняли меры против роковых случайностей поединка: барьер был назначен на 15 шагов, каждый из противников был отведен на 10 шагов от барьера. Погода была пасмурная, туманная.

Мартынов так рассказывал своему сыну о последних минутах страшного события: «…дали по пистолету, и один из секундантов махнул платком в знак, что дуэль началась. Лермонтов стоял в рейтузах, красной канаусовой рубашке и с кажущейся или действительной беззаботностью стал есть вишни и выплевывать их косточки. Он стоял на своем месте в позе опытного дуэлиста, правым боком вперед, прикрываясь рукой и пистолетом, и наводя последний прямо на отца»¹².

В это время разразилась гроза. Грянул громовой удар и полил сильный дождь. Прошла томительная минута, затем Мартынов подошел к барьеру быстрыми шагами, навел пистолет и выстрелил. Когда рассеялся дым, увидели Лермонтова, лежащего неподвижно на земле. Тело его подергивалось судорогами. Мартынов бросился к нему попрощаться, но Лермонтов был уже мертв.

Впрочем, есть другая версия, что Лермонтов был лишь тяжело ранен и истекал кровью под дождем и бурей. Его не на чем было перевезти в город. Лишь глухой ночью его труп был доставлен в Пятигорск.

В воспоминаниях Чарыкова говорится, что он нашел убитого Лермонтова на окраине города, в убогой хижине. Труп поэта лежал на столе, под простыней. Под столом стоял медный таз. Кругом не было никого.

Боевые товарищи поэта присутствовали на похоронах: гроб был вынесен на плечах офицеров тех полков, в которых как раз служил покойный: лейб-гусарского, Нижегородского драгунского, Гродненского и Тенгинского.

Секунданты дуэли были по Высочайшему повелению прощены, а Мартынов приговорен к трехмесячному аресту в крепости и к пяти годам церковного покаяния.

По хлопотам бабушки поэта, Е. А. Арсеньевой, было получено разрешение на перевоз праха Лермонтова в родное село Тарханы. 21 апреля 1842 года останки великого поэта нашли, наконец, успокоение в родной земле, которую он так болезненно, остро любил, хотя и «странною любовью».

Кавказ принес поэту не только вдохновение, но и трагическую кончину, и только в уединенных Тарханах к нему снизошел мир, которого он не знал при жизни.

А. Ребринский
Литературный ларец (О Лермонтове)

9 февраля 1840 года в письме В. Боткину, литературному критику и автору «Писем об Италии», Белинский писал о Лермонтове: «Страшно сказать, а мне кажется, что в этом юноше готовится третий русский поэт, и что Пушкин умер не без преемника»¹.

Какого первого русского поэта имел в виду Белинский, считавший Пушкина – вторым, а Лермонтова – третьим поэтом? Иногда думают, что критик подразумевал Державина. Иногда называют Гоголя. Некоторые прямо утверждают последнее. И даже видят особую проницательность Белинского в том, что еще до появления романа и сборника стихотворений, он предсказал место Лермонтова «вслед за Пушкиным и Гоголем».

Однако. «Бэла» и «Фаталист» – составные части «Героя нашего времени», – уже появились в печати в начале и конце 1839 года. Во-вторых, из текста видно, что Белинский имеет в виду предшественника Пушкина, а не его последователя; именно Лермонтова он называет наследником Пушкина. Наконец, Белинский написал эти строки по поводу баллады «Дары Терека», о которой отзывался в печати как о поэтическом воссоздании Кавказа в великолепных фантастических образах. Гоголь тут явно не причем (хотя Белинский, вообще, называл его национальным поэтом).

Так и не названный Белинским поэт, предшественник Пушкина, это – скорее всего – Жуковский, первый крупный русский лирик, автор многочисленных баллад, прямой предшественник и учитель Пушкина.

-

Первая встреча Лермонтова с Белинским произошла, как говорят, в книжной лавке Смирдина², известного в то время издателя «Библиотеки для чтения». У Смирдина собирались поэты и писатели, знакомившиеся там с книжными новинками и одновременно беседовавшие друг с другом. Лавка Смирдина выполняла, таким образом, назначение писательского клуба. Свидетельства современников Лермонтова повествуют нам о свидании его с Белинским, когда поэт сидел на гауптвахте за одну из своих очередных эскапад. Встреча эта произошла 16 апреля 1840 года, как это видно из письма Белинского Боткину, где критик описал подробно свою беседу с поэтом. Белинский писал о Лермонтове: «Мне отрадно было видеть в его рассудочном, охлажденном и озлобленном взгляде на жизнь и людей семена глубокой веры в достоинство того и другого. Я это и сказал ему; он улыбнулся и сказал: “дай Бог!..”»³

В архивах города Грозного обнаружены этой весной документы, относящиеся к кавказскому периоду жизни Лермонтова. Среди документов – рапорт Лермонтова о том, что он заболел и ему позволено остаться в Пятигорске до излечения. Рапорт датирован 13 июня 1841 года.

Особый интерес представляет «Формулярный список о службе и достоинстве Тенгинского пехотного полка и поручика Лермонтова», составленный 4 декабря 1840 года, а также бумага начальника штаба войск Кавказской линии и Черноморья о том, что государь разрешил Лермонтову, по просьбе его бабушки, «ежели он службе усерден и в нравственности одобрителен, уволить к ней в отпуск в Санкт-Петербург, сроком на 2 месяца»⁴.

Исключительную ценность представляет собой черновой журнал военных действий отряда левого фланга Кавказской линии под командой генерал-лейтенанта Галафеева⁵. В этом отряде находился Лермонтов, о чем упоминается в журнале. Значительная часть журнала заполнена собственноручными записями Лермонтова, обязанного одно время вести журнал. В записях этих передается о продвижении отряда и его борьбе с Шамилем⁶.

-

Лермонтовский Бей-Булат, фигурирующий в поэме «Хаджи Абрек», – не вымышленное имя. Бей Булат Таймазов был известный чеченский наездник и военный руководитель, который пользовался громадным влиянием на чеченцев. С ним считались виднейшие русские военные деятели, выражая ему свое почтение, пытаясь склонить его на нашу сторону. Пушкин, лично встречавший Бей-Булата, писал о нем в своем «путешествии в Арзрум»:

– Славный Бей-Булат, гроза Кавказа, приезжал в Арзрум с двумя старшинами черкесских селений…⁷

Лермонтов слышал, вероятно, рассказы о Таймазове. Некоторые эпизоды из его биографии нашли отражение в кавказских поэмах Лермонтова. Черты характера кабардинского князя Росламбека Мисостова⁸ отразились у Лермонтова в образе хитрого и мстительного Росламбека – старшего брата Измаила…

Отдаленным прототипом одного из героев повести «Бэла» – Казбича – является реальный Казбич, популярный на Кавказе герой (точное имя его – Кизбеч Шеретлуков). В двадцатых-тридцатых годах прошлого века он выделялся на западном фронте Кавказской войны как один из самых энергичных и искусных в боевых действиях горских вождей. Он оказывал неотразимое влияние на своих. Его бурная, беспечная, удалая жизнь среди битв и набегов, удача, всегда почти сопутствовавшая ему, – воспевались еще при его жизни в песнях. Но с точки зрения русских, осваивавших Кавказ, Казбич был и оставался неприятелем, мешавшим замирению горских племен и установлению общего спокойного течения жизни. У Лермонтова Казбич в повести «Бэла» – смелый наездник-одиночка, в характере которого есть черты, сходные с обликом подлинного Казбича. Высказываются предположения, что Лермонтов не мог по цензурным условиям сделать своего Казбича более схожим, вывести его в качестве одного из видных военных вождей горцев. Все же какой-то намек на подвиги реального Казбича в лермонтовской повести есть. На вопрос: «что сделалось с Казбичем?», Максим Максимыч отвечает: «С Казбичем? А, право, не знаю… Слышал я, что на правом фланге, у шапсуков⁹ есть какой-то Казбич; удалец, который в красном бешмете разъезжает шажком под нашими выстрелами, да вряд ли это тот самый!»…

-

В петербургском центральном архиве городского хозяйства обнаружено, в минувшем апреле, неопубликованное письмо Лермонтова, адресованное генералу А. И. Философову¹⁰. Философов являлся родственником Лермонтова по своей жене. Он был адъютантом великого князя Михаила Павловича и воспитателем сыновей Николая I.

Письмо на французском языке. Оно относится ко времени ареста Лермонтова после его дуэли с сыном французского посланника Барантом. Зная о влиянии Философова в придворных кругах, Лермонтов просил его устроить ему хотя бы на один день освобождение из-под ареста, чтобы иметь возможность повидать разбитую параличом бабушку – Е. А. Арсеньеву.

В этом же архиве найдено пять писем бабушки поэта – Арсеньевой: три – к Философову, одно – к его жене, и одно – к вел. князю Михаилу Павловичу.

Особый интерес представляет найденный в архиве того же Философова список поэмы «Демон», сделанный под присмотром самого Лермонтова и переданный во время его последнего приезда в Петербург Философову. Ввиду того, что полное издание поэмы было запрещено цензурой, Философов тайно издал ее по рукописи в 1865 году за границей, в Карлсруэ.

Поиски самого позднего списка «Демона» проводились еще в 80-х годах, но были безрезультатны. Полагали, что рукопись осталась в Германии. Так как оригинала полного текста «Демона» не сохранилось, то найденный сейчас в философовском архиве список, проверенный поэтом, представляет выдающуюся ценность.

-

В советской печати 22 июня с. г. было опубликовано вновь найденное письмо Краевского¹¹ к редактору «Московских ведомостей» – Каткову¹². Письмо это, сокращенно (сов. печать полного текста письма не приводит), таково: «СПБ. 11 марта 1841 года… Здесь теперь Лермонтов в отпуску и через две недели едет опять на Кавказ. Я заказал списать с него портрет Горбунову¹³: вышел похож. Он поздоровел, целый год провел в драках и поэтому писал мало, но замыслил очень много. Видел я вашего Липперта¹⁴. Он перевел “Дары Терека” и перевел славно… “Герой нашего времени” печатается вторым изданием…»

В этом публикуемом впервые отрывке из письма Краевского весьма существенна фраза о горбуновском портрете Лермонтова. Она содержит мнение современника, лично и близко знавшего поэта. Это важно, в виду многообразия лермонтовских портретов, писанных разными художниками. Сходство Лермонтова на портрете Горбунова приобретает, таким образом, новое и весьма авторитетное свидетельство.

Д-р Роберт Липперт, о котором идет речь в конце письма, – известный переводчик пушкинских и лермонтовских произведений. В то время он перевел три стихотворения Лермонтова: «Терек», «Казачью колыбельную песню» и «Завещание». Они были напечатаны, уже после смерти поэта, в одном из лейпцигских журналов.

-

В творчестве Лермонтова выявлялись основные черты его мировоззрения. В них можно усмотреть три положения: любовь поэта к жизни, вера в людей и, наконец, здоровый и оптимистический взгляд на будущее.

Стихотворение «Спеша на север издалека», финальная часть «Демона», заключительные строки из «Героя нашего времени», подводящие своего рода итог сценам, где кипят людские страсти, проходят любовь и смерть, – все это вычерчивает перед читателем орлиный полет мысли гениального поэта. И нельзя не привести этих заключительных строк из «Героя нашего времени», нельзя не напомнить о них: «Шумят целебные ключи, шумит разноязычная толпа, а там, дальше, амфитеатром громоздятся горы все синие, все туманные, а на краю горизонта тянется серебряная цепь снеговых вершин, начинаясь Казбеком и оканчиваясь двуглавым Эльборусом. Весело жить в такой земле!».

Г. Савский
Женщины в жизни великого поэта. Кого любил и кого воспевал М. Ю. Лермонтов

Трудно найти другого великого поэта или писателя, на характер которого женщины оказали бы столь же огромное влияние, как на характер М. Ю. Лермонтова. Несмотря на весь байронизм лермонтовского миросозерцания и на гордую замкнутость его характера, порою переходившую в прямую жестокость к людям, в душе М. Ю. Лермонтова и как раз в лучшей ее части, оставившей нам все плоды его музы, было много женственного. Начиная с властной его бабушки Елизаветы Алексеевны Арсеньевой и кончая сенными девушками в Тарханах, женское влияние наложило глубокий отпечаток на характер поэта, и след этот был далеко не всегда благотворным.

На основании всех этих данных многие биографы изображают Лермонтова в отношениях с женщинами жестоким, холодным и эгоистичным. Возможно, что здесь есть доля истины. И все же хочется верить, что в действительности Лермонтов мог любить глубоко и самоотверженно, так, как не умели любить светские «красавицы городские», вызывавшие в поэте одно желание:

 
.. бросить им в лицо железный стих,
Облитый горечью и злостью!
 

Кто же были те женщины, к кому обращались возвышенные чувства этой гордой души и кому посвящались его лучшие стихи? Их до странности мало! Кто была первая, разбудившая в поэте чувство возвышенной, романтической любви, – мы не знаем, но сам Лермонтов в июле 1830 года записывает в свою тетрадь: «Кто мне поверит, что я знал уже любовь, имея 10 лет от роду? Мы были большим семейством на водах Кавказских… К моим кузинам приходила одна дама с дочерью, девочкой лет девяти… Я не помню, хороша собой была она или нет, но ее образ и теперь еще хранится в голове моей. Он мне любезен, сам не знаю почему…» Об этой ранней влюбленности поэт упоминает и в своем прозаическом отрывке «Синие горы Кавказа», и все заставляет нас думать, что это первое детски-чистое чувство прошло через всю жизнь поэта. Именно образ этой полузабытой незнакомки-девочки ищет Лермонтов в позднейших своих увлечениях.

Следующим, по времени, увлечением поэта была гордая красавица А. В. Алябьева¹, которой он посвящает ряд лирических стихов, П. А. Бартенева², А. Г. Столыпина³. Едва ли все это было в какой-нибудь мере серьезно. Напротив – именно эти увлечения, быстро вспыхивающие и так же мгновенно гаснущие, создают поэту репутацию жестокости и непостоянства, подхваченную менее чуткими из биографов.

Лето 1830 года, перед поступлением в университетский пансион, Лермонтов провел в имении близких родственников Столыпиных – «Середникове». Здесь он был окружен целым цветником кузин; в одном соседнем имении жила несколько более старшая Катерина Александровна Сушкова⁴, – в замужестве Хвостова, оставившая об этом времени много интересных, но, увы, далеко не всегда правдивых страниц в своем дневнике; в другом близком имении жили сестры Верещагины⁵, из которых Александра Михайловна надолго осталась другом поэта. Здесь поэт играет в любовь, но именно только играет.

Еще прежде, до поступления в университетский пансион, поэт близко познакомился с семьей Лопухиных, состоявшей из старика отца, трех дочерей и сына. Одна из дочерей – Варвара Александровна навсегда завладела сердцем поэта, другая – Мария, стала его преданным другом, от которого не было тайн.

Варвара Александровна Лопухина⁶, «молоденькая, умная, как день, и в полном смысле восхитительная», – по отзывам Шан-Гирея, – прошла через всю жизнь Лермонтова. Это была идеальная, романтическая любовь и характерным для замкнутой натуры поэта является то, что именно ее имя не встречается в посвящениях его стихов; это имя он хранит как святыню в тайне от всех⁷. Но именно эта любовь вдохновила поэта на лучшие его стихи и в том числе на изумительную «Молитву» («Я, Матерь Божья, ныне с молитвою…»).

Неразрывности духовных нитей, связывавших поэта с В. А. Лопухиной, способствовала искренняя дружба его к сестре ее, М. А., переписку с которой он не прерывает ни на один день. Он также «едва не сходит с ума от радости», когда видит брата ее Алексея Лопухина: все, что, так или иначе, относится к предмету его любви – священно.

Шан-Гирей, близкий друг поэта, описывает впечатление, которое произвело письмо, извещавшее о выходе замуж В. А. Лопухиной за Бахметьева:

– Мы играли в шахматы, человек подал письмо; Мишель начал читать, но вдруг изменился в лице и побледнел; я испугался, хотел спросить, что такое, но он, подавая мне письмо, сказал: «Вот новость, – прочти», и вышел из комнаты. Это было известие о предстоящем замужестве В. А. Лопухиной⁸.

Надо сказать, что брак ее был глубоко несчастен и она, надолго пережив поэта, страдала и томилась воспоминаниями о нем⁹. Было что-то мистическое в этой любви Лермонтова, и таинственно закончилась она после смерти поэта…

После первой ссылки Лермонтова, когда он в 1838 году жил в Петербурге в «благословенном уголке» у Карамзиных, ставших истинно родными поэту, встречался он со Смирновой¹⁰ – умной и обаятельной женщиной, познакомившей его со многими литераторами того времени. В ней тоже промелькнул «вечный образ», но именно промелькнул. Как и Карамзины, и М. А. Лопухина, г-жа Смирнова осталась для него другом, и ей было посвящено немало стихотворений.

Но приближается трагический 1841 год и роковое 15 июля, отнявшее у России ее гениального поэта. Что-то трагическое и роковое нависает над М. Ю. Лермонтовым. Встретившая его в первой половине августа жена французского консула в Одессе, писательница и вдохновительница многих писателей и поэтов, Оммер де-Голль, пишет о нем во Франции, что этот «замечательный литератор и поэт, величайший после Пушкина поэт России, – не долго будет жить… Такие люди в России долго не живут…»¹¹

Веселая жизнь «на водах», в Пятигорске, не рассеивает трагической тоски поэта. Лермонтов часто бывает в семье ген. – лейт. П. С. Верзилина¹², где ухаживает за дочерью его жены от первого брака, Эмилией Александровной, но ухаживает шутя, не глубоко. Это ухаживание и шутки над «человеческим кинжалом» – Н. Мартыновым создают повод для ссоры, и дуэль уже неизбежна.

Тут, как последнее видение постоянного идеала, появляется К. Быховец¹³, которая сама пишет, что поэт любил быть с ней, потому что она напоминала ему В. А. Бахметьеву (Лопухину); ей посвящает он стихи: «Нет, не тебя так пылко я люблю».

В день дуэли, 15 июля, она по просьбе Лермонтова приехала в Железноводск и провожала его до Пятигорска, почти до места дуэли.

– Мы много гуляли, – пишет она. – Я ходила с ним под руку. На мне было бандо. Уж не знаю, какими судьбами, коса моя распушилась и бандо свалилось, которое он взял и спрятал в карман. Он при всех был весел, шутил, а когда мы были вдвоем – ужасно грустил…

Это – последний, романтический эпизод в жизни Лермонтова. Через несколько часов он уже лежал мертвый у подошвы Машука, его друг А. А. Столыпин поддерживал на своих коленях голову поэта. Они были вдвоем, под ливнем и грозой: мертвый и живой, а «раскаты бури пели вечную память рабу Божию Михаилу».

Интересно, что и сама смерть Лермонтова таинственно связана с его единственной любовью – В. А. Лопухиной. Незадолго до дуэли написал он свое замечательное, пророческое стихотворение:

 
В полдневный жар, в долине Дагестана,
С свинцом в груди, лежал недвижно я;
Глубокая еще дымилась рана,
По капле кровь точилася моя.
 
 
И снился мне сияющий огнями
Вечерний пир в родимой стороне;
Меж юных жен, увенчанных цветами,
Шел разговор веселый обо мне.
 
 
Но в разговор веселый не вступая,
Сидела там задумчиво одна,
И в грустный сон душа моя младая,
Бог знает чем была погружена.
 
 
И снилась ей долина Дагестана;
Знакомый труп лежал в долине той,
В его груди, дымясь, чернела рана.
И кровь лилась хладеющей струей.
 

Есть одно указание – частное письмо, где говорится, что В. А. Бахметьева-Лопухина, находившаяся тогда с мужем в Москве, действительно была на балу 15 июля. Она отличалась тогда слабым здоровьем, и мало кто обратил внимание на ее внезапный обморок. Когда привели ее в чувство, она сказала своей сестре:

– Я видела Михаил Юрьевич в крови на земле… Он умер!..¹⁴