Текст книги "Не покидай меня"

Молодой человек издает смешок, подсчитывая свой возраст в уме. Смотря в пол, он наконец произносит:

– Двадцать шесть.

Пауль округляет глаза, театрально хватаясь за голову, затем качает ею.

– Я совсем уже старик, юнец.

Он непринужденно опускается на ступеньки, и парень забирает стеклянные стаканы из его рук.

– Я что, тоже в тридцать буду так говорить? – вопрошает Пьер, наливая им коньяк. Протянув товарищу стакан, он доливает себе и делает глоток, приземляясь рядом. Оказавшись в тишине, они оба останавливают взгляд на черно-белой фотографии, смотрящей на них со стены. Темные глаза, уткнувшиеся в пустоту, кажутся такими сильными, что Пьер сомневается, не может ли человек, запечатленный на фотокарточке прорваться наружу сквозь потраченное мгновение. Заметив застывшего друга, Пауль ставит стакан на пол, громко вздыхая, опершись на локти и закинув голову назад.

– Знаешь, мне его тоже не хватает, младший. Как вспоминаю – плакать… нет, не плакать, рыдать хочется. Как брат был, ей богу. – он переводит взгляд на Пьера, в свою очередь не отрывающего взгляд от рамки, и, скрипя, возвращается в исходное положение. – Но тебе, конечно, лучше знать.

Вновь взяв стакан, парень выдыхает, делает глоток, затем тяжело встает, облокотившись на тумбочку. Слегка пьяным шагом, он идет по лестнице, невнятно бормоча: «Я пойду, вздремну что ли…».

Пьера одолевает улыбка, и он опускает глаза на пол. Пауля может отключить даже один стакан не самого крепкого рома, поэтому молодой человек не удивлен его внезапному желанию поспать. Поднявшись с места, он кладет алкоголь на мебель и спускается вниз. Оттолкнув дверь, находящуюся справа, ему открывается что-то наподобие домашней библиотеки, но в очень скромном масштабе. Стены, покрашенные в цвет дуба, создают резонанс с помещением, находившимся этажом выше, и в целом комната выглядит намного дороже, чем вся другая часть дома. Усмехнувшись, он проводит рукой по совершенно чистым, непыльным полкам, проходя около них, и резко останавливается около книги Томаса Пейна «Век Разума». Для Пьера этот трактат является криком бунтарства, посвященным религии, стимулом продолжать бороться за то, во что верил он и его соратники. Книга, запрещенная во Франции, по сути является началом его мышления, давно переданная в его руки. Осторожно извлекши ее из кипы других произведений, он опускается на тканевое кресло, удобно расположившись в нем. Закинув ногу на ногу, молодой человек раскрывает произведение на нужной странице.

«Изучай не книгу, именуемую Писанием, которую может создать человеческая рука, а писание, именуемое мирозданием.»

Вглядевшись в эти слова, он осторожно опустил книгу на небольшой округлый стол, расположенный рядом с креслом, и закинул голову назад. Вслушавшись в голоса, парень вновь услышал бурные споры мужчин, и прикрыл глаза, чтобы не слышать. Или по крайней мере, не видеть. Жизнь шла как попало. В один день солнце могло сиять ярко, а в другой покидало, словно вдова, уходящая на работу, оставляя детей. В комнате царила пустота. Тишина, казалось, была ее близкой подругой, что промелькнуло в голове у Пьера. Улыбнувшись самой замысловатой улыбкой, молодой человек прошептал: «В раю иль нет, но я свободе… и мертвецом руку пожму.». Окинув взглядом книжные полки, он остановил глаза на Библии, так одиноко стоящей в самом дальнем и высоком месте. Существует ли рай и ад Пьер не знал, да и особо не вдавался в религиозные размышления, но вновь услышанная музыка Баха, прозвеневшая в его ушах словно церковные колокола, заставила его пропитаться странным непривычным чувством единения с чем-то божественным, высшим. Люди вовсе не святые. И жизнь дана не на то, чтобы стремиться к святости, она дана, чтобы осознать, что почва, на которой стоит человек – не божественные небеса и никогда ими не будет.

Дверь приоткрылась, и в помещение ворвался, будто вор, резкий запах табака. Переведя взгляд на виновника, Пьер вновь откинулся на спину. Николас быстрым шагом подошел к стулу и опустился на него, яростно закинув одну ногу на другую. Молодой человек боковым зрением взглянул на друга, подметив некую суетливость в его действиях. Щеки парня были словно алый закат, смешанный с нежными розовыми облаками, а волосы непривычно растрепаны. Слегка трясущейся рукой он поднес сигарету к губам и сделал очередную затяжку, выдохнув вредный пар ноздрями. Вернувшись в нормальное положение, Пьер удобно устроился, немного повернувшись корпусом к парню.

– Ты в порядке, приятель? – осторожно спрашивает он, стараясь не разжечь пожар, который вот-вот намеревался распространиться внутри Николаса. Тот усиленно несколько раз кивает головой, вновь стягивая щеки, вдыхая дым, от чего молодой человек отталкивается руками от сидения и берет книгу, оставленную на тумбе, возвращая ее на место. Повернувшись к мужчине, он видит, как тот дрожащими руками пытается поправить волосы, что у него получается весьма плохо, и прижимает тыльную сторону ладони к губам, направив взгляд в пол. Недолго думая, Пьер чуть приоткрывает уже закрывшуюся от открытых окон дверь и тянется в ее сторону головой.

– Элизабет, принеси нам с другом рома! – выкрикивает молодой человек, и возвращается на свое место, разглядывая весьма интересные стены. Неловкое молчание окутывает комнату, что непривычно для их бесед, и застывает в воздухе. Прокашлявшись от запаха сигары, Пьер переводит внимание на девушку, принесшую поднос с двумя стаканами, бутылкой крепкого алкогольного напитка и кружкой, до краев наполненной кубиками льда. Взглянув на Николаса, она без особого доверия приближается к Пьеру. Тот молча встает, кивая, и быстро переносит содержимое подноса на высокий столик. Дождавшись, пока кухарка уйдет и закроет за собой дверь, молодой человек наливает жидкость, протягивая стакан другу. Тот поднимает глаза и берет кружку. Пьер делает глоток, слегка сморщив лицо, и Николас повторяет за ним, затем снова зажимая сигарету между зубов. Молодой человек ставит напиток на тумбу, соединив кончики пальцев рук вместе.

– Николас, пожалуй, я со дня нашего знакомства научился различать твою ложь среди правды. Которая, к слову, проскальзывает очень редко, но все же иногда проскальзывает. И это именно тот исключительный случай. – тихим ровным голосом словно только губами произносит мужчина, стараясь уловить внимание друга, но тот словно погрузился глубоко в свои мысли и не слышит ничего и никого вокруг. Сделав большой громкий глоток, Николас сжимает в руке и сигару, и стакан, другой закрыв верхнюю часть лица.

Пьер в недоумении смотрит на приятеля и встает, шагая кругами по маленькой библиотеке. Будто сквозь пелену сна он слышит прерывающийся тихий плач и резко поднимает глаза с пола на Николаса. Слегка сдавив пальцами закрытые глаза и нос, он сжимает губы. Содрогающиеся плечи в конце концов заставляют Пьера поверить в происходящее – его друг впервые плачет на его глазах. Плач становится громче, и дыхание молодого человека начинает немного прерываться. Незамедлительно подойдя к приятелю, парень забирает у него стакан и сигару, потушив ее, и, оставив их на тумбочке, кладет руку на плечо друга в знак поддержки. Позволив ему излить эмоции, накопившиеся внутри, Пьер сжимает пальцами пиджак друга.

– Давай поднимемся наверх, приятель. Тебе нужно выспаться.

Тот кивает и тяжело встает. Покачнувшись, Николас опирается на молодого человека и позволяет соратнику послужить ему поддержкой. Забрав часть веса друга на себя, Пьер нескорым шагом подходит к двери, слыша тягостное дыхание Николаса.

Глава 5.

Гром рассеивает радость дней, пока на кладбище царит пустота и тишина. Туман, словно призрак прошлого, застыл посреди холодных мокрых камней, а земля осталась лишь местом потерянной веры и правды. Правды нет. Она потерялась где-то в остатках жизни, лишь оставив небольшой след. Жизнь не дает шанса на ошибку, не дает шанса на искупление и исцеление, разбитое однажды останется разбитым навечно, и вечность теперь, клятву которой дают в церкви под тихие молитвы, становится врагом, будучи союзником судьбы. Время оставляет все более глубокие шрамы, приглушая боль, которая проникает в тело, словно яд от укуса змеи, врываясь в кровь, распространяясь по венам, разрушая все живое, единственные светлые клетки, оставшиеся внутри. Надежды разрушатся, и даже самая сильная, самая чистая, неприкосновенная вера лишь ускорит гибель, после которой по сути продолжится жизнь – жизнь, переплетенная со смертью, как ветви деревьев, и такое существование будет хуже самой болезненной и страшной кончины.

На кладбище всегда хочется верить в существование высших сил. Иначе кажется, словно все люди, покинутые в земле, остались лишь там, и их нет нигде больше, может, лишь в воспоминаниях. Со своей смертью человек забирает жизнь тех, кто любил его. Тех, кому был дорог. Он унесет в могилу любовь, дружбу, смех и ненависть, слезы и страх. Разобьет не свершившееся счастье, украдет невозможно идеальное будущее, но никогда не забудет оставить недосказанность и мечту, против своей воли ушедшую с ним в деревянное потайное место навсегда, а ведь вечность… Вечность так далека, но так близка. Ей не нужны правила и смысл, ее легко коснуться, лишь нужно протянуть руку, но если рука дрожит от страха, то зачем ее протягивать? Сомнения бессмысленны после смерти. Сомнения бессмысленны. Они – причина боли и незавершенности, забытое несбывшееся мгновение, пожар в лесу во время дождя. Водяные капли нисколько не станут спасеньем, наличие сомнений перечеркнет всю помощь, сожжет все карты. Забытые мечтанья станут посещать по ночам с удивительной настойчивостью, на которую не способны даже самые наглые мужчины мира, и они не уйдут, в отличие от последних. Ночи станут длиннее, мучительнее, опаснее, и одиночество заберет к себе того, кто не уснет. А уснуть будет сложнее всего.

Жизнь или смерть. Вечные два аргумента, вечные враги и союзники. Они развлекаются людьми, словно игрушками, затем ломая или выбрасывая надоевшие. Вечные дети, ответственные взрослые. Партнеры в преступлении, вот, кем они являются. Дополняя друг друга, они составляют хорошую команду, ведь победа почти всегда за ними, а поражение лишь является началом безусловного безумного выигрыша.

Листья, скорбно и боязливо лежащие на мокрой почве, чуть зашуршали от несильного ветра, нарушившего молчание. Словно на страшном суду свидетель сказал речь, но его слова никто не услышал, ведь все и каждый знал заранее вынесенный в итоге вердикт. Шуршанье повторилось, когда одиночество исчезнувших душ нарушилось с появлением девушки на их земле. Ступив на сгоревшую траву, она увидела в ней себя – пепел, оставшийся в ее сожженной душе, вот, что осталось от нее. Подняв глаза силой, она пошатнулась, сделав шаг назад. Отдышавшись, Роза пересилила себя и прошла по забытой не только лишь Богом, но и самой девушкой земле, остановившись, дойдя до небольшой каменной плиты, на которой четко и ясно были очерчены слова, так жестоко и детски опровергаемые ею в ее сердце, намеревавшемся в любую секунду выпрыгнуть из груди. Застыв, боясь пошевелиться, она опустила глаза, на мгновение перестав дышать вовсе.

– Ты ушла. Я осталась. – едва проговорив это, Роза судорожно вздохнула. Камень слушал внимательно, не желая перебивать. А девушке не хотелось слышать никаких слов. Ей становилось проще, когда она говорила, но с легкостью это не граничило. Боль камнем резала тело девушки. – Осталась здесь, где тебя теперь нет и не будет больше. Что мне… Что мне делать?

Тишина ответила прилежно. Осторожно, стараясь не задеть девушку, ветер помешал оторвавшемуся листку упасть на нее. На мгновение она показалась такой хрупкой и нежной, словно тысячи ромашек остались в ней трепетом.

– Просыпаться каждый день и знать, что тебя никогда больше не будет рядом – невыносимо. Я не знаю, что делать, я умерла с тобой.

Произнеся эти слова, Роза поднимает глаза к небу, из которого льется град слез. Небо оплакивает свое же молчание и ее боль, отдавая дань уважения тому, что она все-таки еще жива.

– Что, если я не хочу бороться? Что мне делать? Как мне быть? – ее слова, невозможно громкие, словно дробят ее голос на части. Он, прерываясь, пытается донести суть, мысли человека, которого больше нет. Но часть, даже физическая, остается жить и бороться, и эта борьба длиною в оставшуюся жизнь навсегда закрепит теорию, что смерть близкого – это продолжение его жизни, только в другом человеке, в том, кому больно. Наконец боль сменяется слишком сильным опустошением, и глаза француженки становятся пустыми, практически стеклянными. – Я устала, мама. И что ты скажешь теперь? Мне не с чем жить теперь, одни и те же мысли каждый день и особенно каждую ночь. Я устала.

Молчание ответило шепоту уважением. Боль, отравляющая Розу, словно яд, не прекращалась. Она будто и отравляла цветок, а не человека, настолько легко ей было проникнуть внутрь, в кровь, в разум, управлять мыслями и действиями, чувствами. Боль игралась ею, как с куклой. Жестокая игра – в этом заключается суть жизни. Азартная игра, порой заставляющая идти на риск или сдаться. Бороться или погибнуть.

– Если я закрою глаза, ты вернешься? – Роза сжимает глаза, честно стараясь не подглядывать, и считает секунды. Время растягивается, как резина, оставляя все больше и больше дыр в ее душе. Сбившись на тридцать первой секунде, девушка остается с закрытыми глазами, практически ощущая, как ком в горле подступает все ближе и ближе, а слезы намереваются выбраться из глаз наружу. Она коротко вздыхает перед тем, как сломаться и ощутить, как оказывается в чьих-то объятиях. Все еще не подняв веки, Роза прижимается к знакомой груди, пока мужские руки крепко держат ее на ногах. Перестав сдерживать себя, она начинает рыдать, чувствуя, как большая ладонь гладит ее по голове, стараясь успокоить. Дождь окутывает их, ворвавшись в маленький, но в то же время огромный мир боли и одиночества, а ветер словно напевал католическую молитву, так безусловно отпечатавшуюся в голове девушки. Вокруг, казалось, так много людей, но все они не могли сказать и слова, не могли даже подарить взгляд или касание, то, что могло остаться в человеке навечно, в них исчезло. А в ней осталось.

– Роза, пожалуйста, давай вернемся домой. – прозвучал грубый низкий бас, вибрацией отозвавшись в ней.

Француженка усиленно отрицательно покачала головой, все еще находясь в объятиях мужчины. Дождь не прекращался, а запах мокрой почвы впивался в сознание девушки все больше. Словно ребенок, она практически приклеилась к человеку, стараясь найти в нем тот прежний дом, спокойствие, но не нашла, как и не нашла ответы на бесконечные вопросы.

– Я отвезу тебя в Пасси, я обещаю, что никто не доложит отцу, где ты.

– Он в первую очередь будет искать меня в Пасси. – мгновенно отрицательно качает головой Роза. – Пожалуйста, отвезите меня в дом в Пале-Бурбон.

– Туда, где фортепиано? – после недолгого молчания произносит бас.

Роза кивает и приоткрывает глаза, оторвавшись от человека. Быстрым шагом направившись к выходу, она мгновенно замечает его машину и открывает дверь, опускаясь на заднее сидение, более привычное для нее. Дождавшись мужчину, она разглядывает местность через боковое стекло, стараясь игнорировать частые обеспокоенные взгляды в ее сторону. В конце концов опустив взгляд, Роза лишь останавливает возникшие вновь слезы. Словно предатели, они возникают в самый неподходящий момент, но становятся поддержкой, после которой дышать мгновенно легче.

Остановив машину около здания, мужчина выходит и останавливается, задержав взгляд на Эйфелевой башне, и, обойдя голубоватое Шевроле, позволяет девушке выйти. Вернувшись к водительскому сиденью, он достает ключи и кладет их в карман, затем хлопнув дверью, и дает Розе пройти первой к входу в здание. Уверенным шагом француженка подходит к жилому дому.

– Давно вас не было здесь, месье Гроссо. – белоснежной улыбкой встретил их швейцар, кивая мужчине. Тот вежливо поднимает краешки рта в ответ, проходя внутрь. Роскошная лестница, окрашенная в зеленый и золотой цвета напоминала о тех, что находились в королевских замках, а стены, белые, лишь редко дополненные скромными узорами, создавали баланс, который был необходим для столь важных и богатых людей. Роза оторвалась от архитектуры, слегка качнув головой, и направилась к ступенькам. Поднявшись на второй этаж, они с мужчиной зашли в одну из самых элитных квартир района. Мужчина бросил ключи на комод и, даже не раздеваясь, быстрым шагом зашел в кухню, мгновенно поставив чайник на плиту, налив в него воду. Француженка, чуть помедлив, расстегнула пуговицы пальто, после чего мужчина подошел и приподнял руки, дожидаясь того, как девушка, кинув на него броский взгляд, освободила себя от верхней одежды, помог ей ее снять и повесил в шкаф. Сняв балетки, вымокшие насквозь, девушка босиком прошлась по знакомому белому ковру, разглядывая столовый сервиз, аккуратно расположившийся в витрине. Пройдя дальше, Роза опустилась на диван, пока мужчина принес чай, налитый в фарфоровые чашки. Осторожно взяв одну из них, она ощутила жар, исходящий от жидкости, и поставила обратно на садовый столик. Найдя в себе смелость поднять глаза на мужчину, француженка столкнулась с ним взглядом, уже отчетливее понимая, где и с кем находится. Тот лишь сделал глоток, ожидая начала разговора.

– Вы думаете, что нам не стоило сюда приезжать, не так ли, Артур? – кидая на сидящего напротив взгляд, полный детского вызова, произносит девушка.

Мужчина вздыхает, оставляя горячий напиток, и растягивает губы в улыбке, от чего в уголках его глаз возникают морщины. В чертах девушки и Артура заметны сходства, видные даже слишком карикатурно. Он откидывается на спинку и разглядывает француженку, чуть щуря глаза, и сжимает губы.

– Я твой дядя, Роза, неужели непонятно, что я желаю тебе лучшего? – спокойно произносит он. Девушка опускает голову, выдыхая. – И если здесь тебе спокойнее, значит мы именно там, где должны быть.

Француженка переплетает свои пальцы между собой и глубоко вздыхает. Рассоединив их, она судорожно берет чашку в руку, не подумав о температуре, и бросает ее на пол, после чего слышится треск разбитого фарфора. Мужчина вскакивает.

– Роза, подними ноги на диван немедленно, я не хочу, чтобы ты поранилась. – Артур беспокойно направляется в дальнюю комнату и через минуту возвращается с мокрым бумажным полотенцем.

Аккуратно собрав кусочки стекла, мужчина выкидывает их в урну, расположившуюся около входа, и вновь садится к Розе, задержавшей взгляд на картине, на которой запечатлен призрак ее матери. Выглянув на нее из-под чуть сведенных бровей, Артур опускает глаза, лишь на секунду прекратив притворяться, что смерть сестры не повлияла на его жизнь тоже, не разломала на две части – до и после, вторая из которых раздробила первую и каждый ее день на мучительные отрывки воспоминаний, так ясно отзывающиеся в нем, как птицы ранним утром.

– Что, если я уже ранена? Там, где не достать даже лучшим хирургам Парижа. – переведя глаза на мужчину, она слегка поджала губы и, аккуратно завернув прядь волос за ухо, встала. Все ее тело, вся сущность потянулась к полотну, словно коснувшись его она коснется того, что исчезло навечно. Но этого не произошло. Притронувшись кончиками пальцев к маслу, застывшему столь стойко и тихо, девушка не ощутила ничего – ни успокоения, ни облегчения, ни жизни. Все погрузилось во мрак, хоть мгновение назад света тоже не было. Исчезло все – правосудие, ненависть, любовь. Осталась пустота. Прикрыв веки, она провела рукой по лицу мамы, стараясь ощутить на щеке знакомый поцелуй, но вновь не смогла. Любая попытка вернуть прошлое была ошибкой. Вечной ошибкой тех, кто думает, что то, что прошло, можно вернуть. Француженка открывает глаза. – Почти целый год. Почти год я живу только в прошлом. Каждый день, просыпаясь с утра, я хочу написать ей письмо, забывая… – Роза судорожно вздыхает. – забывая, что ее больше нет. – девушка поворачивается к дяде. – Это страшно. Просыпаться ночью и задумываться, правда ли это. Я каждый день сомневаюсь, она ли лежит там, в земле.

Сморщившись от последних слов, Артур достает пачку сигарет из кармана и, поднеся зажигалку, вынув ее из внутреннего кармана пиджака, зажигает сигарету и подносит ее к своим губам. В воздухе повисает неприятный для девушки запах табака, и она подходит к окну, чтобы открыть его, как пятится назад, широко распахнув глаза. Гроссо сводит брови вместе, наблюдая за племянницей, и кладет никотиновую палочку в пепельницу.

– Артур, там автомобиль моего отца. – громко шепчет Роза, в панике смотря на дядю. Последний же кинул взгляд на улицу и резко встал, опешив.

– Черт побери! – с досадой кричит он, хватая за руку девушку. Оттащив ее в дальнюю комнату, мужчина случайно сбивает вазу на столе, и она разлетается по комнате, как разбитая чашка.

Переглянувшись, он прочитал в глазах Розы неумолимый, безумный страх, просьбу о помощи. Оглянув комнату, Артур на мгновение застыл, поняв, что это бывшее укромное местечко его сестры, и подбежал к кровати, разрушив красоту заправленной постели. Заглянув под кровать, он обнаружил огромное количество пыли и лишь тогда, вновь посмотрев на племянницу, заметил за ее спиной шкаф. Подбежав к нему, мужчина попытался открыть, но двери не поддались, и Роза, пересилив себя, широким быстрым шагом подошла к ящикам, поочередно открывая их. Чувство тревоги и напряжение, возникшее в квартире, лишь усилилось, когда они оба услышали стук в дверь. Артур наклонился и заметил, что под шкафом как раз место для скопления пыли и ключа, и не прогадал. Достав заветную потерянную вещь, он мгновенно, практически агрессивно открыл предмет мебели и облегченно выдохнул, поняв, что внутри лишь пустые вешалки. Роза быстро оказалась внутри под уже второй стук в входную дверь, словно неготовая, без макияжа и без разогрева под второй звонок вбегая за кулисы перед собственным выступлением. Увидев, как дядя подносит указательный палец к губам, она несколько раз кивнула, забирая у него ключ из руки. Оказавшись в темноте и имея возможность лишь слышать, девушка прижалась спиной к стенке, откинув голову назад.

Артур, будучи абсолютно растрепанным, подошел к источнику звука, открыв проход отцу Розы. Перед его глазами оказался очень солидно выглядящий мужчина средних лет, явно старше него, в классическом смокинге болотного цвета. Его тонкие губы расплылись в улыбке, пока хозяин дома застыл, оцепенев. Вглядевшись в миллиардера, он понял, что Роза совсем на него не похожа, лишь только редкие исключительные детали внешности откликнулись в ней. Перед ним стоял убийца и спаситель, убитый и спасенный, победивший и побежденный, богач и нищий. Все существующие противоположности столкнулись в этом мужчине, смешавшись с невероятным желанием денег и власти, которое так презирает его дочь. Вздохнув, Артур жестом пригласил его внутрь, поведя себя брезгливо, не желая даже на мгновение коснуться мужа сестры. Аристократ размеренным шагом прошел по коридору, не заметив неосторожно оставленные девушкой балетки, которые Артур в то же мгновение ногой незаметно отшвырнул под комод. Напряженно наблюдая за действиями врага и союзника, он мысленно поблагодарил Бога, в которого ничуть не верил, что вторая чашка разбилась.

– Что ты здесь делаешь, Уильям? – он нарушает молчание. Отец француженки с ехидной улыбкой поворачивается к младшему брату жены, вскидывая брови.

– Я прекрасно знаю, что тебе известно, где находится Розали. – лирический баритон вступает в такт часам. Закатив глаза Артур опускается на стул, рассматривая мужчину. Тот большими размеченными шагами словно выверяет каждый сантиметр, заглядывая в комнаты. Сидящий же нервно пытается поправить волосы, так предательски взъерошенные из-за поисков ключа. Как только отец кидает взгляд на дальнюю комнату, Артур вскакивает.

– А имеешь ли ты право с ней разговаривать, Уильям? – каждое обращение по имени к нему мужчина отделял, отчетливо и мерзко озвучивая шесть звуков. Остановившись, миллиардер обернулся, подходя к «похитителю» его дочери.

– Ты не можешь говорить со мной в таком тоне, Гроссо. – отрезает Девьер. Мужчина делает шаг назад. Слышится хруст стекла, но последний никак на это не реагирует, уверенно смотря в глаза предателю.

– Нет, я как раз-таки могу. Прошел почти год, а ты все еще ведешь себя, как последний подонок. Ты не сказал никому. Даже Анна не знала, она не имела понятия, что совсем скоро все закончится, о чем ты думал, черт возьми?! Ты считаешь, можешь ворваться теперь в нашу жизнь вот так просто?! – выкрикнул Артур. Роза закрыла рот руками, стараясь сдержать слезы и случайно задела одну из вешалок, после чего ее отец вновь повернул голову в сторону комнаты в конце коридора. Быстрым шагом он подошел к двери, буквально снеся ее, и остановился, увидев состояние кровати. Гроссо, застывший в дверном проеме, выдавал себя громким и частым дыханием, постоянно кидая взгляд на шкаф, будто убеждаясь, что он все еще стоит в комнате.

– Это что такое? Ты не один? – раздалось в пустой комнате. Роза превратилась в статую, даже практически не дыша, и ее дядя оказался весьма близок к этому состоянию тоже. Баритон разлился громким смехом. – Я помешал вам с любовницей?

Артур судорожно сглотнул, не отрывая взгляда от отца француженки. Подняв одну бровь он отрицательно покачал головой, на что Уильям вышел из помещения, пытаясь успокоиться. Гроссо медленно прошел в гостиную, сжав ледяные руки в кулаках.

– Она жила, надеясь на то, что ее мама еще увидит ее выступления. Что еще обнимет, даст совет, поможет, да даже просто посмотрит на нее. Да черт возьми, даже будучи до мозга костей суфражисткой или феминисткой, мне плевать, как это называется, она хотела, чтобы ее мама увидела ее в чертовом свадебном платье. Держала ее ребенка на руках, любила. Чтобы она жила. – молчание сменяется тишиной слов Артура, сказанных так бережно, но настойчиво.

– Ты меня будто обвиняешь в ее смерти. – с насмешкой говорит мужчина, буквально разваливаясь на диване, почувствовав женские духи. Его глаза выдают его боль, которую он мастерски сдерживает своеобразной плотиной. Весь его вид показывает политичность его характера, ведь он до мозга костей любит скрывать свои настоящие эмоции. И несмотря на хорошее знание психологии, Артур не способен разглядеть в нем человека, которому тоже больно, ведь слишком зациклен на своей боли. Девьер останавливает взгляд на Артуре, который смотрит на него, словно на что-то более чудовищное, чем просто враг.

– Да! Да, обвиняю! Если бы ты хоть на мгновение заботился о ней или о Розе, ты бы не кормил их мечтами о светлом будущем, они бы знали, что виделись около того идиотского поезда в последний, мать его, раз в своей жизни! – он кричит настолько громко, что Розе кажется, что эти слова слышит весь жилой дом. Уже не останавливая слезы она прижимает ладонь ко лбу, вслушиваясь в каждое слово. – И я… я бы знал, Уильям. Но ты не постарался даже написать письмо после ее смерти, целый месяц, целый месяц мы не имели понятия, что ее больше нет, да ты даже не позвал меня… нас на чертовы похороны, сукин ты сын!

Крик сменяется на слезы и теперь взрослый мужчина, так беззащитно и робко стоящий, словно провинившийся в чем-то перед родителями, по-настоящему рыдает, будто ребенок.

– Ты! Ты причина, что я не попрощался с ней! – под собственный дикий рев Артур показывает на картину, на которой запечатлена его старшая сестра, застыв в этом положении. Девьер встает с дивана, подходя к нему, и кладет руку на его плечо. Мужчина мгновенно стряхивает ее, оттолкнув отца племянницы. – Убирайся из моего чертового дома вон!

Тот пытается построить зрительный контакт с братом бывшей жены, но, потерпев неудачу, кивает, гордо покидая квартиру. Как только с треском хлопает входная дверь, Артур опускается на пол, прижимая ноги к груди, опершись локтями на колени, и сжимает в ладонях виски. Нажимая на них он пытается прийти в себя, сжав глаза до боли. Услышав тихий быстрый бег на цыпочках, он приоткрывает глаза. Роза опускается на колени рядом с ним, кладя голову ему на плечо. Два разбитых человека, тщетно пытающихся склеить свои же осколки. Пытаясь найти дом, они найдут и рай, и ад, но в конце пути они не будут знать, куда им хочется больше. Увидев весь ад на Земле, кому-то из них захочется расслабиться в настоящем аду, посчитав, что он недостоин рая. А кто-то захочет побыть среди ангелов, только он не знает, что обречет себя на одиночество. Ведь всем ангелам в рай вход воспрещен. Их место в человеческих сердцах, не теряющих надежду.

Глава 6.

Лучи солнца, проникающие в спальню Пьера через полузакрытые шторы беспощадно не позволяли ему заснуть даже ранним утром, после бессонной ночи. Приподняв руку, лежа в одежде в постели, чуть расстегнув пуговицы рубашки, молодой человек пытался словить пылинки, летающие в свете, как рыба плавает в воде. Еще недавно аккуратные простыни превратились в безумный хаос за несколько прошедших часов, несколько подушек бесцельно валялись на полу. Парень смог найти силы покрасневшими глазами взглянуть на часы, но тут же отвел взгляд, резко сев. Сощурившись, он невольно сморщил нос, от чего его синяки под глазами выявились еще больше. Оттолкнувшись от кровати, Пьер подходит к окну, чуть отодвинув ткань в сторону, и, увидев абсолютную пустоту на улице, метнулся к двери и, с негромким скрипом, открыл ее. Во всем доме стояла тишина, но напряжение оставалось все таким же сильным. Молодой человек прошел около комнаты, в которой безмятежно спал Николас, и хмыкнул, озадаченно подняв брови. Безусловно, в его голове уже расцветал план, как вывести старого друга на серьезный разговор, но у него не было и мысли, что происходило в самом деле. Возможно, временные трудности, может, происшествие, но была вероятность, что случается что-то по-настоящему серьезное. В этом случае Пьер не мог допустить того, чтобы друг был сам по себе и не чувствовал поддержки.

Тихо пройдя по лестнице, он опускается на первый этаж, минуя второй, и сталкивается с мужчиной, который чуть не роняет бутылку вина. Словив ее на полпути к полу, он ставит ее на ближайший комод, и бешеным взглядом осматривает молодого парня.

– Неужели Пьер Менетре провел уже вторую ночь дома, а не где-то в баре? Такая мелочь, а так приятно, друг мой. – театрально смахивая слезу, шепчет Франк. Он слегка содрогается, когда Пьер делает шаг вперед, с вызовом смотря ему в глаза.