Текст книги "Братья"

Быстро оглядел всех нас – пассажиров, согнанных в одно место на корму, отдельно от команды. Женщины не привлекли особо его интереса, зато к мужчинам он отнесся внимательно, а перед монахами склонился в насмешливом полупоклоне. Каждого он подробно расспросил о цели путешествия, заявив, однако, что не верит ни одному слову. Вышел капитан. После того, как мы прекратили сопротивление, он успел спуститься к себе и теперь появился, несмотря на жару, в парадном плаще. Вид имел подчеркнуто миролюбивый, лицо было спокойно. Генуэзец, наоборот, служил образцом самой необузданной воинственности, лицо полыхало злобой, обожженные веки не защищали глаза от солнца, он постоянно тер их рукой, напоминая сумашедшего. Впрочем, так оно и было.

Капитан заговорил громко и возмущенно, а генуэзец отвечал ему еще громче, разговор сразу принял характер ссоры. Как ни странно, но, несмотря на музыкальность, итальянская речь удивительно хорошо подходит для громких перебранок. И обе стороны замечательно этим пользовались. О чем они говорили, я, плохо понимающая язык, могла только догадываться. Генуэзец орал, что мы должны были выполнять его требования, а капитан не менее уверенно возражал. Никто не должен создавать помех и препятствий плаванию в Палестину. Это был его главный довод. Любой латинянин, кто бы он ни был, должен поддерживать паломников и оказывать им помощь. Никакие споры не должны этому препятствовать. Нарушители караются немедленным отлучением, а этого боялись все, независимо от знатности происхождения и воинских заслуг. Что говорить, если прах императора Генриха шесть лет стоял непогребенным. Какой-то монах сжалился и все это время читал над телом молитвы, отгоняя демонов. И за это сам был наказан отлучением. Только потом останки строптивого императора нашли последнее успокоение, а божьи слуги постарались и в назидание разнесли эту историю по всему христианскому миру.

Более всего капитан упирал сейчас на нас – паломников. Он показывал на каждого, а генуэзец свирепо таращился, не зная, что возразить. Даже его солдаты стали прислушиваться, по крайней мере, стояли молча. Наших таинственных спутников не было видно, они продолжали скрываться в глубине судна. Между тем захватчики начали обыск. Мы слышали, как они орудуют под палубой, докладывая наверх об обнаруженных грузах. Поднялась бледная Товита, ее пришлось усадить, так она была слаба. Генуэзец отнесся к ней безразлично. Между тем, после непогоды солнце старалось во всю, палуба дышала жаром. Стоять было трудно. С тоской я посматривала на близкий берег, где мирно паслись козы, а пастушок, рассматривал нас из-за дерева, стараясь не попадаться на глаза.

Приходилось ждать, пока закончится досмотр. Внешне лицо капитана оставалось непроницаемым, но я угадывала в нем признаки беспокойства. Скоро наших тайных спутников обнаружат и что будет потом? Внезапно Товита потеряла сознание и растянулась на палубе. Пока мы хлопотали около нее, капитан выступил вперед и возмущенно обратился к генуэзцу. Он требовал немедленно прекратить унизительный досмотр и отпустить корабль. Генуэзец молчал, казалось, слова достигают цели, но тут он размахнулся и ударил капитана по лицу. Пока тот приходил в себя, генуэзец прошелся, презрительно поглядывая на нас, сбившихся, как овечье стало. Он дразнил, бросая вызов, упиваясь собственной силой и безнаказанностью. Дальше все произошло быстро. Товий выскочил вперед. Голова мальчика приходилась генуэзцу чуть выше живота, но ткнул он ей так, что генуэзец уселся на палубу. Все закричали разом. Генуэзец вскочил, кинулся на мальчишку, но тут вперед вышел Раймунд и спрятал Товия себе за спину.

Лицо генуэзца просияло. Теперь ему противостоял мужчина, и он мог не церемониться. Изо рта потекла пена, глаза стали белыми, он ткнул Раймунда острием меча.

– Ты должен будешь убить нас всех. – Предупредил капитан. Было видно, он сдерживает себя, стараясь умерить страсти. – Или тебя самого будут судить за убийство безоружного христианина.

Разбушевавшийся генуэзец, не глядя, пнул капитана ногой.

– Ты собираешься в Святую Землю. – Шипел он Раймунду и острием меча толкал его к борту. – Сейчас ты попадешь туда прямо по воде. Здесь тебе нет места. А если не дойдешь, мы встретимся. Меня тоже похоронят в море. А ты отправишься туда сегодня. Я не буду марать руки. Ты хотел идти, так иди. Прыгай. – Казалось, этот человек обезумел. Раймунд был прочно прижат к борту, острие уперлось ему в подбородок. – Ну, давай. Спешишь на готовенькое? Ты его получишь, но сначала попей соленой водички.

– Грабитель. – Закричала я, не помня себя. – Остановись. Он следует домой. Это он, а не ты завоевал эту землю. Он не убивал безоружных в поисках легкой добычи. А где ты был, когда он проливал свою кровь в Иерусалиме? Прятался за спины, и обирал мертвых. – Гнев душил меня, глаза оставались сухими. Я готова была умереть.

Генуэзец глянул через плечо и неожиданно успокоился. Раймунд сполз с борта на палубу. Мужчины встали друг перед другом.

– Ты был тогда в Иерусалиме?

Раймунд стоял молча, держась за шею. Он не мог говорить.

– Был. Был. – Кричала я. – Он освобождал город. Он не прятался. Генуэзец повернулся ко мне. Как ни странно, он понял.

– Ты, женщина. – Приказал. – Подойди.

Он широко расстегнул рубаху. Грудь была покрыта сплошными шрамами, следами ожогов. Потом он закатал рукава и показал руки. – Вот чем я заплатил за тот день. Видишь? Ночью я не сплю от боли. Для чего? Что бы этот, – он показал на Раймунда, – жировал с венецианскими торгашами. Для этого я губил свою жизнь?

– Он тоже был там. Он был. Там погиб его отец. Ты не смеешь обвинять его.

И тут, о, чудо, рука с мечом опустилась. Генуэзец повернулся к Раймунду. Он рассматривал его, будто впервые. – Она не лжет?

– Нет.

– Где ты был?

– Я был с Готфридом. На севере.

Генуэзец кивнул. Видно было, гнев покидает его. Теперь он будто засыпал на ходу.

– А ты? – Спросил Раймунд. Прошлое связывало этих людей, понятное и близкое только им самим.

– Я был с Вильгельмом Плотником.

– С Рыжим?

– Да. Он не любил, когда его называли так. Мы шли тогда вместе с англичанами. Разобрали свои корабли.

– Твое дерево было в нашей башне. Оно пропиталось морем и хорошо держало огонь.

– Два дня подряд. – Голос генуэзца стал мирным. – А я был на башне Роберта. Из Фландрии. Из десяти моих людей, сгорело пятеро. Тебе повезло больше. – Он повел в сторону изуродованной шеей. – Ты сейчас возвращаешься туда?

– Да.

– Все эти люди с тобой?

– Со мной.

– Отпустите всех. – Закричал генуэзец. – Всех. – Теперь он готов был разъяриться на своих людей, видя, что те – удивленные медлят выполнять приказ. Потом он обратился к капитану, и голос его впервые прозвучал почти по человечески. – Осмотр закончен. Мы забираем лишь полотно для паруса и пять мешков муки. И вашего плотника на день. Чтобы он помог нашему справиться с мачтой. Но ты, – голос вновь стал угрожающим, – сделаешь, как я скажу. Ты должен доставить этих людей без денег. Куда они скажут. Ты не возьмешь с них ни гроша. Это будет справедливо?

– Справедливо. – Подтвердил капитан.

– Повтори громче. Если так, мы договорились. Завтра мы разойдемся, каждый в свою сторону, а пока давай вино. Я думаю, ты захочешь отблагодарить новых друзей.

Генуэзец вместе со своими людьми предался пьянству. И Раймунда взял в компанию, забыв, что еще недавно хотел сбросить его в море. Плотник и помощник капитана с инструментами отбыли на борт генуэзца чинить повреждения, а остальным не оставалось ничего кроме, как ждать. Большинство команды генуэзца высадились на берег и в тени леревьев дожидались, пока ремонт будет закончен. Наши оставались на борту, невидимому, капитан боялся повторного столкновения и предпочел держаться поодаль. Мы сидели на палубе, изнывая под свирепым солнцем. Палуба раскалилась, матросы окатывали ее забортной водой. В каютах, куда я заглянула, находиться было невыносимо. Мы собрались на островке тени рядом с кормой, другое место заняла пьяная компания. Им было лучше всех. Генуэзец с Раймундом расхаживали рядом, похваляясь былыми подвигами. Многим женщинам это нравится в мужьях, но не мне.

Хоть мирно, но генуэзец продолжал задирать нашего капитана, подчеркивая, что именно Раймунду мы обязаны избавлением от многих неприятностей. Вообще, он высказывал столь неуважительное отношение к Венеции, что я только дивилась. Глядя из своей глуши, я полагала, что весь христианский мир живет единой целью и не подвержен раздорам, зависти и недоброжелательству. Теперь я убедилась, это не так. По поводу друг друга они злорадствуют не меньше, чем над мусульманами. Хмелея, Раймунд все больше поддакивал генуэзцу и мне лишь оставалось надеяться, что ремонт закончится до того, как Раймунд начнет обниматься с нашим недругом. Только этого не хватало. Судя по стуку молотков и визгу пилы дела продвигались, оставалось набраться терпения.

Жара, тем временем, стала невыносимой. Матросы с генуэзца, нимало не смущаясь, расхаживали по берегу голышом. Наши моряки оставались трезвыми, капитан следил, чтобы они не приближались к пьяницам. Раскаленное дерево трещало, одуряюще пахла распаренная смола, приходилось следовать за убегающей тенью. А она становилась все меньше.

Тут на палубе объявились таинственные пассажиры. Видно, от духоты случился удар, и они выползли, чтобы глотнуть свежего воздуха. Как генуэзец не был пьян, но заметил обоих. Его нюх и хватка не уступали хорошей собаке. Мигом он оказался рядом. Лицо одного несчастного было багровым, он был почти без сознания, из носа текла кровь. Его товарищ, наоборот, был бледен, сидел, уперев руки в палубу, и дышал, как выброшенная на берег рыба…

– Ты кто? – Генуэзец пошатывался, а Раймунду пояснил – Он не похож на матроса.

– Купец. Еду по торговым делам.

– Почему я не видел тебя раньше?

– Я был внизу вместе с грузом.

– Оставь его. – Попросил Раймунд. – Я его знаю. Он купец.

– Погоди. Я говорил, как нас ограбили венецианцы. Почему я не могу поступить с этими так же?

– Мы же решили. Ты обещал.

– Для тебя? – Пьяно спросил генуэзец. – Но все равно, я хочу знать…

– Э-эй. – Закричал капитан, который издали наблюдал за происходящим. – Они ставят парус. Возврашаются. – Действительно, плотник уже был у нас. Капитан подошел к компании. – Мы сделаем, как договорились, а сейчас не можем ждать. Забирай, что причитается. А твоим людям оставляем два бочонка вина, чтобы запомнить встречу.

– Ага. – Генуэзец пошатнулся. – Друг мой. – Он обнял Раймунда. – Меня знают во всех гаванях. И там, и там, везде. – Генуэзец тыкал рукой во все стороны света. – И в Венеции знают. Хоть лучше им не попадаться. Если что, спрашивай Горелого Фаблио. Это я. Мне передадут, не сомневайся.

Они обнялись. Зная моего мужа, уверена, он был искренним.

– А ты, – обратился Фаблио к капитану. – Помни, что обещал. Иначе я тебя найду. Ты должен отвезти их без денег.

Капитан поспешил отдать команду, пока генуэзцы шатались по берегу. Нас никто не удерживал, дорога в море была открыта.

Хроники

В конце 1111 года от Рождества Христова в Иерусалим дошло известие о кончине Боэмунда Тарентского князя Антиохии и последнего из легендарных предводителей похода за освобождение Гроба Господня. Неуемный в своих желаниях, неуступчивый при дележе добычи, алчный и изворотливый Боэмунд надежно прикрывал королевство с севера от напора бесчисленных сельджукских орд и от козней единоверцев из Византии. Одни соперничали с ним силой оружия, другие – хитроумием и коварством. Боэмунд был бит, захвачен в плен мусульманами, но позже отпущен назад в Антиохию. Даже враги уважали его за мужество и готовы были довольствоваться выкупом за его голову, собранным среди западных христиан. Последнее поражение от потерпел от Византии и отбыл в Италию на генуэзском корабле в простом гробу, слишком тесным для его огромного роста. Предосторожности были нужны из-за опасности византийского досмотра. Они бы дорого заплатили, чтобы получить злейшего врага. Поэтому крышка гроба была закрыта, и заколачивалась на день крепкими гвоздями. Ночью Боэмунд садился в своем необычном укрытии и наслаждался свежим морским воздухом, а днем лежал, не двигаясь, и дышал сквозь специальные отверстия. Даже команда не знала тайну груза и полагала, что везет мертвеца. Византийцы дважды поднимались на корабль, тогда на грудь Боэмунда клали дохую кошку. Запах, шедший из гроба, убедительно говорил о его содержимом, и византийцы, вопреки собственным правилам, пренебрегли подробным досмотром. Каково в это время было Боэмунду, можно только предполагать. Так еще при земной жизни этой неукротимой натуре был дан знак об истинной цене наших усилий. Многие клирики годами приучают свою плоть к месту последнего успокоения, а тут сами обстоятельства сыграли роль провидения. В отличие от добровольных затворников, Боэмунд не помышлял о близкой кончине и укрывался лишь временно. Повсюду в Антиохии был распущен слух о его смерти, конечно, дошедший до ушей византийских шпионов. Потому византийцы, специально направившие корабли под Антиохию, чтобы изловить врага – они бы нашли способ не выпускать норманна до конца его дней – не стали арестовывать и досматривать гроб. Так им хотелось поверить, что небеса выполнили за них работу. Непростительная оплошность подозрительных и хитрых греков. Проскользнув сквозь кольцо врагов, Боэмунд встал из гроба столь же неукротимый в своих желаниях. Он немедленно объявил о чудесном воскресении и стал объезжать города, набирая новое войско. Он не уставал клеймить Константинополь за измену общему делу и привлек на свою сторону горячие головы, пообещав им несметные богатства империи. И так же неожиданно и быстро он окончил свои дни в Каноссе, лишь ненадолго пережив известие о вымышленной кончине. Мнимая смерть как будто приблизила подлинную. Потому говорили, что дело не обошлось без греков, готовых любой ценой исправить недавний промах и успокоить эту неуемную душу. Зато теперь, отделившись от грешного тела, она отправилась в горнюю обитель. Там зачтется и доблестное рвение при освобождении Святой Земли и непреодоленное искушение Дьявола, остановившее его людей в Антиохии, когда все прочее войско пошло вперед на Иерусалим. Грехи его тяжелы, а достоинства сомнительны, ибо храбрость, питаемая алчностью, так же далека от добродетели, как зерна от плевел. Но вместе с тем, без его неукротимой отваги не смогло бы свершиться самый славный из подвигов человеческих – освобожление Святого Гроба. Потому лишь Высший Судья способен установить подлинную цену его деяний на весах справедливости. Человеческому разуму такая задача непосильна. Нам не дано отделить грешное от праведного ибо плоды гордыни и зла, на наш человеческий вкус, могут оказаться слаще и привлекательнее плодов доброты и смирения. Лучшее, что можно сказать – покойся с миром.

Еще прежде в 1105 году отошел в лучший мир вечный соперник Боэмунда Роберт Тулузский граф Сент-Жилль – ворчливый, подозрительный старик, не способный дня прожить без ссоры. Его единственный глаз – граф окривел во время похода на мавров в Испании – неустанно выискивал и находил для себя новых врагов. В отличие от Боэмунда, он развернул свое кривое лицо в сторону Константинополя, ездил туда и был принят с наивысшими почестями, как гость императора. Так вполне закономерно подозрительность была усмирена самой неприкрытой лестью. Герцогство Триполийское было достойной наградой за его ратные труды на Востоке. Он умер в благочестии, не уставая превозносить собственные деяния и подвиги во имя Христа. Покойся с миром.

Самая большая утрата для вновь обретенных христианских земель связана с кончиной первого среди этих великих мужей. Конечно, это Готфрид Бульонский герцог Лотарингии. Он умер спустя год после взятия Иерусалима. Будто земное предназначение было завершено вместе с великим свершением, и бытие закончено в славе, недоступной никому из смертных. Там, где еще недавно развевалось нечестивое зеленое знамя, вновь встал крест, на котором Спаситель претерпел за грехи рода человеческого. Подданные и церковь готовы были возвысить его как Первого короля Иерусалима. Но сам он запретил именовать себя так, утверждая, что негоже ему – смертному носить лавровый венец там, где Господь носил из терна. Посему до конца дней Готфрид именовал себя Защитником Гроба Господня. И теперь его гробница находится рядом с тем местом, где окончил земную жизнь Иисус. Какая награда из рук человеческих может сравниться с этой. Готфрид вызывал уважение своей простотой и скромностью, равнодушием к роскоши и зрелостью суждений, доступных лишь истинно великому мужу. Говорят, что врагам удалось коварством совершить то, что не удалось в честном и открытом бою. Подозревают, что он был отравлен эмиром Кесарийским во время вылазки в Сирию для помощи безрассудному Танкреду. Тогда эмир встретил Готфрида у ворот своего города и преподнес ему роскошные плоды. Вскоре после того у герцога развилась быстротечная болезнь. Впрочем, никто не может сказать о причине его смерти с полной уверенностью и беспристрастием, подобающим хронике. Деяния жизни позволяют сравнить его лишь с Карлом Великим. Покойся с миром.

Как истинный государственный муж, Готфрид пекся о благополучии нового отечества больше, чем о собственном, и загодя назначил себе преемника. Им стал его родной брат Болдуин князь Эдесский. Многие тогда сомневались в достоинствах этого мужа, но не посмели оспорить волю его брата. Болдуин ранее считался человеком своенравным, готовым пожертвовать доводами рассудка и законами чести в угоду собственным прихотям. Во время похода на Иерусалим он отколол от войска часть рыцарей и увел их на захват армянского княжества Эдессы. Ясно, он ослабил общие усилия. Его жена Гертруда умерла в походе от лишений, в Эдессе он сочетался новым браком с дочерью эдесского князя, а со временем, когда тот был убит во время беспорядков, унаследовал эдесский трон. Шептались о странной роли Болдуина в гибели тестя, но никто не посмел высказать этого открыто, хотя новый князь не был ни жестоким, ни мстительным. Из всех известных грехов, пожалуй, только сластолюбие имело над ним власть и постоянно испытывало его. Эта слабость постоянно подчеркивалась иерусалимскими епископами, которые хотели вручить город церкви и оспаривали выборы нового короля.

Но, благодаря завещанию Готфрида и его воле, сказавшейся даже после смерти, Болдуин был избран. Христианам не пришлось жалеть. Болдуин оказался мудрым политиком и правил восемнадцать лет, расширив и укрепив на востоке власть креста. Он всячески старался избегать войн, понимая, наши силы слишком малы и не следует без крайней нужды волновать языческое море. Но если избежать схватки было невозможно, он действовал смело, тут же ища примирения с атакованным и поверженным врагом. В бою он был неукротим, постоянно воодушевляя воинов. Он повторял, что поверженным никто из нас не спасется, Франция далеко, а здесь для разбитых места нет. Во время боя он бесстрашно стоял под градом стрел и белым флажком на острие копья указывал направление удара. В решающую минуту он увлекал за собой, пренебрегая опасностиью. Он не предпринимал дальних походов. В самом Иерусалиме главный колокол звучал часто, извещая о новых угрозах. За храбрость и мудрость Болдуина сравнивали с Иудой Маккавеем. Этот предводитель евреев восставал против сирийского царя Антиоха и многократно побеждал превосходящие силы врага.

Болдуин был известен как хороший дипломат. Он сумел уравнять силу латинской и греческой церквей, не давая ни одной предпочтения. Служба в храмах шла равно на греческом и на латыни. Церковники, готовые перехватить власть после смерти Готфрида, оказались бессильны. И далее Болдуин поддерживал добрые отношения с епископами, даже занимал у них средства, чтобы выплатить жалование солдатам. Укрепив светскую власть, Болдуин позаботился о составлении свода законов – ассизов, по которым жизне-действовало королевство. Эти законы всесторонне определяли отношения подданных между собой, обязанности перед государством и королем.

Будучи искушен в военном деле, Болдуин всегда отдавал предпочтение развитию ремесла и торговли. Всего за несколько лет в новых христианских городах появились целые кварталы венецианских, генуэзских, амальфийских, марсельских, пизанских и прочих купцов со своими складам, площадями, базарами – они называются у нас фандако, а также с собственными судами, самоуправлением и охраной. Поэтому многократно возросло число товаров со всех концов света. Тогда же Болдуин разослал во все стороны христианского мира гонцов, расхваливающих на все лады жизнь в новом королевстве. Это позволило увеличить число подданных и укрепить новые земли переселенцами, готовыми стоять за веру. Многие тогда пришли сюда. Следует добавить, что Болдуин не был корыстолюбив, много жертвовал в пользу бедных и новоприбывших. К тому же он всячески способствовал рыцарским орденам, которые тогда появились в Иерусалиме.

Добавим к этому описанию несколько слов о внешности короля. Один вид его много говорил о добродетелях и твердости характера. Он был высок ростом с темными длинными волосами, орлиным носом и выдающейся вперед верхней губой, которая сама по себе указывает на властолюбие и энергию. Густая борода скрывала ожоги, которые он получил, укрывшись от мусульман в высокой траве. Тогда язычники пытались изловить его после неудачного боя, но Болдуин удалось уйти и избежать плена. Ходил он с большим достоинством, выступая гордо, как породистый жеребец. На плечах носил плащ из белой шерсти и прятал в нем обожженные руки. Со спины был похож на епископа. Был он не худ, и не толст, лучше других владел оружием и управлялся с лошадью. Он был настоящим королем и умел воодушевить народ. Поэтому слова: Христос живет, Христос царствует, Христос предводительствует и сейчас гордо звучат над этими землями.

1115 год от Рождества Христова. Составлено по указанию короля Болдуина королевским советником господином Артенаком.