Текст книги "Что там, за дверью?"

Книга, одна из многих

Так и случилось, как он ожидал. Но момент, когда время толкнуло его в спину и выбило из круга с теперь насмешливо глядящей на него надписью «Смысл жизни» всё равно оказался внезапным. Теперь он парит над собственным прошлым, гири, съеденные годами жизни, сломали крылья мечты и тянут вниз на всё более чуждую территорию. Обобранный ветром падения он лишился почти всего, что у него было…

Единственный предмет, с которым он не расстался, – плотно сбитый дневник, книга, с порога которой началась летопись того, что было, наброски надежд, которые теперь остались в прошлом, кляксы разочарований. Сейчас она близка к завершению, практически, можно считать, закончена. Всё, что теперь необходимо – поставить дату и запечатать своим автографом. Но сейчас он находится уже у пределов последнего вздоха. Действие уже не вызывает результат, так что – в силу сложившихся обстоятельств – ни то, ни другое сделать он не успеет. Не успеет закончить последнее предложение, выровнять строчку, спуститься к концу страницы. Он понимал это, но ещё раньше он знал, что в какой-то точке процесс всё равно должен был прерваться, – бывает ли, чтобы судьба отпускала кому-нибудь исключительное право самому проводить себя в последний путь, дав возможность посмертной подписи…

Так что сейчас можно уже немного передохнуть: наручники когда-то взятых на себя обязательств успели проржаветь от времени и сами собой рассыпались, дав ложное счастье избавления. А он, человек, в принципе, пока ещё остался: теперь он одновременно и писатель, и единственный, по всей видимости, судья, и читатель. «Главный редактор» смотрит сверху на его пожилую суетливость и понимающе улыбается.

Человек вспоминает, как день-день пополнял записи, прессуя события в мысли и итоги. Как в спешке, не осветив вниманием, он иногда пачками вминал в книгу не только свою, но и чужие жизни и судьбы, и без разбора расталкивал их по углам страниц. Там они множились сами, без его ведома, прописываясь «симпатическими» чернилами и скрываясь на «симпатических», не видимых ему страницах.

О-о, он помнил, как муравьи буковок, выстраивались в цепочки строк и колонны текста. Как поначалу с лёгким звоном слова падали на поле листа и расцвечивали его торжеством жизни, и как потом звуки эти глохли, временами уступая место панике сомнений. Затем всё чаще – осторожному пальцу, который ворошил страницы в поисках пропавшей нити изложения. Потом – тишина, иногда лёгкий треск пересохших листов.

Да и чернила, эта кровь письма… Он заметил, как время всё быстрее выпивает их и уносит с собой, а пересохшее перо оставляет за собой всё менее различимые тени фраз, а то и вовсе бесследно скрипит, и давно уже бежит впереди пустых строчек.

Человек поймал себя на том, что раньше, наполненные кровью бытия, страницы были гладкие и упругие, они спокойно вмещали в себя сумасшедший ритм жизни, её энергия вселяла порядок в беспорядок и придавала смысл бессмысленной гонке со временем. Чем дальше, страницы становились тоньше, хрупче, они рассыпались, не перенося, видимо, тяжести запрессованных в них лет. Ближе к концу книги, они стали тусклыми и полными грусти: так слепнущий глаз плачет по яркости цветочного рынка. Страницы гасли, как выгорающее пламя сердца и мыслей. К концу книги они стали всё чаще повторяться, т. е. с тем же текстом и той же нумерацией. В слабости движений своих они тихо шуршат, потеряв и надеясь найти сами себя.

А ещё они лишились новизны и с ней – интереса. Поэтому, наверное, человек стал листать их в обратном направлении, где с дрожащих высот возраста, они возвращали его к бестолковым, но таким полным жизнью временам.

– Листки, что вы ещё прячете между собой? Голыми нервами я касаюсь вас, я, – тот, кто вдохнул в вас летопись жизни простого обитателя земли, с простыми же, разнесёнными по страницам незатейливыми историями, написанными…. А для кого, впрочем, написанными?..

– Кто, кроме ветра, будет ворошить страницы…

Такой обычной жизни и её… пепла, уносимого ветром.

А может?.. А, может, дать листочкам просто разлететься. Отпущенные на свободу, их белые крылья разнесут их далеко-далеко. Там они упадут на землю и прорастут новой жизнью. И она будет совсем другая, непохожая на написанную. Солнце развернёт и разгладит лицо каждой странички и лучи будут их читать, переходить от строчки к строчке, от слова к слову, одевая их в новые, фантастические краски. От них будет пахнуть свежей жизнью, которая напишет свою, совершенно другую историю.

2017 г.

Невесты

Сразу замечу: это не исповедь, не тайные кладовые памяти и не какая-то откровенность, вынужденная рядиться в драпировку ложной смущённости.

Обычная, старая как мир, история. Со временем вуаль сомнения – делиться ею, нет ли – истлела за ненадобностью и запорошена временем.

Итак: кровать, в голове её тумбочка, жёлтый шатер света из-под абажура, светлый круг на подушке, и она…

Избирательная память крутит кинематографом кадры прошлых дней. Лучик его, как на экране, продёргивает следующую из ряда, кажущегося бесконечным, картинку. Как в рамке киношной темноты они выплывают друг за другом: умные, веселые, грустные, скептичные. Каждый раз разные, но всегда в чем-то неуловимо схожие… гладкая, нежная цепочка, звенья которой непрерывно перетекают одна в другую.

Может, поэтому не успели ещё исчезнуть чары одной, с которой только-только обменялись душами, и холод забвения не успел ещё вморозить её в историю, оставив о себе только память, как за ограду ресниц из будущего проникают новый лики…

Я слишком хорошо знаком со своей беспокойной натурой, чтобы не знать заранее, чем всё закончится. Даже когда сердце заходится от счастья текущего знакомства, я уже на этом этапе чётко вижу другое, которого пока ещё нет.

Не могу ничего поделать с ртутной подвижностью своего любопытства: рука трогает настоящее, а глаз обшаривает горизонт в поисках очередного интереса. Неиссякаемая жажда головы и сердца, бесстыдно отрицает постоянство привязанностей, несмотря на то, что надо отдать должное: каждый раз душа просто разрывается от надвигающейся тоски расставания. Но опять что-то, неизвестным пламенем выжженное на поверхности сознания, толкает в очередной поиск: может, на сей раз следующая встреча закроет прострельное отверстие души, зарубцует сердце, успокоит мятущиеся мозги?..

Может, хоть на сей раз?.. Ещё не отзвучал ласковый шорох слов, и не рассеялось их тепло, ещё впечатана в сердце пронзительность откровений и безграничная глубина вверенной мне души, но кристальная её прозрачность грустной паутинкой уже уносится очередным порывом сквозняка и превращается в лёгкий дым прошлого.

Да-а… одна встреча только-только прошла, переплеск её эха ещё исходит за уловимые пределы, а я снова готов броситься в новый бесконечный водоворот ожиданий и пропастей надежд, пока ещё закутанных в чадру тайн.

Волны образов, не в астральном, а что ни на есть, земном воплощении, спрятанные за обложкой ваших имен, поднимаются и опадают, вынося и оставляя на берегу наших встреч трогательные отпечатки своих следов. У каждого свои. Они напоминали, как без раздражения и требовательности во взаимности, просто от широты и неиссякаемости натуры отдавали всё: глубокую мудрость печали, стоицизм веры, неистребимость надежды…

И какой бы я ни был, вы – вы! – заслужил я или нет, – скорее всего – нет, вы дали мне силу подняться над серостью жизни, заглянуть в лицо всем правдам мира, чтобы найтиодну, которая правит – любовь.

Далёкий от исповеди или мольбы о снисхождении, я понимаю, что не стою вас. И вы, зная это, всё равно одна за другой, полные или филигранно выточенные, подсвеченные тайной, отчаянно выставляясь или прячась от ревнивых глаз, стоите, зная и веря, что очередь эта, какой бы она ни была длинной, дойдёт и до вас.

Лёгкой рукой пройдусь, как бы на ощупь, знакомясь с будущими секретами, и возьму себе одну из вас, на сегодня… завтра, пока она не отдаст мне всё! А потом… потом отложу её в сторону.

Молча и с любовью осмотрю ряды ваши. Один за другим, полку за полкой.

Невесты мои, книги мои…

2016 г.

«Кофе»

Три приятеля из вида «гомо советикус», подняв настроение в центральном ресторане города, последними из посетителей покинули его гостеприимные объятия.

Дальнейшему полёту души грозило быть прерванным очередной противоалкогольной кампанией их государства недоделанного социализма. Настрой требовал немедленного продолжения. Но магазины закрыты, домой не хотелось, и единственной рабочей опцией, предложенной одним из участников, было ехать в аэропорт. Предполагаемого сыра в мышеловке, как и следовало ожидать, не оказалось, но самый бойкий из хлопцев ненадолго исчез в недрах кухни, и буквально через пару минут крутобокая официантка принесла закуски и многозначительно кивнув на кофейный набор, поставила его на стол. Водка, закрашенная портвейном, с лёгким бульканием немедленно перекочевала в маленькие фарфоровые чашечки, а знающие руки кратчайшим путем перенаправили их по нужному адресу:

– Жизнь продолжается, господа!

«Всё стало вокруг голубым и зелёным…», – «кофейные» пары прорастали музыкой и цветом.

Неожиданно, скучавший за соседним столом пассажир с тоскливым стаканом чая в руке, наклонился к ближайшему из ребят:

– Чо пьёте-то, хлопцы? – Ребята, манерно оттопырив мизинцы, как раз поднимали чашечки. С оскорблённым достоинством тот, к кому обратились, показательно подняв её выше, – мол, смотри, – ответил:

– Как что? Не видишь, – кофе-е-е!

– Да, понимаю я, понимаю. Странно только, что как-то очень уж одновременно, да ещё и залпом опрокидываете его в себя!

Тьфу, Штирлицы недоделанные…

2005 г.

Эссе

(Только потому, что другое название не приходит в голову. Ну, можно назвать «Размышлизмы»).

Конец света

В Вавилонском Талмуде (6-й век н. э.) есть рассказ о человеке, который неожиданно для себя обратил внимание, что дни от лета к осени и дальше все укорачиваются и укорачиваются. Он стал отмечать про себя, как и насколько это происходит каждый день. Чем ближе ко дню зимнего солнцестояния, тем дни становились короче, и в сердце его закрался страх. Он подумал, что если так будет продолжаться и дальше, день может исчезнуть совсем и над миром воцарится ночь…

* * *

За неделю до 22-го декабря встретился в подъезде с соседом. Он был грустным и выглядел подавленно. На вопрос «что случилось?», он обречённо махнул рукой: его уволили. Двадцать с лишним лет на одном месте, и теперь, когда ему около шестидесяти и до пенсионного возраста ещё ого-го, и в таком возрасте уже нет шансов найти приличную работу, пусть даже не приличную – любую – его выпнули. Он затащил меня домой и показал письмо от администрации завода. Да, действительно, там было написано, что с такого-то числа заканчиваются его трудовые отношения с предприятием. Ни обяснений, ни ссылок на какие-либо статьи законодательства не приводилось.

– Конец света, – грустно прокомментировал сосед…

* * *

В нынешнем году много разговоров о «конце света». По большому счёту, это не более чем конец какого-то 13-го цикла каледаря майя. На нём календарь заканчивается. Простодушным людям не объяснили, что конец календаря, как любого другого, не больше и не меньше, чем смена одного на другой: снял старый календарь, повесил новый. Друг, с которым мы поддерживаем давние и добрые отношения, позвонил мне по Скайпу и рассказал, что ему накануне звонила дочка. Он рассказывал мне об этом с гордостью. Мало того – он был счастлив. Так у него звучал голос, и так светились глаза. И он выглядел моложе своих немолодых лет. «Так вот, – продолжил он, – ты знаешь, какой больной для меня вопрос моих с ней отношений. Собственно, много лет у нас их вообще не было. Больно, но я привык. Так вот, позвонила. Звонок был неожиданным, я на него уже и не надеялся».

– Папа, я боюсь. Завтра конец света. – И заплакала…

Как мог я её успокоил. Постепенно она перестала плакать, сказала: «Спасибо, папа!» – и положила трубку…

Сегодня, по прошествии уже той даты конца света, вдруг снова звонок.

Дочка:

– Папа, это ты? Спасибо! …Пап, можно я тебе буду звонить?

Вот видишь, а ты говоришь – «конец света» – сказал мне приятель.

«Ничего я такого не говорю», – ответил я ему…

* * *

В Вавилонском Талмуде есть рассказ о человеке, который неожиданно для себя обратил внимание, что дни от лета к осени и дальше всё укорачиваются и укорачиваются.

…но прошло солнцестояние. Человек с трепетом ждал, как скоро завеса мрака укроет Землю и что произойдёт. А что произойдёт?

И увидел, что ничего не произошло. Через некоторое время дни начали удлиняться и удлиняться…

Всё вернулось на круги своя. У природы свой календарь. Он не торопится закончиться так скоро.

У людей тоже свой календарь, у каждого свой собственный. С ним он и идёт по жизни или тащится за ним – каждый по своей природе. Но календари – это тот же циферблат. Стрелки кружатся, отматывая часы и годы. Они показывают день и ночь, день и ночь…. Но желающий знать – знает: на каждом витке после конца приходит начало.

Да, у каждого внутри начало и конец света, у каждого свои часы, свой календарь, но желающий знать – знает: на каждом витке после конца снова придёт – начало!

2014 г.

Есть только миг…

Конец недели. Сборы нашей компании. Тепло улыбок, рукопожатий – радость души!

Но вечер проходит и возвращаешься домой. Один. И когда остаток вечера прогонит шум, очарование застолья резко меняется оглушающей пустотой. Она съедает все звуки, бывшие и будущие.

Одиночество захлопывает за тобой дверь и бросает наедине с собой. Минуту назад ты ещё был один-из-всех, теперь окунаешься в холодный и липкий морг теней.

Тишина обостряет все чувства. Любой звук или движение, если они и есть, то только твои. Чем шумней и веселей было, тем глубже и острее впиваются в тебя когти тишины. Она лишает всё света и цвета. И не оставляет надежды.

Быстро и молча укладываюсь, засовом сна пытаюсь запереть грустные мысли.

Бросаю взгляд на часы, на движение стрелок: секундная с упрямством палача отсчитывает деления. Она не считает. Это ты считаешь. Со спокойствием отчаяния следишь за ней и видишь, как она, увеличенная до размеров неотвратимости – тик-так! – волочит тебя по наклонной плоскости возраста и времени. В беспрерывном ходе своём она натолкнулась на тебя, зацепила и тащит по плоскости циферблата, пока не сорвёшься с его поверхности и.… исчезнешь. Потому что за его границей времени уже нет вообще…

– Неизбежность или мы сами плетём сеть времени и сами же в неё благополучно попадаемся?

Минута, десять… вспугнутый сон… – всё это лишь незаметный миг на циферблате Вселенной. Всего лишь невидимая царапина на гигантском поле её истории.

Это для тебя бесконечно длинная жизнь. Полная встреч и расставаний, надежд и разочарований, преданности и предательства, рассветы любви и… пропасти последнего прости. Кровь сердца каплет со страниц календаря, и ноги топчут половики обнажённых нервов.

Ночь и одиночество – колеблется кисея забытых страниц жизни… Друзья, дети. Вихрь дней и лет: сначала ты стремительно взмываешь вверх, а вдогонку снизу платочки и смазанные скоростью лица. Торопишься, надо успеть.

– Стой, куда? Не заметил, не обнял, не успел коснуться, вернуть благодарный взгляд, доброе слово. Вперед, – рвутся пространство и связь. Вперед и вверх – там звёзды. Там… звёзды…

Но приземляешься на холодную кровать: нет, это уже не звёзды – тусклая лампа обочины жизни, её вылинявшие краски и пыльные воспоминания ветра движения.

Того что было – всё больше, а чего осталось – меньше. Сейчас ты уже понимаешь, как из точки ничто, из начала начал, тебе призывно открывалось будущее, оно ширилось и манило фейерверком возможностей. Поймав на пике расцвета, жизнь с разбегу несла тебя дальше, дальше. Пока не спохватился, что ты движешься, но теперь – к другой точке – в никуда. Всё, что открывалось и дарило, сужается и отнимает. Тебя щедро завлекали, чтобы потом безжалостно обобрать. Если что и получаешь теперь, то только сомнения и морщины…

Ты забыл, что когда-то шёл на свет, а теперь он у тебя со спины, и ты гонишь впереди густую тень своего я… Она заплетает ноги и ворует свет впереди. Так и движешься к выходу: месту, где жизнь сходится в точку. За ней нет размеров, нет движения. Есть ничто.

Досада, потом горечь и разочарование: всё расстояние между двумя этими ничто – на входе и на выходе – она и есть жизнь?.. Грустный вывод.

Катишься дальше, догоняя мысли… что-то здесь не так, природа не может так работать. Не может выцедить тебя и бросить на дно тайны, где время поглотит самое себя, не оставив следа или воспоминания…

Вот оно – воспоминания, память! ОНА навивается на бобины вечности, как призрачное оправдание ушедшего света… Этот фиговый листок надежды немного успокоил.

Но не растопил страх одиночества, холодный фильтр сердца угрюмо продолжает просеивать лохмотья бывших иллюзий… От мыслей несёт затхлостью и безнадёжностью.

И мне они очень не понравились.

Встал, позвонил другу.

– Ты чего, – завопил он. – Ты хоть знаешь, который час? Хотя, впрочем… – Я ясно представил, как он чешет седую голову, потом согласно кивает:

– Хорошо, иду.

Он понимает меня. У него, вообще-то, есть семья, но он тоже один. Бывает и такое. Он придёт, и мы, как бывало, впрыснем очередной укол оптимизма, возьмём ещё один перерыв между «нет» и «не будет». Для нас двоих вырвем из темноты малюсенькую площадку, призрачный островок, вокруг которого ещё плещется ласковая вода под прозрачной вуалью голубого неба.

…Две головы склоняются одна к другой, две седые головы. Трогательный шёпот памяти подсказывает слова, мы тихо поём, и над пропастью времён протягивается фантастический стеклянный мост:

 
Призрачно всё в этом мире бушующем,
Есть только миг, за него и держись.
Есть только миг между прошлым и будущим,
Именно он называется жизнь.[1]1
  Песня из кинофильма «Земля Санникова».


[Закрыть]
 

– Хорошо! Вот он, миг, когда ты встречаешься с другим измерением вечности. И это измерение – правильное! Нет этих двух «ничто» в начале конца и конце начал. Есть я и мы – здесь и сейчас. И свет вокруг.

Мы сидим и тихо поём. Природа за нашими спинами стоит с прижатым к губам пальцем:

– Тихо, не мешайте!..

2016 г.

The Rolling Stones

Небольшое стадо валунов, разбросанных по лысине холма. Тайну их появления не знал никто, как не догадывались они сами, что охраняют здесь границу земли и неба. Давно. В дождь и ветер, солнце и мороз. Они выцвели от лет и недвижности. Каменные морщины избороздили когда-то гладкие их поверхности, местами змеились трещинки…

Забытые в годах, они покорно принимали их череду. Радовались, когда весна вытаивала их из глубокого сна зимы. Пролежни холодов менялись на ласковую щекотку подтекшего под них ручейка, и тёплые слёзы первого дождика отмывали каменные лица и наряжали их цветными отблесками радуги.

Осенью тяжёлые их слёзы мешались с дождём, никто, кроме них, не замечал грустной подготовки к очередному оцепенению…. Коловорот сезонов и карусель дней.

Ночами, остывая, они потрескивали, каждый в силу глубины своей каменной души, – это был их своеобразный язык. Обычно тихий… Он окутывал их общей тайной причастности и чувств. Часто, разморенные теплом дня и мимолётной лаской ветра, они делились ночными снами… Их разговоры, разговоры… Каждый со своей судьбой, они в своей общности слились в прочную связь, почти монолит и множество сердец по их числу согласно отмеряло время их взаимной верности.

Но однажды случилось то, что случилось: то ли небольшой оползень, то ли подмытый ручейком после сильного дождя, но один камень покатился вниз. Он, последний из оказавшихся здесь, и первый, которого судьба столкнула с насиженного места.

Сердце гулко каталось в опустевшей груди, а впереди камня неслись его страх, ужас, растерянность и беспомощность, застилая глаза мельканием верха-низа, жёстких боков холма снизу и насупленного, неулыбчивого неба сверху. Стук-стук, слепой колокол отмеряет падение. И тишина. Вдруг – тишина. Только напуганное сердце ищет несуществующее укрытие, провалившись само в себя.

Паника и страдание сомкнули на нём свои обручи. А память связи, ему казалось, наоборот, разомкнула свои объятия, а ранее распахнутые для него каменные души вытолкнули его из пределов бытия и со скрипом закрыли за ним вход. Новые же соседи, как он подозревает, пока ещё отгорожены от него скорлупой молчаливого неприятия. Он видел себя одиноким среди незнакомых звуков, неба и тверди.

С протянутым в пространство вниманием он замер в ожидании первых контактов.

За молчанием тишины он пытался догадаться, о чём шепчутся седые валуны, которым он, буквально, свалился на головы. Справа и слева, и ещё откуда-то, запелёнатому тишиной, ему чудилось: – Чужой, чужой, чужой… И неясные шорохи переползали с камня на камень, выдыхая в него отраву.

Но ничто не проникает пока за оболочку чувств, втянутых внутрь: ни звук, ни движение.

А ему так хотелось понравиться всем вокруг! Шершавый его голос, он пытался придать ему доверительную велюрность, с трепетом выходил на связь, а потом с почтительным терпением и вниманием он ждал любой одобрительный отклик соседей.

Так шло время, пока горестные его размышления не прервались раздавшимся шумом.

Ветер разметал последние мысли его недовысказанной мольбы, гром тряханул землю, молния ножом отхватила часть темноты, освободив место яростному свету.

Холм вздрогнул. Ожившая вершина его судорожно качнулась и отправила в путь всей силой тяжести своей цеплявшиеся за него камни.

Гром и грохот. Камни летели группой, скованные общим притяжением лет и образа жизни. Без страха, и даже с каким-то лихим гиканьем, когда очередная неровность подставляла им ногу.

Вот они поравнялись и уже не летели, а катились мимо него, всё медленнее и неторопливее. Легко так, с боку на бок. И вот уже многие из них – с улыбкой узнавания. Катились мимо… милые каменные, незабытые морды. Такие домашние, они катятся, высоко подпрыгивая, и из открытых их ртов как бы несётся:

– При-при-вет-вет-вет!

Несётся бывшая жизнь, счастливо распевая историю каменной любви и согласия, и флаг неба закатно колышется над ними.

Брошенные следом с туч, резиновые струи дождя хлестали сорвавшийся первым камень, и грязь вбирала в себя его смытое отражение. А за ним, сзади – ещё почти не раскрытая книга новых времён. И оттуда же – в спину, ему казалось, ввинчены выжидательные взгляды…

Почти разорванный между прошлым и будущим, он не выдержал, трещина рта расколола его почти пополам, и сквозь крошащиеся его зубы хрипло запузырилось:

– Чужие, чужие!.. Чужие!..

Скомканное эхо вернулось растянутым:

– Чужо-о-ой, ой, о-ой…

Он не ответил, хотя рот его оставался открытым. Распахнутой трещиной, он не закрывался, и остатки воздуха, выходя, с тихим шипением исчезали, как капли дождя, уходящие в песок…

Б-г тебе судья, каменюка!

2016 г.