Текст книги "Что там, за дверью?"

Родина

Три замечательные составляющие рыбалки: ну, собственно рыбалка, дальше – стол, хороший стол со всем, что на нём. Перечислить? Нет? В общем, оставлю на вашей совести догадываться, что на нём было. Могу оказать лёгкую безвозмездную помощь в отгадке – на нём было всё! И, наконец, третье – разговоры. Если сидишь, в особенности ночью, да ещё и клюет плохо, то только и спасаешься что вторым и третьим. Вот так и сидели с приятелем: далеко за полночь, рыбка куда-то подевалась, звоночки на удочках прикусили язычки и не звонят, река дремлет, и в воздухе благость какая-то разлита… Хорошо бы вздремнуть минуток пять-десять-двадцать…

И вдруг между какой-то, уж не знаю – шестой и одиннадцатой рюмками, во всяком случае, приняли мы уже хорошо, приятель наклоняется ко мне и таинственным голосом шепчет. То, что я услышал, вмиг прогнало мою сонливость, и всё моё внимание привстало на цыпочки. Так вот, он мне: – А ты знаешь, что я сидел?

– То есть, как сидел, в каком смысле?!

– Да вот так, в тюряге!

Тут моё внимание вообще дыбом встало.

– Хорошо, – я подумал, – хорошо, что в этот момент не подносил ко рту рюмку: точно бы поперхнулся от неожиданности.

– Даже рассказ хотел написать – продолжил он, – да, вот, всё как-то не получается.

– Ну, ну?

Он подозрительно посмотрел на мою выжидательную позу и нескрываемый энтузиазм посвящения в открывающуюся тайну, пожевал губами, почесал нос. Потом разлил по стопочкам, но пить не стал, так – пододвинул, чтоб далеко не убежала, наверное.

– Знаешь, мне что-то расхотелось тебе рассказывать эту историю, но…, – увидев мою траурную физиономию, глубоко вздохнул. – Понимаешь, столько лет я никому ничего, а тут расслабился… Хорошо, предположим, вот, расскажу, а завтра – я ж тебя знаю – даже мышь в чулане…

– Да ты что, – с неподдельным возмущением вскочил я на ноги. – Да я, вот: век воли не видать! – Неожиданно выпало из меня на вполне добротном тюремном жаргоне. Я только не успел подтвердить свои слова характерным сопроводительным жестом – провести пальцем по горлу. Случилось это так неожиданно для нас обоих, что мы разом рассмеялись. Обстановка разрядилась, но он всё ещё недоверчиво покачивал головой, пока не решился:

– Хорошо, но давай так: будешь кому эту историю с географией рассказывать, меня к ней не привязывай, имени моего ни-ни, даже не вздумай поминать, иначе мы серьезно поссоримся. Договорились?

Я нисколько не удивился условию, и молчаливым жестом принял его. Да я бы сейчас любое принял, чего там – рюмку бы пропустил, только послушать.

– Правда, не трепись лишку, повторил он и, не очень, видимо, поверив моему слишком быстрому согласному кивку, вздохнув, начал…

Я исподтишка его тем временем разглядывал: – Это ж надо! Славный такой, спокойный, но тоже, как и все, со своим, оказывается, шкафом и встроенным туда скелетом, а копнуть – так, может, и не одним! Не зря, значит, говорят: «В тихом омуте черти водятся». Но чтобы с ним?! Не верится! Впрочем, посмотрим…

Начал он вполне даже философически:

– Что ни говори, хорошая штука – жизнь! Пусть и первая половина семидесятых. И неважно, что район, где жил герой этого рассказа, то есть – я, промышленный – дальше некуда. Отовсюду видать корпуса и трубы нашего гиганта. Достаток у нас всех тогда был, сам знаешь, не Бог весть какой. Но ведь – молодость! Как говаривали: «Молодому коту и в декабре – март!» Впрочем, это не совсем по делу. Хотя, вернусь: что ни говори, хорошая штука – жизнь!

Так я думал, сбегая с широкой, не по хрущёвской моде, лестнице.

Здание, в котором я жил было относительно старое. Построенное во второй половине сороковых как гостиница, оно со временем превратилось в общежитие, а часть его – в, так называемое, общежитие специалистов. Солидное здание в виде развернутой книги, мощные стены, балконы на улицу и во двор. В конце длинных и узких коридоров – коммунальные удобства: туалеты и умывальники. Не забыл?… М-да…

Важность объекта подчеркивала неизменная фигура сидевшей на входе тёти Маши, вахтёрши. С неё-то всё и началось, хотя к собственно развернувшейся потом трагикомедии она никакого отношения не имела.

Итак, полный сил и душевного здоровья, я сбегаю с лестницы, запросто перескакивая через несколько ступенек. Не отягощённый мыслями о превратности существования, я направлялся в столовку, вход в которую был в том же здании точнехонько рядом со входом в общежитие. Спустившись к последнему пролёту лестницы, я стал свидетелем уже конца, по-видимому, сцены, где взъерошенная вахтерша, вскочив со своего законного за изжеванным столом места, пытается преградить дорогу двум девушкам. Те, в свою очередь, преисполнены решимости продолжить свой путь невзирая на протестующее: «Ни за что!»

С криком: – А чево? – девчата практически преодолевают защитный рубеж, как вахтерша, увидев меня, крикнула:

– Не пускай их, они не наши!

Здесь надо заметить, что крыло общежития специалистов было укомплектовано сплошь мужским населением, так сказать, представителями пусть не лучшей части человечества, но уж веселой – это точно. Магнетизм лёгкой безответственности в том крыле манил многих из невзрослой ещё, но уже лучшей части, смутными предположениями и надеждами. И вот он как раз – не первый и не последний – пример нашей популярности:

– Держи их! – крикнула мне тётя Маша.

Широко улыбаясь, я распростер руки и с удовольствием бросился исполнять просьбу. Сгреб девушек, несмотря на протестующий их писк, и поволок вниз приводить указание в исполнение…

Хочу сделать здесь небольшое отступление. Неправда, что судьба человека находится в его руках. О, если бы! Вспоминая потом, как раскручивались события того злополучного вечера, я с радостью, наверное, остался бы тогда голодным или просто прыгнул со своего этажа прямо на землю, только бы не было той минуты… ну, да лишнее всё это. Чему бывать, того… – сам знаешь…

– Кто сейчас помнит за бригадмильцев и дружинников? – прервал себя приятель. В Одессе бы именно так и спросили: «за бригадмильцев и дружинников». Которые как бы помогали органам хватать и тащить… Не припомнишь? Ну, как же(!) – Было дело: на предприятиях и в организациях составлялись списки членов групп по охране общественного порядка и т. д., в назначенное время они собирались где-то в клубе или другом месте, ждали представителя милиции. Он приходил, зачитывал сводку по области/району. Ставил задачу. Предупреждал, как вести себя с потенциальными нарушителями. После того все делились на небольшие группки по интересам, району патрулирования или просто по предварительной договорённости, последнее было определяющим. Выходили на маршрут, договаривались после небольшой рекогносцировки на местности о наиболее спокойной (безопасной) дороге и затем, – о! – главное, а то, – чего и собираться то было бы?! – доставали, чтобы согреться и укрепить дух.

По повествованию, одной из таких групп оказались цеховые ребята, и если ты думаешь, что они чем-то отличались от подобных, то ты крепко ошибаешься. Короче, вот эта-то группа только-только вышла, так сказать, на тропу. То есть подзаправились и пошли.

Именно так в тот вечер две кривые, с лёгкостью начертанные в небосводах задвигались в поисках ненужной, но неизбежной по геометрии судьбы, встречи.

– Так, на какой точке я выпал из повествования? Ага, я двигался в сторону выхода из общежития. И именно в это же время входная дверь открывается, пропуская внутрь несколько человек, уже вполне готовых к несению службы дружинников.

Увидев молодого человека, волокущего им навстречу двух девушек, они, естественно, что было заметно по их встревоженным физиономиям, взволновались. Как же ж – насилие!

– Ты чего? – подступили они ко мне, несмотря на протестующую жестикуляцию тёти Маши.

– А что? – продолжая машинально удерживать девушек, ответил я, чувствуя за собой несокрушимую стену справедливости. Но облечённые властью просто оторопели от такой мудрой отповеди и, автоматически следуя указаниям начальства, недвусмысленно парировали:

– Так это, значит, пройдем!

– Как это пройдем?! И куда, например, пройдём?! – ехидно, не по ситуации, вопросил я.

В напряженке минуты никто, к сожалению, не заметил замысловатые па, которые тётя Маша выделывала, пытаясь привлечь внимание и объяснить обстановку. Не до неё! Слишком много уже было сказано, и контроль над ситуацией угрожающе исчезал.

– Выйдем, – снова.

– Ну, вышли, и что? – сказал я, протискиваясь мимо недвусмысленно попахивающих дружинников, и выходя первым в дверь.

Все вывалились за мной, и на какое-то мгновение воцарилось замешательство, вроде как потерялась нить действия.

Вдруг чей-то голос:

– Ребята, да он ещё и пьян, – в мою сторону.

– Ну, ну, – ко мне потянулись руки, как бы на ощупь пытаясь проверить столь сокрушительный факт.

– Эт-то же меняет дело!

– Че, ребята, думать, давай его к нашему дежурному или сразу в отделение…

Я взвился: – Да вы охренели! Взгляните на себя, вы же сами пьяные, а на меня вешаете!.. – прозвучал неосторожный по времени комплимент.

Всё, стартовый выстрел резко щелкнул. Дружинники сомкнули ряды – их невинность оскорблена!

– Месть! – Объединённые молчаливым согласием, они замкнули круг, чтобы принять окончательное решение.

И тут, дабы разрядить обстановку, я предлагаю:

– Чего спорить – кто трезвый, кто нет. Давайте, вы мне задаёте 10 вопросов. Я вам – один. Если не отвечу хоть на один из ваших – вы меня тащите, куда угодно. Если не ответите на мой единственный вопрос – вы меня отпускаете.

(Господи, ну и дурак! Сколько раз мне говорили, а потом и сам себе повторял – не выпендривайся. От знаний только неприятности, особенно если по недосмотру они попали к тому же не в ту голову.).

– Давай, давай, – зашумело кольцо, – начинай ты!

– Ладно, – и я, недолго думая, спросил. – Ну, скажите, например, что такое новая нелинейная спинорная теория поля. (Совершенно не место для лирических отступлений, но это прозвучало, как если бы дояркам объяснить, что по-научному повозка – это четыре моноциклических механизма, движущихся по эквидистантным траекториям).

– Ах, ты так! – потревоженные извилины выдали дружный вопль. Враз обстановка стала полностью неуправляемая.

– Эт-та сука нас учить будет, как жить! – Дай, я ему… – послышалось несколько любезных предложений.

Сверкающие глаза и протянутые руки весьма недвусмысленно обещали научить оскорбителя уму-разуму.

– Нет, ребята, мы его потащим в милицию. А там как надо всё объясним.

– Не как было, а как надо, – мелькнуло в голове, пока взъерошенные мыслями дружинники препровождали меня к пункту назначения.

Был вечер. Народу на улице почти нет.

Немногочисленные гуляющие уступили место вечерней смене, неясные, спотыкающиеся тени, задумчиво привалившиеся к ступеням домов личности, подозрительные группки пьяно ищущих экшн молодцов. Редкий поспешающий прохожий. Обычный вечер обычного индустриального района необыкновенно большого и славного промышленного города. Подумав правильно, я мог бы, конечно, «сделать ноги», если бы захотел, но вы таки плохо меня знаете.

Так, между делом, минут через десять дотащились до какого-то полуподвального помещения. Яркий после улицы свет выхватил стол в дальней глубине комнаты, мраморный чернильный прибор, пресс-папье. За столом младший офицер и рядом один или два рядовых милицейских чина. Справа от стола – две зарешёченные двери. За ними в смутном свете совсем уж тусклых потолочных лампочек – шевелящиеся фигуры в самых причудливых позах. В ближайшей к столу комнате – женские. Чуть дальше – мужские.

– Так ведь не комнаты, – сердце с хрустом ухнулось вниз. – это же камеры! Ё-моё! КПЗ! – мелькнуло в голове…

– Так чего, – донёсся до меня раздражённый вопрос начальника.

– Да, вот, пьяный, – кивок в мою сторону. – Ещё и наскакивает на нас, обзывает.

– А эт-та мы щас посмотрим, – с недоброй ухмылкой он начал подниматься и, покачиваясь с пяток на носки, встал передо мной. Тут я уже серьезно струхнул. От начальничка этого, просто, чую, подуло на меня нехорошим ветерком: – Да врут они, – ткнул я пальцем в сторону моего недружелюбного сопровождения. – Взгляните на них!

– Ты чо, падла, на меня орёшь! Ты на меня пасть открыл, да?!

В какой-то момент показалось, что милиционер в угрожающей позиции и ещё доля секунды – нанесёт удар. Момент был опасный. Всесокрушающая обида и ярость отключили мозг и способность контролировать ситуацию. Автоматически отклоняюсь влево-вниз, и прямая правая по кратчайшей траектории встречается с тем, что раньше так шумно командовало парадом.

И гулкая тишина. Потом крик. Кричал я. Когда и как меня вырубили, не знаю, не помню. Крик исходил из груди, из рвущихся плечевых мышц, из гудящей головы, наполненной черным туманом. Я не чувствовал опоры. Когда сознание прояснилось, с трудом сообразил: я висел с вывернутыми руками – два милиционера, стоя на столе, вздернули меня. Устроили настоящую дыбу. Офицер с искажённым лицом орал, размахивая пресс-папье: – Что? Ещё, падла? – Между ним и мной встал какой-то пожилой мужик, я плохо видел, кто:

– Ну, всё, уймись, шеф. Ты так и вовсе его прикончишь. Могут быть проблемы. Меня, как куль сбросили вниз.

– Ну, всё, всё. Он теперь не скоро в себя придёт. А размахивать руками он и вовсе не скоро будет. И следов почти нет, тю-тю, нет их, следов-то, – милиционер гнусно хихикнул. – В камеру!

Страшно болели плечи, гудела голова от удара мраморным пресс-папье. Мир свернулся в размер крохотной с зарешёченной дверью камеры с заблёванным и перекорёженным населением. Из соседней доносились вой, крики и непристойные предложения «лучшей половины человечества».

Невероятные предположения быстро превратились в не менее дикую реальность. КПЗ, драка, решётки. Как случилось? С чего началось? …

С остатками сил я кинулся на дверь, толкнул всем телом, налег на ручку, толкнул. Руки не работали.

– Знаешь, – приятель глубоко задумался, – ведь лет сорок прошло с того случая…

– И?

– …и до сих пор плечи чувствую, – мне показалось, что он выругался, но как-то тихо и невнятно, решительно опрокинул в себя рюмку. Мне не предложил, между прочим – затем продолжил:

– В отчаянии я стал пинать дверь ногами: – Выпустите меня отсюда. Выпустите, гады…

– Ишь ты, не унимается. Вот, щас тебя выпустим. Только имя скажи и адрес. А уж мы тебя как приняли, так и выпустим.

– Дайте бумагу и ручку, – не унимался я. – Я вас всех попересажаю. – Ногами в дверь.

– Успокойся ты, – полупьяный голос из-за спины. – Они ж издеваются над тобой. Утром объяснишься, когда в суд поведут. Требуй экспертизу, что не пьяный и что избили тебя. А то точно под статью подведут. Как минимум 15 суток дадут, – и без всякой связи:

– Слышь, а курнуть у тебя нет?

На просьбу не ответил и тяжело задумался. Похоже, угодил не на шутку… Беспросвет…

Где-то через час КПЗ, в основном, угомонилось. Погасли даже искры специфического остроумия женской камеры. Тяжелые запахи, полумрак и прострация. Единственный оставшийся милиционер забросил ноги на стол и прикрыл глаза. Ночь…

Утром нестройная, сизая, плохо пахнущая компания под присмотром нескольких милиционеров направилась в райсуд на свершение правого приговора.

Надо отметить, что это было время, когда как раз вышел указ о 15 сутках. Ну, кто помнит, тот помнит: решение обжалованию не подлежит, письмо на работу и две с хвостиком недели общественных работ. Письмо на работу означало ещё впоследствии и товарищеский суд, порицание, поруки и т. п. – целый арсенал, призванный по прошествии времени вернуть в строй понявшего и исправившегося «общественно полезного члена коллектива». Так оно, вроде, звучало.

Стыдясь быть замеченным идущими на работу людьми, я в то же время выглядывал какого-нибудь знакомого, чтобы передать SOS приятелям. Это удалось сделать, но ураганная форма исполнения процедуры наказания не оставила мне шансов на спасительное вмешательство. Впоследствии, уже после того, как за моей спиной окончательно закрылись гостеприимные двери исправительного заведения, я узнал, что в тот же день, день суда, в милицию обратился депутат райкома с просьбой отозвать дело – меня неплохо знали по активной общественной деятельности. Да, оказалось, поздно. Суд, суровый и справедливый: – Фамилия, имя, отчество, год рождения, проживание, место работы, должность, что можете сказать суду, 15 суток, следующий…

Быстро, бесхитростно и, практически не выслушивая «обвиняемого». А вы бы, гады, вообще – списком! Тр-рах! Никто ведь всё равно не будет тебя осматривать и освидетельствовать. Против милицейского протокола – кто ты? Антиобщественный поступок, бранные слова в адрес правоохранительных органов (в голове мелькнуло – правоохренительных) в отделении милиции. Ни слова, кстати, о драке.

– 15 суток, следующий!

Из здания суда всех вывели на солнышко. Сейчас повезут в тюрьму.

А тут тебе улица, дома, чахлая, но такая прекрасная, вдруг показалась, зелень, люди ходят, облачка в небе – свобода! Выть хочется.

Дальше, как в кино.

Привезли всех во временную, как оказалось, тюрьму. Тюремка в промышленном районе, втором по величине в городе. Пыльное одноэтажное строение за пыльным забором. На пыльной малоухоженной улице. Как объяснили, в «настоящих» тюрьмах не хватает мест, эта – временная. (Смотрите-ка! И этого, оказывается, не хватает!). Напротив – кинотеатр «Родина» – пикантный факт, который в силу сложившихся обстоятельств сейчас не зафиксировался в мозгу, занятом пока более прозаическими проблемами.

В большом немощёном дворе стало набираться прилично неприличного, в основном, народу. Сортировали по неизвестно каким соображениям и, наконец, развели по камерам… Век живи – век учись!

Длинный угрюмый коридор. Под потолком тусклые, как предстоящие 15 суток, лампочки Ильича. Справа-слева камеры.

– Пожалуйста, – с ехидцей пригласил надзиратель. – Такой-то, такой-то, такой-то. Соответственно, вслед за фамилией такие-то, такие-то и такие-то протиснулись внутрь.

Впереди слева – деревянный настил, справа, за фанерой ведро, метла и ещё что-то непонятное.

– Параша, кивнул какой-то знаток.

Напротив двери – два забранных решётками окна. Пыльных. Понятно, что окна не открываются. Хотя, похоже, форточка в одном – да.

Каждый вошедший быстро забирался на нары – забивал место. За суетой не сразу обращали внимание, кто куда или с кем. Разные возрасты, разные лица. В основном, угрюмые и озабоченные. Впрочем, не совсем. Три пацана, один постарше – лет двадцати двух-двадцати четырёх, другие помоложе лет по семнадцати-восемнадцати с ухмылочками озирались на остальных. Гордились, герои, как же – в тюряге!

Один, здоровенный малый с сутулыми плечами, похоже, чувствовал себя как дома. Приценившись, он процедил, тихо так:

– А ну! – мужик, который было собирался расположиться, быстренько подвинулся, уступая место. Угрюмая сила, исходившая от сутулого, не оставляла места для сомнений или возражений.

Остальные все в себе, занимали оставшиеся места.

Так за суетой наступил вечер, потихоньку начинали знакомиться с ближайшими соседями.

Трое пацанов уселись в моих ногах. Достали карты. Старший – мне, хамовато:

– Убирай копыта, – и грубо двинул по ногам. И, полный презрения, добавил: – Интеллигент сраный.

Кровь бросилась в голову, ослеплённый яростью и унижением последних суток, я, не поднимаясь, изо всех сил врезал парню ногой. Удар пришёлся в район ключицы и был настолько силён, что обидчик улетел почти до самой параши.

С криком, вскочив на ноги, парень и его подельники бросились на меня и неожиданно уткнулись в появившуюся между нами фигуру сутулого:

– Цыц, с-суки! – Произнесено это было достаточно тихо, но с таким несокрушимым спокойствием и значением, что те оторопели.

– Тронете его, – продолжил, – скрош-шу!

Никто в камере не пророронил слова. Словно нарезанные куски металла, слова падали тяжело, как на дно глубокого и страшного колодца.

– Я сказал, – и без всякого перехода:

– Ты, ты, ты – перстом на заткнувшихся ребят.

– Парашу будете выносить вместо него, – кивок в мою сторону.

Не поднимая головы, пацаны собрали разлетевшиеся карты и ушли в дальний угол.

Неожиданный благодетель, как будто ничего не случилось, залез на своё место, покрутился, поохал немного и закрыл руками глаза.

Свет погас.

День первый.

Ранний подъем. Торжественный вынос параши. Чей черёд завтра?..

Лица несвежие, не всем удалось уснуть этой ночью. Суета первого дня. Команда выходить на плац, строиться. Там таких голубчиков набралось немало, показалось, что даже больше, чем перед заселением. Все стоят, переминаются. Ждут так называемых покупателей, которые разберут всех по работам.

Перекличка, потом до сведения каждого доводится, что работа с 8-ми до 5-ти. Каждое утро в полседьмого-семь будут разбирать на общественные работы.

– К шести всем, как штык, быть здесь, – тычок себе под ноги. – Повторяю, в шесть, как штык! Или пеняйте на себя!

Что могут значить «пеняйте на себя», никто не уточнял. Понятненько!..

Наконец стали появляться заказчики. К каждой группе подходило несколько человек.

– Фамилия, – изучающий взгляд. – Кем работаешь, где? Становись сюда…

Шеренга потихоньку таяла. Очередь дошла до меня.

– Фамилия.

Очень по-еврейски звучавшая фамилия чуть озадачила:

– А этот как попал?

Ну, ладно: – Кем работаешь, где?

– На заводе, – назвал его и отдел. – В такой-то лаборатории, старший инженер.

– В лаболатории, говоришь. А что вы там делаете?

– Разрабатываем новые технологии, инструменты всякие испытываем, – без энтузиазма.

– Слушай, иди-ка сюда. – С заинтересованным видом покупатель отвел меня в сторону. – Я, понимаешь, в строительно-монтажном управлении работаю. И у нас там инструментов – шаром покати. Даже ломанный был бы, так хоть могли бы потом поменять.

– Ну, – с угрюмым видом поинтересовался я.

– Ну, как ну! Достать можешь?

– Ну!

– Ну-ну! Гну! Достанешь, так по мне и вовсе не появляйся у меня на участке.

– Так и сказал бы, – и, как бы в раздумье: – А какой нужен?

– Да любой. И побольше. Комплектом, значит, лучше: для отверстий, фрезеровки, обточки-расточки. Всякий, в общем, – повторил светила строймонтажа.

В голове быстро крутанулась заманчивая идейка: в лаборатории полно ведь всякого списанного на испытания инструмента, учёта ему никакого нет. Но, вида не показываю, изображаю тяжелые размышления:

– Да не так это просто сделать, инструмент-то дорогой. И, потом, тебе же вон сколько надо, как я понимаю. Сразу-то как?

Строймонтажник, проглотив наживку, распалился:

– Да не сразу, я ж понимаю. Главное – достань, а там… хоть весь срок гуляй!

– Э-эх! – задумчиво: – Ладно, попробую…

– Лады.

– Лады!

– Давай быстренько выведу тебя за территорию…

Двери проходной хлопнули за спиной.

– Боже праведный! Свобода! Небо, люди, трамвай – дзинь-дзинь… По фигу разрытый тротуар, ядовито-зелёный забор «учреждения», тусклый кинотеатр «Родина» через дорогу… Свобода!!! Окрылённый, полетел в сторону дома.

Быстро переоделся и бегом на работу. Ха, все уже всё знали. Краткие, чуть приукрашенные и приужасенные подробности: девчонки раскрыли рты, парни сдержанно кивали головами, – мол, понятненько!..

Договорились, что ребята принесут мне инструмент домой. И на том расстались.

Перед уходом пара звонков друзьям:

– Жив, значит, и т. д. Ищите дома.

– Как дома???

– А так! Умеючи-то!

В общаге никого, значит свободен, ура! Потом столовка. Все вроде бы как на тебя смотрят. Впечатление, конечно, такое. Однако…

– Дальше что? В кино, что ли, или полежать?

Пока думал, пришли с работы, принесли «заказ»:

– Ого! Как тащили-то? Да и вытащить с завода!?

– Не пыхти!

Заглянул в сумку:

– Мать моя! Инструментов на небольшую стройку века! Ну, спасибо!

– Ладно, ладно. Ты рассказывай, давай.

– Да всё уже сказал, вроде…

Без звука распахнулась дверь:

– Ну вот, началось!

– Ну, давай, что там стряслось? – ввалились ещё пара друзей. С улыбками и провокативно оттопыренными карманами.

– Нет! – завопил я, быстро и невразумительно для присутствующих объясняя причину своей подозрительной скромности и трезвого образа жизни:

– Ребят, мне ж ещё назад сегодня…

Короче, за байками и подковырками время прошло быстро. Рабочий день приближался к концу. Все ребята смотались. Пора была, пожалуй, собираться в родные, т.с. пенаты. Ещё раз быстрый взгляд на инструменты:

– Так, это отобрать. Остальные оставим для следующих отгулов…

Взгляд упал на книги на прикроватной тумбочке.

– Дай-ка возьму эту, – и книга рассказов Конан Дойля скользнула в авоську.

– Есть, чем там, в камере, занять вечер…

Скорая и непродолжительная встреча с работодателем.

– Ах, ах, какой инструмент! Класс! – он прямо зашёлся в восхищении. – Хотя, взвился через мгновение: – Чо это ты притащил! Инструмент-то весь некомплектный. Как им работать!?

– Да брось, я тебе всё достану. Ты что и впрямь думаешь, что так вот просто пойти и набрать комплектами весь инструмент?! – ответил я, заранее просчитав этот вариант и специально подобрав именно некомплекты, чтобы иметь гарантированную возможность продолжать свой «отпуск».

Скисший строитель уныло согласился: «Да, мол, понимаю». Но завтра ты постарайся, ладно? – просительно-вопросительно.

– Будь спок! – твёрдо отрубил я и направился в стойло, то бишь – в камеру.

Команда была в полном почти сборе. Лица выглядели, в отличие от предыдущего дня, несколько более человеческими. За исключением, впрочем, троицы пацанов. Те же пьяные(?) и тупые. Явной угрозы от них в этот раз не ощущалось, хотя и восторга, когда наши взгляды скрещивались, тоже не более, чем у насекомого к воробью.

Часа через два после поверки явился мой «благодетель» – он же «сутулый». Только сейчас заметил: грудь, руки – сплошь в наколках. Не успел войти, как, будто вспомнив что-то, сразу застучал кулаком в двери:

– Мать твою, тра-та-та-та-та-та, – витиеватая, гладко скрученная, бесконечная по продолжительности матерная фраза на одном дыхании, как всасывание бесконечно длинного спагетти, и неожиданно краткое и убедительное в своей простоте окончание, его он произнёс с нажимом: – Открой, пожалуйста!

Видимо, невозможно было отказать в столь утончённой просьбе, и единственный в нашей камере «интеллигент» скрылся за дверью: параша была прописана не ему…

Тем временем один из пацанов, движимый непреодолимой силой, забрался на нары, успел открыть форточку и вырвать всласть выпитое незадолго до того…

Через какое-то время засмеркалось уже, со стороны ворот недалеко от наших окон раздался вой. Тихий и незаметный вначале, он временами набирал высоту, и между всхлипами и стонами можно было различить рвущуюся из души самокритику:

– Яша (или как там), ну прости меня, дуру-у-у! Не хотела я. Вернись (в Сорренто – кто-то язвительно добавил), мила-а-ай!

– Я тебе вернусь, вернусь я. Как же-ж! Ух-х-оди, сука! Вот, я к тебе вернусь! – заорал шарообразный мужичок. Не по годам и комплекции он лихо запрыгнул на нары и прижался щекой к решётке перед форточкой:

– Вот, я вернусь! – для верности сопровождая слова невидимым для партнера по переговорам жестом.

Спрыгнув с той же бодростью, объяснил:

– Жена, стерва, ну чего не хватает?! Дом, дети, зарплата, вон… Я ж, понимаешь не бомж какой-то, спец по золотому литью… Ну, пришёл выпимши, значит. Ну, так что – милицию за это звать?! Мужика своего сажать?! – и повернувшись к окну, с надрывом:

– Уходи, гадина!..

Из-за окна очередной взрыв тоски и раскаяния. Симпатичный литейщик зажал уши, сел. Потом заплакал…

Кто сидел, кто ходил. Разговоры, шорохи. Тусклый свет. Тоска, вообще-то…

Устроившись, как возможно, я приготовился к чтению. Первый, кто обратил внимание на корочки, был… Ну, кто? Правильно! – «сутулый»:

– Кого это ты?

Я быстро отозвался на столь корректно поставленный вопрос: – Конан Дойля, – и чувствуя свою ему обязанность, добавил: – Почитать? Это детектив…

– Читай, – и, оглянув близлежащих, – и чтоб!

Стало ша. Отметив про себя положительность произошедшего, я начал.

Тишина и непритворное внимание распалили дремавший во мне драматический талант, я начал входить в роль. Действующие лица незримо населили камеру, наполнили её: шелест пестрой ленты, …искажённое лицо Мартимора, …тонкая улыбка Холмса и восхищённый взгляд Ватсона… Бах!!! Неожиданный выстрел…

Заворожённый собственным представлением, я поднял голову, осмотрелся. Разномастно подержанные, в основном, лица, повернутые в мою сторону, руки под щекой и какой-то покой, так не подходящий к месту представления…

– Ну, ну?! – в слабом свете приподнялась голова «сутулого».

Не желая обидеть его, я мягко кивнул в сторону остальных:

– Давай завтра продолжим…

– Эх-ма, ладно. Щас только скажу, чтоб свет выключили, только у нас ведь горит.

– И то, – подумалось. – Чудеса!

Дальше, как в песне: «…веселей, солдат, гляди!» С утра – домой, ребята, кино. (Один раз даже – полный сюрреализм – в кино, что напротив самой тюрьмы).

Вечером – с уважением и нетерпением – публика, ожидающая, когда будет открыт очередной том Конан Дойля.

И так день за днем: подъем, общежитие, работодатель, покорно ждущий финальной передачи и вечерний свет, негасимый только в одной камере…

И последний вечер, и ночь. Никаких сожалений, обмена мнениями или попыток знакомиться, выходящих за рамки временного совместного проживания. Случайная встреча случайных людей. Судьба одной ей неведомыми путями столкнула, чтобы развести по разным дорогам. Был ли во всём этом знак или смысл? Кто может сказать? …Кто хочет, возможно, извлечёт для себя новое понимание окружающей его жизни. Откровения есть во всех её проявлениях. Даже в маленьких, даже в далёких от того, что хотелось бы вспоминать.

Закрыта книга, ночь, и все спят. Стараясь никого не разбудить, я тихо поднялся открыть форточку.

Прямо на меня, отрезанный забором, отделяющим тюрьму от остального мира, величественно и бесстрастно смотрел, вынесенный на уголках высоко в небо, неоновый глаз – «Родина»!

* * *

– Эй, ты что? Спал. Я тут ему, понимаешь жизнь свою преступную, – приятель улыбнулся, – на тарелочке выложил…

– Оставь, оставь.… Всё я прекрасно слышал. И, вот, думаю: сколько времени мы с тобой знакомы? Ну, много, много, да. Мне в голову даже не приходило, что сижу рядом с заслуженным зэком (Кстати, по Википедии, зеком называют не только того, кто в данный момент находится в заключении, но и того, кто был в заключении; особенно тех, кто понёс наказание незаслуженно, это так, чтоб вы знали), ем с ним или, как сейчас, сижу и выпиваю. А, как вам нравится?

– Ладно, не суетись, давай лучше по маленькой. И заметь: сколько мы болтали (– Ты болтал, – перебил я его), – ни одна удочка не зазвонила.

– Да, это правда…

– Не удалась сегодня рыбалка!

– Это как сказать, – подумал я, но комментировать дальше не стал…