Текст книги "Что там, за дверью?"

Сколько он вместил, этот миг – её глаза, прильнувшее юное тело, всю её и всю эту незатейливую и небольшую историю. Недосмотренную, недосказанную, недолюбленную, может… со странным началом, с несуществующим продолжением…

Мы, сколько помню, даже не поцеловались, хотя, поверь, в этот момент мне было абсолютно наплевать, видит ли нас кто и что думает. Да нас и не было там, не было нас на этой Земле. Нет, мы не поцеловались. Помню, что нет. Но не помню, говорили ли мы. Помню, как смотрели в глаза друг другу. Совсем не помню, как расстались. На этот раз, казалось, навсегда.

Вот так. Сейчас на пенсии, ну, – ты знаешь. Иногда вечерами уже становится прохладно. Вот в один из таких вечеров я вытащил старый альбом. Положил на колени и открыл. А там снимок: она, Оля, я и её остолбеневшая подруга. Двумя руками Оля крепко держит меня под руку… Когда это приятель успел щёлкнуть?!

Мне показалось, что в комнате, где мы сидели, повеяло забытым запахом, и нота звучит: тоненько-тоненько…

– Ну, вот, – закончил рассказ мой друг. – Такая, значит, случилась история с географией…

– Да-а, – я потянулся за бутылкой, но передумал.

Мы сидим молча. Какой-то мотылёк кружится вокруг пламени. Кружится, кружится.

Кружится себе…

2004 г.

Tabula rasa или прерванный разговор

Пробки. Сплошные пробки. Чувствую, что опаздываю, но беспомощная сердитость ни в чём не могла мне помочь. Как и чуть позже, когда крутился в поисках парковки. Вторая половина дня, все едут с работы, все торопятся перебраться в домашние тапочки, в которые, кажется, стекут все заботы дня и можно освободившейся душой раствориться в тёплом уюте дома.

У меня тоже есть дом. Плюс тапочки у порога. Но минус уют. Может поэтому я договорился с приятелем (у него тот же плюс-минус) встретиться в небольшой забегаловке недалеко от его дома. Вот только поставлю свою машину…

Нахожу, наконец, небольшую дырочку в цепочке запаркованных машин и хорошо ли, плохо ли, ухитряюсь затолкнуть туда свою. Остаётся через несколько «зебр» перебраться на другую сторону площади, и я вольюсь в вялый ручеёк более-менее постоянных посетителей пивбара, где у меня назначена встреча. По пути пробегаю мимо известного любителям французской выпечки «Cafe de la Paix». Тёплый запах настоящего сливочного масла, горячего шоколада и кофе. Отвожу глаза от призывно глядящих на меня крутобоких круассанов и другой душистой и разноцветной «кондитории». Чудесное место, пусть и дорогое, ноги в его близости, словно сами, липнут к тротуару. Но не сейчас, не сейчас: я и так опаздываю.

Да, – опоздал. Друг ждёт, по-видимому, давно. Хорошо, что не один, как раз сейчас он в компании двух тощих и высоких бокалов. Один уже сиротливо пустой, второй – с ободком пены высотой в хороший глоток. На стуле, по другую сторону стола, его сумка. Так он держит мне место, и он уже устал отвечать на бесчисленные поползновения: – Да, да, занято. Не видно, что ли…

– Пиво?

– Да, пиво. Привет. Извини…

– Конечно, что ж ещё, – согласился он, не ответив на приветствие. Безразличная усталость текла из глаз, замкнутых тёмными окружиями бессонницы. И ещё – запечатанная в них грусть и тревога. Пока я разглядываю его, принесли ещё пару бокалов пива.

– Ну, колись, что приключилось на сей раз?

– Ровным счётом ничего такого, что бы не приключалось в прошлый, позапрошлый и поза-позапрошлые разы. Просто, чувствую, – нет у меня больше сил…

– Поругался с шефом в очередной раз.

– Да нет, не то, чтобы… Сама работа достала.

– Во даёшь! У тебя работа, – я мечтательно запрокинул голову, – дай Б-г другим! Ты же не ящики таскаешь и не за станком стоишь. Сидишь себе, пописываешь…

– Сказав это, я понимаю, что чуточку передернул и что приятелю приходится хорошо побегать, или ждать на сквозняке событий во всяких присутственных и – по умолчанию – отсутственных местах десяток слов, брошенных каким-то местным или заезжим бонзой. В лучшем случае, – висеть часами на телефоне, чтобы добыть какие-нибудь тощенькие данные или бесконечно забрасывать для этого сети в Сети, в Интернет, значит… Короче – ловить тему, даже если временами ему приходилось ползти по лезвию «можно-нельзя».

Вспомнилось, в связи с этим, как он однажды заметил мне, что в поисках ему не раз и не два приходится опускаться в темноту самых глубоких колодцев Интернета. Не зря и названия у них соответствующие, что-то типа «Deep Web» – «глубокий интернет», «Dark net» – «теневая паутина». Меня даже заинтриговало тогда его замечание, что частое появление в этой сумеречной зоне не совсем поощряется специалистами по Интернет-безопасности, хотя, в принципе, в рамках права оно как бы и легитимно. Так что, если, как говорится, колется, но хочется, – так почему бы нет, тем более что в привычном Интернете, говорят, в разы меньше информации, чем, скажем, в менее известном.

Приятель без обиды посмотрел на меня: – Дурак ты. «Сидеть… пописывать», – передразнил он. – Мне ли тебе объяснять, что есть труд и есть творчество. Заметь: вещи разные. Как и соответствующие им зарплата и удовольствие. Правда, одно без другого редко бывает, главное – в каких пропорциях они тебе отсыпятся. Вникаешь? Теперь представь, что тебе прописана из двух всего лишь одна опция, одна(!) – труд, труд, труд! Не просто – труд, знаешь, я иногда завидую тем, как ты сказал, кто стоит за станком или таскает ящики. Им, по крайней мере не надо ломать голову, класть её на плаху, да дорогой мой, и не фигурально, или… Или лизнуть в нужном месте… Ты можешь это сделать? А если я не могу! – он сделал большой глоток и поперхнулся… – Извини, начал заводиться. Просто, всё время решаешь дилемму «чтоб и овцы… и волки» – понимаешь? И порядочность сохранить и-и…, не могу вот слово подобрать, ну опять же: типа – угодить. Не совсем это слово подходит, – он вздохнул. – В общем: что-то такое… С одной стороны начальство, с другой – такие, как ты, читатели. И те, и другие, – он грустно улыбнулся (у него совершенно милая и естественная улыбка), – чуть что – тебя с говном смешают. С одной стороны, надо найти хороший материал, это если тебе не втыкают конкретную тему… Вот, к примеру, пару дней тому вызывает «биг босс» моего непосредственного начальника. Естественно, тот манит меня пальцем и показывает знаком присоединиться к нему, мол, пошли вместе, – то ли раньше они что с боссом обмолотили, то ли подозревал что… Почему – «естественно», – хочешь спросить? Да просто у него невероятный нюх на всякие такие некошерные дела. Ну вот, заходим.

– Прикройте дверь, – говорит, хотя видел, что я тщательно её прикрыл, а непосредственный мой ещё и как бы проверил надежность. Это мы тоже проходили, и ещё один знак тому, что с чутьём у «моего» всё в порядке.

– Значит, так. Мы ведь здесь свои, – зачем-то начал он. (Плохое начало, – отметил я про себя). Босс посмотрел на нас, перевел взгляд и стал внимательно разглядывать свою ручку «Parker Premier». Потом так же, не поднимая взгляд:

– Надо тут разобраться с одним деятелем, – две пары бровей взлетели вверх. Мы осторожно взглянули на главного. Шеф тихонько кашлянул. Без звука босс многозначительно поднял глаза наверх. Понятно… сверху сбросили. Выражение лица, будто в штаны ему запустили гадюку, и он только ждёт, когда и куда эта вражина его ужалит. Но… не впервой. Каменное молчание, перевариваем.

– Что-то серьезное?

– Угу!

– Подозрения?

– Больше.

– Можно спросить? – В полной тишине кабинета в полголоса прошелестело имя. Мы затаили дыхание… Не глядя на нас, главный движением кисти отправил нас за дверь, мол идите, думайте. Уже в спину донеслось:

– Э-э, ребята…

– Ясно, ясно, мы здесь не были…

Я же говорю, шеф мой – тот ещё лис…

– Так, у меня вопрос, почему я? – спросил, как только мы оказались по пути в его кабинет.

– По кочану. Ты же слышал, о ком разговор.

– Ну?

– Ну, ну, баранки гну, – начал свирепеть он. Ты что из себя младенца-то разыгрываешь. Покопайся, поспрашивай, мне тебя учить что ли? И потом, ты, надеюсь, помнишь, что рядом с чином, о котором мы не говорили (ух, как выразился), в соседнем доме дружок твой живёт. Начни для начала с него, разговори его. Только не закатывай глазки, сам ведь рассказывал, как вы с ним кутили. Или уже забыл?

– Ну, – снова сделал я попытку защититься.

– Слушай, не крутись. Дело это мне самому не нравится: знаешь, где залезешь, не знаешь – где вылезешь. Но ты сам как-то сказал, что у дружка твоего с тем типом шуры-муры параллельные были. В общем… – Он пожевал губами. – Я тебе сейчас, кхе-кхе, из фонда спецопераций, так сказать, дам немного… покопайся, покопайся, источников много. А желающих продать попахивающий материалец ещё больше. Только тихонечко, чтоб никаких подозрений. Понимаешь?

У меня сел голос: – Понимаю, конечно, но…

– Никаких «но»! И-и… – И никакого разговора у нас на эту тему не было, – продолжил я за него. Шеф улыбнулся и потрепал меня по плечу.

– Кстати, дорогой, – редко и неспроста друг обратился ко мне так, – «дорогой», я тоже тебе ничего не рассказал, да?

– Так ты и так ничего такого, чего бы я не знал, не сообщил. Ни имён, ни мест… А чем вообще-то закончилась вся эта бодяга?

– Да ничем. Я пару дней потянул, неудобно с таким вопросом лезть к знакомому, настоящим другом мне он никогда не был, так, – пересекались на скользком паркете несколько раз. К тому же я не его уровня, и у него на всё свои расчёты есть, – начну расспрашивать, могу подозрение вызвать. Потеряю ценного кадра, оч-чень осведомлённого. Так что он мне в других делах ещё понадобится. Такая вот математика… А закончилось, – последовала долгая пауза, – закончилось тем, что другая газета через пару дней вывернула того деятеля на первую полосу. Во всех неглижах. Конкуренция, брат.

А в нашем заведении после публикации никто из нас троих ни разу даже словечком не обмолвился о том деле…

Случай у нас не единичный. Тут и там люди делают свои маленькие (и большие) «гешефты». Самый простенький, – сделать приятное высокому глазу, а там, смотришь, командировочка проклюнется в место благодатное какое… Но! Не так напишешь – и нарваться можно: мафия (не административная, нет, там – своё) не прощает неудачного слова. То слышишь, у кого из наших машину спалили, то звонки ночью домой с непростыми угрозами, а то и круче можно схлопотать. Телевизор смотришь, радио слушаешь? Ну, значит, знаешь…

– Окей! – ухмыльнулся он после некоторого молчания: – Что-то не в тот огород мы с тобой полезли. Так, о чём это я минуту назад говорил? А, что с одной стороны есть уже и тема, а с другой, – надо ещё чтобы всё было интересно написано… Только вот иногда и тема есть, и знаешь, что хорошо ляжет на лист, так сказать, а писать об этом нельзя: цензура ли, вопросы этики – да полно всего. А даже когда: всё! – наскребёшь горсточку сведений или чего, – знаешь, сколько их надо перепроверить по разным источникам?! Да и демократия наша, ты и представить себе не можешь, как она держит нас за языки или за руки, не знаю, как лучше выразиться. И цеховики, ну, – братья наши по оружию – чего стоят: чуть вырвался вперёд, – чувствуешь, как в спину взгляд упирается. Как приклад, иногда кажется… Не скажу, что такой уж завистливый или чего там, но нелюбезный – это уж будь спок… Короче, всего хватает…

В итоге, – он поворошил что-то в нашей тарелочке с печальной закуской, – даже когда всё готово, есть мысли и материалец, – так всё это надо правильно изложить! Потопчись в Интернете: сколько всяких критериев и шаблонов правильного написания… с ума сойти. А по мне – всего два: либо тема настолько интересна, что не важно, как напишешь (в каких-то рамках, разумеется), либо – напишешь так(!), что не важно о чём!

Он закрыл глаза, большой и средний палец охватили переносицу. Посидел так немного и продолжил:

– Да, ты тут спросил, не поругался ли я с моим шефом. В общем-то, нет. Он мужик ничего, жить можно. Но недавно прилетает на работу, морда красная, из ушей дым, из глаз искры: принимал участие в какой-то парламентской комиссии, главный послал его вместо себя, ну и там, вроде, за что-то вместо босса ему хвоста накрутили. Вернулся, значит, нас всех собрал и коллективно отымел:

– Писать не умеете! – орёт. Сам-то он никогда в руках ручку не держал, он вообще из какого-то экономического ведомства.

– Так вот, – кричит, – Что вы лезете, куда не просят? Где и чем это испачкали наших заслуженных, мать их, мужей из этой долбанной комиссии? В конце концов, вы же не свою, – вы мою задницу подставляете под шпицрутены – слова-то, какие знает. Громы и молнии хотите метать, не разбирая когда и в кого, – заберитесь сначала на Олимп! У вас же есть свой Олимп! – кричал он. – А пока что, научитесь хоть правильно дротики бросать, вон-а, полно их у меня, – и показывает на стакан на своём столе, полный старых, разномастных ручек. Наорался шеф. Но, вообще, мужик он неплохой, говорил уже. Принимает иногда удары на себя, но время от времени и на нас может собак спустить… Тогда-а… – Он не закончил начатую фразу и пристально стал меня разглядывать, как бы оценивая, не пожалеет ли он, если посвятит меня в свои задумки. И точно:

– Слушай, говорит он, я вот тут, как раз черновичок один набросал… Где-то на эту приблизительно тему, но не совсем. Понимаешь, – он, словно делясь тайной, склонился над столом, – хотелось просто попробовать написать что-то вроде обычного литературного сочинения, знаешь, как другие позволяют себе писать. Не знаю, правда, смогу ли отойти от специфики своей работы: заметка, статья и рассказ – разные вещи. Но! Как говорится, попытка, – не пытка.

– Во! – Он расчистил немного место на столе перед собой и положил на него сотовый. – Дай-ка я прям сейчас на тебе попробую то, что у меня пока получилось… Ок? А ты попивай своё пиво и, пока рассказываю, не лезь со своими вопросами. – Он сделал большой глоток, разом убавив на треть содержимое бокала, как в вестернах вытер рот тыльной стороной ладони и начал:

– Так вот, слушай… – он включил смартфон и нашёл нужное место. – Рассказа, как такового, ещё нет. Просто хочу колышками идей выгородить для него место, в рамках которого я смогу спокойно сосуществовать со своей совестью. Итак: перед лицом – «Tabula rasa». Ты никогда не слышал такое выражение? – перебил он сам себя. – Я неопределённо пожал плечами. – Буквально, продолжил он, – оно переводится как «чистая доска», но в вольном изложении, я думаю, позволительно сказать – «чистый лист».

– Ну, всё. Дальше – не перебивай. Так вот, продолжаю, – «чистый лист». Точнее – два листа: один лежит прямо под рукой, плотный, физически ощутимый, формат А4. Не скупясь, на обертке пакета набросаны похвальные сопровождения – Best Paper, Wood free, Clorine free, всяко-разно, короче. Но, вот, писать, – скажи вот ты, впрочем, нет: мы же договорились, что ты молчишь, – кто сегодня ещё пользуется бумагой? Да никто! Большинство людей, во всяком случае, давно уже не пользуются ею, так, разве, либо что отпечатать, набросать внезапную идейку, буде придёт в голову, или удачно подоспевшее выражение, а то и просто пометить: не забыть то-то и то-то, – а то забывается ведь. А больше, чем для таких целей, не знаю, думаю – никто. Разве в третьем мире… Отошло время.

Второй лист, вот он – тоже перед лицом – на экране компьютера. Такой же белый, пока ещё девственно чистый. Но, как сейчас принято говорить, – виртуальный. Возможно, в этот момент он подозрительно поглядывает на автора, оценивая, что вобьют в него его будущие лёгкие касания клавиш. Всё ли, что будет отпечатано, войдёт в последующую, не говорю уж – окончательную редакцию, или ему придётся стыдиться разницы между пионерским и бездумно смелым характером первого наброска и последующих версий или редакций с тщательно отжатой из страниц горькой правды, выщипанными перчинками острого слова, приглаженной волной мысли, готовой было раньше выплеснуться за края страницы. В недрах РС всегда ведь хранится ненакрахмаленный и неотутюженный вариант, и кто, кроме самого компьютера, увидит разницу между лихо задуманным и осторожно – потом – отпечатанным…

Так как же он происходит, этот процесс, на самом деле? – Приятель внимательно посмотрел на меня и, не ожидая ответа – договорились же – спокойно вернулся в русло повествования. Есть, вот, неплохая идейка, или, там, мысли, рождённые, например, фантазией, но, по большей части, есть данности каких-то фактов, т. е. сведения, полученные из открытых источников или кем-то слитые персонально тебе или в сеть, не важно. Есть, конечно, просто заказы: сделай, в смысле, – напиши там, предположим: один, два, три… Понятно, да? Теперь так: любой из вариантов особого интереса может и не вызвать, разве что уж очень выходит за рамки привычного. Надо его, значит, как-то облечь в приемлемую форму. Т. е. факт, скажем, – пока представляет из себя не более чем голый скелет, вот и, будь добр, приодеть его в мышцы, сосуды, нервы, кожу… Навести небольшой марафет, вот так. Осторожно: не надо забывать, что наша человеческая природа видит чаще то, что поверх штукатурки, а не то, что под ней. Так же и природа читателя… Ему не интересно, что под штукатуркой – змеистые трещины, под красивой кожей дивана – грубо сколочённые гвоздями деревянные рейки и бруски… – Ну-у, друзья, мы же не в прозекторской… Так что, давайте обойдем некоторые детали. Не надо копать глубоко, чтобы убедиться, что не всегда, оказывается, внешнее отражает внутреннее, что, к примеру, замечательный, но вскрытый мозг, выглядит не так уж привлекательно.

Да-а… Но тут начинаются сложности. В каких границах можно позволить себе раскрыть тему, вот, которая не оставляет людей равнодушными, – есть такие, поверь: интересно, но мнения людей по ней разделяются. И у тебя, меня то есть, – тоже – своё. Пишешь, а сам думаешь: насколько допустимо различие: между задуманным и написанным, между написанным и исправленным, между исправленным и правдой? Такой, понимаешь, круг – не круг, эллипс – не эллипс, самое правильное – воронка! В которую затягивает.

По мере «лечения» предварительного наброска он, комп, снисходительно, если не брезгливо, будет коситься на мелкие неуклюжие поправки и нагло торчащие – вон, там и там – зубья той расчёски, что причешут текст под вкус будущего читателя…

И возникает тот самый вопрос: как обойти место, с которого в процесс вмешивается бухгалтерия купли-продажи истины, которая может легко затеряться в погоне за звучанием, а не смыслом, приятностью вместо откровенности, аппетитно написанному вместо правдиво задуманному? …

Именно на этом этапе важно не дать себе втянуться в воронку, успеть выскочить, если – не дай! не приведи! – попал всё же, и вернуться на натоптанную дорожку: мысли – в образы, образы в обертках слов – в строчки и т. д. Надо только убрать заборы и сита с дороги слов, найти правильное изложение правильно задуманному, и тогда слова выстроятся в предложения, и их войско найдёт необходимый боевой порядок, чтобы пробиться к сердцам и душам потенциальных почитателей. Жизнь сурова, но не надо кривить душой – ненужное она сама изгонит из своих рядов… Начав, не надо бояться идти дальше. Понятно, что сомнения какое-то время ещё будут раскачивать стрелку весов, и она будет прыгать по обе стороны равновесия, надёжного, не более, чем знак вопроса на перекрёстке дорог. Им нельзя руководствоваться, не определив, продиктованную природой верную позицию. Вспомни, что где-то в запутанных кишках компа всё ещё хранится ненадушенный, пионерской намётки текст, и стыдливо ушедшая в тень порядочность положит твои руки на клавиатуру и скажет: – Вернись в себя и начни снова! С правой ноги, т. е. – руки, имел в виду!

И когда первый значок на экране приветливо помашет второму и протянет руку, чтобы втянуть его в строй таких же, заполняя собой экран, льдинки неуверенности, сковавшие сердце, растают и, умытое решимостью, оно наполнится беспокойной радостью творения. Это будет лишь первый шаг. – По неровной брусчатке порядочности и благородства? – с издёвкой продолжил я за него. Смотрю, – брови у приятеля с вопросительным удивлением взлетают вверх. На напыщенную мою фразу он только хмыкнул и отрицательно покачал головой:

– У-у, старик, сколько в твоем организме желчи. Ты бы лучше приберег её на другой случай. А что до пафосности, – он снова покачал головой, посмотрел на ущерб, нанесённый пиву и закускам, и вздохнул, – выражение и впрямь не самое удачное, но я ведь предупредил, что материал сырой ещё, пока – только набросок. – И продолжил, щурясь в экран:

– Дальше цунами идей через фильтры клавиш быстро всасываются компьютером и вот, – по снегу страницы уже ползут, обгоняя друг друга первые слова: небо благословляет автора – вперёд!

Строгий текстовый редактор собьёт муравьи буковок в цепочки строк, строки этаж за этажом заполнят остаток свободной площади на странице, как аквариум водой она наполнится мыслями. Через разрыв твоей души, пишущей кровью сомнений и поиска, глаза читателя выпьют строчки твоих мыслей, и заражённые ими тиражируются в тысячи тебя, автор. Корабль завершённой работы легко снимется со стапелей тяжкого труда и закачается на волнах признательности.

– Тёплые токи вдохновения воспарят, чтобы просеяться дождиком новых идей. Умытая и напитанная ими почва обязательно прорастит их, – с фальшивой торжественностью и лицом полным деланного ликования, не удержался я и встрял ещё раз…

– Ну-у, знаешь, не перегибай – протянул он, – но, почему бы и нет, – оторопело промямлил он. – Только без твоих дурацких подначек, – добавил приятель.

– А что, плохо звучит? Чего ты молчишь? – резко и почти грубо переключился он вдруг на другую волну и хмуро посмотрел на меня. Я вздрогнул от неожиданного вопроса. Шелест рассказа, казалось, выходил на спокойное течение по пути к Happy End, и мне, впрямь, стало интересно, тем более что я впервые слушал такое пространное его откровение от т.с. трезвого лица. И вдруг его это – «Чего молчишь?». Кулаки на столе, и взгляд чужой какой-то, неуютный…

Не зная, что ответить, я, в свою очередь, огрызнулся:

– Да что с тобой? Что это ты на меня наезжаешь…

Нетерпеливым жестом он прервал меня, щёлкнул пальцами пробегавшему официанту и, показав на пустые бокалы, попросил: – Ещё пару. – Потом с грустной насмешкой передразнил – «что что с тобой, что с тобой?»… – А что с тобой? Ты и впрямь веришь в «…дождичек новых идей, благородство…», поле засеяно одними цветочками… Всё это, друг мой, – слова. Красивые слова. Под их прикрытием – ан, – и сам приукрасишься светлым нимбом. Хоть и известно, что не все прекрасные произведения выходили из-под пера прекраснодушных писателей и поэтов. Да что я тебе рассказываю, ты же, как девяносто процентов: «Ах, Пушкин, ах, Цветаева!». А какие они на самом деле в жизни были? Знаешь, что Цветаева своей младшей дочке… Да, ладно. Или вот – Шекспир, к примеру: – «Ах, Шекспир!», а ты даже не представляешь, до какой степени он был мелочным человечком… Впрочем, зачем тебе всё это?.. Пойдем лучше ящики таскать, как ты предлагал, – он невесело ухмыльнулся и сильно потёр лоб, словно пытаясь извлечь из головы пропавшую нить рассказа. Удивлённый неожиданным отступлением, я даже не стал спорить, что предлагал ему таскать ящики, выразился я совсем не так, как он сейчас изложил, и, вообще… – я ждал от приятеля продолжения сюжета. Но он молчал. Взгляд его проходил сквозь меня, наверное, – сквозь стены, и в непонятном далеко сминался, упираясь в бесконечную стену, за которой, может быть, – может быть – прятался единственный ответ, который он искал.

– Вот и говорю, – он тряхнул головой, сбрасывая какое-то видение, – сядь и попробуй что-нибудь написать, чтобы тебя читали. Узнаешь, каково оно! С моей колонкой в журнале или статейками в газетках по моему профилю не очень-то разбежишься. Я могу, конечно, накропать что-нибудь для любителей «жареного», типа «пипл хавает»: мировая погода и биржа, личности и экономические катастрофы… Ещё лучше – запустить сколько-то строк о пришельцах в канализации Лондона, жуткой картины гибели Вселенной, предотвращённой пьяным сторожем. Или о переворачивателях пингвинов, редчайшая, кстати, профессия. Или… оформление правовых отношений с неодушевлёнными предметами с табуреткой, скажем, или вообще метлой!.. А то и вовсе ловить любопытных бездельников на непонятные им темы, например – «прокрастинация». Знаешь, что это? Во, во! Вишь, рот раскрыл. Э-э-э, все вы одинаковые, чем вообще в жизни интересуетесь. Да закрой ты его! Ладно: прокрастинация – склонность постоянно откладывать исполнение пусть даже очень важных дел на потом. Хотя-а, – он вздохнул, – дешёвое это всё, ношено-переношено, не темы для профессионала, пусть даже такого, как я.

– А в том, что я попытался тебе прочитать, – вернулся он к прерванной мысли, – главное – откровенность, правда и ложь, согласие с самим собой. Вот ведь, что важно! Здесь меня, беспокоит только, что никак не могу избавиться от влияния своей работы. Ч-черт! Как ни кручусь, она даёт о себе знать, я же вижу по написанному…

Он не закончил, махнул рукой… Посмотрел на смартфон, как бы соображая, откуда он появился в его руке и выключил его. Потом вдруг озорно оскалился, стирая непонятность последней минуты, близко наклонился и доверительно сказал: «Знаешь, что про нас говорят? – он поднял указательный палец. – „Журналистов и проституток не любят, но без их услуг не могут обойтись“».

– Оч-чень смешно, хочешь – похохочу? Но может всё-таки вернёшься к своему рассказу. Мне, если честно, на самом деле понравилось то, что ты успел прочесть. Просто не оставляет впечатление, что ты там всё равно или не всё сказал, или, по-моему, не всё прочитал, что собирался, – я вопросительно посмотрел на него.

– Не всё, – просто ответил он. – До рассказа я, собственно, и не добрался даже. Всё, что прочитал, пока только заготовки. Так что… приятель, вернемся к рассказу в другой раз… Пока…

* * *

Мой друг всё-таки написал тот рассказ. Написал и много других. У него оказался талант в малой повествовательной форме. Журналистику практически забросил. Сейчас трудится над серьезным произведением, но в детали меня не посвящает: мне кажется – не забывает обиду за первый прерванный рассказ.

А я мыслями часто возвращаюсь к тому вечеру.

Тогда, помню, после вечерней новостной передачи по телевизору, я пошёл в свою рабочую комнату, присел перед компьютером. Открыл Word, но из головы никак не выходил тот разговор с приятелем. Что ещё он хотел, но не сказал мне?..

Я сидел перед пустым экраном. Чистое поле его, не нарушенное ни одним знаком, – «Tabula rasa» – продолжало выжидательно смотреть на меня. Не знаю, сколько времени я просидел так, мысленно переворачивая страницы нашего странного разговора…

Ночь истекала беспокойными размышлениями. Первые тени за окном объявили, что вот-вот придёт солнце, чтобы раздёрнуть занавески нового дня…

2015 г.