Текст книги "Клиника «Божий дом»"

РУГАЛА РУГАЛА РУГАЛА РУГГ РУГАЛА РУГАЛА РУГАЛА РУГГ.

– Это – мое четвертое поступление, – бросил мне Эдди. – Значит, следующий – твой! Видел бы ты, что они для тебя готовят!

Следующий! Не может быть. Я поспешил прилечь, чтобы успеть вздремнуть хоть немного, но вскоре проснулся от дикой боли в пальце. Я заорал, Леви спрыгнул с верхней койки, и Молли вбежала в дежурку, опять продемонстрировав свои бедра.

– Меня что-то укусило!

– Честное слово, доктор Баш, это не я! – тут же сказал Леви. – Клянусь, это не я.

Мой палец начал опухать. Боль была невыносимой!

– Я в любом случае собиралась тебе звонить, – сказала Молли. – В приемнике тебя ждет новое поступление.

– Боже. Я не вынесу еще одного гомера.

– Это не гомер. Ему пятьдесят, и он болен. И тоже врач.

Пытаясь сдержать панику, я отправился в приемный покой. Посмотрел историю болезни: доктор Сандерс, пятьдесят один год, чернокожий. Сотрудник Божьего дома. В анамнезе – опухоли слюнной железы и гипофиза с дикими осложнениями. Поступил с болью в груди, потерей веса, сонливостью, затрудненным дыханием. Позвонить Толстяку? Нет. Сначала осмотрю пациента. Я зашел в палату.

Чернокожий доктор Сандерс плашмя лежал на каталке и казался лет на двадцать старше своего возраста. Он попытался протянуть мне руку, но оказалось, что он слишком слаб даже для этого. Я взял его за руку сам – и представился.

– Рад видеть вас своим доктором, – ответил он.

Растроганный его беспомощностью, слабостью его руки, все еще доверчиво лежащей в моей, я почувствовал острую жалость.

– Расскажите, что с вами произошло.

Он начал рассказывать. Сначала я нервничал так, что едва мог понять, что он говорит. Почувствовав это, он сказал:

– Не волнуйся. У тебя все получится. Забудь, что я врач, я отдаю тебя в свои руки. Когда-то и я был на твоем месте, прямо здесь. Я был первым черным интерном в истории Божьего дома. Тогда нас еще называли «нигро».

Постепенно, вспоминая все, о чем говорил мне Толстяк, я почувствовал себя увереннее, а нервное возбуждение уже не мешало сосредоточиться. Мне нравился этот человек. Он доверился мне, и я сделаю для него все, что смогу. На рентгене я увидел выпот в плевральной полости и понял, что нужно дренировать жидкость и узнать, что она собой представляет. Я позвонил Толстяку. Сопоставив все данные, я понимал, что наиболее вероятный диагноз – метастазирующая опухоль. Меня затошнило. Толстяк вкатился в комнату в своем зеленом хирургическом костюме, похожий на веселый зеленый дирижабль, перекинулся с доктором Сандерсом несколькими словами и моментально установил с ним доверительные отношения. Палата казалась наполненной теплом и доверием, мольбами о помощи и обещаниями попытаться. Это было именно то, чем и должна быть медицина. Я дренировал плевральный выпот. После практики с Анной О. это казалось ерундой. Толстяк был прав: ты тренируешься на гомерах, а потом, когда нужно взять дело в свои руки, ты уже знаешь, как поступать. И еще я понял, что лизоблюды Дома терпели странные выходки Толстяка потому, что он был отличным врачом. Полная противоположность Путцелю. Я закончил процедуру, и доктор Сандерс, которому сразу стало легче дышать, сказал:

– Не забудьте сообщить мне о результатах цитологии. Какими бы они не были.

– Что-то станет известно лишь через пару дней, – сказал я.

– Вот тогда и сообщите. Если это метастазы, мне надо будет уладить некоторые дела. У меня брат в Западной Вирджинии, отец оставил нам участок земли. Я все собирался съездить туда на рыбалку, но, похоже, слишком долго откладывал.

Когда я подумал о том, какой ответ может содержаться в пробирках, которые я нес в лабораторию, по моему телу побежали мурашки. Толстяк спросил меня:

– Ты видел его лицо?

– Да, и что?

– Запомни его. Это лицо покойника. Спокойной ночи.

– Эй, стой. До меня кое-что дошло. Тебе здесь дают делать то, что ты делаешь, потому что ты действительно хорош.

– Хорош?! Нет, не просто хорош. Великолепен! Все, спать!

Я доставил доктора Сандерса в палату и вновь попытался уснуть, но утро уже пришло на смену душной июльской ночи. Неистовые безумцы из хирургии уже начинали утренний обход[30]30
  Обычно в 4:30–5:00, чтобы в 7 утра быть в операционной.


[Закрыть], готовясь к напряженному дню, наполненному достойными делами типа пришивания оторванных рук, а первая смена уборщиков, напевая, расползалась по коридорам Дома. Я собирался отправиться к Толстяку и карточкам три на пять, натянул носок – и почувствовал себя таким же, как он: измочаленным, потным, вонючим, словно меня тоже носили на день дольше, чем следовало бы. Во время обхода у меня все расплывалось в глазах, а к обеду я настолько отупел, что, когда Чак и Потс притащили меня в кафетерий и подвели к стойкам с едой, я поставил на поднос лишь огромный стакан кофе со льдом. Я был настолько не в себе, что, попытавшись сесть, ударился ногой о стол, споткнулся – и выплеснул содержимое стакана на халат. Холодный кофе стекал с него на брюки, и это было приятно. После обеда Легго проводил с нашей командой учебный обход. Он шел по коридору в своем длиннющем халате, со стетоскопом, исчезающим в неизвестности брюк, и напевал: «Дейзи, Дейзи, дай мне свой ответ…» Пока он осматривал пациента, я боролся с искушением толкнуть на него Леви и посмотреть, как они оба свалятся на пациента – гомера, которого надо спасти любой ценой. Мне пришло в голову, что Легго расшифровывается как «Let my gomers go»[31]31
  Leggo = Let my gomers go. Видоизмененное «Let My people go» («Отпусти народ мой») – рефрен популярного спиричуэлса Go Down Moses («Сойди, Моисей»), где описываются события из ветхозаветной книги Исход: «И сказал Господь Моисею: пойди к фараону и скажи ему: так говорит Господь: отпусти народ Мой, чтобы он совершил Мне служение».


[Закрыть], и в своих фантазиях я видел его, уводящего толпу гомеров из мирной страны смерти в рабство искусственно продленной и полной страданий жизни, карабкающегося на гору Синай, жадно жующего мацу и напевающего: «Дейзи, Дейзи, дай мне свой ответ…»

Хаос. Расплывающиеся пятна. Я думал, что не доживу до конца рабочего дня. Медсестра сообщила, что у пациентки-итальянки по прозвищу Бум-Бум (без каких бы то ни было заболеваний сердца) болит грудь. Я зашел в палату, где шумное семейство из восьми человек, перебивая друг друга, болтало по-итальянски. Я сделал электрокардиограмму (она оказалась абсолютно нормальной), а потом решил повеселить публику и продемонстрировать трюк Толстяка с перевернутым стетоскопом. Я подключился к Бум-Бум и прокричал: «Улитка, прием, прием, улитка, как слышно?» Она открыла глаза, заверещала, подпрыгнула, схватившись за грудь, а затем – по всем законам сердечного приступа – посинела и перестала дышать. Я сообразил, что вместе с восемью итальянцами стал свидетелем остановки сердца, и со всей силы ударил Бум-Бум в грудину, что привело к еще одному воплю. На этот раз он означал жизнь. Я попытался убедить семейство в том, что это абсолютно нормальная ситуация, выставил всех за дверь и объявил код «Остановка сердца». Первым появился уборщик-мексиканец, почему-то с букетом лилий. Затем прибежал анестезиолог-пакистанец. В моих ушах все еще звенели крики итальянского семейства, и я почувствовал себя как на заседании Лиги Наций. Прибыли и другие, но Бум-Бум уже была в порядке. Глядя на ее кардиограмму, Толстяк заметил: «Поздравляю, Рой, это главный день в жизни Бум-Бум. Она наконец-то получила реальный инфаркт».

Я попытался уговорить резидента из интенсивной терапии забрать Бум-Бум, но, взглянув на пациентку, он сказал: «Ты что, всерьез?» СПИХ не удался. Стараясь не попасться на глаза итальянскому семейству, я обреченно брел по коридору. Толстяк поделился со мной важным ЗАКОНОМ НОМЕР ВОСЕМЬ: ОНИ ВСЕГДА МОГУТ ПОВРЕДИТЬ ТЕБЕ СИЛЬНЕЕ. Я кое-как продержался до конца смены и, шатаясь, пошел к Потсу, чтобы передать ему своих пациентов. И спросил, как у него дела.

– Плохо. Ина впала в бешенство, ворует туфли и мочится в них. Не стоило давать ей валиум. Я думал, она станет менее злобной. У Коротышки это работало, и я тоже решил попробовать. Но она стала еще хуже!

Бредя к лифту вместе с Толстяком, я сказал:

– Знаешь, мне кажется, что эти гомеры хотят меня уничтожить.

– Конечно, хотят. Они хотят уничтожить любого.

– Но почему? Я же не сделал им ничего плохого, а они…

– Именно. Это и есть медицина.

– Ты псих.

– И ты должен стать психом, чтобы этим заниматься.

– Но если все так – я не смогу этим заниматься.

– Конечно, сможешь. Расстанься со своими иллюзиями, и мир ляжет у твоих ног.

И вот он ушел. Я дождался Берри, которая подобрала меня у входа в Дом. Когда она увидела меня, она скривилась от отвращения:

– Рой, ты же зеленый! Фу! Зеленый и вонючий. Что случилось?

– Они меня уделали.

– Уделали?

– Да. Они уничтожили меня.

– Кто они?

– Гомеры. Но Толстяк сказал, что они сделают это с любым и что это и есть современная медицина. Так что я не буду об этом думать, и тогда мир ляжет у моих ног.

– Это какой-то бред.

– Я сказал то же самое, но сейчас я в этом уже не уверен.

– Я могу помочь тебе почувствовать себя лучше.

– Просто укутай меня!

– Что?

– Просто уложи меня в кровать и укутай одеялом.

– Но сегодня же твой день рождения! Забыл? Мы едем в ресторан.

– Забыл.

– Забыл про собственный день рожденья?

– Да. Я зеленый и вонючий, так что просто укутай меня…

И она укутала меня. И сказала, что любит меня даже таким, зеленым и вонючим, а я сказал, что тоже люблю ее. Но это было ложью, так как они уничтожили во мне что-то, что отвечало за мою способность любить, и я отключился еще до того, как Берри вышла, прикрыв за собой дверь.

Затрезвонил телефон, из трубки раздался дуэт: «С днем рождения тебя, с днем рождения тебя, с днем рождения, милый Роо-ой, с днем рождения тебя!» Мой день рождения, о котором я забыл, вспомнил и снова забыл. Мои родители. Отец сказал: «Я надеюсь, ты не слишком устаешь, и это так замечательно – иметь собственных пациентов». Я знал, что он считает систему современной медицины величайшим достижением с момента изобретения высокоскоростного зубного сверла. Повесив трубку, я подумал о докторе Сандерсе, который умрет, и о гомерах, которые будут жить вечно, и попытался понять, где же иллюзии, а где – реальность. Я мечтал о такой медицине, как в книге «Как я спас мир, не запачкав халата»: излечения, жизни, спасенные в последнюю секунду, но видел сломленного южанина, сражающегося со злобной гомерессой в футбольном шлеме; я видел толстого волшебника – прекрасного доктора, то ли гения, то ли сумасшедшего, который уверял меня, что основа современной медицины – это ПОЛИРОВКА историй и СПИХИВАНИЕ пациентов. И днем, и на ночном дежурстве у меня были моменты уверенности в себе – но было и чувство непередаваемой беспомощности, которое я испытывал, глядя на гомеров или несчастных молодых пациентов, обреченных на смерть. Да, были и белоснежные халаты, и белоснежный «континенталь» Путцеля, но халаты в итоге оказывались заляпанными рвотой, мочой и дерьмом гомеров; в грязных простынях кишели насекомые, атакующие глаза и пальцы; а Путцель, откровенно говоря, был обыкновенным мудаком. Через несколько месяцев доктор Сандерс умрет. Если бы я знал, что умру через несколько месяцев, стал бы я тратить свое время на все это? Ни за что! Мое здоровое смертное тело, моя нелепая больная жизнь. Игры с мячом в ожидании аневризмы, которая лопнет на первой базе и зальет кровью мозг, иссушив его. И теперь у меня не было выхода. Я стал терном, зеленым вонючим терном, в зеленом доме, в Божьем доме.

5

По истечении трех недель Толстяка СПИХНУЛИ из Божьего дома по ротации в одну из городских больниц, он называл ее «больницей Святого Где-Нибудь». Он по-прежнему оставался моим резидентом на суточных дежурствах, каждую третью ночь, но в отделении с нами теперь работала девушка по имени Джо – та, чей отец недавно разбился насмерть, прыгнув с моста. Как и многие из тех, кто пошел в медицину, Джо приносила себя в жертву карьере. Худая, жилистая, невысокая, жесткая, уже в подростковом возрасте она игнорировала попытки матери вывести ее в свет, сосредоточившись на изучении биологии, и вместо походов на вечеринки препарировала крыс. Первым ее триумфом стала победа над собственным братом-близнецом: ее приняли в Рэдклиф, а он отправился по спортивной стипендии куда-то на Средний Запад и маршировал там с тромбоном в парадном оркестре. Ее успехи в Рэдлифе были потрясающими, и Джо стала студенткой ЛМИ, едва достигнув половой зрелости. Притормозить ее карьеру, да и то ненамного, смогла лишь ее мать – со своей американской болезнью века, нервным срывом, который в итоге и превратил папашу Джо в бесформенную мертвую массу. Джо еще яростней взялась за медицину, как будто, образцово выполнив обследование прямой кишки, можно было излечить психологический рак ее семьи. Джо вернулась в Божий дом – и стала самым агрессивным и безжалостным его обитателем.

С самой первой встречи, когда она встала перед нами как капитан корабля – ноги расставлены, руки уперты в бока – и сказала: «Добро пожаловать на борт», стало ясно, что она разительно отличается от Толстяка и что все, чему мы научились от него, окажется под угрозой. Невысокая, подтянутая женщина с коротко стрижеными темными волосами, с тяжелой челюстью и темными кругами под глазами. Она была одета в белую юбку и белый пиджак, а к поясу была пристегнута специальная кобура: там находилась записная книжка толщиной в два дюйма, куда Джо собственноручно переписала три тысячи страниц «Принципов лечения внутренних болезней». То, что не сохранилось в ее памяти, можно было найти на ее бедре. У нее был странный, монотонный, бесчувственный голос. Она не принимала абстрактных понятий. У нее абсолютно отсутствовало чувства юмора.

– Прошу прощения, что не появилась раньше, – заявила она Чаку, Потсу, мне и трем студентам ЛМИ при первой встрече. – У меня были обстоятельства личного характера.

– Да, мы слышали, – вежливо сказал Потс. – Как обстоят дела сейчас?

– Все в порядке. Такие ситуации бывают. Я спокойно к этому отношусь. Я рада вернуться к работе и выбросить все это из головы. Я знаю, что вы начинали работать с Толстяком, но у меня другой подход. Делайте то, что я скажу, и все будет прекрасно. Я веду работу в отделении безо всяких поблажек. Никаких недоработок быть не должно. Ну что, банда, начнем обход? Везите тележку с историями болезни, ну же!

Обрадованный Леви поскакал за тележкой.

– С Толстяком, – заметил я, – мы проводили обход, сидя прямо здесь. Это было эффективно и позволяло расслабиться.

– Это халатность. Я осматриваю всех пациентов ежедневно. Без исключений. Скоро вы узнаете, что в медицине есть четкая зависимость: чем больше вы делаете – тем лучше результат лечения. Поэтому я делаю все, что можно. Это отнимает время, но результат того стоит. И, кстати, о времени. Мы будем начинать обход раньше. В шесть тридцать. Это понятно? Прекрасно. Я придерживаюсь очень строгих правил. Никаких поблажек. Я собираюсь продолжить карьеру в области кардиологии и получила стипендию Института здравоохранения на следующий год[32]32
  Равносильно утверждению «Карьера в медицине удалась».


[Закрыть]. Мы будем аускультировать множество сердец. Но имейте в виду, если у вас появятся вопросы или сомнения, я хочу их услышать! Все должно быть в открытую. Ну что, банда, за работу?

Шансы на то, что мы с Чаком будем появляться в Доме на час раньше, чем до того, были нулевыми. Мы плелись за Джо, переходившей из палаты в палату с целеустремленностью, понятной только фанатику-карьеристу, тому, кто постоянно живет в страхе, что какой-то хитрый выскочка вдруг – по стечению обстоятельств или в приступе гениальности – достигнет большего. Мы катали тележку от одной двери к другой – по палатам всех сорока пяти пациентов отделения. И каждого из них Джо осматривала с ног до головы, параллельно осыпая нас выдержками из записной книжки и объясняя каждому из тернов то, что они, по ее мнению, сделали неправильно. Во мне росло чувство протеста. Как мы могли выжить с ней? То, что она делала, противоречило всему, что мы узнали от Толстяка. Она вгонит нас в гроб!

Мы дошли до палаты Анны О. Просмотрев записи, Джо отправилась осмотреть Анну и, игнорируя отбойные молотки из крыла Зока, сконцентрировалась на прослушивании сердца. По мере того как Джо слушала, пальпировала и прощупывала, Анна становилась все более и более беспокойной, она начала кричать:

– РРРУУУДЛ! РРУУУДЛ!! РРРРУУУУУУУУУДЛ!!!

Закончив, Джо спросила, в чем заключалось лечение пациентки. Вспомнив ЗАКОНЫ Толстяка, я сказал: «РАЗМЕЩЕНИЕ».

– ЧТО?!

– ПЕРВЫМ ДЕЛОМ РАЗМЕЩЕНИЕ.

– Кто тебя этому научил?

– Толстяк.

– Чушь собачья, – сказала Джо. – Эта женщина страдает серьезным старческим слабоумием. Она не знает ни своего имени, ни местонахождения, ни сегодняшней даты; она говорит только «РУУУУДЛ», у нее недержание. Существует несколько излечимых причин слабоумия, одна из них – операбельная опухоль мозга. Мы должны проработать все варианты. Позвольте рассказать вам об этом.

Джо разразилась длинной лекцией о деменции, пулеметными очередями выдавая нейроанатомические подробности и ссылки на источники. Я вспомнил гулявшую по ЛМИ легенду о том, как Джо сдавала экзамен по анатомии. Сдавать его было гиблым делом, средний результат был 42 балла. Джо набрала 99. Вопрос, на котором она завалилась, звучал так: «Идентифицируйте круг Полджи», и на самом деле был вопросом с подковыркой: пресловутым кругом был перекресток с круговым движением напротив общаги ЛМИ. Лекция Джо была в тему, она была информативной, полной и понятной. Она закончила с таким довольным видом, будто только что удачно покакала.

– Для начала назначь тесты, – приказала Джо, – мы проверим все. Абсолютно все. Никто не скажет, что мы где-то не доработали.

– Но Толстяк говорил, что слабоумие для Анны – норма.

– Слабоумие никогда не является нормой, – отрезала Джо. – Никогда.

– Может, и нет, – ответил я, – но Толстяк говорил, что в ее случае лучший способ лечения – не делать ничего, и бросить все силы на поиск койки в богадельне.

– Я всегда что-то делаю. Я – врач! Я оказываю медицинскую помощь.

– Толстяк говорил, что для гомеров «ничего не делать» и есть медицинская помощь. Сделай что-то – и состояние ухудшится. Как с Иной Губер, которой Потс влил физраствор. Она так от этого и не оправилась.

– И ты ему поверил?

– Ну… с Анной это сработало.

– А теперь послушай меня, умник, – сказала Джо с угрозой. – Первое: Толстяк – псих. Второе: если не веришь мне, спроси у кого угодно. Третье: именно поэтому ему и не разрешали иметь дело с новыми тернами. Четвертое: капитан корабля – я, и я оказываю медицинскую помощь, которая, к твоему сведению, заключается не в том, чтобы ничего не делать, а в том, чтобы делать все. Ясно?

– Типа того. Но Толстяк сказал, что худшее…

– Стоп! Я не хочу этого слышать. Проведи все исследования для выявления излечимых причин слабоумия: спинномозговая пункция, сканирование мозга, анализы крови, рентген черепа. Сделай все это, а если результаты будут отрицательными, мы, может быть, подумаем о РАЗМЕЩЕНИИ. Кошмар! Ну все, банда, поехали к следующему.

Наш корабль поплыл к Рокитанскому, потом к Софи, к Ине в футбольном шлеме (который Джо с нее сняла), к несчастному доктору Сандерсу и остальным. У каждого из них Джо находила ранее незамеченные симптомы заболеваний сердца, представлявших для нее особенный интерес. Мы добрались до границы наших владений и северного крыла, где располагалась палата Желтого Человека. Он не был нашим пациентом, но Джо решила осмотреть и его тоже. Закончив, она сообщила Потсу:

– Я слышала об этом пациенте. Быстротекущий некротизирующий гепатит. Смертельный, если не заметить на ранней стадии и не начать стероиды. Позвольте рассказать вам об этом.

Она выдала лекцию о некротизирующем гепатите, не обращая внимание на исказившееся от боли лицо Потса. Закончив, Джо сообщила, что сделает для нас копии статей и ссылок, после чего отправилась на обход с Рыбой и Легго. Каким-то образом ей удалось вогнать всех нас в тоску. Даже после ее ухода в воздухе висело что-то тяжелое, серое, холодное, давящее на нас, толкающее к краю моста – и вниз.

– Да уж, это, конечно, не Толстяк, – констатировал Чак.

– Я уже тоскую по нему, – ответил я.

– Такое ощущение, что про Желтого Человека слышали все, – вздохнул Потс.

– Ты думаешь, что я должен сделать Анне О. все эти тесты?

– Старик, кажется, выбора у тебя нет.

– Толстяк никогда не ошибался, ни разу!

– Я не думаю, что кто-то понимает в гомерах больше, чем Толстяк, – согласился Чак, – Этот чувак был крут. Будь и ты крут, Рой, будь крут.

Первую неделю работы с Джо я делал все, что она говорила: я ужасно боялся, что что-то упущу – и потом это будет преследовать меня, как ошибка с Желтым Человеком – Потса. Я назначал все исследования, какие только мог придумать, всем своим пациентам – и описывал это в историях. При помощи Джо я даже начал давать ссылки на источники. Вскоре истории засияли. Лизоблюды-карьеристы вроде Рыбы и Легго смотрели на ОТПОЛИРОВАННЫЕ до блеска истории – и на их лицах появлялись сияющие улыбки. ПОЛИРУЯ историю, ты автоматически ПОЛИРУЕШЬ задницы лизоблюдов. И не только их. Вскоре я заметил, что чем больше я назначаю тестов, тем больше происходит осложнений, тем дольше пациенты остаются в Доме – и тем больше денег утекает в карманы частных врачей[33]33
  Эта система до сих пор не изменилась. Больнице очень невыгодно держать пациента дольше нескольких дней, а вот частному врачу, который ежедневно «снимает сливки» со страховки за ведение тяжелого пациента – чрезвычайно выгодно. Тем более что с пациентом-хроником гораздо меньше возни, чем с новым поступлением.


[Закрыть]. Если ты ПОЛИРУЕШЬ истории, ты тут же становишься лучшим другом частников. Джо была абсолютно права: чем больше ты делаешь, тем довольнее начальство.

А вот с пациентами дела обстояли хреново, особенно с гомерами. На их счет Джо сильно заблуждалась. Чем больше исследований я делал, тем хуже им становилось. До появления Джо Анна О. сохраняла идеальный баланс электролитов, а все ее органы работали настолько хорошо, насколько это вообще возможно для модели 1878 года выпуска. При этом, по-моему, в число таких органов входил и мозг: я считал слабоумие тихой безопасной гаванью, дарящей забвение и спасающей от мыслей о собственном распаде. Некогда почти готовая к СПИХИВАНИЮ обратно в «Еврейский дом неизлечимых» Анна (получавшая на протяжении всего душного августа то рентген, то пункцию) сильно сдала. Под влиянием стрессов, вызванных исследованием возможных излечимых причин слабоумия, ее органы стали накрываться один за другим по принципу домино: контраст для сканирования мозга повредил почки; исследование почек перегрузило сердце; лекарство для сердца вызвало непрекращающуюся рвоту, что нарушило водно-электролитный баланс до такой степени, что ее жизнь оказалось под угрозой – а это в свою очередь усугубило слабоумие и параллельно сделало Анну кандидатом на полное обследование ЖКТ, подготовка к которому привела к сильному обезвоживанию организма и добила ее измученные почки, что вызвало инфекционный процесс и необходимость гемодиализа, а также все возможные осложнения этих осложнений. Мы оба устали, а она еще и балансировала на грани смерти. Как и Желтый Человек, она прошла стадию судорог и билась как пойманная на крючок рыба, а потом перешла в еще более ужасное состояние и лежала совершенно неподвижно, возможно, умирая. Мне было горько, так как к тому времени я уже успел к ней привязаться. Я не знал, что с ней делать теперь. Я проводил кучу времени, сидя рядом с Анной О. в размышлениях, и наблюдал, как она умирает.

Толстяк дежурил одновременно со мной – каждую третью ночь. Как-то раз, разыскивая меня, чтобы позвать на ужин, он обнаружил меня в палате Анны.

– Что ты, черт возьми, делаешь? – спросил он.

Я рассказал.

– Она же уже собиралась обратно в «Еврейский дом», так что случилось? Подожди, не говори мне, я сам угадаю. Джо решила докопаться до сути ее слабоумия, так?

– Правильно. Похоже, что теперь она умирает.

– Она может умереть только в одном случае: если ты лично убьешь ее, сделав все то, что придумала Джо.

– Но что я могу сделать? Джо контролирует каждый шаг.

– Элементарно. Ничего не делай с Анной, но скрывай это от Джо.

– Скрывать?

– Продолжай тестирования, но сделай их чисто иллюзорными и ПОЛИРУЙ историю воображаемыми результатами воображаемых тестов. Анна вернется в свое нормальное слабоумное состояние, тестирование покажет необратимость ее слабоумия, все счастливы. Ничего экстраординарного.

– Не уверен, что это этично.

– А убивать гомерессу своими тестами – этично?

На это мне было нечего ответить.

– Ну вот, план лечения готов! Пойдем поедим.

Во время ужина я попросил Толстяка рассказать мне о Джо. Он помрачнел и сказал, что у Джо тяжелейшая депрессия. Он полагал, что у нее, как и у Рыбы, и у Легго, и у многих других карьеристов, есть отличное знание теории и впечатляющие публикации – но ни грамма здравого смысла. Они все смотрели на болезнь, как на страшного монстра, которого надо было запереть в клетку тестов и дифференциальных диагнозов. Они считали, что все, что нужно, – это приложить нечеловеческие усилия, и все вокруг поправятся. Джо посвящала этому всю себя, и у нее ни на что больше не оставалось сил. Вся ее жизнь, по словам Толстяка, была медициной.

– Это очень печально, и все об этом знают. Джо готовилась к моменту, когда станет старшим резидентом отделения, весь прошлый год, и вот этот момент настал. Теперь она вылезет вон из кожи, чтобы превратить все происходящее в свой бенефис. Эти несчастные пациенты нужны ей для заполнения пустоты собственной жизни, недаром она торчит в отделении до ночи, да еще приходит сюда в свои выходные. Она чувствует, что никому не нужна, – исключая, конечно, те случаи, когда ей кажется, что она нужна тернам или пациентам, которым на самом деле она не нужна тоже, она же ходячая катастрофа, если дело идет о практической медицине или человеческих отношениях. Знаешь, что было бы лучшей медицинской помощью для Анны О.? Найти очки, которые потерялись где-то в больнице. Джо нужно было заниматься чистой наукой, но она понимает, что если уйдет отсюда, это подтвердит то, что все давно знают: она неспособна ладить с людьми.

– Ты просто сексист, – сказал я, думая о Берри.

– Я? – искренне удивился Толстяк. – Почему?

– Ты говоришь, что из женщин вроде Джо получаются паршивые врачи, потому что они женщины.

– Нет. Я говорю, что из женщин вроде Джо, если они становятся врачами, получаются паршивые люди. С мужчинами то же самое. Наша специальность – это же болезнь сама по себе, независимо от пола. Она может заманить в ловушку любого из нас, и с Джо это точно уже произошло. И это ужасно. Ты бы видел ее квартиру! Там как будто никто не живет. Она въехала туда год назад, но до сих пор не вытащила стереосистему из коробок.

Обсуждение депрессивной жизни Джо вогнало нас в тоску. Какое-то время мы провели в подавленном молчании, но потом Толстяк улыбнулся и спросил:

– А я рассказывал тебе о своей мечте? Об изобретении?

– Нет.

– «Анальное зеркало доктора Юнга»: величайшее изобретение американской медицины!

– Анальное зеркало доктора Юнга? Это что еще такое?

– Помнишь, в институте на занятиях по гастроэнтерологии нам советовали осмотреть собственный анус с помощью маленького зеркала?

– Да.

– У тебя получилось?

– Нет.

– Конечно! Это невозможно. Но теперь с помощью «Доктора Юнга», каждый сможет осмотреть свой анус в домашних условиях, в тишине и комфорте!

– Так что же это такое? – спросил я, втягиваясь в игру.

Он показал мне что. Толстяк нарисовал на салфетке замысловатую систему, состоящую из двух взаимно отражающих зеркал и большой фокусирующей линзы, соединенных стальными стержнями регулирующейся длины. Он начертил пути, по которым лучи света путешествовали от задницы до глазных яблок и обратно, раскрасил схему во все цвета радуги, иллюстрируя разложение света в спектр, рассчитанное путем сложных выкладок. Закончив, он сказал:

– Знаешь, сколько американцев испытывают боль при дефекации и видят кровь в стуле? Миллионы!

– Почему только американцы? – спросил я, веселясь. – Почему не весь мир?

– Вот именно! Одна проблема – перевод. Миллионы у нас, миллиарды по всему миру! Анус вызывает интерес у всего человечества. Все хотят его увидеть, но никто не может. Это как черная Африка в домиссионерскую эпоху. Конго человеческого тела.

Волосы у меня на затылке зашевелились, когда я заподозрил, что, возможно, он говорит всерьез.

– Ты ведь шутишь?

Толстяк не ответил.

– Это самая идиотская идея, которую я слышал!

– Ничего подобного. К тому же о великих изобретениях всегда так говорят. Это почти как вагинальные зеркала, которыми пользуются гинекологи всего мира. Кстати, анальное зеркало можно настроить так, чтобы у женщины была возможность ознакомиться со всеми своими интимными местами. Это универсальное устройство, унисекс. «ПОЗНАЙ СВОЮ ЖОПУ». – Толстяк расставил руки, изображая, будто читает рекламный плакат или наклейку на бампере, и продекламировал: – «ЗАДНИЦЫ ПРЕКРАСНЫ! СВОБОДУ ЗАДНИЦАМ!» Настоящая находка для человечества, да и финансовый потенциал огромен. Большая удача.

– Это же дикость!

– Да, и именно поэтому это будут покупать.

– Это же шутка? Ты же не сделал этого на самом деле, правда?

Толстяк сидел с отсутствующим видом.

Растерянный, я сказал: «Да ладно, Толстяк, перестань». И умолял сказать мне правду. Но анальное зеркало казалось настолько невероятным, что и в самом деле могло оказаться правдой. И я подумал: а что вообще может быть невероятным в Америке? Джек Руби разносящий живот Ли Харви Освальду в прямом эфире? Коричневые бумажные пакеты с наличкой, которые заносили в вице-президентский кабинет Спиро Агню?[34]34
  Ли Харви Освальд – единственный официальный подозреваемый в убийстве американского президента Джона Кеннеди, Джек Руби – директор ночного клуба в Далласе, убивший Освальда во время его перевода в окружную тюрьму, транслировавшегося в прямом эфире. Спиро Агню – вице-президент США во время президентства Никсона – подал в отставку после того, как были преданы гласности его финансовые злоупотребления (взятки, уход от налогов).


[Закрыть] Я был неправ, очень неправ, недооценивая абсурдность нашей реальности.

– Давай, Толстяк! Скажи, наконец, ты всерьез или опять издеваешься?

– Издеваюсь?! – казалось, он вышел из транса. – Конечно, я не всерьез. Никто же не может на самом деле задумать такой идиотизм. Только, Баш, запомни про Анну и других гомеров: ПОЛИРУЙ истории и прячь это от Джо. Увидимся.

Я попытался. Я решил оставить Анну О. в покое и изо всех сил старался ничего с ней не делать. Зависнув на грани смерти, Анна держалась, кажется, только потому, что первый закон Божьего дома гласил: ГОМЕРЫ НЕ УМИРАЮТ. Через какое-то время, проходя мимо ее палаты, я услышал ее здоровый слабоумный «РРУУУДЛ», и мое сердце перевернулось от радости. Я понял, что теперь с Анной все в порядке и что я экспериментально доказал правоту Толстяка: лучшее, что только можно сделать для гомеров, – это ничего для них не делать. И чем больше я ничего для них не делал, тем лучше им становилось, так что я решил, что отныне буду ничего не делать для них интенсивнее, чем любой другой интерн Божьего дома. Надо было только найти способ скрыть это от Джо.

Но пока было неясно, как проповедуемый Джо ортодоксальный подход к медицине скажется на тех, кто согласно концепции Толстяка еще может умереть, то есть на молодых. Вонючее, душное и потное лето все продолжалось – и изматывало нас, а Америка в это время была поглощена событиями, о которых поведал ей мелкий чиновник Белого дома по имени Баттерфил: Никсону настолько ударило в голову его президентство, что он установил звукозаписывающую аппаратуру, призванную сохранять каждое бессмертное президентское слово – и теперь ему приходилось изобретать уловки, которые позволили бы спасти эти записи от Сирики и Кокса[35]35
  Джон Сирика – председатель верховного суда Вашингтона, приказавший Никсону передать следователям записи разговоров в Белом доме; Арчибальд Кокс – глава следственной комиссии прокуратуры, расследовавшей Уотергейтское дело.


[Закрыть].