Текст книги "Пересечение Эйнштейна"

Удивительно! Внутри – комок страха. Удивительно! Они улыбаются!

Увалень поднял первую деревянную решетку загона, и овцы, заблеяв, подбежали ко второй. Удивительно!

– В самом деле, – сказал Увалень. – Ты нужен нам. Мы очень рады, что ты вернулся.

Он шлепнул меня по затылку, а я дал ему пинка под зад, но промазал.

Маленький Джон оттащил вторую решетку, и мы погнали овец через площадь по дороге вверх на луг. Как прежде. Нет. Не так.

Увалень первым заговорил об этом. Когда дневное тепло прогнало утреннюю прохладу, он сказал:

– Сегодня не так, как раньше, Чудик. Ты что-то утратил.

Я стряхнул росу, блестевшую на низкой иве. Росинки посыпались мне на лицо и плечи.

– Разве что аппетит и, может, пару фунтов веса.

– Нет, не аппетит, – сказал Маленький Джон, слезая с пня. – Что-то другое.

– Другое? – повторил я. – Скажите, Увалень, Маленький Джон, что другое?

– А? – переспросил Маленький Джон. Он бросил вниз палку, пытаясь привлечь внимание овцы к сочной траве. Промахнулся. Тогда я поднял камешек, валявшийся под ногами, прицелился и швырнул. Овца обернулась, посмотрела на меня синими глазами, заозиралась, и запрыгала от радости, что ей показали такую сочную траву.

– Ты очень изменился.

– Нет, – сказал я. – Ла Страшная говорит, что я чем-то очень важным отличаюсь от других людей. Так же как и... Челка. Мы – другие, иные.

– Ты можешь играть, – сказал Увалень.

Я посмотрел на мачете.

– Не думаю, что поэтому. Я могу научить играть и тебя. Она увидела во мне что-то другое.

Позже, после обеда, мы погнали овец назад. Увалень предложил пообедать всем вместе. Я отрезал окорок, а потом мы атаковали тайник Маленького Джона с фруктами.

– Хочешь приготовить ужин?

– Нет, – отказался я.

Увалень зашел за угол силовой хижины и закричал на всю площадь:

– Эй, кто хочет приготовить ужин для джентльменов, которые хорошо поработали и снабжают вас пищей? А также обслужить и развлечь беседой? Нет, вы уже готовили для меня обед. Не надо толкаться, девушки! Нет, не ты, другая. Ты умеешь готовить приправу? Ах-ах, я помню тебя, Стрихнин-Лиззи. О'кей! Да, ты. Пойдем.

Он вернулся в сопровождении милой плешивой девушки. Я раньше видел ее, но никогда с ней не разговаривал, и не знал как ее зовут.

– Это Маленький Джон, Чудик, а я – Увалень, – представил всех Увалень.

– А как зовут тебя?

– Зовите меня Родинка.

Нет, я никогда раньше с ней не разговаривал. Какой позор – эта ситуация не менялась в течении двадцати трех лет. Ее голос шел не из гортани. Не думаю, чтобы она вообще была у Родинки. Звуки рождались где-то глубже.

– Меня ты можешь называть, как только захочешь, – сказал я.

Она засмеялась и смех ее, похожий на перезвон колокольчиков, тоже звучал необычно.

– Давайте еду и нужно найти очаг.

Внизу, возле ручья, мы сложили из камней очаг. У Родинки была с собой большая сковородка, так что нам пришлось занять только соль и корицу.

– Пойдем, – сказал Маленький Джон, – прогуляемся вдоль берега. – А ты, Чудик, пока развлек бы гостью. Побеседуйте.

– Нет, эй... погодите, – я лег на спину и заиграл. Ей понравилось, потому что она улыбнулась мне, продолжая готовить.

– У тебя есть дети? – спросил Увалень.

Родинка смазала сковородку куском жира, отрезанного от окорока.

– Один в Вересковой клетке. Двое с мужчинами в Ко.

– Ты много путешествовала, да? – спросил Маленький Джон.

Я заиграл потише, и она улыбнулась мне, складывая кости в кастрюлю.

Жир шипел и трещал на раскаленном металле сковороды.

– Я путешествую, – улыбка, дыхание и насмешка в голосе Родинки были прелестными.

– Ты найди мужчину, который тоже путешествует, – посоветовал Увалень.

У него всегда имелся для каждого совет на все случаи жизни. Иногда это действовало мне на нервы.

Родинка пожала плечами.

– Я так однажды и сделала, мы с ним, наверное, больше не встретимся. Это его ребенок в клетке. Парня звали Ло Анджей. Прекрасный мужчина. Он никогда не задумывался, куда идти. И всегда шел туда, куда я не хотела. Нет... – она помешала в кастрюле. – Я мечтаю о постоянном решительном мужчине, который бы ждал моего возвращения.

Я заиграл старый гимн «Билли Байли, вернись, пожалуйста, домой». Я выучил его с сорокапятки, когда еще был ребенком. Родинка, похоже, тоже знала его, потому что засмеялась, разрезая персики.

– Точно, – сказала она. – Билли Ла Байли. Это прозвище дал мне Ло Анджей.

Она разложила мясо по краям сковороды, а в середину положила орехи и овощи, посолила и налила немного воды.

– И далеко ты заходила? – спросил я, положив мачете на грудь и потягиваясь. Сквозь кленовые листья над нашими головами проглядывало небо.

На западе оно алело в свете заходящего солнца, а на востоке уже взлетало ночное темно-синее покрывало, расшитое звездами.

Родинка разложила фрукты на листе папоротника.

– Однажды я дошла до города. И не раз бывала под землей, исследуя пещеры.

– Ла Страшная говорила, что мне тоже надо отправиться в путешествие, потому что я иной.

Она кивнула.

– Поэтому и Ло Анджей путешествует, – сказала Родинка и закрыла сковородку крышкой. Из-под крышки начали вырываться струйки вкусно пахнущего пара. – Большинство путешественников – иные люди. Ло Анджей говорил мне, что я слишком иная, но не говорил в чем.

Увалень и Маленький Джон притихли.

Теперь Родинка посыпала сковородку корицей. Несколько крупинок попало в огонь, лижущий края сковородки, и, затрещав, они разлетелись разноцветными искрами.

– Да, – сказал я. – Ла Страшная мне тоже не объяснила, почему я иной, чем я отличаюсь от других.

– Ты не знаешь? – удивилась Родинка. Я покачал головой.

– О, но ты же можешь... – она прикусила язык. – Ла Страшная – одна из ваших старейшин?

– Да.

– Может быть, у нее есть причины не говорить тебе? Я поговорю с ней немного позже. Она очень мудрая женщина.

Я подкатился к ней.

– Если ты знаешь, то расскажи мне.

Родинка смутилась.

– Хорошо. Только что тебе говорила Ла Страшная?

– Она сказала, что мне нужно готовиться к путешествию, что я должен убить убийцу Челки.

– Челки?

– Челка тоже была иной, – я начал рассказывать ей о Челке.

Через минуту Увалень, голодно рыгнув, забарабанил по груди и пожаловался, что он зверски голоден. Похоже, Увалень ничего не понял.

Маленький Джон поднялся и пошел по берегу.

Увалень последовал за ним, проворчав:

– Позовите меня, когда все закончите. Я подразумеваю ужин.

Родинка внимательно выслушала меня и задала несколько вопросов о смерти Челки. Когда я сказал, что перед путешествием должен зайти за Ле Навозником, она кивнула:

– Хорошо, теперь я догадываюсь... Обед готов.

– Ты не объяснишь мне...

Она покачала головой.

– Ты не должен этого знать, тебе не нужно понимать всего этого. Поверь, я путешествовала гораздо больше тебя. Много иных людей погибло так же, как и Челка. Я слышала, что это происходит последние три года. Что-то ищет их и убивает. По-видимому, нам лучше уходить куда-нибудь.

Она приподняла крышку и из-под нее вылетело облако пара.

Увалень и Маленький Джон, возвращавшиеся по берегу, побежали.

– О, Элвис Пресли! – воскликнул, переводя дыхание Маленький Джон. – Какой приятный запах! – Он стоял над огнем и облизывался. Увалень энергично раздувал ноздри.

Мне еще нужно было расспросить Родинку, но я не хотел злить Маленького Джона и Увальня и решил спокойно поесть вместе с ними.

Вид окорока, овощей, фруктов и приправ, разложенных на листьях, быстро поставили точку на моих размышлениях, и я понял, что причиной моей метафизической меланхолии был голод.

Много разговоров, пищи, шуток. Мы улеглись спать прямо здесь, на папоротниках. Около полуночи, когда стало прохладно, все сбились в кучу.

За час до рассвета я проснулся.

Я высвободил голову, она покоилась под мышкой у Увальня (плешивая голова Родинки тоже приподнялась), и встал. В звездной темноте я заметил, как под головой Маленького Джона, возле моей ноги, что-то блеснуло. Это было мое мачете. Маленький Джон пристроил его вместо подушки. Я осторожно вытащил мачете из-под щеки друга и направился к клетке.

Шагая, я посматривал вверх, на ветки, по которым от силовой хижины к ограде клетки тянулась проволока. С полпути я заиграл, и кто-то стал мне подсвистывать. Я замолчал. Но насвистывать не перестали.

Глава 4

Где он был потом? В песне?

Жан Жене

«Экраны»

Бог сказал Аврааму:

– Убей мне сына.

Авраам сказал:

– Боже, пощади меня!

Боб Дилан

«Проверьте 61 шоссе»

Любовь это то, что умирает и умерев, оживает и превращается в душу новой любви... Таким образом на самом деле она бессмертна.

Пер Лагерквист

«Карлик»

– Ле Навозник? – позвал я. – Навозник?

– Я здесь, – донесся из темноты голос. – Это ты, Чудик?

– Ле Навозник, где ты?

– В клетке.

– О! Что это за запах?

– Беленький, – сказал Навозник. – Брат Увальня. Он умер. Я копаю ему могилу. Ты помнишь, брат Увальня...

– Помню. Я вчера видел его у изгороди. Он выглядел очень больным.

– Он не долго мучился. Входи и помоги мне копать.

– А изгородь...

– Выключена. Перелазь через нее.

– Мне не нравиться бывать там, внутри.

– Когда мы были детьми, ты ни о чем подобном не заикался, пробираясь ко мне. Иди сюда, я хочу вытащить этот камень, помоги.

– Это было, когда мы были детьми. А в детстве мы делали очень многое из того, чего ни за что в жизни не сделаем сейчас. Это твоя работа, ты и копай.

– Челка приходила и помогала мне, она мне всегда о тебе все рассказывала.

– Челка приходила... – переспросил я. – Рассказывала???

– Хорошо, некоторые из нас могли ее понимать.

– Да. Некоторые из нас могли...

Я взялся за проволоку возле столба, но перелезать не стал.

– Действительно, – сказал Навозник. – Я все время огорчаюсь, что ты не заходишь ко мне. Мы бывало веселились. И я очень рад, что Челка не забывала сюда дороги. Мы бывало...

– ...делали массу вещей, Навозник. Да, я знаю. Послушай, до четырнадцати лет мне никто не говорил, что ты не девушка. Извини, если я тебя обидел.

– Да, нет. А Челке никто не рассказал, что я не мальчик. Я отчасти рад этому, хотя и не думаю, что это оттолкнуло бы ее.

– Она часто приходила сюда?

– Когда не была с тобой.

Я влез на изгородь и спрыгнул с другой стороны.

– Где этот проклятый камень?

– Здесь...

– Не прикасайся ко мне. Покажи.

– Здесь, – повторил из темноты Навозник.

Я обхватил камень и потащил его из грязи. Корни затрещали, чмокнула грязь, и я выкатил глыбу на ровное место.

– Кстати, как ребенок?

(Я замер. Проклятый Навозник, я надеялся услышать вовсе не это. Почему твои слова меня так задели?) Возле столба лежала лопата, я поднял ее и стал выбрасывать из ямы гравий. Проклятый Навозник.

– Мой и Челкин... – он на секунду замолчал. – Я собираюсь где-то на следующий год показать девочку докторам. Ей необходима специальная подготовка, воспитание и обучение, но она вполне работоспособна. Вероятно, она никогда не будет Ла, но, по крайней мере, она не останется здесь, в клетке.

– Я имел в виду не этого ребенка.

Лопата лязгнула о камень.

– Ты же не уточнил, а здесь они все мои, – в его тоне прозвучали ледяные нотки. Потом Навозник слегка, явно нарочито, толкнул меня в бок. – А... ты имел в виду твоего и моего. (Ах ты гермафродитный ублюдок, как будто ты не понимаешь о ком идет речь, как будто ты не в курсе...) Он живет здесь, но он счастлив. Хочешь пойти посмотреть на него...

– Нет, – ответил я, с ожесточением выбросив из ямы лопаты три грязи. – Давай поскорее похороним Беленького.

– Куда?

– Ла Страшная, это она сказала... мы должны побыстрей отправиться в путешествие, чтобы найти и уничтожить того, кто убил Челку.

– Ох, – вздохнул Навозник, – да. – Он подошел к изгороди и нагнулся. – Помоги.

Мы подняли распухший мягкий труп и подтащили его к яме. С глухим стуком он скатился в могилу.

– Ты собирался подождать, пока я сам приду за тобой? – спросил Навозник.

– Да. Но я не могу больше ждать. Надо отправляться прямо сейчас.

– Если мы идем вместе, тебе придется подождать.

– Почему?

– Чудик, я же сторож клетки и должен ее охранять.

– Да пусть она хоть заплесневеет и сгниет, эта ваша клетка. Меня это не волнует. Я хочу идти!

– Мне надо обучить нового сторожа, инвентаризовать пищу и разработать специальное меню. Подготовить убежище для...

– К черту, пошли...

– Чудик, у меня здесь три младенца. Один из них твой, от девушки, которую ты любил раньше. И все они мои. Двое из них – если терпеливо заботиться о них, уделять побольше времени, окружить любовью и вниманием через некоторое время могут выйти отсюда.

– Двое из них, да? – у меня перехватило дыхание. – Но не мой. Я пошел.

– Чудик!

Вскарабкавшись на изгородь, я остановился.

– Послушай, Чудик. Мир, в котором ты живешь – реален. Он идет откуда-то, он идет куда-то, и он – изменяется. Но все получается правильно и неправильно, независимо от того, хочешь ты этого или нет. Ты никогда не хотел этого принять, даже когда был ребенком. Но пока ты не изменишь своего отношения, ты не будешь счастлив.

– Ты рассказывал мне об этом, когда мне было четырнадцать лет.

– Я рассказываю тебе теперь. Челка рассказывала мне множество...

Я спрыгнул и пошел к деревьям.

– Чудик!

– Что? – я продолжал идти.

– Ты испугался меня?

– Нет.

– Я покажу тебе...

– Ты прекрасно показываешь кое-что в темноте? Это то, чем ты отличаешься, да? – крикнул я через плечо.

Я пересек ручей и полез на скалы, не хуже самого Элвиса. На луг я заходить не стал, а обошел его поверху, натыкаясь в темноте на ветки деревьев и кустарников. Потом я услышал, как кто-то, насвистывая, идет сквозь сумрак.

Глава 5

Там не было никого, кроме сумасшедшего; и те немногие, знающие этот мир и то, что это он пытался пробить пути в другие миры, но ничего не добился, потому что никогда ничего не имел, кроме лишений, не были уверены, что он, мудро рассуждающий днем, не поддастся безумству ночью.

Николо Макиавелли

«Воспоминания о Французской победе».

Эксперимент показал, что во всех объектах присутствует что-то еще.

Жан-Поль Сартр

«Святой Жене-мученик»

Я остановился. Шорох шагов приблизился и утих.

– Это ты, Чудик?

– Ты изменил свои намерения?

Вздох:

– Да.

– Тогда пойдем. – Мы зашагали. – Почему?

– Кое-что случилось. – Навозник не сказал, что именно, а я не стал расспрашивать.

– Навозник, – сказал я немного погодя. – Я чувствую по отношению к тебе что-то очень близкое к отвращению. Это настолько близко к ненависти, как то, что я испытывал к Челке, было близко к любви.

– Сейчас незачем об этом беспокоиться. Ты слишком эгоцентричен, Чудик. Надеюсь, пройдет время – и ты повзрослеешь.

– И ты пришел показать мне, как это делается? – спросил я. – В темноте?

– Я показываю тебе сейчас.

Пока мы шли, заалел рассвет. Глаза мои слипались, веки набухли и стали тяжелыми, а голова – просто чугунной.

– Ты работал всю ночь, – обратился я к Навознику, – да и я сам поспал только пару часов. Почему бы нам не прилечь чуток поспать?

– Подожди до тех пор, пока не будет достаточно света, чтобы ты убедился в том, что я здесь.

Это был странный ответ. Серый силуэт Навозника вырисовывался впереди меня.

Когда восток сплошь закраснел, не затронув синевы в остальной части неба, я стал высматривать место, куда бы упасть. Я был совсем измучен и прикрывал глаза от солнца; все начинало плыть у меня перед глазами.

– Здесь, – сказал Навозник. Мы подошли к неглубокому оврагу у скалы, на дне которого лежал плоский камень. Я спрыгнул на него. Навозник за мной. Мы легли, мачете я положил между нами. Я запомнил, что перед тем как я заснул, золотой лучик успел перебраться с моей руки на спину.

Я поднял руку и протер глаза. Они опять слипались.

– Навозник?..

Ко мне подбежала Родинка.

Я попытался дотянуться до подола ее платья. Она испуганно посмотрела на меня.

– Увалень! – крикнула она вверх. – Маленький Джон! Он здесь!

Я сел:

– Куда ушел Навозник?

К нам спускался Увалень, а за ним бежал Маленький Джон.

– Ла Страшная, – приблизившись, сказал Увалень, – хочет поговорить с тобой... перед твоим уходом. Она и Ло Ястреб хотят поговорить с тобой.

– Эй, никто не видел Ле Навозника? Странно, убежал...

Тут я увидел выражение лица Маленького Джона.

– Ле Навозник умер, вот поэтому-то они и хотят поговорить с тобой.

– Что?

– Перед восходом, внутри клетки, – сказал Увалень. – Он лежал возле могилы моего брата Беленького. Помнишь моего брата?..

– Да, да, – сказал я. – Я помогал его хоронить... Перед восходом? Это невозможно. Когда мы с ним легли здесь спать, солнце уже взошло. – Потом я переспросил с сожалением. – Умер?

Маленький Джон кивнул.

– Так же, как Челка. Это сказала Ла Страшная.

Я вскочил, сжимая мачете.

– Но это невозможно! Ведь кто-то говорил мне: «ПОДОЖДИ ДО ТЕХ ПОР, ПОКА НЕ БУДЕТ ДОСТАТОЧНО СВЕТА, ЧТОБЫ ТЫ УБЕДИЛСЯ, ЧТО Я ЗДЕСЬ». Ле Навозник был вместе со мной после восхода. Потом мы легли спать.

– Ты спал с Ле Навозником после того, как он умер? – изумленно спросила Родинка.

Сбитый с толку, я пошел в деревню. Ла Страшная и Ло Ястреб встретили меня возле пещеры с родником. Мы заговорили о мелочах; я смотрел на них, глубоко задумавшись о явлениях, которых не понимал, обо всей творящейся неразберихе. Потом мы заговорили о быке, убитом мною.

– Ты хорошо поохотился Ло Чудик, – сказал наконец Ло Ястреб. – И хотя при дележе мяса мне достался кусок поменьше, ты – образец честного мужчины. Тебя кругом подстерегало множество опасностей. Я все-таки многому научил тебя. Помнишь, как ты удивлялся зарождению утра среди ночи?

(Очевидно, смерть Ле Навозника убедила Ло Ястреба, что подозрения Ла Страшной о смерти Челки обоснованы, правда, я не понимал, что связывает эти две смерти. А они так и не просветили меня.)

– Используй то, чему я тебя учил, когда будешь странствовать. Постарайся выжить и вернуться.

– Ты иной, – сказала Ла Страшная. – Ты видишь, что это очень опасно и это очень важно. Я пыталась расширить твой кругозор. И ты должен будешь еще многому научиться. Пусть тебе пригодятся знания, которые я тебе дала.

Не имея ни малейшего представления, куда идти, я повернулся и зашагал прочь, все еще не придя в себя после смерти Ле Навозника. По-видимому, тройняшки Блой почти всю ночь провели в этой пещере, ловя в ручье слепых раков. Они возвращались, когда еще было темно. Размахивая палками, мальчишки брели по берегу реки. Они-то и увидели – Ле Навозник лежал за изгородью клетки в круге света, уткнувшись лицом в кучу гравия. Это, похоже, было как раз тогда, когда я только ушел.

Я продирался через ежевику, по направлению к солнцу, и в моем сознании, как изображение на незамутненном дне родника, вырисовывалась одна единственная мысль: «Если Навозник умер, и в то же время шагал вместе со мной через дрок, огибая камни („Я показываю сейчас, Чудик“), то, наверное, и Челка сможет вернуться ко мне. Если бы мне удалось обнаружить того, кто убивает нас, иных... но чье иное возвращает нас к жизни после смерти...»

Из мачете полилась медленная мелодия для умершего Навозника; и глухие удары моих ступней о землю поддерживали ритм. Примерно через час такого своеобразного похоронного танца в невыносимой жаре, я весь блестел от пота.

Солнце уже клонилось к закату, когда я наткнулся на красные цветы, громадные – величиной с мое лицо, похожие на кровавые капли, разбрызганные между шипов. Они часто растут на голых камнях. Возле них нельзя останавливаться. Плотоядны.

Чуть позже я присел отдохнуть на плоский, покрытый трещинками, кусок гранита. Улитка шевелила рожками – глаз в крохотной лужице величиной с мою ладонь. А через полчаса я пробирался по каньону. Небо стало темнеть. Уже в глубоких сумерках я увидел в скале вход в пещеру и, решив тут переночевать, нырнул в нее.

Особый запах человека и смерти. К лучшему. Хищные животные избегают таких мест. Пол, покрытый землей, заросший мхом. Снаружи наступила ночь, затрещали сверчки и завыли осы. Я не стал играть, мне было хорошо в темноте. Тут же я обнаружил рельсы и пошел по ним, нащупывая металл рукой среди мусора, рассыпанных листьев и веток. Потом стал спускаться вниз по длинному тоннелю. Я хотел уже остановиться, откатиться к стене, где было посуше, и заснуть... Но рельсы вдруг оборвались.

Я вскочил.

Свистнул в мачете. И долгое эхо отозвалось справа: там был бесконечный тоннель. Слева звук отражался быстрее: что-то вроде комнаты. Я пошел налево и через минуту ушибся о дверной косяк.

В комнате передо мной внезапно вспыхнул свет. Сенсорные датчики до сих пор были чувствительны. Решетчатые стены, синий стеклянный пульт, медные провода освещения, кабинеты и телевизионный экран на стене. Когда здесь спокойно работали люди, цвета обстановки были приятными для глаз и складывались в узоры. От этих узоров во мне звучала музыка. Люди, исследовавшие подобные пещеры, рассказывали мне об этом. Два года назад я ходил в одну из пещер и научился слушать эту музыку.

Цветное телевидение было определенно веселее нашего ужасно раскованного генетического метода репродуцирования. Эх, хорошо. Это любимый мир.

Я сел за пульт и стал нажимать клавиши, пока одна из них не щелкнула.

Экран замигал, засветился и брызнул цветами.

Потом все на экране замерло. Я нашел массу кнопок и стал нажимать на все подряд... так я мог слушать музыку меняющихся цветов. И только я поднес мачете ко рту, как что-то произошло.

Смех.

Сначала я подумал, что это мелодия. Но это был человеческий смех. И на экране, из хаотического мерцания цветов выплывало чье-то лицо. Это была картина. Не замечая остального, я смотрел, как из отдельных точек и оттенков, переплетений мелодии рождалось лицо. Среди этого визуального буйства – лицо Челки.

Но смеялся другой человек.

Челка растворилась. На экрана возникло другое лицо: Навозник. Снова странный смех. Неожиданно на одной стороне экрана появилась Челка, а на другой – Навозник. В центре появился смеющийся юноша, и смеющийся явно надо мной. Картина очистилась и заполнила всю комнату. Позади юноши были разукрашенные улицы, блестящие развалины стен, заросшие травой. И все это освещало бледное солнце на сетчатом небе. На фонарном столбе сидело какое-то создание с плавниками и белыми жабрами и красной ногой царапало ржавчину.

Юноша, красноволосый – краснее, чем братья Блой, краснее, чем насыщенная кровь – смеялся, потупив глаза. Его ресницы были золотистыми.

Прозрачная зеленая кожа фосфоресцировала, но я знал, что при нормальном освещении она должна быть бледной, как у умершего Беленького.

– Чудик, – при смехе у него показывались мелкие зубы – много, слишком много для него. Похоже на рот акулы, ее я видел в книге у Ла Страшной. Ряд за рядом – игольчатые зубы. – Чудик, как ты собираешься отыскать меня?

– Что?.. – сказал я, надеясь, что иллюзия исчезнет, как только я заговорю.

Но все осталось по прежнему. Юноша по-прежнему стоял там, одной ногой в водосточной канаве, заросшей травой. С экрана исчезли только Челка и Навозник.

– Где ты?

Он поднял глаза. Белков в этих глазах не было, они сверкнули коричневым и золотым. Попробуйте представить собачьи глаза на человеческом лице.

– Мать называла меня Бонни Вильямс. Теперь меня все называют Кид Смерть. – Он сел на траву, положив руки на колени. – Ты хочешь отыскать меня и убить, как я убил Челку и Навозника?

– Ты? Ты, Ло Бонни Вильямс...

– Не Ло. Кид Смерть. Не Ло Кид.

– Ты убил их? Но... зачем? – прошептал я в глубоком отчаянии.

– Потому что они иные. Я сам иной, еще больше, чем некоторые из вас. Вы пугаете меня, а когда я пугаюсь, – он опять засмеялся, – я убиваю. – Он заморгал. – Ты знаешь, что на самом деле ты не видишь меня. А я тебя вижу.

– Что ты собираешься делать?

Он затряс огненной копной волос.

– Я поведу тебя вниз, сюда, ко мне. Если я не захочу, ты никогда не сможешь найти меня. Не найдешь дороги. Я смотрю через глаза всех живых существ этого мира и того мира, где были наши предки. Я знаю многое о многом. Ты пойдешь, не зная дороги, и прибежишь ко мне. В конце концов, он поднял голову, – ты, Ло Чудик, прибежишь ко мне, в мой зеленый дом и будешь царапать песок, как овца, которая пытается удержаться на краю обрыва...

– ...как ты узнал...

– ...ты упадешь и сломаешь шею.

Он покачал пальцем, когтистым, как у Маленького Джона.

– Приходи, Ло Чудик.

– Если я найду тебя, сможешь ли ты вернуть мне Челку?

– Я уже возвращал тебе Ле Навозника на короткое время.

– Можешь ли ты вернуть мне Челку?

– Всех убитых мной я охраняю. В моей частной клетке, – его сырой смех, как мне кажется, походил на бульканье холодной воды в трубе.

– Кид Смерть?

– Что?

– Где ты?

Он оскалил свои акульи зубы.

– Откуда ты, Кид Смерть? Где ты?

Его длинные пальцы переплелись, как льняные веревочки. Он отбросил ногой траву.

– В далеком детстве я жарился на песке пустыни экваториальной клетки. Как и вас, живущих в джунглях, меня часто посещали воспоминания о тех, кто жил под этим солнцем до того, как сюда пришли наши прапрадеды, о тех, кто любил и боялся здесь. Большинство обитателей клетки вокруг меня умирали от жажды. Сначала я спасал некоторых моих товарищей, принося воду так же, как Челка швырнула камень – да, я это видел. Потом я стал убивать всех живущих со мною в клетке и брать нужную для меня воду прямо из их тел. Потом я перелез через изгородь и отправился в оазис, где обитало мое племя. До этого я не хотел покидать клетки, так как видел весь мир через глаза его обитателей – я видел то, что видели ты, Челка, Навозник. Когда то, что я вижу, пугает меня, я закрываю эти глаза. Вот что произошло с Челкой и Навозником. Когда же мне любопытно, что же происходит перед этими глазами, любопытство пересиливает страх, я открываю эти глаза снова. Как сделал это с Навозником.

– Ты сильный.

– Вот откуда я пришел – из пустыни, где смерть перемещается с волнами раскаленного песка. А сейчас? Сейчас я ухожу все глубже и глубже в море, – он поднял глаза и откинул со лба свои красные волосы.

– Кид Смерть, – снова окликнул я его – он уже удалялся. – Почему ты находился в клетке? Ты выглядишь намного работоспособнее, чем половина людей из моей деревни со званиями Ло и Ла.

Он обернулся и посмотрел на меня краем глаза.

– Работоспособнее? Родился в пустыне и был белокож, красноголов, с жабрами?

Акулий рот окончательно захлопнулся. Видение исчезло.

Я заморгал. Больше я не мог ни о чем думать, поэтому набрал в ближайшей комнате кучу бумаги, расстелил возле пульта и лег, усталый и сбитый с толку.

Я помню, как подобрал страницу и по буквам прочитал один параграф. Ла Страшная научила меня читать, во всяком случае, я без труда мог читать этикетки, когда перебирал деревенский архив.

«...эвакуировать верхние этажи в наикратчайшие сроки. Индикационные системы должны показывать радиацию на стандартном уровне. Глубинные детекторные устройства сосредотачиваются...»

Большая половина слов была мне непонятна. Я взял мачете, поиграл и заснул.