Текст книги "Пересечение Эйнштейна"

Глава 9

Джин Харлоу? Христос, Орфей, Билли-Кид – этих троих я могу понять. Но зачем рядовые молодые писатели, как вы, делают все, чтобы догнать Великую Белую Суку. Конечно, я полагаю, это вполне очевидно.

Грегори Корсо

«Беседы»

Дело не в том, что любовь иногда совершает ошибки, а в том, что она неотъемлема от них. Мы загораемся любовью, когда наше воображение наделяет несуществующими достоинствами другую персону. Однажды фантасмагория исчезает, и любовь умирает.

Ортега Гассет

«О Любви»

Усталость сковала меня; однообразная изнуряющая работа полностью вымотала. Дождь закончился где-то за час до того, как я это понял. И рельеф изменился.

Слева тянулись скалы. Драконы с треском продирались через мокрые кусты. Справа – какая-то ровная голая серая земля. Я спросил Вонючку:

– Мы будем спускаться здесь, по этому серому камню?

Он хихикнул и ехидно спросил:

– Держу пари, Чудик, что это первая вымощенная дорога, которую ты видел. Правда?

– Да. Что значит вымощенная?

Ножик, скакавший рядом с нами, заржал. Вонючка отъехал от меня, ему нужно было еще что-то сделать. И больше я об этом ничего не слышал. На дороге неожиданно, одна за другой, появились три или четыре повозки. Меня это поразило. Очень ловко. Это было после полудня. Но я был так утомлен, что если бы даже все чудеса мира предстали передо мной, мой мозг бы их все равно не воспринял.

Большинство повозок тащили четырех или шестиногие животные, смутно знакомые мне. Я редко пугался новых животных, потому что в моем собственном стаде часто рождались чудовищные монстры. Но при виде одного я вздрогнул от страха.

Оно было огромно, из черного металла, совсем не похожее на других животных, бегущих рядом. Мчалось оно быстрее всех и было почти неразличимо в черном дыму. Некоторые драконы, не обращавшие ровно никакого внимания на другие повозки, при виде этой отскочили и зашипели.

Едва я оправился от изумления, меня окликнул Паук.

– Это одно из чудес Браннинга.

Я стал успокаивать своего дракона, своего МЛ.

А когда снова взглянул на дорогу, увидел картину, нарисованную на широкой подставке, установленной возле дороги, чтобы все, кто проезжал мимо, могли ее хорошо рассмотреть. На картине было изображено лицо молодой женщины, с льняными белыми волосами, с детской улыбкой на губах. У нее был маленький подбородок, широко раскрытые и несколько удивленные зеленые глаза, а улыбка обнажала маленькие ровные зубы.

ГОЛУБКА ГОВОРИТ: «БУДЕТ ЛИ ПРИЯТЕН ОДИН? ДЕВЯТЬ ИЛИ ДЕСЯТЬ БУДУТ НАМНОГО ПРИЯТНЕЕ!»

Я по буквам прочитал заголовок и нахмурился! Я окликнул Волосатого, скакавшего неподалеку.

– Эй, кто это такая?

– Голубка, – крикнул он, откидывая волосы на плечи. – Чудик хочет знать, кто такая Голубка!

Остальные захохотали. Чем ближе мы приближались к Браннингу, тем больше и больше шуток сыпалось в мой адрес. Я старался держаться поближе к Зеленоглазому: он один не смеялся надо мной. Первый вечерний ветерок, подувший в спину и шею, высушил пот. Я наблюдал, как драконы спускаются по дороге, когда Зеленоглазый остановился и указал вперед. Я посмотрел вверх.

Точнее, вниз.

Мы находились на вершине горы. Если то, что я видел, находилось в двадцати метрах от нас – это была огромная игрушка. Если же в двадцати километрах, то это было что-то грандиозное. Дорога вела прямо к этому белокаменному и алюминиевому сверкающему клубку над багряной водой. Кто-то задумал и начал строить город, но потом он рос сам по себе и жил своею собственной жизнью. Там было множество парков, украшенных кактусами и пальмами. Деревья и ряды газонов возле одиноких зданий покрывали случайно уцелевшие холмы зеленой шапкой. Многочисленные маленькие дома сливались в извивающиеся улицы. Вдали из застекленных зданий выплывали корабли и становились в гавани на якоря.

– Браннинг-у-моря, – сказал Паук. – Это он.

Я заморгал. Солнечные лучи игрались на земле с нашими тенями, согревали спины и отсвечивали в громадных окнах города.

– Он огромен, – сказал я.

– Посмотри направо, – указал Паук, – туда мы гоним стадо. Вся эта сторона города живет пастушьим бизнесом. На побережье занимаются рыболовством и торговлей с островами.

Мы проехали еще несколько плакатов. Снова показался плакат с Голубкой, подмигивающей сквозь сумерки:

ГОЛУБКА ГОВОРИТ: «ХОТЯ ДЕСЯТЬ ПРИЯТНЫ, ДЕВЯНОСТО ДЕВЯТЬ ИЛИ СТО БУДУТ НАМНОГО ПРИЯТНЕЕ!»

Когда я взглянул на него, плакат осветился. Наверное, у меня был удивленный вид, потому что Паук сказал:

– Плакаты освещаются всю ночь, чтобы любой прохожий мог прочесть, что говорит Голубка, – он усмехнулся так, как будто сказал что-то очень смешное, и свернул бич в кольцо. – Мы переночуем здесь, на плоскогорье, а в Браннинг въедем на рассвете.

И через двадцать минут мы уже сгоняли драконов, а Волосатый готовил ужин. Над океаном небо стало черным, а над нашими головами оставалось еще темно-синим. Над городом вспыхивали огни фейерверков и, рассыпавшись, падали на землю, на берег. То ли местность была такой спокойной, то ли Паук позаботился (вы же помните, он умел), но драконы вели себя совершенно тихо.

Позже, я прилег, но заснуть не мог. Скоро нужно было подниматься на дежурство с Ножиком. Подошел Зеленоглазый, пнул меня ногой в плечо, и я тут же вскочил: пережитое возбуждение все еще не отпускало меня. Я должен буду покинуть пастухов, куда мне идти дальше?

Мы стали объезжать стадо с разных сторон. Как я уже говорил, я размышлял: остаться одному в лесу – это вполне приятная ситуация. А вот остаться одному среди стекла, бетона и нескольких миллионов людей....

Четыре пятых стада спало. Несколько драконов стонало, повернув головы к Браннингу, в котором светилось все меньше огней. Я натянул вожжу и пристально посмотрел...

– Эй, наверху! Пастух!

Я посмотрел вниз, на дорогу. На ней остановилась двухколесная повозка, которую тащила собака. В повозке сидел горбун.

– Гоните ящериц в Браннинг? – он усмехнулся, потом откинул клеенку, которой была накрыта повозка, покопался внутри и вытащил дыню.

– Ты голоден, пастух? – он разрезал дыню пополам и хотел уже бросать мне половину.

Но я слез с МЛ и спустился вниз. Он подождал.

– Спасибо, Ло-незнакомец.

Горбун засмеялся.

– Не называй меня Ло.

Собака впереди повозки завыла.

– Мне. Мне. Мне голодная. Мне.

Он протянул мне половину дыни и потрепал собаку за ухо.

– Ты же уже обедала.

– Я дам ей половину своей доли, – сказал я.

Горбун покачал головой.

– Она работает на меня, и кормить ее обязан я.

Он отрезал кусок от своей доли и бросил собаке.

– Откуда ты, пастух?

Я назвал свою деревню.

– Ты будешь в Браннинге впервые?

– Да. Что вы можете рассказать о нем?

– О! – горбун засмеялся, показав желтые зубы. – Я сам там был очень давно. В тебе есть то, что отличает тебя от горожан, да и вообще от всех пару штрихов, которые делают тебя иным...

– Иным?

Он поднял руку.

– Не в обидном смысле.

– Да я ничего и не...

Я прикусил сладкую и мокрую от дыни губу, и горбун захихикал еще больше.

– В навозе встречаются алмазы, – произнес он поговорку. – Не сомневайся в том, что говорит Голубка.

– Голубка, – сказал я. – Она Ла Голубка или нет?

– Ла, Ло или Ле перепутаны там, – он отшвырнул дынную корку. – Алмазы и навоз. Я собираю алмазы в городах так, как это делается в рудниках. Ло, Ла и Ле – вы называете так тех, кто нормален или нет?

– Так принято.

– Было. Так же было и в Браннинге. Но сейчас по-другому. Очень мало, кто знает, про то, как принято в деревне, и никто не сердится, когда его так называют.

– Я сам иной. Почему же я буду сердиться? Просто, так принято.

– Ну вот, опять. Я повторяю, так было и в Браннинге. Но сейчас все по другому. Сейчас третья стадия – алмазы и навоз. Надеюсь, что твоя неотесанность не доставит тебе особого беспокойства. Мне-то самому несколько раз досталось, когда я впервые посетил Браннинг, лет пятнадцать назад. Тогда город был намного меньше, чем теперь.

Он посмотрел на дорогу.

Я вспомнил, что Паук рассказывал мне о пастушьем бизнесе.

– Как сейчас обстоит дело с пастушьим бизнесом? Я имею в виду здесь. В Браннинге.

Горбун сцепил пальцы на животе.

– В Браннинге пять семей контролируют все, что поступает в город, владеет всеми кораблями и сдает в аренду половину домов города. Вероятно, они и купят всех ваших драконов. Из этих семей выделилось пятнадцать или двадцать знаменитостей, таких как Голубка, которых ты с полным правом можешь называть Ла или Ло. И среди них можно найти и неработоспособных с такими же званиями.

– Как я могу узнать таких людей?

– Ты узнаешь их, если попадешь в их круг – но вряд ли ты этого захочешь. Ты можешь всю жизнь прожить в Браннинге и не встретить человека, достойного звания Ло или Ла. Но, если ты будешь так называть каждого встречного, или дергаться, когда тебя так называть не будут, то тебя просто сочтут дураком, помешанным, грубияном или, в лучшем случае, деревенщиной.

– Я не стыжусь своей деревни!

Он пожал плечами.

– Я этого и не говорил. Просто я пытался ответить на твои вопросы.

– Да, я понимаю. Но что же все таки с иным?

– В Браннинге иное – частное дело. Иное в основаниях зданий, оно нагромождается в доках, запутывается в корнях деревьев. Половина города построена на нем. Другая половина может жить без него. Но не рассуждай об этом вслух, иначе тебя назовут невоспитанным и вульгарным.

– Но они говорят об этом свободно, – я показал на стадо. – Я имею в виду пастухов.

– И они вульгарны. Но с пастухами ты можешь беседовать на любые темы.

– Но я иной... – начал я снова.

Но его это явно больше не интересовало.

– ...но я думаю, что мне лучше не говорить об этом никому.

– Неплохая идея, – строго ответил он.

Мог ли я рассказать ему о Челке? Как я смогу вести поиски, если из наша принадлежность к иному – тайна?

– Вы, – спросил я после непродолжительного молчания. – Чем вы занимаетесь в Браннинге?

Вопрос, судя по всему, был ему приятен.

– Я еду в то место встреч, где уставший может отдохнуть, голодный наесться, жаждущий – напиться, а человек, которому скучно – развлечься.

– Я нанесу вам визит.

– Хорошо, – задумчиво сказал горбун. – Немногие пастухи приходят ко мне. Но ты впервые в Браннинге и думаешь, что сумеешь обойти все с несколькими серебряными монетами в кошельке? Хотя, если я помогу тебе, ты хорошо проведешь время.

– Будьте уверены, я приду, – я подумал о Киде Смерти. Я странствовал по бесконечной ночи. Я искал Челку. – Как ваше имя и где я смогу найти вас?

– Мое имя – Пистолет, но ты можешь забыть его. Найти меня можно в «Жемчужине», там я занимаюсь своим бизнесом.

– Жемчужина... звучит зачаровывающе.

– Многие изумительные и зачаровывающие вещи хороши только на первый взгляд, – скромно ответил он.

– Что ты так поздно делаешь здесь, на дороге?

– То же самое, что и ты – направляюсь в город.

– А откуда ты едешь?

– Мой странный друг, у тебя невероятные манеры. Я еду от друзей. Я привозил им подарки, а они в свою очередь тоже сделали мне подарки. Но это не твои друзья и ты не должен расспрашивать о них.

– Извини, – я слегка обиделся на эту формальность, такого я не понимал.

– Ты не понимаешь всего этого? – спросил он мягче. – Но когда тебе придется одеть ботинки и прикрыть пупок, ты получишь гораздо больше ощущений. И еще, скажу тебе по секрету, что через год жизни в Браннинге ты позабудешь мою болтовню.

– Я не собираюсь оставаться там на год.

– Ты можешь остаться там на всю жизнь. В Браннинге много чудес и они могут захватить тебя.

– Я уйду, – настаивал я. – Смерть Кида Смерти завершит мое путешествие.

Пистолет бросил на меня странный взгляд.

– Я уже советовал тебе, парень, – наставительно сказал он, – забыть грубые пастушеские разговоры. Лучше не божись ночными кошмарами.

– Я вовсе не божусь. Красноголовый паразит скачет за этим стадом, навлекая беды на меня и Зеленоглазого.

Горбатый Пистолет решил, что учить дурака (которым был я) бесполезно.

Он засмеялся и хлопнул меня по плечу:

– Желаю удачи, Ло Грязнолицый. И, может быть, этот иной, этот дьявол, в самом деле скоро умрет от твоей руки.

– От моего мачете, – сказал я и показал ему нож. – Напойте про себя песню.

– Что?

– Вспомните, какую-нибудь мелодию. Какая музыка играет в вашей «Жемчужине»?

Он нахмурился, а я заиграл.

Глаза у него натурально полезли из орбит, потом он засмеялся. Горбун раскачивался в своей повозке, хлопая себя по коленям. Музыка внутри меня смеялась и шутила. Я играл. Когда его юмор стал выше моего понимания, я опустил мачете.

– Пастух, – проговорил он сквозь смех, – у меня только два выбора: посмеяться над твоим невежеством или заявить, что ты обманул меня.

– Как вы говорили мне, не в обидном смысле слова. Но объясните, что означает ваша шутка?

– В другой раз. А ты настойчив. Держи свое иное при себе. Оно должно быть только твоим достоянием и ничьим больше.

– Но это только музыка.

– Дружище, что ты подумаешь о человеке, который встречается тебе и после трехминутной беседы рассказывает, что у тебя происходит внутри.

– Не понял.

Пистолет постучал указательным пальцем по лбу:

– Я должен был вспомнить, как начинал сам. Я был невежественен, как и ты, и тоже божился, – он, кажется, начал раздражаться.

– Послушайте, я не вижу никакой связи...

– Это не для твоих суждений. Ты можешь согласиться с этим или убираться прочь. Но нельзя жить, пренебрегая обычаями других людей, непристойно шутить и щеголять ругательствами.

– Скажите мне пожалуйста, на какие обычаи я не обратил внимания и что за ругательства я произнес? У меня что в голове – то и на языке. Я говорю только то, что думаю.

Его деревенское лицо посуровело (суровые деревенские лица – к ним я должен был привыкнуть в Браннинге).

– Ты говорил, что Ло Зеленоглазый скачет вместе с тобой среди ящеров. Ты осыпал Кида Смерть проклятиями, как будто бы сам глядел в дуло его револьвера.

– И где же ты думаешь, – я разозлился, – находится Зеленоглазый

– Он спит у камина, вон там, наверху, – и указал на плоскогорье. – И Кид Смерть...

Позади нас полыхнул огонь. Мы оцепенели. В пламени стоял ОН и улыбался. Дулом пистолета он сдвинул шляпу на затылок, из-под нее выбились красные волосы.

– Как дела, приятели? – захихикал Кид. Его тень в отблесках пламени металась по скалам. И от мокрой кожи, там, где ее лизали огненные языки, валил пар.

– Ааааааа-ааааа-ааааа-ииииии! – заорал Пистолет. Он рухнул в свой экипаж с отвисшей челюстью. Замолчал, попытался сглотнуть, но рот так и остался открытым. Собака зарычала. Я замер.

Огонь замигал, заколебался и потускнел – только несколько язычков пламени в листве. От ярости в моих глазах запульсировала кровь. Я попытался осмотреться. Но в глазах рябило – сплошной пульсирующий мрак.

Свет... с плоскогорья, по дороге, освещенной фонарями спускался Зеленоглазый. Кид исчез, как будто бы его и не было.

Повозка позади меня тронулась.

Пистолет пытался усесться и взять на себя управление; собака неслась сломя голову. Я подумал, что вот-вот, и горбун выпадет, но он удержался.

Они быстро скрылись из виду. Я направился к Зеленоглазому. Он посмотрел на меня с... досадой?

В свете фонарей заостренные черты его лица с юношеским пушком на щеках немного смягчились. Тень от него на земле была громадной.

Мы пошли назад. Я лег у костра. Сон смежил мои веки, и мне приснилась Челка.

Глава 10

Вернулся домой рано. Они принесли вина для встречи Нового года. Там, внизу, в белом городе, они были музыкантами. Я помню, как полтора года назад, когда я закончил «Падение Башен», я говорил себе: тебе двадцать один, скоро будет двадцать два: ты слишком стар для вундеркинда; твои свершения более важны, чем возраст, в котором они были сделаны; все таки образы юности до сих пор преследуют меня. Четтертон, Гринберг, Редигет. С окончанием работы над «Пересечением... « я надеюсь избавиться от них. Билли Кид идет последним. Он проходит через этот абстрактный роман, как один из безумных детей Критских холмов. Чудик настигнет тебя, Билли. Завтра, если позволит погода, я вернусь в Делос, чтобы осмотреть развалины вокруг Трона Смерти в центре острова с видом на некрополь и на воды Рении.

Дневник автора.

Муконос, декабрь 1965 г.

На протяжении почти всей истории человечества осознавалась важность ритуала, поскольку именно через ритуальные акты человек устанавливает свою идентичность с восстановительными силами природы, и это способствует и облегчает его переход на более высокие стадии личного развития и опыта.

Мастерс и Хьюстон

«Разнообразие психологических опытов»

Огни Браннинга потускнели в предрассветном тумане. Повеяло прохладой.

На востоке загоралась алая полоса, а на западе еще светились звезды.

Волосатый раздувал огонь. Три дракона бродили внизу, на дороге, так что мне пришлось спуститься и пригнать их обратно. Мы молча поели.

Засерело утро. Было видно, как вдали, от Браннинга к островам, как бумажные кораблики, плывут лодки. Мой МЛ мягко следовал за мной. Мы стали пинками поднимать драконов, и отовсюду слышалось их недовольное шипение.

Но вскоре драконы успокоились, и стадо тронулось в путь.

Паук увидел их первым.

– Кто это?

По дороге бежали люди, за ними шла целая толпа. Фонари погасли.

Подстегиваемый любопытством, я поскакал впереди стада.

– Они поют, – крикнул я назад.

Паук выглядел обеспокоенным.

– Ты отсюда слышишь их музыку?

Я кивнул.

Он ехал с высоко поднятой головой, но было видно, как его пробивает дрожь. Он перебрасывал бич из руки в руку; думаю, так Паук сдерживал свое нервное возбуждение. Я заиграл мелодию, неслышную для остальных.

– Они все поют?

– Да, нараспев.

– Зеленоглазый, – позвал Паук. – Встань позади меня.

Я опустил мачете.

– Что-то не так?

– Может быть. Это гимн семьи Зеленоглазого. Они узнали, что он здесь.

Я вопросительно посмотрел на него.

– Мы хотели вернуться в город незаметно, – Паук похлопал своего дракона по жабрам. – Удивляюсь, откуда они узнали, что он прибудет сегодня?

Я взглянул на Зеленоглазого, но он не смотрел на меня. Все его внимание было направлено на толпу. Делать было нечего, и я снова заиграл.

Очень не хотелось рассказывать Пауку о моей ночной встрече с человеком в повозке.

Голоса уже доносились до нас.

И я решил, что лучше, все таки, рассказать. Но он так ничего и не сказал мне по этому поводу.

Неожиданно Зеленоглазый направил своего дракона вперед. Паук попытался задержать его, но было поздно. Тревога забилась под янтарными бровями. Дракон Зеленоглазого мчался к толпе.

– Он не должен был этого делать? – спросил я.

– Он знает, что делает, – людей становилось все больше, они шли плотной толпой. – Надеюсь на это.

Я следил, как они приближаются, вспоминая Пистолета. Его ужас, должно быть, ночью расползся по всему Браннингу, как нефть по воде. Пастухи стали спускаться вниз по склону, а навстречу нам поднимались люди.

– А что может произойти?

– Сейчас они будут возносить ему хвалу, а позднее – кто знает?

– Ко мне... Я имею в виду, что происходящее имеет отношение ко мне.

Паук был удивлен.

– Я ищу Челку. Ничего не изменилось. Я хочу уничтожить Кида. А пока все на месте.

Я вспомнил лицо Пистолета, когда он убегал от Кида. Я был потрясен на лице Паука тоже отразился страх. Но на его лице было еще множество выражений. Да, Паук – сложный человек.

– Меня не касаются дела Зеленоглазого или кого-нибудь еще. Я пришел сюда за Челкой. И уйду, когда найду ее.

– Ты... – начал Паук. Потом он утвердительно кивнул головой, как бы соглашаясь со мной. – Желаю тебе удачи, – и снова посмотрел вслед Зеленоглазому, скачущему к толпе. – Когда мы будем в Браннинге, заходи ко мне домой за своим жалованием, – он остановился.

– К тебе домой?

– Да, домой... в Браннинге, – Паук щелкнул бичом, подгоняя дракона.

Мы проехали мимо нового плаката. Беловолосая Голубка приветливо смотрела на меня.

ГОЛУБКА ГОВОРИТ: «ЗАЧЕМ ИМЕТЬ ДЕВЯНОСТО ДЕВЯТЬ, КОГДА ЕСТЬ ДЕВЯТЬ ТЫСЯЧ?»

Я отвернулся от нее и удивился тому, как увеличилась толпа. Люди выстроились на дороге в два ряда. Увидев молодого пастуха, они захлопали.

Мы подъехали поближе.

Джунгли состоят из миллиарда отдельных деревьев, но вы воспринимаете их, как единую зеленую массу. Восприятие толпы идет так – сначала одно лицо, здесь (старая женщина, размахивающая зеленой шалью), другие – там (моргающий мальчик, улыбающийся, показывающий острые зубы) и несколько лиц по порядку (три зевающие девушки, заслоняющие друг друга). Потом множество локтей, ушей, ртов: Двигай!.. Я не вижу... Где он? Что с ним?..

Да!.. Нет...

Спины драконов продвигались по морю голов. Люди приветливо кричали.

Люди махали руками. Я подумал о том, что моя работа закончена. Они толкали моего дракона: «Это он? Это?..» Драконы были несчастны. Только спокойствие Паука, его невидимое воздействие на них, позволяло стаду мирно шествовать через толпу. Мы въехали в Браннинг через ворота. И в это время совершилось очень много всего.

Я не понимал их всех. Первые несколько часов со мной было то, что было бы с любым человеком, который никогда не видел более пяти человек вместе, и вдруг попал на узкие улицы, проспекты и парки, запруженные многочисленными толпами. Стадо драконов покинуло меня (или я его), и я шел с открытым ртом, пошатываясь и спотыкаясь. Голова кружилась. Люди налетали на меня и кричали: «Смотреть надо!» – что я и делал, только некоторое время я пытался смотреть на все сразу.

А это было фактически невозможно, даже если бы все вокруг было неподвижным. Пока я смотрел на что-то одно, другое тут же исчезало из поля зрения, и я толком ничего не успевал рассмотреть в этой бешеной суете городской жизни.

Миллионы человеческих мелодий сливались в моих ушах в сплошной звон.

В деревне я видел лицо человека и знал, кто это – его мать, отца, работу, как он ругается или смеется, какие выражения предпочитает, а каких избегает. Здесь же: одно лицо зевает, другое жует, одно перепугано, другое хохочет, на одном сияет любовь, а другое... – их тысячи, и ни одно из них не видишь больше одного раза. И ты пытаешься уместить все это в своей голове, начинаешь лихорадочно искать место для всех этих лиц, для этих обрывков эмоций. Если вы побывали в Браннинге, а сами вообще-то живете в деревне и собираетесь туда вернуться, то описать Браннинг вам поможет такой словарик: реки мужчин, потоки женщин, буря голосов, ливень пальцев и джунгли рук. Но это будет не совсем честно по отношению и к Браннингу и к деревне.

Я ходил по улицам Браннинга, с болтающимся на боку замолкнувшим мачете, глазел на пятиэтажные здания, пока не увидел двадцатипятиэтажные дома. Я рассматривал их, пока не увидел дом с таким числом этажей, что не смог их сосчитать; проносящиеся мимо люди задевали меня, толкали, и я сбился на полпути (где-то на девяностом). Кто бы мог подумать, что существуют дома такой высоты.

Попадались прекрасные широкие улицы, где над домами шелестела листва.

Встречались и такие улицы, где на тротуарах валялся мусор, и коробки домов стояли вплотную, не оставляя пространства для движения воздуха, для людей.

Воздух стоял, и люди стояли. И то и другое было грязным.

На стенах попадались изорванные плакаты с Голубкой. Тут были и другие плакаты. Я прошел мимо нескольких подростков, расталкивающих друг друга локтями, чтобы получше рассмотреть плакат на заборе. Протиснулся между ними.

Из вихря красок смотрели две женщины с идиотическими лицами. Надпись гласила:

«ЭТИ ДВА БЛИЗНЕЦА НЕ ОДИНАКОВЫ»

Мальчики хихикали и подталкивали друг друга в бок. Очевидно, я чего-то в этом не понимал. Я повернулся к одному из них.

– Не понимаю.

– Что? – на носу у подростка были веснушки, а вместо одной руки протез. Он почесал голову пластмассовыми пальцами. – Что ты имеешь в виду?

– Что смешного в этой картине?

Он недоверчиво посмотрел на меня и рассмеялся.

– Если они не одинаковы, – выпалил он, – то они разные; они иные!

И все мальчишки засмеялись. Их сдавленные смешки были недобрыми.

Я отошел от них. Я искал музыку, но ее нигде не было. Ты один, а все эти тротуары и толпы не выносят твоих вопросов – вот, что такое одиночество, Челка. Сжимая мачете, я шел через вечер, одинокий, как будто совсем заблудился и потерялся в городе.

* * *

Ноты сонаты Кодали! Я завертелся на пятке. Здесь каменные плиты тротуара были чистыми. На углах домов росли деревья. Здания стояли за высокими каменными воротами. Мелодия продолжала звучать у меня в голове. Я переводил взгляд от одних ворот к другим, пытаясь найти, откуда же она идет. Нерешительно поднявшись по мраморным ступенькам, я постучал рукояткой мачете по засову ворот.

Грохот разносился по всей улице, но я продолжал стучать.

В доме за воротами распахнулась обитая медными гвоздями дверь. Потом щелкнул замок, и ворота со скрежетом раскрылись. Я зашагал к дому, заглянул в темный дверной проем и вошел, ничего не различая со света.

Музыка продолжала звучать в моей голове.

Вскоре мои глаза привыкли к полутьме. Высоко над головой отсвечивало окно. Над черным камином была мозаика, изображающая дракона.

– Чудик?