Текст книги "Безрукий воин. Три подвига Василия Петрова"

– Боится тот, кто не уверен в правоте дела, за которое сражается. У нас нет места малодушным и трусам. Воины Красной армии отстаивают общее дело. Их не должны страшить ни раны, ни смерть.

Василий Петров не говорит, как подействовали эти слова на его бойцов. Однако дальнейшие события показали, что временное малодушие было преодолено. Немецкие автоматчики прорвались в тыл к советским войскам. Все батарейцы со стрелковым оружием в руках вступили в бой. В поле, засеянном горохом, лицом к лицу они столкнулись с немцами. Когда те отступили, к Петрову подвели пленного обер-ефрейтора. Это был первый пленный, которого он допрашивал. На удивление его эмоции скупы. У Петрова, как он потом отмечал, не было к врагу ни ненависти, ни жалости (немец был ранен). Его задача была доставить пленного немца живым в штаб дивизиона, ради этого он готов был пожертвовать даже собой, прикрывая его отход огнем из пулемета. Ведь пленный мог дать ценные показания.

Эти скупые рассуждения не могут передать душевное состояние лейтенанта Петрова, отношение к врагу, который напал на его Родину. Он как бы оставляет в стороне свои личные эмоции, ощущая себя частицей армии. Солдат не должен предаваться размышлением, он обязан выполнить свой воинский долг.

И вот позади еще один прожитый день:

«Долгий июльский день шел к концу… Люди взводов управлений, огневики, топографы, звукометристы, ставшие пехотинцами, самоотверженно сражались, сознавая важность поставленной перед ними задачи».

Много бед красноармейцам доставляли немецкие минометы. В то время у противника было полное преимущество в этом виде вооружения. Петров, анализируя действия немецких минометчиков, которые поддерживали свою пехоту огневым прикрытием, приходит к выводу, что это грозное оружие, которое до начала войны не было оценено нашим военным руководством.

Немцы увлеклись минометами еще во время Первой мировой войны. Идея была такова: избавить пехоту от зависимости со стороны артиллерии и танков. В арсенале вермахта миномет рассматривался как надежное оружие, предназначенное для подавления живой силы и огневых средств противника на линии непосредственного соприкосновения сторон и в ближайшей глубине.

В отличие от артиллерийского орудия миномет не имеет лафета. Он легок, компактен, прост по устройству, быстро приводится в боевое положение. Миномет может вести огонь из-за любого укрытия. Подготовка обслуживающего персонала не занимает много времени. Знакомство начинается с механизмом наводки и с трубой, которая служит стволом. Обязанности стреляющего способен выполнить наводчик, командир или любой из минометной обслуги. В зависимости от того, насколько разрыв мины отклоняется от цели, необходимо вводить поправку. Давление пороховых газов в трубе невелико, поэтому высота траектории изменяется медленно, мина падает под углом, близким к прямому. Дальность стрельбы миномета невелика: ротного и батальонного калибра – не более километра, полкового – до двух километров.

Миномет не имеет признаков, которые демаскируют артиллерийское орудие. Его выстрел создает звуковые колебания. Вспышку можно засечь лишь в случае, если он находится в поле видимости. Батарея Петрова несколько раз попадала под минометный обстрел, и его бойцы чувствовали себя беззащитными от падающих сверху мин. От них нельзя было укрыться ни в окопе, ни в траншее.

Неожиданно 6‑я батарея получила приказ уничтожить немецкие минометы, которые мешали наступлению нашей пехоты. Петров пытался возразить, что минометы – слишком мелкая цель для 107‑миллиметровых орудий, ведь с его позиций не просматривается пространство за домами, где они укрываются. В этом случае артиллерия неэффективна против минометов. Их можно подавить или другими минометами, или гаубицами.

Однако приказ был отдан. Времени, чтобы подтянуть гаубицы, не было, пехота должна пойти в наступление через час. Чтобы правильно составить ориентиры для стрельбы, Петров с двумя разведчиками отправились на передний край. Попытка выяснить нахождение немецких минометов ни к чему не привела. Пехотинцы, которые находились на передовой, не смогли точно указать, откуда немцы ведут стрельбу. Нашим артиллеристам пришлось самим ориентироваться по местности. Огонь 6‑й батареи по немецким позициям был мощным, но насколько он был эффективным, мог показать только последующий бой.

И вот атака! По замыслу советского командования наступающие войска должны занять населенный пункт Малин. Этот городок расположен на реке Ирша, недалеко от дороги Ковель – Киев. Через него проходит железнодорожная магистраль, поэтому он является важным стратегическим пунктом

Немецкая пехота, укрывшаяся в домах на окраине города, оказывала упорное сопротивление. Ожили и вражеские минометы. Выходит, что артиллерия не смогла их подавить. Становится ясно, что атака не удалась. Наша пехота начинает перебежками возвращаться в свои окопы. Стрельба затихает. Вот размышления непосредственного участника тех событий:

«Если говорить правду, то нельзя не упомянуть о чувствах, которые владели в те дни многими из нас. Измотанные в непрерывных боях люди плохо осознавали происходящие события. Превосходство противника в силах на земле и в воздухе казалось неоспоримым. Несмотря на все наши старания, оборона терпела неудачу за неудачей. Если удалось закрепиться на одном участке, противник прорывался на другом. Когда же закончится отступление, где, на каком рубеже?

Пехотинец вынужден шагать сутки, десятки суток без пищи и питья, отягченный оружием, выкладкой, без сна и отдыха, шагать до изнеможения, когда человек уже не в состоянии двинуть ни рукой, ни ногой. И вот в конце пути его ждало наступление. Это абсурд, злая, обидная насмешка над здравым смыслом. Что изменится после захвата Малина? Требование начальства кажется беспочвенным. По-видимому, оно плохо знает действительное положение вещей. Бессмысленно и глупо посылать в наступление три-четыре батальона на крохотном участке в условиях всеобщего отхода. Это все равно, что бросать камешки в огнедышащую пасть вулкана в надежде погасить извержение.

Большинство командиров – мои начальники и подчиненные – поступали машинально (так приказано!) и лишь немногие понимали, что наступление – необходимость, что встречный удар диктуется неизбежным законом единоборства и что всякая пауза, всякая передышка отягчала положение. Уступить нельзя ни в коем случае. Слабый станет слабее, сильный – сильнее. Противник ринется вперед, и завтра борьба потребует больше жертв, чем сегодня».

Лейтенант Петров делает такой вывод:

«Военнослужащий обязан терпеливо и безропотно нести тягость службы и повиноваться, невзирая ни на какие обстоятельства. Способность противостоять усталости физической и духовной, воля к борьбе есть фактор боеспособности войск более могущественный, чем мощь их оружия».

* * *

Артиллерийский дивизион по своему положению приравнивался к отдельной воинской части со свойственными ей атрибутами. Он имел свой штаб, подразделения разведки и связи, взвод боепитания. Дивизион – это треть огневой мощи полка.

Петров рассказывает о 231‑м корпусном артиллерийском полке (сокращенно КАП), в котором ему пришлось служить. Этот полк был одним из старейших в артиллерии Красной армии. В нем проходили службу многие известные военачальники-артиллеристы, отличившиеся в годы войны: генерал-лейтенанты артиллерии Тимотиевич и Васюков, генерал-полковник артиллерии Соловьев, генерал-майор Мазур, полковники Казаков и Гончаренко.

Этот полк имел свои воинские традиции. У него была собственная эмблема – силуэт рыцарского щита, который наносился белой краской в верхней наружной части щита каждого орудия, на дверцах всех тягачей и автомобилей. Каждый дивизион имел свой особый символ, который вписывался в полковую эмблему. Во 2‑м дивизионе – аист, в 1‑м – верблюд (в годы Гражданской войны дивизион сражался в пустынях Средней Азии), в 3‑м дивизионе – ель, в 4‑м – трапеция.

Символика выполняла и определенную практическую работу. Так, все телефонные и радиопозывные подразделений, кодовые таблицы, пароли и отзывы во 2‑м дивизионе включали названия птиц, в 1‑м – животных, в 3‑м и 4‑м – соответственно деревьев и геометрических фигур. В каждом дивизионе позывные начинались всегда с одной и той же буквы. Под городом Малином 4‑я батарея называлась «Фламинго», 5‑я – «Филин», 6‑я – «Феникс». Установленные правила неукоснительно соблюдались во всякой обстановке. За этим следил помощник начальника штаба полка, который черпал необходимые сведения из книги зоолога Альфреда Брема «Жизнь животных и птиц». Потрепанный экземпляр этой книги хранился вместе с документами особой важности в полку.

Личный состав полка относился к своей эмблеме как к знамени. Когда эсэсовцы из моторизованной дивизии «Викинг» рано утром атаковали огневой пункт 1‑й батареи, то расчеты, понеся потери, отошли, оставив врагу орудия. В это время кто-то вспомнил эмблему. Перед отправкой орудия из подразделения эмблема удалялась. Горстка бойцов двинулась обратно, чтобы вернуть орудия или погибнуть на поле боя.

Эсэсовцы встретили артиллеристов автоматными очередями. Дело дошло до рукопашной схватки. Один артиллерист сумел добраться до своего орудия и стал стирать эмблему. Настигнутый пулями, он погиб, сделав лишь часть работы. Немцы снова оттеснили орудийные расчеты. Но на этом борьба не окончилась. К полудню при поддержке 2‑й батареи огневики вернули свои орудия.

С того времени на щитах орудий 1‑й батареи наносились две эмблемы. Рядом со стандартной эмблемой белела другая, наполовину стертая – какой она осталась под рукой погибшего солдата. Усеченный рыцарский щит напоминал о подвиге воина, верного долгу и присяге.

Петров говорит о том, что в отличие от уставных норм, обязательных для всех, требование традиций соблюдается только личным составом одного подразделения или части. Уравниловка же порождает безличие. Традиция наделяла отличием каждое подразделение для того, чтобы сплотить всех под знаменем полка.

Влияние воинских традиций огромно. Воин связан со своим орудийным расчетом узами дисциплины и рассматривает принадлежность к коллективу как нечто обязательное и постоянное. Отношение воина к службе определяют общепринятые уставные положения, и все же интересы орудийного расчета, взвода, батареи, к которой он принадлежит, ему ближе, чем другого подразделения. Поэтому он и называет свое подразделение родным.

Традиции 231‑го КАП культивировали у личного состава дух дисциплины и коллективизма. Огневики, разведчики, связисты, воины других специальностей дорожили тем, что их полк, оставаясь таким же, как и другие артиллерийские части, имел собственное лицо. Но привязанность воина к подразделению имеет другую природу. Нет крыши над головой и нет тепла. Воину дороги люди, с которыми сражался в одном строю, он знает то, о чем они думают, переживают, знает богатство и чистоту человеческой натуры. Никаких тайн и секретов ни в мыслях, ни в намерениях, ни в поступках. Воин верит своим товарищам, своим командирам, как верят люди собственному «я». Никакие занятия несравнимы с фронтовой службой. Нигде человек не подвергается такому колоссальному напряжению и не переживает такие глубокие и острые ощущения.

«Способность подчиниться закону дисциплины, – подчеркивает Петров, – возвышает воина в его собственном мнении. Он поступился личными интересами в пользу общих и не представлял себя вне строя своего подразделения. Но осознание рядового не означает, что он утрачивал черты, свойственные отдельной личности. Наоборот, воин старался преуспеть, отличиться, лучше других нести службу. И находил стимулы в делах подразделения, поскольку он внес свою долю, которая не рассеялась попусту и не исчезла бесследно, но обратилась в действия орудийного расчета, взвода, батареи».

Все эти размышления связаны с его переводом в другую, 8‑ю, батарею (там временно отсутствовал командир). Петров с сожалением покидал ставшую ему родной 6‑ю батарею. Новая батарея была укомплектована 152‑миллиметровыми пушками-гаубицами. Они относились к разряду тяжелых орудий. Досягаемость их по дальности составляла более 17 километров. Снаряд весил 45 килограммов. Это увеличивало его поражающее действие. Вес самой пушки – семь тонн. Массивный лафет с раздвижными станинами имел особые клинья, обеспечивающие устойчивость орудия в момент выстрела. Все это повышало точность стрельбы. Если в 107‑миллиметровых орудиях после выстрела приходилось заново восстанавливать наводку, то пушка-гаубица почти не сдвигалась с места.

Прибыв на новое место службы, лейтенант немного растерялся. В родной батарее он знал каждого в лицо: кто повиновался его командам, кто пренебрегал опасностью, на кого можно было положиться в боевой обстановке. Здесь все люди были незнакомые, он даже не знал их фамилий, но уже получил приказ – принять батарею и произвести прицельные стрельбы. Пришлось, не смыкая глаз, до самой полуночи вникать в дело. Можно было отдохнуть, но не удалось. Утром стрельбы продолжились. И когда, наконец, удалось во всем разобраться, устранить недостатки, поступила команда – возвращаться на свою батарею.

Много ли человеку нужно для счастья во время войны? Казалось, что должна быть одна только мысль: не погибнуть! Но Петров говорил, что в тот момент он ощутил прилив радости от того, что вернулся в родное подразделение.

* * *

Однако здесь его ожидал неприятный сюрприз. На огневой пункт 6‑й батареи прибыла комиссия из штаба артиллерии армии. Она должна проверить состояние орудий, документацию. Лейтенант Петров представился военному инженеру 2‑го ранга, который возглавлял эту комиссию. Его интересовал один вопрос: почему не соблюдаются правила эксплуатации материальной части?

Комиссию привел в изумление большой расход снарядов. Интенсивность стрельбы превысила все допустимые нормы.

– Вы нарушаете режим, установленный техническими нормами, – заявил председатель комиссии. – Если так будет продолжаться, то через десять дней орудийные стволы выйдут из строя. Это граничит с вредительством. Я буду докладывать командованию.

Петрова поразило, что это говорилось каким-то безразличным голосом, словно проверяющий не понимал того, что старший на батарее, как и его подчиненные, только выполняют команды. Режим стрельбы и все, что связано с применением оружия, определяет стреляющий: темп, количество снарядов, заряды и остальное. Поэтому председатель комиссии обратился не по адресу, тем более, обвиняя батарейцев во вредительстве. Петров еле сдержался, чтобы не наговорить грубостей проверяющим.

Комиссия между тем составила разгромный акт. Вина за недочеты и упущения, обнаруженные в содержании орудий, возлагалась на должностных лиц огневых взводов – командиров орудий, старшего на батарее. По требованию председателя комиссии лейтенант Петров поставил под актом свою подпись. Комиссия с чувством исполненного долга отбыла в штаб дивизиона.

– Теперь жди неприятностей, – сказал кто-то из батарейцев. – Нашему командиру здорово перепадет.

Но последующие события внесли свои корректировки. Немецкие войска начали наступление на этом участке фронта, и артиллеристам 6‑й батареи пришлось несколько раз в день открывать огонь по указанным целям. Противник тоже не остался в долгу. Немецкий самолет «хеншель» повис над позициями дивизиона и с воздуха корректировал огонь своей артиллерии.

Вражеские снаряды начали рваться все ближе к орудиям. Василий Петров в это время сидел под деревом возле своей палатки. Последовал сильный удар, а потом он ощутил запах жженой земли. Петров услышал какие-то звуки, необычное шипение. Повернув голову, он увидел в шаге от себя торчащий 105‑миллиметровый снаряд, который вонзился на три четверти в грунт. В палатке виднелась большая дыра.

– Товарищ лейтенант, это ваш амулет, – сказал подбежавший боец.

Петров вспомнил, что в артиллерии так называют снаряд, который упал рядом и не разорвался. Вызвали артиллерийского мастера, который принялся извлекать из земли немецкий снаряд, чтобы отнести его подальше.

– В рубашке родились, товарищ лейтенант, – сказал он. – Взрыватель не сработал. Если бы рванул – не горюй, мама! – Как бы подтверждая свои слова, показал пальцем в небо.

Петров намек понял. Днем раньше, 10 августа 1941 года, похоронили водителя тягача Дурова. Во время налета немецкой авиации пулеметная очередь прошила солдата. Тягач, который на полных оборотах шел вперед, вдруг остановился.

Петров успел крикнуть водителю: «Дуров… левый фрикцион…» – и только потом увидел, что водитель поник головой. Из его плеча хлестала кровь, кабина тягача была изрешечена пулями. Когда Петров заскочил в кабину, Дуров уже не дышал. Он перехватил рычаги и с трудом выровнял завалившуюся на бок машину.

Вот какие размышления в тот момент были у него:

«Дуров погиб. Горе! Было бесконечно жаль водителя. Я понял, кого потеряли огневые взводы. Откуда Дуров родом? Сколько времени я провел рядом в кабине и не удосужился спросить. Но я знаю больше всех анкет, я знаю доподлинно – в груди Дурова билось сердце воина. Рвались снаряды, сверкали трассы очередей, он не выпускал из рук рычаги. В том, что под Старой Гутой орудие ушло из расположения противника, немалая заслуга водителя. Дуров был одним из тех, кто добровольно отправился на выручку наблюдательного пункта. 22–23 лет, открытое приветливое лицо, выше среднего роста, блондин. Скромный, добросовестный, покладистый парень, чуждый всякого бахвальства, он до последнего дыхания сохранил верность воинской присяге».

Почему-то именно смерть этого рядового солдата осталась в памяти, несмотря на увиденные за войну десятки, сотни смертей. Артиллеристы вырыли неглубокую могилу, опустили на ее дно завернутое в плащ-палатку тело Дурова. Сверху насыпали холмик из песка, батарея попрощалась с погибшим воином. Петров занял место в кабине тягача. Прежде чем тронуться, он еще раз оглянулся:

«Остался на склоне могильный холмик. Колонна уходила дальше и дальше. Холм скрылся из глаз. Придорожный курган – свидетель погребения – сохранит свою тайну. Дожди размоют песок, и затеряется, порастет травой солдатская могила. Но образ рядового Дурова останется навсегда в памяти 6‑й батареи».

Были в жизни батарейцев и радостные моменты. Советское командование организовало наступление. В тыл немцам были сброшены с самолетов десантники. Враг понес большие потери. Артиллеристы увидели, как по грейдерной дороге показалась колонна пленных – около семидесяти человек. Тащились немецкие повозки с разным трофейным имуществом, запряженные огромными ломовыми лошадьми. Пройдя какую-то часть пути, пленные остановились на привал.

Ни Петрову, ни его товарищам еще не приходилось видеть такое большое количество пленных врагов. Артиллеристы подошли ближе. Начальник конвоя лейтенант-парашютист разрешил с ними пообщаться. Петров вспоминал:

«Пленные поспешно поднялись. Своей внешностью они мало отличались от тех немцев, которых я видел невооруженным глазом и сквозь стекла стереотрубы: в куртках, засученные рукава, сапоги с широкими голенищами. Недоставало только оружия, и в этом, похоже, заключалось единственное обстоятельство, огорчавшее пленных.

– Прошли, что называется, огонь и воду… прожженная публика… Европу оккупировали от Нордкана до Крита. Но у нас не то. Подождите, придет время, – говорил лейтенант-парашютист.

Длинный сухопарый немец с забинтованной головой заговорил по-русски:

– Господин лейтенант заблуждается. Русская армия разбита и больше не способна на серьезное сопротивление. Немецкие войска овладели Смоленском. Москва обречена… Комиссары скрывают правду и обманом заставляют вас сражаться…

– Мы сознательно идем за комиссарами, у нас одна цель, – ответил лейтенант. – Вам известны потери ваших «непобедимых» войск под Киевом? Смоленск, возможно, потерян, но мы вернем его. Уверяю, вы не последний пленный.

– О, не стоит беспокоиться… мой плен есть досадное недоразумение. Я охотно признаю: русские парашютисты – храбрые солдаты. Нам пришлось немного отступить, но это ничего не значит. Разве господину лейтенанту не известно, что русское командование, бросив парашютистов в бой, лишилось последних резервов?

– Геббельсовская пропаганда с первого дня войны трубит о том, что резервы русских израсходованы.

– Немецкие войска у стен Москвы… Россия падет. Дни Советов сочтены!

– Не забывайте, вы в плену.

– Да, к сожалению, но мои мысли, как и мысли моих товарищей по несчастью, вместе с теми, кто сражается за фюрера и великую Германию…»

Петров говорит, что среди немецких солдат в то время преобладало мнение, что Россия (так они называли СССР) – колосс на глиняных ногах. Гитлер намеревался закончить «восточную кампанию» в течение считанных недель, и в любом случае – до наступления осенней распутицы. У них не было сомнений, что дни Советского Союза сочтены.

Немецкие штабы планировали операции, которые предполагалось проводить после «падения Советов». Картографы трудились над составлением новейших топографических карт Ближнего и Среднего Востока. Немецкая промышленность производила сетчатые спальные палатки, чтобы избавить от москитов немецких солдат в жарких странах.

Немецкий подводный флот топил на просторах Атлантики суда, доставлявшие оружие и продовольствие на Британские острова, немецкий танковый корпус поддерживал итальянских союзников в песках Ливии. Немецкие войска повсюду теснили противника. Нацистская Германия в то время представлялась силой, которая уверенно шла к мировому господству. Добытые в начале Второй мировой войны победы положили начало недолгому существованию мифа о непобедимости германских вооруженных сил.

Но в своей основе военные успехи нацистской Германии не имели прочного фундамента. Военная мощь ее определялась не столько промышленным потенциалом, сколько обстоятельствами. В короткий срок она подчинила европейские страны, но полностью поставить их ресурсы для обеспечения собственных нужд не сумела. Ее сырьевая база была ограниченной.

Немецкие войска сражались на фронтах, протяженность которых увеличивалась с каждым днем. Уже в этом обстоятельстве таилась опасность в случае затягивания войны. После окончания войны на Западе нацизм повернул острие агрессии в противоположном направлении. Наступление немецких войск началось мощными массированными ударами по боевым порядкам наших дивизий.

На направлении действий главных группировок агрессора советская оборона была подавлена, на других направлениях советские войска отразили первые атаки и продолжали удерживать свои позиции. В некоторых случаях сопротивление имело обособленный характер, не имея общего руководства. Но и в таких обстоятельствах красноармейцы не бросали оружие, продолжали сражаться. Вошедшие в прорыв немецкие дивизии раз за разом вовлекались в затяжные бои, теряли темп наступления.

Советские части оправились от потрясений первых дней войны и продолжали сражаться. Немецкие войска не смогли склонить чашу весов в свою пользу, несмотря на все выигранные сражения. Немецкое наступление катилось на восток, но не так быстро, как предусматривал план «Барбаросса». Убыль личного состава войск и техники увеличивалась. Все более становились очевидными просчеты в планировании «восточной кампании». Сложилась обстановка, которой германское политическое и военное руководство не предвидело. Вермахт уготовил себе роковое испытание. Его мощь постепенно подтачивалась, время было не на его стороне.

Василий Петров отмечает:

«Нападение нацистской Германии всколыхнуло нашу страну. Война коснулась всех, вошла в каждый дом. Эти фразы доступней всего объясняют стимулы, питавшие дух воинов советских Вооруженных сил.

Как поступает человек, когда его постигло бедствие и жилище – дверь вдребезги, вход открыт – очаг его подвергся нападению? Слабый принимает с покорностью чужую волю. Малодушный спасется бегством, не думая о том, что вдали от отчего дома ждет его смерть и стужа. Но если он мужчина и в жилах его течет кровь предков, он восставал навстречу врагу, чтобы сражаться.

Советский воин оборонялся, то есть действовал вынужденно. Он отражал нападение того, кто посягнул на жизнь близких ему людей и его собственную жизнь, на тот общественный уклад, который призван защищать воин. Так поступали во все времена его предки и поступают ныне все, кому дорого сознание свободы и справедливости.

В ходе войны наши противники во многом порицали особенность натуры советского воина и прямо, чисто по-солдатски высказывали немало лестных мнений в его адрес. Он и неприхотлив, и чужд амбиции, вынослив сверх всякой меры и сметлив, и смиренно покорялся своей участи, он чуть не фаталист и философ.

Да, это правда. Советский воин сражался днем и ночью без сна и отдыха, выносил долгие – в тысячу километров – форсированные марши, пешком шел наравне с моторизованными колоннами противника и снова сражался, не имея самого необходимого, сражался в зной и стужу, сражался в строю взвода, отделения и в одиночку. Он нес свое тяжкое бремя, потому что в душе не иссякал источник, рождающий силу. Мучила жажда, невыносимо хотелось спать, но воин бодрствовал. Он превозмогал себя и делал то, что вчера еще казалось невозможным, делал, полагаясь на славу и на чудо. И чем тяжелее становилось бремя, тем больше прибывало сил, ибо он все отчетливей сознавал общечеловеческие и личностные ценности, которые остаются непреходящими от первого дня нашей жизни до последнего».

* * *

19 августа 1941 года для части, в которой служил Василий Петров, особый день. Четырнадцать лет назад 8‑й тяжелый артиллерийский дивизион был преобразован в 8‑й КАП. Этот номер 231‑й КАП (корпусной артиллерийский полк) носил до 1939 года.

Полковой праздник – единственный день в году, который неизменно проходил по одному распорядку. Каждый воин видел в праздничных мероприятиях что-то торжественное, которое трогало его душу. Перед его глазами выстраивались четкие шеренги опрятно одетых товарищей, демонстрирующих воинскую дисциплину и способность защищать свою Родину. Праздник начинался парадным построением. Под звуки полкового оркестра в сопровождении эскорта знаменосцы выносили знамя полка. Смотр проводил командир полка. В праздничном приказе отмечались лучшие подразделения, командир полка от своего имени и от имени старших начальников объявлял поощрения, вручал призы и награды.

Батарея, занявшая в боевой и политической подготовке первое место, оставляла строй дивизиона и выдвигалась на правый фланг, она открывала торжественное прохождение. Вслед за лучшей батареей проходили другие. Затем подразделения исполняли строевые песни. После строевой части батареи в полном составе, с командирами, шли в столовую на обед.

Так в мирное время проходили полковые праздники. Теперь война, но день 18 августа остался, как и прежде, праздником. По телефону из штаба полка передано сообщение: «Строевая часть праздника, по приказанию командира полка, заменяется пятнадцатиминутным артиллерийским салютом, который проведут все девять батарей полка ровно в двенадцать ноль-ноль, обычное время начала осмотра».

В 11 часов 30 минут огневые взводы построились. Политрук 6‑й батареи прочитал текст праздничного приказа. От имени командира полка поздравил личный состав батареи с праздником и успехами, достигнутыми в боях с врагов. В ответ раздалось троекратное «ура!». В 11 часов 57 минут последовала команда командира батареи:

– «Филин-один»… по местам… цель номер шестьдесят один… батареей… восемь снарядов… беглый огонь!

У салюта тоже свои правила. Все усилия расчетов направлены на то, чтобы выдержать темп. В клубах дыма мелькают языки пламени. Первое орудие, второе, третье… Стрельба идет непрерывно.

«Стой!» Расчеты бегут в укрытия. Бойцы возбужденно переговариваются: «Вот так праздник! Должно, досталось фашистам!»

Политрук после стрельбы разъяснил бойцам: главное, они сумели показать противнику, что 231‑й КАП отметил свою годовщину и готов сражаться, как прежде.

Через два дня получен приказ: местечко Базар в Житомирской области, которое гостеприимно встретило артиллеристов, нужно оставить. Кто-то из бойцов в сердцах сказал: «Опять отступление! Когда же это кончится?» Ему никто не ответил.

Расчеты приводили орудия в исходное положение, грузили боеприпасы. Командир батареи ознакомил командиров взводов с новой задачей. Колонна заканчивала построение. На тротуарах толпились взволнованные жители. Последовала команда: «Внимание… По местам!»

Петров намеревался дать команду на движение, но в это время появился политрук Елисеев. В руках у него была лопата.

– Товарищ лейтенант, задержите орудия, я хочу сказать жителям города несколько слов на прощание.

Он обратился к жителям, которые окружили его:

– В благодарность за гостеприимство вашего города мы заровняем борозды, оставленные орудиями. Помните нас. Мы вернемся. До свидания!

Расчеты спешились. Политрук засыпал у ворот дома следы гусениц и вернул лопату хозяину.

Загудели двигатели. Колонна тронулась. Тяжелые тягачи, стуча гусеницами по булыжной мостовой, набирали дистанцию. Толпа людей увеличилась. В глазах женщин стояли слезы. Петров спросил себя: «Зачем они плачут? Вспоминают родные лица мужа, сына, брата? Или в этих слезах извечная тоска славянской женщины по воину, след которого затерялся в круговороте войны?»

* * *

Август – сентябрь 1941 года. На всем фронте шли тяжелые бои. Немецкое командование приостановило наступление на главном московском направлении и бросило против войск Юго-Западного фронта свои главные силы. В результате встречных ударов, нанесенных с севера и юга, противнику удалось окружить наши войска.

В пространстве между Днепром и его восточными притоками – реками Сула, Псёл – развернулось грандиозное сражение, длившееся более месяца, в котором участвовали до полутора миллиона солдат, около половины всех танковых соединений противника, состоявших на фронте, большое количество артиллерийских и авиационных частей. Боевые действия не прекращались ни на день, ни на час, однако на последнем этапе этой титанической борьбы у советских войск стали возникать огромные трудности: прекратилось боевое и материальное обеспечение, была нарушена система управления, боевые порядки соединений оказались расчлененными.

В то время лейтенант Петров всего этого знать не мог, его подразделение выполняло поставленные командованием задачи. Одной из таких задач было отступление к городу Чернобыль. Через реку Припять саперами был построен деревянный мост, который беспрестанно подвергался атакам с воздуха. «Юнкерсы» раз за разом пикировали на этот мост, пытаясь его разбомбить, советские зенитчики только успевали отбивать атаки.