Текст книги "Гумилев сын Гумилева"

Тамплиеры, или храмовники (полное название – «бедные рыцари Христа и Соломонова Храма»), – духовно-рыцарский орден. Его члены помимо обычных монашеских обетов – бедности, послушания, целомудрия – принимали еще обет борьбы с неверными. Белый плащ тамплиера означал чистоту, невинность. Красный крест символизировал жертвенность, мученичество. Возможно, в символике цвета и заключен смысл. В дневнике Наталья Варбанец объясняла свое чувство к Гумилеву жалостью: «Эти два года были самоотречением в какой-то мере… Потребность служения во мне была, видимо, а он взывал о помощи».

Что-то похожее есть в воспоминаниях Эммы Герштейн: «Я жалела его и про себя называла почему-то по-французски victime (жертва)». Другой язык, но тот же смысл. И Эмма в тридцатые, и Наталья в сороковые видят в Гумилеве невинную жертву, мученика, заложника своих знаменитых родителей, своей судьбы. Это совпадает и с тем, что Цветаева – Кассандра предрекла еще в 1916 году:

 
Рыжий львеныш
С глазами зелеными,
Страшное наследье тебе нести!
 

Но были у Натальи и не столь возвышенные мотивы продолжать затянувшийся роман. В том же дневнике она замечает: «Можно найти много прелести, радости… в романах не с избранником своей жизни…» С Гумилевым было интересно. А еще ей льстило, что он сын знаменитых поэтов. М.Л. Козырева вспоминает, как они вдруг начали спорить об очень известных стихах Ахматовой. Как же погиб сероглазый король? Его муж убил? Лев сорвался с места и побежал к автомату (телефона у Птицы не было) звонить маме. Вот так просто позвонить живому классику.

Образ Птицы Лев хранил в памяти долгие годы последнего лагеря.

Из письма Льва Гумилева Наталье Варбанец 25 апреля 1955 года: «…для меня самое радостное… одна мелочь: однажды весной 47 г. я подошел к твоему окну в Библиотеке и увидел, что ты сидишь и разбираешь бумаги, нагнувшись над столом так, что был виден пробор».

Из письма Льва Гумилева Наталье Варбанец 17 января 1955 года: «Если ты меня ждешь – носи пробор – это ультиматум». Он не хотел считаться ни с течением времени, ни с женской модой. Не надо лучше, только так, как он запомнил и полюбил.

Марьяна, Гумилев, Лев Гордон называли ее Птицей. Литературовед Лидия Гинзбург – Натой, пианистка Мария Юдина – Бимкой, Бимочкой (в честь своей кошки), Василий Абросов – Наташей. Завистники и недоброжелатели в библиотеке – «товарищ Варбанец», «та самая Варбанец». Гумилев придумал для Натальи совершенно необычное имя Мумма.

Из письма Льва Гумилева Наталье Варбанец 6 марта 1955 года: «Наташу я не люблю, Птица меня приводит в отчаяние, а Мумма, увы, бывает нечасто».

Наташа – слишком обыденно, к тому же, возможно, это имя вызывало у Гумилева какие-то неприятные воспоминания. Одну из его «жен» в Туруханске звали Наташей.

Птица – красиво, но всякий раз напоминало о независимости и неверности Варбанец, так огорчавших Гумилева.

Мумма – идеал женщины, верной жены.

Из писем Льва Гумилева Наталье Варбанец зимой 1955 года:

«Ты дура, да еще непроходимая. Но это неважно, а важно кто ты: Мумма или не Мумма?»

«Я всё понял – ты Мумма, и я тебя очень люблю».

«Это писала не Мумма, а двойная доза цианистого калия».

Почему-то никто из биографов Гумилева не попытался даже предположить, откуда взялось это необычное имя. Из всех возможных вариантов, а их немного, наиболее вероятным представляется персонаж поэмы Генриха Гейне «Атта Тролль». Гумилев хорошо знал европейскую поэзию. Наталья Варбанец, с ее знанием немецкого, могла читать Гейне в оригинале.

И, наконец, еще один, возможно, самый весомый аргумент. Весной 1919 года Николай Гумилев переводил Генриха Гейне для издательства «Всемирная литература». В том числе и поэму «Атта Тролль». Тогда почти вся семья Гумилевых собралась в Петрограде, в доме 20/65 на Ивановской улице. Известно, что Николай Степанович часто читал сыну недетские стихи. Маленький Лева не только запомнил, но навсегда соединил эти стихи с памятью о семье, домашнем уюте, который могла создать Анна Ивановна Гумилева даже в чужой холодной квартире.

 
…Мумма,
То – супруга Атта Тролля.
Я узнал ее по блеску
Нежных, влажных глаз ее.
<…>
Мумма, Мумма, черный жемчуг,
Тот, что я в пустыне жизни
Взял и вновь в пучине жизни
Уж навеки потерял.
 

И кто же они, счастливые супруги? Медведь и медведица. Своеобразный юмор был у Льва Николаевича!

 
Ах! Как хочется еще раз
Мне лизнуть родную морду
Милой Муммы, что сладка,
Как помазанная медом.
 

Генрих Гейне. Атта Тролль. Перевод Н.Гумилева

Впрочем, интимные имена постороннему часто кажутся смешными, нелепыми, но ведь они для чужого уха не предназначены. Почему Мстислав Ростропович называл красавицу Галину Вишневскую «лягушкой»? И она с удовольствием об этом рассказывает. Ей это нравилось. А нравилось ли Варбанец? Во всяком случае, она приняла предложенную Гумилевым игру и даже подписывалась иногда: «Мумма».

Самые счастливые воспоминания Гумилева об этом времени: Птица и любимый город.

Из писем Льва Гумилева Наталье Варбанец:

«Продолжаешь ли щеголять длинными юбками, как тогда, когда мы были в Зоологическом саду и шли через вечереющие парки».

«Я люблю, когда ты фигуряешь на фоне Города. Это идет вам обоим».

Иногда к ним присоединялась Марьяна. Как-то втроем поехали на Елагин остров, любимое место отдыха ленинградцев. Решили покататься на лодке. Оказалось, нужен паспорт для залога. Ни у Натальи, ни у Марьяны, несмотря на совсем недавно отмененные законы военного времени, документов не оказалось. Лев правила советской системы усвоил твердо и даже пошутил по этому поводу: «Как известно, человек создан из души, тела и паспорта».

Часы отдыха были редкими. Лев пытался наверстать упущенное за годы тюрем и лагерей. Наталья, продолжая работать, поступила в Библиотечный институт. Она уже давно была специалистом, но до сих пор не имела высшего образования. А жизнь всё еще была очень тяжелой, часто они оказывались, по словам М.Л. Козыревой, в «диком безденежье». А еще Наталья давала повод для ревности, и это очень огорчало Гумилева.

Летом 1948-го Лев, как обычно, уехал в экспедицию, а Люблинский увез Наталью в Батуми, в дом отдыха. То был сильный удар по мужскому самолюбию Гумилева. Весь свой гнев он обрушил на Люблинского, которого с тех пор стал называть «Птибурдуковым». Но тогда в любовном треугольнике, придуманном Ильфом и Петровым, ему оставалась самая незавидная, жалкая роль Васисуалия Лоханкина. Скорее всего, он об этом не думал. Возможно, ему казалось, что нелепым именем он унижает соперника: «К Птибурдукову от меня уходишь, к ничтожному Птибурдукову…»

Европейски образованный Люблинский совершенно не походил на Птибурдукова и скорее всего даже не знал, каким обидным прозвищем его наградили. Да и дело было не в Люблинском, а в характере Натальи Варбанец, которая не считала нужным быть кому-то верной.

 
И когда женщина с прекрасным лицом,
Единственно дорогая во всей Вселенной,
Скажет: я не люблю вас, —
Я учу их, как улыбнуться
И уйти и не возвращаться больше.
 

Н.Гумилев. Мои читатели

Наверное, Лев не раз вспомнил эти стихи отца, но понял, что расстаться с Натальей он не может, вернее, не хочет. Пришлось смириться с ее характером, что при его гипертрофированном, как и у отца, самолюбии было очень тяжело. Ссоры и взаимные обиды не забылись и через годы.

Из письма Льва Гумилева Наталье Варбанец 21 ноября 1955 года: «А вот насчет обид, тебе причиненных, я, честное слово, не помню… вернусь, разберемся. <…> А твои обиды мне я помню, но хорошее их превышает с лихвой».

Конец 1948-го оказался для Гумилева удачным: защитил диссертацию. Наталья была на защите и видела его успех. Вечером 28 декабря в Фонтанном доме был праздник – на ресторан денег не хватило. Расположились почему-то в комнате Ирины, она же приготовила обед, Наталья Варбанец испекла пирог с капустой, а Лев принес закуски и водку.

Новый 1949 год встречали у Птицы вчетвером: Наталья, Марьяна, Лев Гумилев и Лев Гордон.

Как удивительно переплетаются судьбы людей: еще в первый вечер у Птицы Гумилев обратил внимание на одну фотографию и поинтересовался, кто это. Марьяна объяснила, что это Маргарита Тумповская, ее мама, и поняла: это имя Гумилеву известно. Маргарита Тумповская – поэтесса, переводчица, литературный критик. Николай Гумилев писал ей с фронта письма, посвящал стихи. Для него это было короткое увлечение, для Маргариты, как считала ее дочь, любовь на всю жизнь. Маргарита вышла замуж за Льва Гордона в 1927 году, но тень Николая Гумилева так и стояла между ними. И вот теперь, когда Лев Гордон полюбил Птицу, хотя и безответно, на его пути опять стоял Гумилев, теперь Гумилев-младший.

Угощение, наверное, было скромным, но в обществе двух Львов дамы не скучали. Как и Гумилев, Гордон был замечательным рассказчиком, к тому же острословом, а рассказать ему было что. Никто из сидящих за столом, кроме него, не бывал за границей, а Гордон родился во Франции, провел там детство, в двадцатые годы жил в Англии, Германии, Швеции. Лагерный опыт у него тоже был: сначала польский лагерь для военнопленных, потом Беломорканал. Но в новогодний вечер вспоминали только смешное. Зашла речь о блатных ро́манах, которыми интеллигенты развлекали уголовников. Гумилев снова исполнил свою знаменитую «Историю отпадения Нидерландов от Испании», что всегда пользовалась успехом: «Мадридская малина послала своим наместником герцога Альбу. Альба был тот еще герцог! Когда он прихилял в Нидерланды, голландцам пришла хана. Альба распатронил Лейден, главный голландский шалман. Остатки гезов кантовались в море, а Вильгельм Оранский припух в своей зоне».

В свою очередь Гордон рассказал роман про «Ваську Немешаева, питерского вора»: «Музыка играет, ведут по Невскому Именного Коммунистического с золочеными рогами козла, а позади – Милиция, Юстиция, Прокуратура, Провокатура…»

Лев истории про именного козла раньше не слышал, ему понравилось.

И тут Марьяна неосторожно пошутила, мол, запоминайте, Лева, пригодится. И только услышав его поспешный ответ «Типун вам на язык, Марьяна», поняла, как неуместна шутка. Все замолчали, потом Лев Гордон рассказал что-то смешное, и вечер продолжался. Ночью, вспоминает М.Л. Козырева, «когда мы с Птицей мыли посуду после ухода Львов, она вдруг тихо пропела: “Миледи Смерть, мы просим вас за дверью подождать…”»

Сейчас немногие помнят некогда популярную «Ирландскую застольную» Бетховена:

 
Из ночи и морозных вьюг
Кто в дверь стучится к нам?
И отчего немой испуг
На бледных лицах там?
 

Марьяне не надо было объяснять. Они понимали друг друга. Новогодний вечер показался им пиром во время чумы. По городу шла новая волна арестов. Ленинградцы по ночам просыпались от звука резко затормозившего перед домом автомобиля, прислушивались к шагам по лестнице, пугались резких звонков или стука в дверь. Повседневную жизнь омрачали дурные предчувствия: то крест в комнате Льва без причины упал (гвоздь и дужка оказались целы), то у Натальи разболелись здоровые зубы. Но как ни ждешь беды, она всегда приходит неожиданно. 6 ноября 1949 года Наталья и Марьяна напрасно весь вечер ждали Гумилева. В этот день он был арестован.

Прошел почти год после ареста, пока Гумилеву удалось отправить Наталье письмо. Оно прощальное и очень грустное: из всех женщин <…> была ты всех лучше, милей и прелестней». Он едва скрывает отчаяние: «Мне было бы отрадно получить от тебя весточку, но если не хочешь, не заставляй себя. <…> Из лагеря напишу еще одно письмо и, не получив ответа, больше тебя не потревожу».

Ответа он не получил, хотя очень ждал. Наталья напомнит о себе не скоро. Пройдет долгих пять лет.

Часть VI

Арест 1949

В январе 1949 года Гумилев получил наконец приличную работу, соответствующую статусу кандидата исторических наук.

Директор Музея этнографии народов СССР Л.П. Потапов по протекции Артамонова и Руденко принял Гумилева на должность старшего научного сотрудника. Здесь в сборнике научных трудов и выйдет первая статья Гумилева «Статуэтки воинов из Туюк-Мазара». Еще раньше были опубликованы тезисы его кандидатской диссертации.

В Музее этнографии Гумилев занялся обработкой коллекции, привезенной еще в 1941 году из только что закрытого буддийского монастыря – Агинского дацана.

Громадная коллекция (ее везли в двух вагонах) требовала долгой и кропотливой работы. Николай Васильевич Кюнер поручил ее Гумилеву, которого он оценил еще в 1930-е. Вероятно, выбор оказался не самым удачным, ведь Гумилев до 1949 года ничего не знал о буддийской иконографии. Он впервые столкнулся с буддийской культурой. Знакомство с ней не только побудит Гумилева со временем написать несколько очень любопытных статей, но и повлияет на его мировоззрение. Уже в 1949 году Гумилев начнет статью о тибетской пиктографии, которую он много лет спустя доработает вместе с востоковедом Брониславом Кузнецовым и напечатает в 1972 году в журнале «Декоративное искусство».

Летом Гумилев, как обычно, уехал в археологическую экспедицию, на этот раз к Артамонову, который вновь взялся за раскопки хазарской крепости Саркел. Вскоре после возвращения из экспедиции его арестуют.

Это случилось 6 ноября 1949 года. Гумилев утром ушел на работу в музей, днем зашел домой пообедать и был тут же арестован. На этот раз Гумилев оказался не в «Крестах». Его этапировали в знаменитую московскую тюрьму Лефортово. За что же взяли на этот раз? Любопытно, что сам Гумилев выдвинул три версии.

В своих письмах к Ахматовой из лагеря Лев не сомневается – причиной ареста послужили доносы востоковедов из ИВАНа: «…сидящие в Академии бездарники определенно старались избавиться от меня, хотя бы путем самых фантастических и клеветнических измышлений. Они имели к тому же связи, и всё завертелось. <…> Интригами и клеветой они превратили ученого в уголовника».

Но уже после лагеря Гумилев говорил Михаилу Ардову, что в 1949 году его посадили «за маму». Эту же версию он не раз повторял в интервью рубежа восьмидесятых и девяностых: «Очередные десять лет – теперь уже за мать – провел в карагандинских лагерях».

Наконец, третью версию ареста Гумилев выдвинул в воспоминаниях, надиктованных в 1986 году на магнитофонную пленку: событие, «которому объяснение я не могу найти до сих пор».

Третья версия, в сущности, объясняет «мирное» сосуществование первых двух: Гумилев так до конца и не понял причин своего ареста ни тогда, в 1949-м, ни много лет спустя.

Доносы из ИВАНа были, кто спорит, но не так уж много компромата и было в этих доносах. Прошли те времена, когда молодой, горячий и не всегда трезвый Лев рассказывал студентам-стукачам о дворянах-бомбистах. Гумилев давно перестал мечтать вслух и, кажется, никогда больше не говорил о реставрации монархии. Гумилев в 1949 году был настолько лоялен, что следователь поначалу не мог слепить из доносов хоть сколько-нибудь серьезного обвинения. Более того, сопоставив доносы с показаниями Гумилева, Андрей Кузьмич Бурдин, старший следователь по особо важным делам МГБ СССР, воскликнул: «Ну и нравы у вас там!»

Если доносы востоковедов и сыграли свою роль в аресте, то была она незначительной. На первый взгляд, гораздо серьезнее ахматовская версия. Сама цепочка арестов указывает направление следовательской мысли. Еще в августе 1949 года арестовали Николая Пунина. В ноябре – Гумилева. У обоих следователи пытались получить показания на Ахматову. Пунин, тогда уже тяжелобольной старик, дал самые пространные и откровенные показания и на Ахматову, и на Гумилева, и на себя. На «литературном поприще» Ахматова еще с начала двадцатых годов занималась «антисоветской деятельностью» (речь шла о сборниках “Anno Domini” и «Подорожник»), в тридцатые «высказывала клеветнические измышления о якобы жестоком отношении Советской власти к крестьянам», и наконец, она, повторял Пунин свои показания еще 1935 года, «разделяла мои террористические настроения и поддерживала злобные выпады против главы Советского государства». Гумилева, невольного свидетеля трех встреч Ахматовой с Исайей Берлином, следователь бил головой о стену Лефортовской тюрьмы – таким образом он пытался получить сведения о шпионской деятельности Ахматовой в пользу Великобритании.

Наконец 14 июня 1950 года министр государственной безопасности Абакумов обратился к Сталину за разрешением арестовать Ахматову, но так его и не получил.

Значит, Гумилева взяли по несостоявшемуся делу Ахматовой? Увы, эта версия тоже не выдерживает критики. Дело в том, что несколько месяцев (с ноября 1949-го по апрель 1950-го) Ахматова особенного места в следственном деле Гумилева не занимала. Только 31 марта появится постановление: выделить из следственного дела Гумилева в особое производство материалы об Ахматовой.

Гумилева в 1949–1950 годах допрашивали три следователя. Сначала майор Бурдин, затем подполковник Степанов, но только третий следователь, капитан Меркулов, взявшийся за Гумилева в апреле-мае 1950-го, будет последовательно выбивать показания на мать. Значит, ахматовское дело возникает только весной 1950-го. В ноябре 1949-го Гумилева арестовали за что-то другое.

После войны в системе ГУЛАГа появится понятие «повторник». Так называли бывших заключенных, осужденных на новый срок, иногда за то же самое преступление, за какое они получили и первый. Таким повторником, несомненно, был и Лев Гумилев.

Разумеется, не всякий, кто отсидел первый срок, был обречен на второй. Но шансы Гумилева стать повторником были велики. В январе 1949-го открылось так называемое «ленинградское дело». Его жертвами сначала стали партийные функционеры и высшие чиновники – председатель Госплана Николай Вознесенский, секретарь ЦК ВКП(б) Алексей Кузнецов, первый секретарь Ленинградского обкома Петр Попков и другие. Репрессии против начальства спровоцировали новую эпидемию арестов. Здесь уместно сослаться на Сергея Лаврова, который сам был свидетелем событий 1949 года: «Начался поистине страшный 1949-й. <…> Здесь был уже удар по городу, жесткий удар по университету, и отнюдь не словесный, а “лагерный”, расстрельный…»

Расстреляли брата Николая Вознесенского, Александра, того самого ректора ЛГУ, который так помог Гумилеву в 1948-м, а всех ближайших родственников, вне зависимости от пола и возраста, отправили по лагерям и ссылкам. Арестовали многих профессоров гуманитарных факультетов ЛГУ – экономистов, историков, филологов, искусствоведов. Повезло тем, кто только лишился работы, как Мавродин или Эйхенбаум. Как землетрясение под толщей океанских вод вызывает цунами, так и дело ленинградских партийных чиновников вызвало волну, что смоет в прорву ГУЛАГа людей, весьма далеких от схватки Вознесенского с Берией и Маленковым, которая, собственно, и породила «ленинградское дело». Это цунами накрыло и Гумилева. Он был обречен, как обречены при наводнении обитатели низменностей, как обречены при цунами жители побережья. Жить в Ленинграде в 1949 году, носить фамилию «поэта-монархиста», расстрелянного за участие в контрреволюционном заговоре – и уцелеть? На Гумилева, как и на Ахматову, органы давно уже открыли дело оперативной разработки, куда аккуратно подшивались все кляузы, где накапливался материал для будущего ареста. Но для ареста Ахматовой необходимо было решение Сталина, ее сына можно было взять гораздо легче.

Мог ли Гумилев избавиться от проклятия своего происхождения? Конечно. Еще в двадцатые годы Александра Сверчкова, как мы помним, хотела усыновить Леву, чтобы дать ему свою фамилию. Отказ от родителей тоже был тогда делом распространенным. Отрекались не обязательно в пыточных камерах или кабинетах следователей, отрекались еще на воле, чтобы не губить карьеру или просто получить стипендию. В сталинские времена это была обычная практика.

Как знать, смени Гумилев фамилию, откажись от отца (формально, конечно же, формально), и не стали бы его мучить следователи. Тогда на свет появился бы советский ученый, кандидат исторических наук Л.Н. Горенко. Если бы он догадался, по примеру брата Орика, уехать из Ленинграда куда подальше, пусть не в леспромхоз, но в какой-нибудь провинциальный город, жизнь его была бы спокойнее и легче. Но Лев Гумилев от своей фамилии не отказался.

Следствие по делу Гумилева оказалось долгим, хотя и не таким страшным, как следствие 1938-го. Бурдин, Степанов и Меркулов по части садизма уступали Бархударьяну. Правда, Гумилева все-таки били и заставляли по несколько часов стоять навытяжку – одна из самых распространенных и эффективных пыток сталинского следствия. Но решающую роль в деле Гумилева сыграли не доносы востоковедов и не выбитые признания в слабом знакомстве с марксизмом, а материалы следственного дела 1935 года. 13 сентября 1950 года Гумилева привезли на Лубянку. Там на Особом совещании при МГБ Гумилеву был вынесен приговор: «За принадлежность к антисоветской группе, террористические намерения и антисоветскую агитацию» десять лет лагерей. Типичный приговор для повторника.

Гумилев рассказывал, что прокурор, участвовавший в работе Особого совещания, так объяснил ему смысл приговора: «Вы опасны, потому что вы грамотны».

11 октября 1950 года грамотного заключенного этапировали из Лефортова в Челябинскую пересыльную тюрьму. Как это часто случалось в те годы, на пересылке Гумилев «припухал» больше двух недель. Наконец, с очередным этапом его отправили в Казахстан, под Караганду.